Хроники Нордланда. Королева Мэг

– Вставай и сражайся!!!

– Будь ты проклят, Хлоринг! – Стонал барон, у которого была сломана нога. – Будь проклят!

– Проклинай, сколько хочешь. – Карл достал из-за голенища кинжал, каким рыцари добивали побеждённых. – Больше тебе ничего не осталось!

– Карл!!! – Отчаянно закричала Мэг, и толпа загудела и заволновалась. – Не убивай побеждённого, умоляю!.. Ты победил… Будь милосерден!..

– Всё, что хочешь. – Сказал Карл. – Я дарю этот город тебе и твоим детям, моя красавица. Все слышали?! – Хрипло закричал, озираясь. – Отныне это ваша госпожа, Мэгенн Лионесская, жители вольного города!!! – И поцеловал Мэг, крепко, в губы, под всеобщее ликование толпы. – Теперь ты знаешь силу моей любви, веришь мне, веришь, дурочка?! – Он смеялся и вновь целовал её, опьянённый любовью и победой, всеобщим восторгом и безоговорочной поддержкой. Ему не хватало слов, чтобы высказать всё, что творилось в его душе; он называл себя то безумцем, то героем, снова и снова целуя Мэг, а её – своей овечкой, своим ангелом, то сетуя, что она слишком хороша для него, то уверяя, что они просто созданы друг для друга, и их имена в вечности сольются в одно… Многие его слова в эту ночь оказались пророческими: Лионес преобразился силой его любви, и с этого дня в веках остался особым городом, Городом Влюблённых, жемчужиной в короне Нордланда, отринув мрачные времена барона Акселя и презрев ужас перед Стоячими Камнями. Это был миг безграничного, блистательного, абсолютного счастья, не омрачённого ничем; это была любовь, о которой рассказывают сказки и слагают песни, которые по сей день поют в Нордланде. И они знали это, Карл и Мэг, и ничто в эту ночь не омрачало их торжества.

Глава пятая

Король.

1.

Триумф Карла кончился, и скоро для Элодиса настали трудные времена. Взбешённый потерей Лионеса и богатейших земель Острова, Одноглазый перешёл в наступление, заключив союз с Далвеганом, а на Юге жрецы Голубой Ели объявили Хлорингам священную войну. И как будто этого было мало, Элодис потрясла новая беда: заболел король Аскольд. Давняя сердечная боль стала постоянной, и король практически не вставал с постели. Гранствилл и все дела королевства прибрал к своим рукам Скульд, который вновь не позволил Карлу попытаться заключать союзы с дикарями. Он сам купил славянских и финских наёмников на золото Моргаузы, чтобы воевать на юге, и принялся интриговать, натравливая дикарей на Далвеган.

Карл в это время бился на Севере с Одноглазым, не жалея ни сил, ни людей. Борьба шла с переменным успехом, поглощая его целиком; принц вообще больше не появлялся Гранствилле, живя у Мэг, в Лионесе. В Гранствилл выбирался время от времени только Олле, привозя в столицу новости о принце и войне, а Карлу потом сообщая о делах в Гранствилле. Карл не замечал перемен в лучшем друге, а Олле измучился стыдом и чувством великой вины… Ибо он осквернил постель своего принца и друга, согрешив с его женой.

