скачать книгу бесплатно
Вот и дверь комнаты, в которой он некогда поселил добровольного аскета-отшельника. Постояв минуту с непонятным чувством то ли робости, то ли волнения, граф де Ла Роса постучал. Ему не ответили. Тогда он толкнул дверь. Она была не заперта.
В глубине комнаты горела на высоком столе единственная свеча, и жёлтое пятно освещало небольшое распятие, висевшее на стене. Два других предмета, стул и сундук, накрытый старым ковром, находились в полумраке. Больше в этой комнате с ровными стенами ничего не было.
Алонсо стоял посредине своей кельи. Видимо, он только что встал с сундука и пошёл на стук в дверь, но, увидев графа, остановился. Дон Эрнесто тоже замер, поражённый метаморфозой, происшедшей с Алонсо. Он не узнал того оборванного, испуганного скитальца. Перед ним в длинной чёрной одежде, словно в монашеской рясе, выпрямившись, стоял иконописный старец. Его длинные расчёсанные волосы и ухоженная борода были совершенно белы; сухощавое лицо с тонким носом выглядело строгим; и только глаза, обведённые тёмными кругами, были по-прежнему расширены то ли от неожиданности, то ли от испуга. Весь он светился чистотой и каким-то внутренним одухотворением.
– Здравствуй, Алонсо! – первым заговорил граф.
– Здравствуйте, сеньор! – поклонился старик.
– Я пришёл, чтобы спросить тебя о твоей душе: освободилась ли она от тяжкого груза?
– Нет, сеньор, – опустив глаза, ответил Алонсо. – Я нахожу лишь временное утешение… в книгах. Я перечитал их великое множество, изучил латынь, знаю наизусть стихи из Нового Завета, но… ничто не может вернуть моё прошлое, ничто не может изменить его…
– Продолжай, – чувствуя, что Алонсо чего-то недоговаривает, сказал дон Эрнесто. – Будь со мной откровенен.
Тот кивнул, а потом, спохватившись, жестом пригласил графа сесть и пододвинул ему стул. Присев на сундук, который, должно быть, служил ему постелью, Алонсо заговорил:
– Я всегда очень любил детей. Так случилось, что я не успел жениться и завести собственных… Впрочем, может быть, это и к лучшему… Сеньор, Вам уже, наверно, сказали, что я сторонюсь всех. Собственно, я и не нуждаюсь ни в чьём обществе, но… Когда я слышу голос сеньориты Алетеи Долорес или смех сеньора Рафаэля Эрнесто, меня словно кто-то обжигает калёным железом: это пытка, настоящая пытка слушать, как резвятся дети, только из-за двери, не сметь не только заговорить с ними, но даже показаться пред их невинными очами!.. – Алонсо вдруг порывисто встал, потом опустился перед графом на колени и поцеловал край его плаща. – Сеньор! Я мечтаю хотя бы изредка встречаться с доном Рафаэлем Эрнесто и его сестрой. Позвольте мне иногда беседовать с Вашими детьми! Дайте мне, наконец, какую-нибудь работу в замке! Я устал жить бесполезно, я хочу делать добро. Может быть, тогда Господь сжалится надо мной и простит мне великий грех…
– Замолчи, Алонсо! – перебил его дон Эрнесто. – Я не желаю больше слышать ни о каком твоём грехе. Человек, заставивший тебя совершить его, гораздо более грешен и достоин более тяжкой участи, чем твоя, Алонсо. Встань и слушай меня, – граф тоже поднялся со стула и торжественно проговорил: – Апостолы, совершая Таинство Священства, через возложение рук возводили в диаконы, пресвитеры и епископы. Я не апостол и не имею права назначить тебя священником в замке, о чём я было греховно подумал. Но доверить тебе моих детей я не боюсь. Твоя речь, речь образованного и воспитанного человека, вызвала во мне уважение и даже преклонение перед твоим душевным величием. Отныне ты будешь учителем и духовным наставником Рафаэля Эрнесто и Алетеи Долорес и будешь не только наставлять их на путь истинный посредством молитв и рассказов о делах Божественных, но также научишь грамоте и всем другим наукам, в которых преуспел сам. И да простит меня Господь: пусть мои дети зовут тебя «padre», «padre Алонсо».
