Гулливер в стране лилипутов

Описание столицы с полумиллионным населением, императорских покоев, кухни и некоторых особенных обычаев у лилипутов

Первое, о чём я попросил, – это разрешить мне осмотреть столицу, и император охотно согласился. Жителей заранее оповестили о моём приходе специальным указом, и всякий, кто вздумал бы находиться вне дома позже чем за два часа до моего появления, должен был сам отвечать за свою безопасность. Всю столицу окружала толстая стена, на верху которой свободно могли бы поместиться два ряда экипажей. Высота её была значительно ниже моих коленей, так что я свободно мог перешагнуть через главные западные ворота. Медленно и осторожно пошёл я вдоль главных улиц.

Сюртук пришлось снять: он был длинный, и его полы могли сбить крыши и снести колокольни. Тем временем эти самые крыши заполнялись людьми: всем хотелось посмотреть на меня. Наверное, тут было не меньше половины населения столицы. Как всегда и везде, задорные мальчишки шалили и, несмотря на строгий запрет, выбегали на улицу, стараясь приблизиться ко мне и рискуя тем самым быть раздавленными. Город с населением пятьсот тысяч имел форму квадрата. Две главные улицы пересекали его посередине под прямым углом, разделяя на четыре равные части. Улицы эти, шириной два фута, были великолепны. Второстепенные же улицы и переулки были не шире моей ноги, и я, конечно, не мог пройти по ним. Одна из боковых улочек вела на рынок, где пестрели ряды зелени, рыбы, мяса, плодов и прочих всевозможных товаров. Здесь закупали продукты и всё необходимое для своих господ слуги и служанки. Целая толпа собралась вокруг только что привезённой рыбаками громадной рыбины: чудовищных размеров – величиной с нашу селёдку – акулы, которая занимала почти половину базарной площади. В том месте, где пересекались обе главные улицы, раскинулся императорский дворец. Его тоже окружала стена высотой два фута, и между этой стеной и постройками ещё оставалось свободное пространство футов в двадцать.

С разрешения императора я перешагнул стену и осмотрел дворец со всех сторон. Он состоял из трёх отдельно стоящих сооружений: одного внутреннего и двух внешних. Во внутреннем здании размещались императорские покои. Как жаль, что рост не позволял мне войти и осмотреть их! Ворота, которые вели из внешнего двора во внутренний, были значительно ниже моей голени и соответственной ширины, так что войти в них я, конечно, не мог. Перешагнуть через одно из внешних зданий дворца тоже не удалось бы: шпили башен почти достигали моего подбородка, и, перелезая через них, я легко мог сломать какой-нибудь выступ или украшение. Как же быть? Я вошёл в дворцовый парк, перочинным ножом срезал несколько больших деревьев и из них сделал себе две скамейки фута три высотой. После этого перелез сначала в наружный двор, взобравшись на одну из скамеек и подняв другую, осторожно поставил её во внутреннем дворе.

Теперь я мог свободно перешагнуть с одной скамьи на другую и поднять к себе первую при помощи палки, снабжённой крючком. Таким образом я проник во внутренний двор. Там я лёг на бок, устроился так, чтобы глаза оказались на уровне окон среднего этажа, и сумел разглядеть роскошнейшие императорские покои во всём их блеске и великолепии. Увидел я и красавицу императрицу в окружении прелестных принцев и принцесс. Если бы я был маленькой девочкой, то, наверное, не удержался бы от восторженных возгласов при виде этих очаровательных кукольных комнат. Императрица Цимпилла очень милостиво кивнула мне и улыбнулась, а устроившееся у неё на коленях крошечное существо, похожее на муху, тоненьким голосом тявкнуло на меня. Присмотревшись, я понял, что это вовсе не муха, а маленькая собачка. Её величество соблаговолила протянуть мне через окно ручку для поцелуя. Я поспешил обеими руками поднять усы как можно выше, чтобы не поранить её, и очень-очень осторожно потянулся губами к крошечной ручке, стараясь коснуться только пальчиков. Как я ни старался, мне это не удалось, и я неловко поцеловал всю руку почти до локтя, что, по-видимому, не понравилось императрице, поскольку она поспешила отдёрнуть руку. Нагнув голову к самой земле, я левым глазом смог заглянуть в кухню, расположенную в нижнем этаже. Если бы на моём месте была всё та же маленькая девочка, то, наверное, упала бы в обморок от восторга при виде этой кухни. Сколько там было крошечных горшочков, таганчиков, сковородок, кастрюлечек, ножичков и вилочек, крошечных поваров и кухарок! Одна из них как раз ощипывала жаворонка величиной с божью коровку, а толстый главный повар лепил пирожки с изюмом. Если пирожки были не больше зёрнышка перца, то можно себе представить, какие крошечные в них изюминки!