Сделал Олле это не из похоти, а из сострадания. Обладая острым чувством справедливости, Олле давно жалел Моргаузу, хоть умом и понимал её вину. Он ещё отчётливее, чем Карл, который никогда даже не пытался понять свою жену или поговорить с ней, видел её порочность и глупость, замаскированные её природной хитростью, но, в отличие от Карла, готов был простить принцессе это ради её изысканной красоты, которая с первых мгновений поразила его воображение. Не смотря на свой брак со Стил, девушкой королевы Зуры, не смотря на чувство долга и искреннюю преданность Карлу, Олле не мог устоять перед Моргаузой, влечение к которой усугублялось искренним состраданием: на его глазах прекрасная молодая женщина пропадала, чахла от пренебрежения со стороны мужа. Когда Олле привёз рассказ о том, как Мэгенн стала баронессой Лионесской, Моргауза рухнула на постель и зарыдала. Последняя надежда на счастье умерла в этот миг в её сердце: разве теперь могли быть сомнения в любви Карла и той монашки?! Представляя, как им сейчас хорошо, как они счастливы и как сейчас милуются в Лионесе, Моргауза выла в голос, царапая себе кожу и дёргая свои холёные волосы в бессильной ненависти. Если бы только она могла добраться до Карла и Мэгенн, она бы голыми руками им глаза вырвала, кожу бы содрала!!! Олле не в силах был утешить её, и не в силах был спокойно смотреть на неё, и потому случилось то, что случилось. После этого Олле страшно мучился, клялся себе, что никогда не сделает ничего подобного, и пал, едва только вернулся в Гранствилл, не в состоянии противиться порыву нерастраченной страсти пылкой женщины. Он хотел покаяться Карлу, и не смог. Ведь этим он ставил под удар не столько себя самого, сколько немилую принцу, но желанную для него, женщину. Моргауза, заведя любовника и возможность хоть изредка, но иметь мужчину в своей постели, успокоилась и похорошела; вцепившись в Олле, она уже не собиралась отпускать его. Каким-то образом она ухитрялась узнавать всё, что касалось его дел, писала ему письма на плохой латыни и больше не заботилась об отношениях Карла и Мэг, почти искренне уверяя Олле, что на самом деле всегда любила только его одного.

Но известие о том, что Мэг скоро родит, неожиданно вновь взбесило принцессу. Какой бы она ни была, но материнский инстинкт в ней был силён, и она, как умела, любила своего сына. В ребёнке Мэг Моргауза увидела угрозу своему Гарри, и это превратило её в волчицу.

Июльской ночью Моргауза и Морлан вновь посетили ведьму Вёль. Снова вился над египетской звездой разноцветный дым, и ведьма заклинала духов тьмы. Полученное снадобье Моргауза с верным человеком, тайком от Олле, ненавидевшего колдовство, отправила в Лионес, к Мэг.

2.

Мэгенн переживала лучшую пору своей жизни. В Хорте она, когда Карл уезжал, оставалась одна, и от скуки только и делала, что обижалась. В Лионесе было иначе. Уединение Лосиного Острова, защищённого водой Фьяллара, позволяло горожанам, не смотря на военное время, устраивать пикники на скалах, охотиться и развлекаться, и возлюбленной Карла отводилось в этих развлечениях главная роль. Ибо Лионес обожал Мэг, спасшую, как тут считали, город от разорения и давшей Лионесу привилегии вольного города. Как все города Анвалона, Лионес был языческим городом, и некому было проклинать Мэг за то, что она нарушила обет и живёт, невенчанная, с чужим мужем. Так жили почти все дворяне Анвалона, и никто не видел в этом ничего ни удивительного, ни непристойного. Смирившись с тем, что жители Лионеса не желают слушать её робкие проповеди, Мэг утешилась тем, что они зато благоговейно слушают её пение, и наконец-то обрела гармонию с миром – как раз, когда узнала, что беременна.