По щекам старца обильно текли слёзы и пропадали в длинной белой бороде, губы дрожали. Так и не сумев ничего ответить графу, Алонсо склонился перед ним в низком поклоне.
__________________
Оставив Алонсо в смятении чувств, граф де Ла Роса спустился по винтовой лестнице вниз. Ещё в одном месте он не мог не задержаться – в зале, названном Красным, так как убранство его было красного цвета. Двери стояли распахнутыми, но всё остальное скрывала темнота.
Дон Эрнесто вынул из ближайшего кольца на стене факел и вошёл. Несмотря на то, что освещение для такого большого зала было слабым, граф сразу заметил, что тисовые кресла обтянуты новым красным бархатом, а на окнах другие, но тоже тёмно-красные шторы из тяжёлого плюша. И только картины житий святых, которые недавно упоминал Тобеньяс, были прежними.
По центру передней стены между двумя узкими стрельчатыми окнами висел большой портрет Эсперансы. Собственный портрет дона Эрнесто находился в Верхнем зале, но туда он не заглядывал. Сейчас, покончив, наконец, со всеми делами, граф де Ла Роса хотел побыть наедине с нею…
Подойдя ближе и осветив портрет, дон Эрнесто негромко сказал:
– Вот я и вернулся, Эсперанса.
Свет факела выхватил из темноты стройную женскую фигуру в голубом платье. Художник, приглашённый когда-то из Уэски, постарался изобразить молодую женщину настоящей сеньорой: её голова была приподнята, выражение лица величественно, волосы скрыты под белой ажурной шалью. И только в изображении глаз художник не отступил от истины: ярко-синие, смеющиеся, с озорными искорками, это были глаза Эсперансы, и… не только её. Дон Эрнесто вдруг ясно представил широко раскрытые глаза сына. Они были точь-в-точь такие же!
Граф улыбнулся и сказал:
– Как я мог думать, что ты умерла! Прости, Эсперанса. Но я и вправду не подозревал, что ты осталась жить в нашем сыне! Представляешь, любимая, как я счастлив: до самой своей кончины я постоянно буду видеть твои живые глаза… Я поддался слабости, прости меня, Эсперанса. Но я вернулся и теперь всегда буду с тобой, а ты со мной, и всё у нас будет хорошо… А помнишь, как мы познакомились?.. А потом ты танцевала на нашей свадьбе вот в этом самом зале, а девушки прятали тебя в хороводе и смеялись. Но я всегда тебя находил, потому что ты была лучше всех… Ну, вот. Опять я говорю «была»!.. Разве есть где-нибудь женщина красивее? Восточные мудрецы говорят: «Не красива красавица, а красива любимая». А твоя красота, любовь моя, неповторима…
Он говорил и говорил, по-прежнему улыбаясь, и не замечал, что по щекам текут слёзы, а позади, в дверном проёме стоит и кусает дрожащие губы донья Хулия…
Глава V
Утром родственники погибших собрались вместе и отправились на заупокойную мессу к деревенскому священнику.
Каменная церковь, находившаяся в деревне Ла Роса, была небольшой, с низким потолком, однако уютной и красивой: стены внутри были щедро украшены резьбой и яркой росписью. Едва человек переступал порог, как попадал в иной мир – мир ангелов и святых с неземными красками и причудливыми формами их бытия.