Поскольку я пользовался теперь свободой и мог многое видеть и наблюдать, мне стали известны некоторые обычаи, нравы и законы этой удивительной страны. Так, например, у лилипутов, оказывается, принято писать не слева направо, как у нас, и не справа налево, как пишут арабы и евреи, и не сверху вниз, как китайцы, и даже не снизу вверх, как каскагийцы, а наискось: с левого нижнего угла листа в правый верхний, как пишут у нас порой дамы, когда думают о танцах.

Заговорив о дамах, нужно упомянуть, что трусость, слабость и глупая наивность так же постыдны для лилипутской женщины, как и для мужчины. Во всём остальном женщины не хотят походить на мужчин, но считают себя нисколько не ниже их, и их за это очень уважают. В каждом городе существуют общественные школы, куда должны посылать своих детей все, кроме крестьян и наёмных работников. Здесь воспитывают детей обоего пола с двадцатилунного возраста, то есть с того времени, когда, как считают лилипуты, у ребёнка проявляются первые зачатки сознания. Школы эти приспособлены к различному общественному положению детей и разделяются на мужские и женские. Воспитание и образование ведутся опытными педагогами, которые готовят детей к жизни, ожидающей их в обществе, учитывая их наклонности и способности.

Мёртвых лилипуты хоронят головой вниз, так как верят, что все мёртвые через одиннадцать тысяч месяцев воскреснут, а земля при этом, которую они себе представляют в виде довольно толстого пирога, перевернётся вверх тормашками. Поэтому, чтобы облегчить воскресающим выход из гроба, их и кладут при погребении головой вниз. Правда, учёные и другие образованные лилипуты считают это глупым суеверием, но, чтобы не идти против верований простого народа, этот обычай сохраняется во всей стране.

Клеветник, который намеренно оговорил своего ближнего, осуждается на смертную казнь. Неблагодарность считается одним из самых низменных свойств души, и проявивший её в чём-либо навсегда изгонялся из порядочного общества, и все его избегали. Считалось, что тот, кто не чувствует благодарности за оказанные благодеяния, вообще не может быть способен ни на какое хорошее чувство по отношению к своим близким, что у него душа преступника и что он не заслуживает лучшего обхождения. Обман, утаивание, вообще всякое нарушение доверия наказывалось гораздо строже, чем воровство. Так, например, один человек, которому доверили большую сумму денег, похитил их и бежал. Его схватили и присудили к очень строгому наказанию. Я спросил судью, почему обвиняемый подвергся такой тяжёлой каре: ведь он не украл, а только не оправдал доверия? Судья ответил, что именно за это он и заслуживает самого строгого осуждения. Вор не пользуется ничьим доверием, и от такого преступника при некоторой осторожности всегда можно себя оградить, но против обманщика всякий честный человек совершенно беззащитен, и чем честнее, тем беззащитнее. На доверии держится весь мир и вся жизнь, поэтому не оправдавший его похищает в тысячу раз больше, чем вор, что просто украл золото или драгоценные камни. Мне стало стыдно за своё невежество, когда судья мне всё объяснил.

Лилипуты изображали справедливость в виде головы с шестью глазами: двумя спереди, двумя сзади и по одному сбоку, – причём все они всегда были открыты. Это означает, что справедливость видит не только жалобщика и обвиняемого, но и его правоту, и видит не только истца и ответчика, но и окружающих. При распределении служебных должностей надлежало обращать больше внимания на порядочность человека, чем на его способности. «Управлять страной не так трудно, – говорили лилипуты, – как оставаться при этом честным. И никогда заблуждение честного человека не принесёт столько вреда, сколько мошенничество умного». Это, конечно, очень хорошее правило, но, к сожалению, не все люди так же хороши. Самые правильные постановления в стране часто оказывались искажены до неузнаваемости. Я уже рассказывал, как высшие и ответственные государственные должности раздавались за ловкие пляски на канате, прыжки, умение ползать. А насколько здесь действительно чтили такие чувства, как благодарность, я испытал, к сожалению, в скором времени на себе самом.

Глава восьмая

В стране лилипутов всё обстояло не так хорошо, как казалось сначала

Получив свободу, я стал думать о том, как бы окружить себя хоть какими-нибудь удобствами. Так, из стволов деревьев, вырубленных в ближайшем лесу, я смастерил себе стул и стол, чтобы можно было по-человечески поесть. Обед для меня готовили две сотни поваров, которые жили неподалёку в небольших палатках.