Ожидаемое рождение ребёнка в очередной раз, и уже гораздо сильнее, изменило Мэг. В эти месяцы мир для неё был переполнен любовью; сам мир был любовь для Мэг. Карл был счастлив, увлечённо гадая, кто будет их первенец, мальчик или девочка, и на кого будет похож, и сколько ещё у них будет детей, и в какой день он родится… Мэг и её ребёнку досталось то, чего была лишена Моргауза, и иногда несправедливость этого расклада слегка царапала душу Мэг, но она уже давно научилась видеть в принцессе порочную и коварную соперницу, причинившую её возлюбленному много зла. Моргауза расплачивалась за свой собственный грех, а потому совесть Мэг была чиста. Среди новых друзей Мэг было хорошо, даже когда принц уезжал, и тревога за него, воюющего где-то с противным одноглазым королём, гасла среди незатейливых ежедневных забав: болтовни с придворными дамами об ожидаемом рождении ребёнка и о том, как каждая из них переносила это событие и предшествующую беременность; песен и сплетен, которые переносили странствующие музыканты; пикников на скалах, домашних игр и ужинов в ратуше, с городскими старостами. Жизнь в Торхевнене забылась, как страшный сон, и теперь девушке казалось, что она и не сможет жить иначе, чем сейчас. Мэг остро сознавала теперь, как жестоко с нею обошлись, как несправедливо и подло; ей страшно было даже подумать, что ребёнка, который сейчас шевелится в её чреве, могло не быть, и она могла никогда не узнать, как это происходит!

И всё же известие о том, что и Ригстаун, и монастырь разрушены дикарями, внушило девушке ужас. На какое-то время Мэг была выведена из равновесия, маялась чувством вины, молилась и просила у Бога прощения за свою слабость и греховность. Карла не было; он бы сразу успокоил её и избавил всех терзаний. Без него Мэгенн чувствовала себя беззащитной. Оплакивая своих былых товарок, и даже тех, кто в своё время был так жесток и несправедлив к ней, Мэг утешилась тем, что отказалась от всех развлечений и сладостей, постясь, молясь и вспоминая. Срок подходил, ребёнок шевелился в её чреве, пугая её предчувствием какой-то неминуемой беды, как платы за незаконное счастье.

В это самое время посланец Моргаузы добрался до Лионеса.

3.

Мэг молилась о матушке Анне, невольно предавшись воспоминаниям о своём детстве, о том, как Анна и монастырь заменили ей семью; о том, как страшно и радостно было Мэг плыть в неведомую землю, и как девушка мечтала, тайком от Анны, стать мученицей за веру! Мысли эти растрогали Мэг до слёз. Она плакала и вспоминала: жаркий день, высокие, колышимые горячим ветром травы, и возникший из трав, на волне степных ароматов, прекрасный принц на горячем вороном коне… Принц, который отвернулся от ослепительной принцессы и улыбнувшийся невзрачной монашке! С этого мгновения жизнь Мэг стала сказкой, то страшной, то грустной, то прекрасной… Как она была глупа, когда мечтала, и мечты её заканчивались первой брачной ночью! Жизнь только начиналась, зрея у неё внутри и пробуя силы, и Мэг, морщась и счастливо улыбаясь, гладила свой живот и нежно разговаривала с ним. Она легко переживала беременность и по-настоящему расцвела нынче, утратив угловатость и обычную свою худобу. Карл откровенно любовался ею, уверяя, что не считает беременность Мэг недостатком – и он совершенно искренне так считал. Да, они частенько ссорились; Мэгенн считала, что он забывает о ней и нередко пренебрегает ею, и очень обижалась, да мало ли случается недоразумений меж влюблёнными… Но Карл был всем сердцем предан ей, и Мэг это знала. И так же была предана ему она. Все их ссоры происходили дома, за закрытыми дверями; для других они неизменно были вместе, как того требовало их сердце: в горе и радости, в болезни и здравии. Они любили друг друга, очень, очень любили друг друга. Думая о своей любви, Мэг порой начинала испытывать мистический страх: разве может быть всё так прекрасно?!.. – и начинала молиться о тех, кого любила больше жизни: её принц и будущий ребёночек… И, как всё чаще с нею случалось в последнее время, молитвы перешли в слёзы и головную боль. В этот миг, постучавшись, вошла девушка из тех, что прислуживали ей, и, поклонившись, сказала:

– Миледи, вам принесли фрукты в подарок! Принести?

– Нет. – Утёрла слёзы Мэг. – Я не хочу. Я лучше посплю; а вы съешьте их за меня!

– Ну, хоть посмотрите, миледи! Вы такая бледная сегодня, плачете и плачете, как бы это не повредило ребёночку!