Алетея Долорес пришла вместе с бабушкой Хулией: после мессы padre Игнасио должен был совершить над нею конфирмацию[8 - Конфирмация (миропомазание) – церковное Таинство, в котором человеку подаются Дары Святого Духа, чтобы они укрепляли его в христианской жизни.], так как юной графине ещё летом исполнилось семь лет. Алетея Долорес робела перед непонятным словом и, хотя отец сказал, что её всего лишь помажут миром, но через это священное действие на неё незримо сойдёт благодать Святого Духа и спасительная сила Божия, она всё равно просила отложить совершение Таинства. Граф заколебался, однако донья Хулия была непреклонна, и вот Алетея Долорес стоит в церкви, до отказа заполненной людьми: на панихиду пришли близкие и дальние родственники погибших воинов, а также соседи и друзья. Padre Игнасио, высокий, крепкий человек в парчовой фелони[9 - Фелонь (риза) – парчовое, тканное золотом или серебром одеяние без рукавов.] и расшитой золотой нитью епитрахили[10 - Епитрахиль – часть облачения священника; расшитый узорами передник, надеваемый на шею.], читал нараспев густым басом Евангелие.
Алетея Долорес внимательно слушала. Она не знала латинского языка, на котором велась служба, но отдельные слова понимала или же догадывалась об их смысле: padre Игнасио говорил о будущем воскресении мёртвых, о том, что Церковь молит Господа простить усопшим грехи и удостоить Царства Небесного.
И вдруг недалеко от канунника, возле которого родственники сложили принесённую с собою снедь и где стоял сейчас священник, одна из женщин в чёрном платке заломила руки и громко заголосила.
Вокруг возникло шевеление: люди зашептались, кто-то теребил женщину за плечо, кто-то дёргал за одежду, но она всё голосила, горестно и надрывно.
Сердце Алетеи Долорес сжалось, на глазах невольно выступили слёзы.
– Это Карла из замка, – услышала она тихий голос позади себя. – Её муж сначала жил в нашей деревне… да вон его мать стоит…
– Которая? – так же тихо спросил другой голос.
– Ну, вон, тоже платком утирается! Я их хорошо знаю.
– А-а, вижу… Так его из деревни взяли в войско?
– Нет, он к тому времени ушёл в замок в помощники к конюху… Парень был хороший, серьёзный.
– Молодая, значит, вдова, – сочувственно проговорил голос. – А дети-то у неё есть?
– Нету, Господь не дал, – и последовал вздох.
Видя, что женщина не может успокоиться, padre Игнасио пошёл к ней. Люди расступились. Лицо Карлы, залитое слезами, было, как у безумной: волосы выбились из-под платка, губы скривила гримаса боли, глаза смотрели, но не видели, ничего не понимали.
– Повторяй за мной, дочь моя! – гулко прозвучал в притихшей толпе раскатистый и спокойный голос священника. – Боже правый, помилуй нас, грешных… Спаси нас от геенны огненной…
То ли от того, что духовный пастырь взял её за руку, то ли от его приятного голоса, но Карла словно очнулась и начала покорно повторять за ним фразы на испанском языке:
– Не дай погибнуть душам нашим… Дай нам силы претерпеть беды и напасти… и ощутить радость бытия. Аминь! – удовлетворённо закончил padre Игнасио. – Крепись, дочь моя, Господь сделает тебя не только сильной духом, но и счастливой. Ты молода, и впереди у тебя не только печаль, но и много радости… Крепитесь, дети мои! – ещё громче обратился он ко всем остальным.
Алетея Долорес была восхищена: ей понравился этот большой человек в длинной красивой одежде, которого она видела сегодня впервые. Поэтому, когда панихида закончилась и подошло время для совершения над нею Таинства, Алетея Долорес уже не боялась, напротив, охотно подошла к священнику и доверчиво улыбнулась.
– Узнаю эти светлые волосы, – весело пророкотал padre Игнасио. – Растёт красавица, достойная своей матери. Ну-ка, возложим на тебя, чадо, печать дара Духа Святого.
Он взял пахучее миро, крестообразно помазал лоб девочки и сказал:
– Освящены мысли твои.
Затем помазал веки:
– Будешь идти по стезе спасения под лучами благодатного света.
Уши:
– Да будешь чутка к слышанию Слова Божия.
Губы:
– Дабы оказались уста твои способными к вещанию Божественной истины.
