скачать книгу бесплатно
Белуха. Выпуск №6
Виктор Васильевич Свинаренко
Литературный альманах «Белуха» – это девиз: «Ваши произведения увидят свет!» Цель альманаха – раскрытие забытых страниц истории Сибири, показ современности, помощь русскоязычному автору в самореализации своей творческой личности. В этом номере альманаха продолжается ведение рубрики «Славное прошлое». Альманах поднимает из ушедшего времени имена, звучавшие в досоветской литературе, т. е. до 1917 года.Часть рассказов и стихов также можно найти в сборнике «Спаси и сохрани».
Белуха
Выпуск №6
Редактор Виктор Васильевич Свинаренко
Дизайнер обложки Елена Владиславовна Смолина
Корректор Виктор Васильевич Свинаренко
© Елена Владиславовна Смолина, дизайн обложки, 2021
ISBN 978-5-0051-8365-1 (т. 6)
ISBN 978-5-4496-3947-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Этот номер альманаха продолжает рубрику «Славное прошлое» – вывод имён мастеров слова досоветской литературы незаслуженно забытых коррупционерами, реакционерами и прочими …эрами советского литературного периода.
2020 год – сложный не только в плане литературы, впрочем, не лёгкий он был и в прошлом, где молодым талантливым писателям не находилось места, но и в плане здоровья населения России.
Многие задаются вопросом: «А не сговор ли политиков и крупных монополий относительно covid—19?».
Поверьте – НЕТ!
А утверждаю я это, потому что сам и вся моя семья переболели этой страшной болезнью.
Берегите себя, друзья! А если не думаете о себе, то хотя бы подумайте о своих родных и близких.
Желаю здоровья!
Митрополит Барнаульский и Алтайский Сергий вручает Виктору Вассбар диплом литературного конкурса имени святителя Макария.
ЧАСТЬ 1. ПРОЗА СОВРЕМЕННЫХ АВТОРОВ
Творчество Бориса Винарского
Борис Винарский (Борис Борисович Житлевский) родился 23.07.89 в Запорожье УССР. В настоящее время живёт в Москве. Участвовал в конкурсах и издавался в: «Интеллигент СПБ», «45—я параллель», «Litnet», «Эмлира», «Согласование времён», Пушкинский фестиваль «С веком наравне» и т. д.
Вместо биографии.
Время проходит сквозь нас, метёт песком по рукам. В этой пустыне жизни человек извечно один. Многими в этой связи овладевает естественное желание оставить несколько ярких песчинок в неумолимом потоке. Но это апория. Здесь нет слова об известности или тщеславии, речь лишь о человеческой памяти, которая, в сущности, – кульминация жизненного пути, апогей праха. И если знать, что хоть одна моя строка прозвучит после смерти, я успокоюсь – значит, жил не зря.
Косточки
Жила в нашем городе одна судья. Тогда была она едва ли не единственной судьёй во всей области. А уж когда в Городской совет вошла, что и говорить, весь закон в руки её перешёл, добро и зло у неё спрашиваться стали. Со всех концов области стекались в городской суд обиженные и страждущие, виновные и виноватые. Не нам судить, по справедливости ли решала она, ещё как, но острый на язык народ прозвал её Соломонихой, видать, в честь величайшего судии – царя Соломона. Нас же будет интересовать лишь оконечность её карьеры на городском посту.
Была та Соломониха верной слугой Партии. Не то, как некоторые, что приспособленцы, а действительно, человек идейный, политически корректный и благонадёжный. Верила она свято в заветы Марксизма—Ленинизма, а любую истинную веру уважать должно.
Тогда наша ГЭС была частично перестроена, переоборудована, и на том месте, где город рассекает пополам водяным мечом Великая Река, достроили гигантские шлюзы, плотину и новый мост в несколько километров. Река ревёт, трещат перекрытия, того гляди смоет в пучину всю человеческую шалую и смешную плотину. Люди же, ставшие обслуживать потребности капризной дамбы, относились без должной осторожности к опасной своей работе – на большой высоте, над непредсказуемой и разозлённой стихией.