– Лучше я высплюсь. – Мэг с наслаждением улеглась, устроив тяжёлые ноги повыше. Тэсс укрыла её покрывалом и задёрнула полог, оставив её в приятном полумраке.

– Я тогда вам оставлю, фрукты-то, проснётесь и покушаете…

– Нет, я не буду. – Повторила Мэг сонно. – Ты же знаешь, у меня губы стали чесаться от фруктов. Ешьте!

Тэсс тихонько вышла, прикрыв дверь, и Мэг быстро задремала, убаюканная щебетом птиц и шелестом деревьев за окном. И снилось ей, что лежит она в воде, и вода вот-вот поглотит её. И что, лёжа в воде, Мэг в то же самое время смотрит на себя сверху, и видит себя мёртвой: синие глаза широко открыты, волосы полощутся в воде, как водоросли, руки скрещены на груди, а на голове – золотая корона… Мэг бесстрастно отметила про себя, что никогда ещё не казалась себе такой красивой, и что Карл был прав: она королева. Девушка смотрела и удивлялась, почему ей совсем-совсем не жаль себя? Беспокойство шевельнулось лишь при мысли о ребёнке: живота не было. И тут же Мэг увидела и ребёнка: мальчик шёл от неё прочь по берегу реки. Счастливая, она устремилась к нему и тут же поняла, что не в силах стронуться с веста – а мальчик всё уходил и уходил… В последний миг Мэг почудилось, что это уже не ребёнок, а высокий и стройный юноша, и у него тоже корона на голове.

Карл вернулся неожиданно. Девушки на женской половине, доедая соблазнительные на вид сливы, ему сказали, что Мэг спит. Карл без стука вошёл в покои Мэг и, обойдя постель, остановился ненадолго, любуясь её.

И вдруг сердце его сжалось. Принцу почудилось, что Мэг где-то далеко-далеко от него; и на лице её, спокойном, даже отрешённом, лежит голубоватая тень. Страх, внезапный и непонятный, охолодил душу; Карл поторопился разбудить девушку, взяв её ладонь и поцеловав.

– Мэгенн, милая, проснись! – Позвал тихо, и она открыла глаза, улыбнулась, от счастливой неожиданности.

– Здравствуй, Мэг. – Улыбнулся Карл. – Здравствуй, Животик! – И поцеловал живот Мэг. – Как Животик вёл себя сегодня?

– Мне сон снился. – Сонно улыбнулась Мэг.

– Страшный?

– Нет?.. – Мэг сама не могла сказать, что чувствует. – Я сына своего видела во сне. У него была корона на голове…

– Я всегда знал, что это мальчик. – Обрадовался Карл, положил руку на горячий живот Мэг, и она накрыла его ладонь своей.

– Женщины умирают родами, Карл.

– Молчи! – Гневно возразил Карл, и Мэг приложила палец к его губам:

– Если я умру, ты будешь любить моего сына, ты не оставишь его, как…

– Как? – С вызовом продолжил Карл. – Ну, как?!

Мэг умоляюще прижала вновь пальцы к его губам, но Карл завёлся.

– Ты осуждаешь меня за то, что я не ласков с сыном той потаскухи? Ты тоже меня осуждаешь?!

– Грех её, а платит ребёнок… Разве это справедливо? Он ведь и твой тоже. Ты так легко отторгаешь часть себя самого, и мне страшно, Карл.

– Я не отторгаю. – Карл отвернулся и сел, опершись локтями о колени. – Я же не зверь, Мэг, и пацана мне жалко… Я хотел забрать его к себе, но кодла эта гранствиллская не дала… Бабы эти, во главе с потаскухой, вцепились, как пиявки. А в Хефлинуэлле, стоит мне только взглянуть на него, и все вокруг начинают следить за нами, с такой алчностью, что я в бешенство впадаю. И ничего не могу поделать! Они из несчастного пацана сделали разменную монету какую-то. Так и ждут, чтобы шантажировать меня им… Только не тут-то было!

