скачать книгу бесплатно
– Значит, путник какой, – поговорили и успокоились. – Свои деревенские все на месте, вот и славно, а чужак… что поделаешь, такова его доля.
В полдень ребятня, купаясь в пышном снегу, своими зоркими глазами рассмотрела в поле тёмное пятнышко, заинтересовало оно их, решили подобраться к нему и выяснить, что за чудо такое объявилось в их окрестности посреди поля на белом снегу. На лыжи встали и двинулись в путь, никого из взрослых не предупредили, – не отпустили бы, волки в округе лютовали.
Подобрались к пятну, а это лошадь, точнее то, что осталось от неё – кровь, копыта, хвост, клочки шкуры, рёбра, голова погрызенная, а рядом сани. Испугались ребятишки и быстренько в деревню, а там уже и поведали об увиденном. На «орехи» им, конечно, досталось.
Прибыли крестьяне к месту трагедии, с вилами, с топорами и оглоблями, мало ли что, вдруг стая волков объявится, осмотрели все внимательно и нашли мешок, в нём деньги и бумаги, по которым узнали, кто был тот человек, которого волки загрызли.
– Ясно, что он, а не другой! – утвердились в своём решении.
Сообщили в волость. Прибыли в деревню важные люди, осмотрели место происшествия, изучили пимы, описали бумаги, пересчитали деньги, что нашли в мешке, зарытом в санях, по ним поняли, кто был тот человек, волками задранный, и откуда он. Пока суд да дело, неделя прошла, в течение которой трудно пришлось Василию Ивановичу. Накинулась на него вся деревня и сдатчики молока из близлежащих деревень тоже. Вырученных за продажу масла денег должно быть две тысячи рублей, но ни денег, ни Рыбкина. Но главная беда была в том, что Зверев Семён Филимонович, настроив брата Василия на молочное производство, отказался давать деньги на развитие его, всё кончилось ста рублями, что дал ему в тот злополучный день, когда Пташкин обратился к нему с просьбой о помощи. А дело уже шло и Василию Ивановичу пришлось брать кредит под свой дом и землю, купить на эти деньги оборудование и нанять мастера. Рыбкин же вложил всего пятьдесят рублей, которые уже через месяц вытребовал обратно. По сути, компаньоном Пташкину он не был, и в бумагах таковым не числился, но Василий Иванович, помня о его помощи в тяжёлые времена, отчислял ему десять процентов от прибыли, что в прошедший год составило внушительную сумму, около трёх тысяч рублей. И вот сейчас Василий Иванович, с трудом сдерживая злобный настрой мужиков, – оскорбления, издевательства и чуть ли не побои, решился на отчаянный шаг, сжечь «молоканку» и себя в её цехах.
Пошёл на завод, вошёл на её территорию, собрался, было, войти в контору, посмотреть напоследок бумаги и зачем—то привести их в порядок, как кто—то незнакомый окликнул его.
– Любезный, подскажите, где можно найти Пташкина Василия Ивановича, хозяина этого завода?
– Я и есть Пташкин, – обернувшись в сторону голоса и увидев чиновных людей, а вместе с ними и пристава, ответил Василий Иванович.
– Вот вас нам и надо. Проведите нас в контору, там всё и обговорим.
Обговорили, прежде расспросив о Рыбкине Иване Васильевиче, – кто он ему и как оказался в поле во время метели.
Всё, рассказал Василий Иванович. Как строил завод, как брат обманул, посулив деньги и помощь, а потом отказался от всего, как кредит брал, как на свои средства поднимал завод, как давал высокий процент от прибыли Рыбкину, который не имел права на неё.
– Не знаю, что и делать теперь, – склонив голову, сказал в заключение. Куда запропастился Иван Васильевич, понятия не имею. Не беда ли, какая приключилась с ним? Не знаете, уважаемые люди, что с ним?
– А не его ли это пимы? – развязав мешок и выставив из него на стол валенки, спросил пристав Василия Ивановича.
– Его самые, – ответил Пташкин, сильно удивившись, как они оказались в мешке, а не на ногах Рыбкина. – Вместе покупали у одного пимоката местного – Василия Васильевича Васильева.
Узнал о страшной смерти Рыбкина Василий Иванович, горестно голову свесил.
Показали валенки пимокату, тот признал их. Сказал:
– Я катал, тут и метка есть, – нитка красная. На каждую пару ставлю её… вовнутрь.
Всё, что нужно выяснили люди из волости. Все бумаги и деньги отдали Василию Ивановичу, и даже пимы.
– Все ваши деньги в целости и сохранности. Всё до копеечки подсчитано, в протокол занесено. Распишитесь в получении двух тысяч трёхсот двадцати восьми рублей пятидесяти трёх копеек, – сказал пристав Пташкину, что Василий Иванович незамедлительно сделал.