Помазывая миром поочерёдно руки, ноги и грудь немного растерявшейся девочки, padre Игнасио говорил:
– Руки твои освящены на дела, угодные Богу, а ноги будут ходить по стопам Заповедей Господних. Облекшись во всеоружие Духа святого, моли, чадо, о укрепляющем нас Иисусе Христе.
_____________________
Полная впечатлений, взволнованная и словно просветлённая, Алетея Долорес, едва вернувшись домой, бросилась искать брата. Но Рафаэля Эрнесто нигде не было видно.
Комната его также пустовала.
«Может быть, он опять у воинов?» – подумала девочка и отправилась на крепостную стену.
Наверху было холодно. В бойницы врывался сильными порывами ветер, тяжёлые тучи, казалось, нависли прямо над башнями. Зима подошла совсем близко.
И вдруг Алетея Долорес увидела женщину в чёрном платке. Это была та самая молодая вдова по имени Карла, которая голосила во время панихиды. Сейчас она, словно каменное изваяние, стояла у проёма бойницы и смотрела куда-то вдаль, и только ветер трепал углы платка, порываясь сбросить его с головы скорбящей.
Алетея Долорес решила было уйти, чтобы не беспокоить Карлу, но ей стало так жаль эту красивую женщину, так захотелось во что бы то ни стало утешить, что она подошла и, тронув Карлу за юбку, спросила:
– Ты ждёшь своего мужа?
Та вздрогнула и посмотрела на девочку, словно не узнала. Но вот её взгляд прояснился, и она ответила:
– Нет, сеньорита, я больше не жду мужа. Он умер, и мне очень тяжело.
– Мне тоже тяжело, – вздохнула Алетея Долорес, – ведь у меня нет мамы. Хоть она давно умерла, а всё равно мне грустно, а бывает даже очень грустно… У тебя есть мама?
Взгляд Карлы потеплел. Она как-то по-новому, внимательно, посмотрела на маленькую графиню.
– Да, есть, сеньорита. Она живёт в деревне Эль Клабель[11 - Эль Клабель (исп. El Clabel) – Гвоздика.], и я раз в неделю навещаю её.
– Ну, вот видишь! Значит, твои дела не так уж плохи! – наивно воскликнула Алетея Долорес, чем вызвала у Карлы грустную улыбку.
– Вот ты где, красотка, – вдруг раздалось у них прямо над головой. Это неслышно подошёл начальник стражи Педро Вальдес, тот, кого окрестили в замке Бычьим Глазом.
– Ты нас напугал! – Алетея Долорес даже сердито топнула ножкой.
– Ах, простите, сеньорита! – с насмешливым поклоном произнёс Вальдес. – Но я желаю поговорить вот с этой особой. Не могли бы Вы оставить нас?
Алетея Долорес с удивлением смотрела на покрытого кольчугой толстяка с лоснящимся круглым лицом и чёрными масляными глазками. До сих пор никто из обитателей замка не разговаривал с нею так дерзко. Алетея Долорес была маленькой, но знала, что она графиня, кроме того, от природы обладала развитым чувством собственного достоинства. Но хуже всего было то, что от наглеца исходил мерзкий запах вина.
– Вот я сейчас скажу отцу, чтобы он распорол своим большим мечом твой толстый живот, – спокойно сказала девочка, меряя взглядом начальника стражи, – тогда ты, может быть, поймёшь, что хозяйка здесь я. Убирайся! – коротко приказала она и величественным жестом указала в сторону лестницы.
– Проклятье! – выругался Вальдес, и его глаза вдруг налились кровью.
– А, так это о тебе мой брат говорил – «Бычий Глаз»! – воскликнула Алетея Долорес и засмеялась. – Правда, я не видела настоящих быков, – сказала она, немного успокоившись, – но думаю, что они выглядят не так глупо, как ты. Убирайся, олух Царя Небесного, – повторила графиня любимое выражение бабушки Хулии, когда та кого-нибудь ругала.