Мэг тоже села, одной рукой поддерживая живот, а другой погладив затылок Карла:

– Я не сужу тебя. Я люблю тебя. Ты мой свет, моя вода, мой хлеб… Я всегда с тобой, что бы ни произошло.

Карл, не оборачиваясь, погладил и поцеловал её руку.

– А я сегодня вспоминала, как впервые тебя увидела. – Ласкаясь к нему, шепнула Мэг. – А ты помнишь?

– Ещё бы. Это был знаменательный день!

– Что ты подумал, когда увидел меня?

– Что ты ангел. – Карл рухнул на постель, с наслаждением расслабился. – Который оказался среди людей по ошибке, и вот-вот сбросишь свою жуткую коричневую одежду, и улетишь. А когда ты впервые запела, я подумал, что я в раю… А что подумала ты?

– Что ты самый прекрасный принц на свете… И что я никогда не стану достойной тебя. – Призналась Мэг. – Я мечтала всего лишь, что буду время от времени тебя встречать в церкви. Мне и это казалось таким счастьем!

– Какой я был дурак, Мэг. – Прошептал Карл. – Я столько… глупостей наделал! Столько ошибок… Я столько сделал тебе зла.

– Карл! – Горячо возразила Мэг. – Я не о чём не жалею! Ни о чём! Клянусь! Может быть, так было нужно, кто знает?..

– Нужно? – Возразил Карл. – Нужно?! Нужно, чтобы они так издевались над тобой?! Чтобы ты, моя Синеглазка, всё это терпела?! За что? – Он сел, глаза засверкали. – Господи, да когда ты мне рассказала об этом, я…

– Я помню, как ты злился! – Захихикала Мэг, останавливая его. – Перестань! Ой! – Схватилась за руку Карла. – Даже маленький толкается, смотри! – И они склонились над животом Мэг, Карл прижался к нему щекой.

– Женщины говорят, что срок близко уже. – Призналась Мэг. – Мне страшно… немножечко. Они как начнут рассказывать, кто что пережил, – девушка смущённо хихикнула, – у меня голова кругом!

– А ты не бойся. Я молюсь за тебя. Всё время.

– Знаешь, – призналась Мэг, – я понимаю, что ты занят, и как всё это важно. Но если бы ты ко мне приехал… Мне было бы настолько легче!

– Я приеду, как только смогу. – Пообещал Карл. И начал рассказывать о том, что происходит на границе, теперь очень близкой. Мэг безоговорочно поддерживала всё, что делал и чего добивался Карл; особенно гордилась она тем, что Карл стремится принести мир на юг острова, и сама делала всё, что могла, чтобы помочь ему. Мэг стремилась изменить общественное мнение, которое изначально рисовало южан дикарями, убийцами и извращенцами. Карл, хорошо знавший обычаи Леса, изо всех сил боролся с этими предрассудками, но у Мэг это получалось лучше. В Лионесе баронессу любили и уважали, и её мнение много значило здесь. Так что Карл обрёл в своей Мэгенн не только возлюбленную, но и преданного друга, и помощницу во всём, и это было особенно важно для него после того, как его семья так поступила с ним. Принц по-прежнему страдал из-за того, что считал предательством с их стороны, и пропасть только увеличивалась со временем. В Хефлинуэлле были уверены, что виною в этом, конечно же, Мэг. Его семья считала, что если бы не Мэг, всё со временем бы наладилось само собой; ни королева, ни тем более Моргауза, не хотели помнить своей вины перед ним. Чисто по-женски, они и не верили в то, что Карл сам помнит эту вину, и искренне полагали, что это Мэг интригует и настраивает его против них, чтобы, конечно же, не упустить его из рук. Получила Лионес, стала баронессой, собирается родить ребёнка, чтобы крепче привязать его к себе! И Моргауза, и королева искренне переживали за Гарри. Если Мэг родит мальчика, она, уж конечно же, постарается избавиться от соперника в лице старшего наследника! Карл не любит мальчика – уж эта монашка постаралась даже не подпустить его к нему! – и женщины верили, что мальчик в смертельной опасности. Тут уж, разумеется, все средства казались хороши. Хуже всего было то, что женщины были абсолютно искренни, и сами верили в то, что всё обстоит именно таким образом. А когда женщинами движет любовь, и особенно любовь к ребёнку…

4.