Похоронил Василий Иванович всё, что осталось от Ивана Васильевича, а остались лишь пимы и ноги, крест на могиле поставил и сказал: «Хороший ты был друг, Иван Васильевич, жаль тебя. Ни за понюх табака сгинул. Страшную смерть принял. Пошто один поехал? Пошто никого в помощники не взял? Загадка! Ну, да, пусть земля тебе будет пухом! Хотя, – Василий Иванович почесал затылок. – Разве что две ноги в валенках!?»
Птичкина Матвея нашли лишь весной, когда в логу стаял снег. Как он там оказался, никто не понял.
…
И по сей день не может человек смириться с тем, что кто—то лучше его живёт. Скребёт его душу зависть, червем точит её, мысли худые рождает. Лучше, значит, надо сделать, чтобы хуже стало. Сделал! Вот тогда его душа песнь заводит, только… «Сколько верёвочке ни виться…».
ЧАСТЬ 2. СТИХИ СОВРЕМЕННЫХ АВТОРОВ
Вскружились небо и земля,
И слились звёзды с буйством бездны.
Напрягшись телом и душой,
Я вырвался из этой круговерти,
Раскрыв пером в пространство жизни дверь, —
К любви, свободе мысли и бессмертью!
Виктор Вассбар
Борис Винарский
Жила—была девочка
Мой мир забыл, что значит ливень.
Я возвращаюсь в свой миллениум
как кот, который всем противен,
уснув на новеньких коленях.
Устав от южных крепких поил,
ночной прохладою прозябнув,
когда тебя я успокоил,
вдруг сам занервничал внезапно.
И там, у дикого причала,
глотая горлом иглы комьев,
ты истерила, ты кричала,
во мне Его зачем—то вспомнив.
«Зачем, мой зверь, меня целуешь?
Как я, ты мёртв уже давно, —
Ты прошептала. – Одному лишь
навечно сердце отдано».
Умчалась в окнах поездов
в тумане раннем.
Я ко всему опять готов…
и в сердце ранен…
Хребет
Лопнув графином,
ветхим графином,
сердце взлетало как птица в небо
от лёгких мыслей
о непоправимом;
и поезд мчался в межгорный Небуг.
Блеклое солнце,
белого цвета
воздух
и небо – глаза слепого —
так и застыли с эпохи Завета.
Домик примазан к горе.
Липома.
И чувствуешь тут ты
гораздо сильней
в ночную мглу,
как ветер с берега
доходит,
мысли не о ней
и прочая… и прочая…
Истерика.
***
примириться, стереть из памяти
орхидеей из камбия – мне бы—де.
вы тогда б захлебнулись в камеди:
не читали, как любят лебеди
запретила ласкаться звуками —
всё одно, докоснусь я строками,
обоняй же: тебя баюкаю
как младеницу бездноокую
и прочувствуете навряд ли вы:
/лишь один испытал вкус той крови я/
на любви моей непонятливой
не поставить вовек надгробия
Тот день, которого не жду
Тот день, которого не жду,
С меня, как нелюдь, как мздоимец,
Ежеминутно тянет мзду.
Я столько вынесу… И вынес.
Тушую память, как жена,
Которую не красит басма.
Ведь память вся заражена.
Я столько понял… И напрасно.
Скатившись с пика, утонул
На дне карьера кучкой щебня.
Не дрогнет полумесяц скул.
Я так тебя любил… Но тщетно.
Шторм
Знаешь, с тех пор как утратил способность согреться,
без спазмов под рёбрами, чаянья, что фаворит,
я погружаюсь стрелой с головой в непотребства,
наверно, в надежде, тебя отыскав, повторить.
Снова посуда разбита, по курсу обломки,
той ненасытной старухой сижу у волны,
бьются подруги её монотонно об лодки.
Я заблудился, не чувствуя больше вины.
Море шумит, отбиваясь от сонного ливня,
звуки доносит немыслимо издалека,
рядом Тамань, и блеснёт в темноте заунывно
еле заметный и беглый фонарь челнока.
Всюду ныряют в воде незнакомые лица,
трение тел порождает безжизненный скрип,
моря поверхность так мраморно—чисто червится
от бледных людей, как от страшных, причудливых рыб.
Может быть, просто вставать по утрам не хотели,
или, как всем нам, наскучили эти дела —
словно беспечных младенцев в большой колыбели,
сети качают не нужные больше тела.
Время сотрёт остроту прежних встреч, тем не менее
не оправдание – рваные раны в судьбе.
Знай, что любое шальное в ночи дуновение
с моря
мне напомнит о тебе.
Здесь
любой злодей здесь пацифистом
всё ж стать смог,
здесь не пройти, не поцепив нас
на сапог,
здесь так открыто не осклабишь —
креп надень:
ты, как и все, под сенью кладбищ
только тень,
и этот день у жизни отнял
на пустяк,
но есть приметы, что сегодня
всё не так,