Каждый из них обязан был доставлять мне по два блюда, которые я отправлял в рот целиком. Бочки вина хватало на один хороший глоток. Во время обеда мне прислуживали двадцать лакеев. Они стояли на столе и при помощи подъёмной машины поднимали на стол кушанья, которые им снизу подавали в корзинах другие слуги, подносили мне полные тарелки, убирали пустые. Так как есть с ножа было неудобно, я использовал вилы для сена вместо вилки.

Прошло уже около двух недель с того дня, как мне предоставили свободу, когда однажды ко мне приехал мой друг министр Ралдрезаль.

Остановив свой экипаж чуть поодаль, он направился ко мне пешком, чтобы кучер и лакей не могли слышать наш разговор.

Подошёл он ко мне с серьёзным и озабоченным лицом и попросил уделить ему час времени для беседы. Я охотно согласился и, положив руку на землю, сказал:

– Прошу вас, поднимайтесь.

Чтобы можно было свободно и не слишком громко говорить, я поднял его повыше. Министр поздравил меня с освобождением, для которого и сам немало постарался, но прибавил, что этому благоприятствовали и невзгоды, обрушившиеся на Лилипутию.

– Наша страна, – сказал Ралдрезаль, – только на первый взгляд кажется благополучной, а на самом деле это не совсем так. Недовольство и брожение внутри страны, борьба с внешними врагами – всё это у нас налицо. Наш народ распался на две партии, которые отличаются одна от другой тем, что первая носит башмаки на высоких каблуках, а вторая – на совсем низких.

Говорят, правда, что хороший тон требует носить высокие каблуки: существует даже закон, обязывающий к этому, – но его величество сторонник низких каблуков, и это имеет решающее значение. Его величество позволяет своим чиновникам носить только низкие каблуки. Вы, может быть, сами заметили, что на собственных башмаках его величества каблуки всегда на один друр (величина, равная толщине корочки сыра) ниже, чем у всех окружающих его лиц.

Ненависть между обеими партиями настолько обострена, что противники даже не станут есть и пить за одним столом, никогда друг с другом не разговаривают. Я думаю, что большинство на стороне приверженцев высоких каблуков, но власть на нашей стороне. Говорят, правда, что его высочество наследник престола склоняется в сторону партии сторонников высоких каблуков. Да вы и сами можете заметить, что он носит башмаки с разными каблуками – на одном немного выше, чем на другом, – и слегка из-за этого хромает. Понятно, что всё это очень волнует его величество, а тут ещё жители соседнего острова Блефуску нам стали угрожать: похоже, собираются вторгнуться в нашу страну. Королевство Блефуску является второй великой державой мира, а территорией своей и могуществом может сравниться с нашим.

– Простите, ваше превосходительство, но я осмелюсь прервать вас, – сказал я тут. – В перечне требований, предъявленных мне перед освобождением, было сказано, что его величество – царь над всеми царствующими и владения его достигают крайних пределов земли, что к ногам его по первому мановению припадают правители всего мира, а ваше превосходительство изволили сказать, что существует ещё одно могущественное королевство. Да и я, со своей стороны, смею уверить вас, что страна, откуда я пришёл, тоже очень могущественная и что на земном шаре много других сильных и великих держав.

Министр сказал мне на это:

– Что до того, будто на земле существуют страны, населённые людьми таких размеров, как вы, то наши учёные объявляют это совершенно невозможным: ведь хватило бы всего ста таких существ, чтобы в короткое время уничтожить все плоды, овощи и весь скот целой страны. К тому же наша история изучена за шесть тысяч месяцев, и нет никаких следов таких государств и стран, о которых вы говорите. Наши учёные считают, что вы, наверное, свалились с луны или с одной из звёзд, а вот государство Блефуску – это, несомненно, реальность. Тот перечень условий, исполнить которые вы поклялись, существует с начала мира, и менять его ни в коем случае нельзя. Это-то государство Блефуску и является нашим злейшим врагом. Уже тридцать шесть месяцев длится между нами ужасная кровавая война, а началась она вот по какому поводу. Всему миру известно, что для того, чтобы съесть яйцо, его надо разбить с тупого конца. Но однажды дед нашего благополучно царствующего монарха, разбивая таким образом яйцо, повредил себе палец, и отец его, то есть прадед нашего нынешнего монарха, издал закон, которым повелевалось всем подданным, под угрозой строжайшего наказания, отныне разбивать яйца только с острого конца. Закон этот вызвал сильное недовольство в народе, и одно за другим произошло шесть восстаний. При этом один император был убит, другой лишился престола.