Однажды в кабинет городского совета, где восседала главная судья (звали её Верой Ивановной Грошенко), вошёл статный, уже не молодой, но печальный и бледный человек в поношенном костюме. То был бывший одноклассник Веры Ивановны, с которым она сохранила тёплые отношения ещё со школы. Сергей был человеком так же преданным общему делу, так же грезил о коммунизме, свято верил в правоту Ленинского учения. На этой-то почве, собственно, они и сошлись тогда, она, благостная и объемлющая обоих, теплила их дружбу сквозь года. Сергей сначала открыл дверь (не привык главный механизатор ГЭС стучать по кабинетам), но потом осёкся, снял кожаную кепку и постучал легонько по двери:
– Вера, можно?
– Серёжа! Проходи! Что же ты в дверях? – Вера Ивановна встала с кресла, хотела обнять друга юности, но, вспомнив, что кто-нибудь может войти, так и остановилась с распахнутыми объятьями. Потом искренне засмеялась и протянула ему руку: – Здравствуйте, товарищ Ливнянский!
Это сгладило первые конфузливые мелочи, и вскоре разговор меж ними принял обычный дружеский лад.
– …нет, ну Вер, ты можешь себе представить? Жене за этого идиота уже чуть ли не компенсацию стали выплачивать… Сколько людей едва не угробил! Чуть турбины все не полетели! Пока его доставали, пришлось выключить сброс по левой стороне! Это две заслонки! Понимаешь? Две! А этот алкаш уже бегает по станции, да ещё всех поит на страховые и рассказывает, какой он герой!
Оказывается, некий рабочий спьяну уронил бычок за оградительные перила на водосбросе. Догадался же, перелез и очутился прямо над бушующими потоками рукотворного водопада. Спиной обернулся к перилам, и последнее, что сказал: «Хорошо, едрить!..» – но тут голова у него закружилась, и с неимоверной силой несомый водой он свалился прямо на торчащие под сбросом гранитные скалы. Вот уже коллеги—алкоголики несчастного собрались смиренно ждать, когда всесильная река сама отдаст труп товарища, вынесет на более спокойный участок тока, как увидали с изумлением, что тело шевелилось на камнях, размётывая тут же уносимые водой облачка крови. Вызвали спасателей, но те наотрез отказались спускаться, хоть и на страховке, под таким напором воды. Тогда-то и пришлось турбинам правобережной стороны работать в два раза сильнее, выполняя нагрузку перекрытых левых. Боялись, что заслонки не выдержат, механика погорит, и вся плотина рухнет в тартарары!
Когда достали разбившегося, оказалось, что у него сломаны обе ноги в нескольких местах, в том числе и бедренная кость, рука, ключица, сильнейший ушиб мозга…
– Вот это уж парадокс! Что-то Гличенко напутал! Откуда у него ушиб? – Сергей не унимался, всё больше злясь и распаляясь, но вскоре, глядя, как это забавляет Веру Ивановну, смягчился: – Я, честно признаюсь, сразу к нему в дом денег отнёс со своих, думал – на похороны… Месяц не прошёл, а он бегает без костылей!
– Так ты с ним судиться хочешь?
– А шут его знает!
– Вот к тебе, приехали.
– Серёж, я тебя не узнаю. А спрашивал хоть, как он так выкарабкался?
– Вер! Ну, при чём здесь?.. Алкаш! Люди от повреждения головного мозга гибнут, а ему это не грозит, – потом Сергей опустил голову и добавил задумчиво—отрешённо. – Говорит, Кручиха собрала. Да… бабка—знахарка на острове живёт. Мол, когда уже похороны готовить надо, к ней везут – выхаживает.
Вера Ивановна так и обомлела.
– Серёж, ты слышишь, ЧТО ты говоришь? Бабка? Знахарка? В нашем советском государстве? Может, ведьмы у нас есть ещё?
Сергей промолчал, ему самому не нравилась эта тема.
Вскоре упавшего рабочего судили, он получил условно, но с ответственной должности, слава Богу, уволили.