Вальдес, вне себя от ярости, промычал что-то нечленораздельное. Рисковать своей должностью ему не хотелось: графа он боялся. Поэтому, не говоря больше ни слова, начальник стражи круто развернулся и пошёл прочь, каждым ударом каблуков с силой впечатывая свою злость в каменный пол.
– Он тебя обижает? – повернулась Алетея Долорес к молодой вдове.
– Он мне досаждает, сеньорита. Требует, чтобы я вышла за него замуж.
– За такого противного?! – передёрнула плечиками графиня. – Хочешь, я скажу отцу, и этот толстый приставала с красными глазами оставит тебя в покое?
– Нет, добрая донья Алетея Долорес, – покачала головой Карла. – Не стоит беспокоить сеньора графа из-за таких пустяков.
– Для тебя это пустяки? – строго и недоверчиво переспросила девочка и вдруг ясно увидела, что глаза Карлы полны слёз. – Ну-у, это уже совсем никуда не годится, – протянула она с огорчением. – Я сейчас же пойду к отцу и всё ему расскажу.
– Прошу Вас, сеньорита, не надо! – снова запротестовала та.
– Но ты плачешь!
– Это совсем от другого. Просто мне очень, очень грустно… Я всё время думаю о погибшем муже и о том, что осталась одна.
– А знаешь, что говорит бабушка Хулия? Она говорит: «Если тебе грустно, то нужно через силу улыбаться; если хочется плакать, то надо заставить себя спеть весёлую песню». Я пробовала, и грусть сразу проходит. Ну-ка, спой что-нибудь… Карла, я очень прошу тебя, спой!
– Милая сеньорита, я даже говорю с трудом: слёзы просто сдавливают мне горло. Как же я буду петь? Простите, Бога ради, донья Алетея Долорес.
– Но я не хочу, чтобы ты грустила и была одна, – твёрдо сказала девочка. – Должен же кто-то помочь тебе!.. Вот что! Я придумала! Ты умеешь танцевать?
Карла не успела ответить: на крепостной стене появился Хорхе.
– Сеньорита Алетея Долорес, Вас просит к себе сеньор граф, – сказал Валадас ещё издалека.
– Да? Прекрасно! Я сама хотела сейчас идти к отцу. Карла, дай-ка мне руку. Ты пойдёшь со мной.
Хорхе привёл их к библиотеке, но сам не вошёл. Карла, повинуясь настойчивости графини, несмело протиснулась вслед за нею в приоткрытую дверь.
Рафаэль Эрнесто был возле отца, посвежевшего и чисто выбритого. Брат держал под мышкой большую красивую книгу. В библиотеке находился ещё один человек, с которым бабушка Хулия до сих пор не разрешала общаться, хотя Рафаэль Эрнесто не раз просил её позволить ему и Лете сходить в комнату к белобородому загадочному старику.
«Наверно, он святой», – вспомнила девочка предположение брата, поэтому она с любопытством и некоторым страхом в душе воззрилась на старца, будто сошедшего с одной из картин Красного зала.
А дон Эрнесто удивлённо приподнял брови, когда увидел появившуюся в дверях молодую служанку. Алетея Долорес, перехватив его взгляд, сказала:
– Отец, прости, что я начинаю говорить первой…
– Ничего, я тебя слушаю.
– Я хочу научиться танцевать. Ты позволишь, чтобы Карла учила меня этому?
– Ах, сеньор! – решила подать голос Карла. – Донья Алетея Долорес так настаивает, а я ведь… повариха.
Дон Эрнесто улыбнулся: от его внимательного взгляда не ускользнуло ни то, что женщина в чёрном платке, ни то, что её нос и глаза припухли от слёз. «Дочка жалеет вдову», – подумал он, а вслух сказал:
– Я думаю, что поваров у нас хватает, а вот горничная для моей дочери очень нужна. По поводу танцев Алетея Долорес замечательно придумала: каждая молодая арагонка умеет танцевать, пора учиться этому искусству и графине де Ла Роса. Как тебя зовут?
– Карла, сеньор.