Утром Карл уже уезжал. После последней успешной битвы с анвалонцами он продвинулся на территорию герцогства Белых Скал почти до самой Виверриды. Предстояла последняя, решительная битва; Карл прощупывал почву для заключения мира с Одноглазым: юг тревожил его больше. Жрецы Голубой Ели сожгли Ригстаун и ещё несколько поселений на юге Элодисского леса. Вот-вот они могли нагрянуть в Гранствилл. Карл боялся не только за свою семью, но и того, что Скульд, руководивший всем, начнёт репрессии против Леса. Добиться мира с Одноглазым Карл рассчитывал с помощью эльфов Ол Донна, которых осталось не больше трех тысяч, но это была внушительная сила. И эту силу Ол Донна обещали Карлу, если тот оставит им их владения на юго-востоке. Скульд считал, что можно оставить Одноглазому Виверриду и Олджернон, но юго-запад эльфам, обескровленным войной, отдавать нельзя – это очень богатые земли, побережье, прекрасные уцелевшие эльфийские города. Карл мечтал построить столицу на юге, а Скульд считал, что можно разбить остатки эльфов и заполучить готовую столицу на юго-востоке. Карл понимал выгоду того, что предлагал Скульд; но ему претила сама мысль о подобном предательстве: ведь именно эльфы спасли и прятали Скульда и Аскольда, когда Одноглазый по всем Острову разыскивал последнего потомка Бъёрга, чтобы убить! Эльфийские земли и в самом деле были ценным приобретением для Элодиса, и Карл переживал о том, как быть, несколько недель. Помогла Мэг: она без малейших колебаний поддержала Карла в том, к чему и без того склонялось его сердце. И сегодня Карл уезжал с твёрдым решением, и на сердце его было легко.

Стоял конец августа, и вид с холма от замка на Лионес сильно отличался от мартовского. Город был погружён в золотой покой. Отяжелевшая листва одела роскошные сады, в которых созревали фрукты; в домах варили компоты и варенья, и над улицами стоял сладкий медово-фруктовый дух. Повсюду в городе продавали яблоки, сливы, абрикосы и груши; овощи стали так дёшевы, что их ели даже коровы и лошади. Солдаты Карла на ходу, бросая торговке мелкую монету, подставляли под фрукты каски, и сам Карл беззаботно грыз спелую грушу. Изделие местного мастера, сделанное совсем недавно, две бронзовые фигуры на воротах, мужчина с непокрытой головой и женщина с лавровой ветвью в руке, изображающие, само собой, Карла и Мэг, расстались, когда ворота открылись и выпустили принца, и вновь соединились несколько секунд спустя. Карл обернулся с парома: над крышами замка кружила стая голубей. Почему-то они заставили Карла вспомнить Мэг, и сердце его сжалось. «Боже, – подумал он, – если есть грех в нашей любви, пусть он будет только мой! Я не оставил ей выбора, я виноват во всём, я забрал её, и пусть меня и настигнет Твоя кара!».

Мэг, проводив взглядом своего принца, пока могла видеть его алый плащ с парома, вернулась с балкона к себе. Девушки шили; взглянув на них, Мэг заметила:

– А где Тэсс?

– Ей не хорошо. – Ответила одна из девушек. – Наверное, съела что-то.

– Да к ужину очухается! – Добавила вторая.

Но ни к ужину, ни к утру Тэсс лучше не стало. Девушка уверяла, что у неё что-то шевелится в животе, и что это причиняет ей боль. Вызванный лекарь предположил, что Тэсс пила сырую воду, и с водою ей во внутренности попала живая жаба, которая теперь растёт и сосёт её, дал какие-то порошки, но Тэсс легче от них не стало.