Но никак не шла из головы Веры Ивановны знахарка с острова. Может быть, её соседи и друзья, вместо того, чтобы посещать высококвалифицированных специалистов советской медицины, ходят как враги народа через старый мост, через лес вековых акаций, пробираются заросшими тропками и языческими курганами к избушке бабки—колдуньи? Что ж теперь, следить, дабы роженицы не побежали к повитухе, что ребёнка сахарком выманивает, а к докторам—акушерам попали?
– Нет! – сказала Вера Ивановна себе вслух. – Не будет в моём городе ведьм и антисоветчины. Изживу Кручиху!
И не было в её словах ни лицемерия, ни наигранности и ни властолюбия, а только бесконечная преданность идее и вера в светлое будущее.
…Переехали мост через Реку. Милиционер, инспектор и верный Вере Ивановне молодой пристав Витя тряслись в тесной кабине грузовичка с открытым кузовом, выделенного горсоветом для нужд суда. Путь их лежал по нерукотворной аллее из огромных деревьев. На земле, веками топтаной тысячами ног, образовался ровный наст, который за слоем пожухлых листьев и огромных стручков казался асфальтом. Ехали в ряд на переднем сиденье, все они были ещё молоды, ни одному не было и тридцати. Инспектора сморило, и он безжизненно откинул голову на приоткрытое пыльное стекло дверцы, уронив при этом свою папку под ноги. Милиционер, сидевший посредине, заговорил первым.
– Что нас сюда понесло? Сдалась вам эта старуха. Никого не трогает, живёт себе смирненько… С нами служил один… Васька. Год, как мы последний раз с ним и приятелями соображали… Завёл себе бабу отменную, из деревенских, ну, кроме жены… А теперь что? Не пьёт, двойню родил, к жене вернулся. А говорят, она к Кручихе сходила. И это, думаю, не самое ещё дурное…
Витя лишь простодушно улыбнулся.
– Стыдно вам, товарищ лейтенант, в бабушкины сказки верить. Грошенко у нас всегда знает, что лучше для народа. А мы, исполнительная власть, должны, так сказать, приводить…
– Ага, как обратит, будешь, исполнительная власть, по лесу жёлуди из грязи пятаком вышкрябать…
Тут уж оба прыснули и больше к этому разговору не возвращались. Аллея кончилась домиком из белого кирпича. Огромная дубовая дверь висела на кованых петлях. Чувствовалось, что строению много лет, но выглядело оно опрятно и ухоженно. Витя пошёл вперёд; продирая глаза, следом сорвался инспектор, и не торопясь, последним двинулся лейтенант. Постучали несколько раз. На третий к ним вышла старуха в узорчатом платке, в длинной чёрной юбке в заплатках и с босыми ногами.
– Вот уж странно, да, – подумал Витя—пристав, – у нас в деревнях старики валенок и летом не снимают, а эта… – и приветливо сказал: – Здравствуйте, Варвара Богдановна!
– Все Кручихой зовут, и вы зовите також.
Из-за плеча Вити высунулся потерявшийся, было, в своей папке инспектор:
– А документ у вас какой-либо имеется, подтверждающий, так сказать, личность?..
– Докумен? – удивилась Кручиха. – Сейчас поищу.
Старуха скрылась в темноте своего жилища, а молодая исполнительная власть не решалась зайти. Через несколько минут Кручиха, на ходу открывая слипшуюся жестяную банку, протянула им древнюю бумагу с неизвестными, едва различимыми печатями. То ли дореволюционными, то ли времён революции. Приехавшие смутились. Опять очнулся инспектор:
– А как же вы, можно так выразиться, не работаете? Как же вы, понимаете, питаетесь?
– Так куда ж мине? – обомлела старуха. – Лет-то скока, знаешь? Я на пенсии уж пребываю.
– Кстати, сколько вам лет? – раскручивал отоспавшийся в машине. – У нас нигде не указано… и тут… – задумчиво посмотрел на документ Кручихи инспектор. – Пенсия на вас приходит в собес. Так вы её не получаете. На что вы, позвольте спросить, живёте?
– Мине с Хортицы—рыбы сойти стало невмоготу, ножки уже не ходють. А, что люди принесуть, тем и живу. Хату мне чинють. Огород подсобляють. Лет же мине, столько и не надобно, пора и честь знать, да всё нетути вершка.