Министр перевёл дыхание и продолжил:

– Правителям Блефуску эти распри и волнения в нашей стране были на руку. Они делали всё возможное, чтобы поощрять их и поддерживать повстанцев, сторонников разбивания яиц с тупого конца. Когда же нам удалось подавить восстание, очень многие из недовольных бежали в Блефуску. Во время борьбы погибло более одиннадцати тысяч восставших: они предпочитали умирать, но не соглашались разбивать яйца с острого конца. Появились сотни толстых томов, посвящённых описанию этой ужасной борьбы. Все сочинения восставших были строго запрещены и конфискованы, и ни один из их приверженцев не имеет права занимать какую-либо государственную должность.

В этот момент я попросил его превосходительство перейти на мою левую руку, так как правая у меня совершенно затекла.

– Правители из государства Блефуску, – между тем продолжал министр, – отправляли к нам одного посланника за другим с ультиматумами, в которых обвиняли нас, лилипутов, в расколе религии, в том, что мы исказили смысл пятьдесят четвёртой главы священной книги нашего великого пророка Лустрага. Это, конечно, неправда, потому что в книге только сказано: «Все правоверные разбивают яйцо с надлежащего конца». А решать, с какого конца надо разбивать яйцо, следует, конечно, предоставить начальству. И вот уже тридцать шесть месяцев как оба государства ведут ожесточённую войну. Победа попеременно склоняется то на нашу сторону, то на сторону противника. Мы уже потеряли сорок больших военных кораблей и девяносто тысяч храбрых моряков и солдат, потери противника и того больше. Сейчас правительство Блефуску снарядило громадный флот, который угрожает нам нападением в ближайшем будущем. Его величество, наш всемилостивейший и великий государь, изволил приказать мне довести это до вашего сведения, рассчитывая на силу вашу и храбрость.

Когда министр закончил, я поклонился и сказал:

– Как чужеземец я, конечно, никогда не решусь вмешиваться в партийную борьбу и не буду пытаться разрешить великий спор о яйцах, но если стране угрожает опасность, то, разумеется, мои силы и возможности будут предоставлены к услугам его величества.

Глава девятая

Блестящая победа в морском бою, одержанная врачом-хирургом Лемюэлем Гулливером

Государство Блефуску лежало на северо-востоке от страны Лилипутии. Страны разделял пролив футов восемьсот шириной. Я его не видел, так как никогда ещё не был в той части страны, а теперь и вовсе специально старался не оказываться, чтобы меня не заметили жители Блефуску. Возможно, конечно, что они уже знали обо мне от шпионов, но мы надеялись, что это не так: ведь во время войны всякое общение с враждебной страной было запрещено под угрозой смертной казни, а берега нашего острова охранялись сильной и верной стражей. Наши враги оказались куда беспечнее, поэтому разведчикам армии его величества удалось хорошо рассмотреть их флот. Корабли стояли в полной боевой готовности и, по-видимому, ждали только благоприятного ветра и сигнала адмирала к началу атаки. От старых опытных моряков я узнал, что глубина фарватера во время прилива достигала семидесяти глумглуфсов, то есть чуть больше моего роста.

Обдумав всё как следует, я отправился в северо-восточную часть острова, спрятался за высокой горой и достал свою подзорную трубу. Мне удалось установить, что неприятельский флот состоит из пятидесяти военных и множества транспортных судов. По возвращении в город я приказал принести как можно больше самых толстых корабельных канатов, которые у них были, и столько же самых прочных железных прутьев, похожих на наши вязальные иглы. Соединив каждые три каната и каждые три прута в один, концы тройных прутьев я загнул в виде крючков, а канаты прикрепил к незагнутым концам. После этого, сняв сюртук, башмаки и чулки и захватив с собой приготовленные приспособления, я за полчаса до прилива отправился вброд по проливу. Шёл я быстро, а в самом глубоком месте даже проплыл футов тридцать, и менее чем через полчаса уже был около неприятельского флота.

Описать ужас блефускианцев при виде меня невозможно. Точно испуганные мыши, команда всего флота бросилась за борт и поплыла к берегу. Удивляться этому, конечно, нечего: только представьте, что могло бы произойти, появись у наших берегов чудовище, рост которого в семнадцать раз больше самого высокого из сограждан. Не меньше тридцати тысяч человек копошились на берегу и напоминали потревоженный муравейник. Не теряя времени, я стал продевать свои крючки в отверстия на носу кораблей, а затем связывать все канаты в один узел.