К вечеру все заметили, что живот Тэсс в самом деле вырос, и что там в сам деле что-то двигается, заставляя девушку кричать и изгибаться от боли. Кто-то предложил позвать колдунью Эрку, живущую за стенами Лионеса, которая, по слухам, была эльфийской кватронкой и очень сильной белой ведьмой. За нею послали, не смотря на поздний час. Эрка была похожа на большинство местных уроженок: сухопарая, высокая, светловолосая и сероглазая, она казалась одновременно и молодой, и старой. Только взглянув на Тэсс, она казала:

– Она умирает; помочь ей уже нельзя. Это некромантия; с этим злом мы дел не имеем. То, что сидит у неё в животе, жрёт её изнутри, но предназначалось это не ей, а ребёнку, которого носит одна из вас. От этого ребёнка произойдут великий король и могущественный волшебник…

Мэг машинально прикрыла руками живот, почему-то страшно напуганная пророчеством Эрки. А ведьма, велев Мэг уйти подальше, приказала разжечь огонь в очаге. Тэсс больше не кричала, только стонала. Глаза её закатились так, что видны были только полоски белков. Зато то, что находилось в животе несчастной девушки, билось и корчилось перед Эркой. Эрка бросила в огонь пучок трав, а потом, велев всем отойти подальше, стала нагревать серебряный нож.

Никто толком не видел, что именно извлекла из живота Тэсс ведьма, но слышали, как это существо шипит, визжит и рычит. Эрка почти мгновенно швырнула его в огонь, и от очага повалил удушающий смрад. А Мэгенн Эрка сказала перед тем, как уйти:

– Та, что открыла дорогу в мир такому злу, проклята, и проклято всё её потомство, ему суждено вовсе прекратиться на Острове. Не жалей их: то, чему дало жизнь злое колдовство, не может длиться вечно.

5.

Мэг была потрясена всем произошедшем так, что роды её начались почти на две недели раньше срока, назначенного повитухой; но, не смотря на мрачные предчувствия самой Мэг, она родила быстро, роды, по утверждению всех, были лёгкими, и в тот же день Мэг чувствовала себя хорошо и сама кормила ребёнка грудью: здорового, большого мальчика, как говорили женщины – настоящего великана. Волею судьбы, именно в день рождения своего сына Карл разбил с помощью Ол Донна Одноглазого, взял его в плен и вынудил заключить крайне выгодный для Элодиса мир, забрав в заложники его старшего внука. Поэтому мальчика назвали в честь другого великого победителя, Александром. Карл опередил своё войско на два дня, спеша увидеть Мэг и младенца, и ворвался в её покои ночью, под утро, разбудив её, совершенно хмельной от счастья. Он целовал и тискал её, снова и снова, убеждаясь, что она в порядке, что ей хорошо, что у неё ничего не болит… А потом склонился над ребёнком, изумляясь, какой он маленький, какой красный и сморщенный, и в то же время – какой трогательный и удивительный! Ребёнок, злобно орущий на руках у Мэг, вдруг крепко ухватился за палец Карла, и принц был покорён и сокрушён окончательно, влюбившись в этого малыша окончательно и бесповоротно. Алекс родился с двумя крохотными зубками, и Карл потом с гордостью говорил всем, кто только его слушал, что мальчик настоящий Хлоринг, горластый и зубастый. Мэг была счастлива до слёз, чувствуя такие гордость и радость! Карл не скрывал, что это его настоящая семья, что это его любимый сын, и что всё, что происходит где-то ещё, его не трогает абсолютно. Это не значило, что Карл собирался как-то ущемлять права своего старшего сына; он с самого начала собирался сделать Алекса герцогом, не принцем. Но своим родственникам он сообщать это не торопился. Его вообще мало волновало, что думают по этому поводу в Хефлинуэлле… Принц был горд и счастлив, и весь мир, после заключения мира, был у его ног.