Хоть никто из младшего состава и не понял толком слов Кручихи, инспектор снова встрепенулся и затараторил:
– Ах, ну ясно, ясно. Так за что, разрешите поинтересоваться, за какие такие духовные или материальные блага, вас кормят советские граждане?..
– А это уж не твоя, сыночек забота, я ничого ни с кого не требую, не прошу, не выманиваю. Уходите отсель, прошу очень…
Старуха закрыла дверь, а когда троица повернулась уходить, Кручиха в дверную щель добавила:
– Вы своей Соломонихе передайте, чоб более ко мне не подсылала. Я и сама скоро отправляться буду. Чо меня судить?..
…
Часто верный пристав и Сергей Ливнянский пытались отговорить Веру Ивановну Грошенко судить старуху.
– Ну, что она тебе сделала? – напирал Сергей. – Смирись, народ у нас тёмный, всегда будет к бабкам ходить. А Кручиха и правда, как сказывают, целительница от Бога.
– Вер Иванна! Вы ж судья. Вам и нельзя пристрастной быть и делами такими заниматься. Если кто узнает…
– Вы мне оба лапшу не вешайте! Преданья старины глубокой вам уже все глаза застили. Сами, небось, к ней ходили?!
И оба мужчины дружно мотали головами и возмущались.
Несколько месяцев минуло, и в здании горсовета появилась Кручиха, смурно ковыляя по блестящим коридорам. Её привезли всё те же пристав Витя и инспектор. В небольшом зале сидела Вера Ивановна и ещё несколько чинов, но говорила лишь судья.
– Варвара Богдановна Облацкая?
– Да, – Кручиха была мрачнее тучи.
– Скажите, правда, что Вы принимаете у себя людей и якобы лечите их при помощи магии, за это требуя материальные блага?
– Чо вы такое говорите?.. Да как это…
– Ввести свидетеля! – отрезала судья.
Витька пристав шмыгнул из импровизированного суда и возвратился с тем самым пьяницей в руках, который полгода назад упал с плотины. Тот испуганно озирался и, подрагивая, встал перед Верой Ивановной.
– Вы помните, Николай Алексеевич, что у Вас уже есть условный срок? Вы готовы отвечать правду перед лицом Партии и Закона?
– Д—да…
– Вы посещали Варвару Богдановну Облацкую?
– Хто? Ни. Ни було такого. Хто цэ?
– Вот эту женщину!
Тут Колька—алкаш поворотил голову, да так и обмер.
– К… Кр… Кру… Та вы шо? Цэ ж…! Жить надойило?! Йий же… Уточка Божья… Ни—ни—ни! Оту женщину впервые бачу. Ныколы ны бачив. А хто цэ?… Ни—ни—ни… Вы, товарищ судья, если садить меня решили, вы садите, садите! А эту женщину никогда я в своей жизни в глаза не видел! – и бедный Колька смиренно протянул руки вперёд, как для наручников.
…
Стояла буйная и ранняя украинская весна. Повсюду цвела черешня и переливался первый яблоневый лист. Деревья распускали накрепшие за зиму почки, и пахло возрождением и суетой…
По срочному звонку Сергей Ливнянский прибыл в больницу к главврачу Гличенко. Они пожали друг другу руки, и главврач подвёл механизатора к занавешенной операционной.
– Ехал, пьяный вдрызг! Под переезд, уже шлагбаум закрыли, адреналину захотел! Поездом раскатало… в фарш. Размололо всего – живого места нет. Вот уж говорят, не повезло, что жив остался…
– А я что могу сделать? – не понял Сергей.
– Это Грошенко сын.
Вера Ивановна на протяжении всей шестичасовой операции сидела под дверями палаты. Вышел Гличенко. Судья собрала все остатки себя в кулак и спросила:
– Будет сын жить?..
– Будет, – вздохнул Гличенко.
– Правду! – сдерживая слёзы, рычала Вера Ивановна. – Правду говори! Гличенко! Умоляю, скажи! Будет сын жить?
Гличенко смерил её взглядом, поджал губы…