Тем времени неприятели оправились от испуга и начали обстреливать меня. Было разом выпущено несколько тысяч стрел, и довольно значительное их количество попало в цель, причинив мне изрядную боль. Работать стало трудно: защищая от стрел лицо, мне приходилось то и дело поднимать руки. Больше всего боялся я за глаза, но, к счастью, вспомнил, что у меня есть очки. Надев их, я слышал, как стрелы, попадая в стёкла, стучали, точно град об оконное стекло, но глаза были защищены.

Подцепив все пятьдесят военных кораблей и ухватив связанные концы канатов в кулак, я потянул за них. Не тут-то было. Только теперь я заметил, что все корабли стояли на якорях, а значит, самая трудная работа ещё впереди.

Что же, делать нечего: пришлось перерезать перочинным ножом все пятьдесят якорных канатов, причём более сотни стрел попало мне в лицо и руки. Я искусал себе в кровь губы от боли, но довёл дело до конца. Последний канат был перерезан, и я направился назад, а следом за мной – весь флот блефускианцев! Несколько мгновений на берегу царила мёртвая тишина: тишина ужаса и оцепенения, – потом раздался крик, которого я не забуду до конца дней. Я храбро продолжал двигаться вперёд, а флот веером плыл за мной. Удалившись на расстояние, куда стрелы уже не могли долететь, я остановился, снял очки, намазал раны целебной мазью, дождался отлива и тогда направился к порту лилипутов.

В самом глубоком месте пролива вода всё же достигала моей шеи, и лилипуты не сразу заметили меня, зато увидели неприятельский флот и решили, что это нападение. В гавани тут же стали собирать флот его величества, а на берегу выстроилась армия под личным командованием императора. Когда же наконец меня заметили и я громко поприветствовал императора Бимбула, ликованию не было конца. Сам монарх не мог найти слов для похвалы и благодарности и сейчас же наградил меня самым почётным званием в стране – «нардак», что означает «второе солнце монарха». После этого я должен был прошествовать с ним перед армией, на что потребовалось несколько минут, а затем вся армия торжественно промаршировала перед нами. Это продолжалось очень долго и было крайне утомительно, хотя и происходило под звуки оркестровой музыки. Музыку я слышать, конечно, не мог, до меня доносился только бой большого барабана, и эти звуки очень напоминали жужжание шмеля, бьющегося в оконное стекло. Когда наконец торжественная церемония закончилась, император завёл со мной долгий разговор. Оказывается, он решил завладеть всеми остальными кораблями Блефуску, вообще завоевать эту страну и сделать из неё свою провинцию под управлением вице-короля. Всех сторонников партии-приверженницы разбивания яиц с тупого конца он собирался уничтожить как в своей стране, так и в Блефуску, или принудить разбивать яйца только с острого конца. Император рассчитывал, что, достигнув этого, непременно станет властелином всего мира и царём всех царствующих. Я был не только испуган, но и глубоко возмущён этими планами и предложениями и постарался разъяснить его величеству, что поступать таким образом – неумно и несправедливо и что я лично ни за что не соглашусь пойти на то, чтобы довести до состояния рабства целый храбрый и свободный народ.

Этого чистосердечного и решительного отказа император мне не простил. Раньше он часто просил меня всегда откровенно высказывать ему своё мнение, а теперь, когда я именно так поступил, он почувствовал себя глубоко оскорблённым.

Император сообщил о своих воинственных планах и о моём отношении к ним всем министрам, и многие из них встали на мою сторону. Когда же он внёс свой проект на рассмотрение государственного совета и при этом высказал некоторые подозрения на мой счёт, то тут оказалось, что почва уже готова для всяческих обвинений. В совете, конечно, тоже было несколько моих сторонников, но они не решились идти против императора и большинства голосов и потому молчали. Тем решительнее говорили и действовали враги, которых вдруг у меня оказалось очень много. Мои успехи и отличия, дарованные мне императором, конечно, возбудили зависть и ненависть придворных и других высоких чиновников, а особенно моего главного врага, адмирала Болголама. Вверенный ему флот оказался непригодным для борьбы с врагом, иначе не понадобилась бы моя помощь, и теперь, когда я, а не он, победил врага, Болголам был преисполнен зависти и злобы. Он, конечно, этого не показывал, так как был очень тонким царедворцем, но втихомолку вместе с министром финансов Флимнапом, который умел так хорошо плясать на канате, и с другими своими приверженцами организовал заговор с целью меня погубить.