Рассвет Жатвы

– Ну же, ешь! – велю я девочке.

Моему союзнику не помешает нарастить немного мяса на костях. Она вгрызается в сэндвич.

Я мигом сметаю свои и запиваю их лимонадом. От еды настроение слегка улучшается. Может, я и смогу найти выход. Например, дождусь удобного случая и спрыгну с поезда. Пока я размышляю, как бы это устроить, возвращается Плутарх и приглашает нас в вагон-гостиную. В коридоре я осматриваю пути для побега, но миротворцы блокируют все возможные варианты.

Мы переходим в самый хвост поезда, где целый вагон переделали под гостиную. Мебель с синтетической обивкой здесь мягче и долговечнее, чем сиденья в нашем вагоне. На встроенном в стену экране идет программа «Новости Капитолия», и, как только мы усаживаемся, начинается краткий обзор сегодняшней церемонии Жатвы.

– Я проработал над фрагментом трансляции из Дистрикта–12 полдня, – говорит Плутарх. – Покрутил и так, и эдак… в конце концов, Хевенсби я или нет? Вы четверо смотритесь прекрасно.

Пошатываясь на каблуках, входит Друзилла с красным напитком в высоком бокале, украшенном овощами. Ярко-желтый китель расстегнут, под ним виднеется белье.

Плутарх предлагает ей сесть.

– Припас для тебя лучшее место.

Она плюхается на стул, достает из бокала стебель сельдерея и смачно откусывает.

– На сколько лет я выглядела сегодня, Плутарх?

– На тридцать и ни днем старше! – заверяет Плутарх. – Знаешь, это отметили все.

– Что ж, сколько заплатишь, столько и получишь, – невнятно бормочет она, осторожно трогая скулу куском сельдерея, потом тычет им в экран и смеется. – Ха! Малютке Ювении, нашей мисс Совершенство, с погодой не повезло – никаких ей облаков, сплошное солнце! Выглядит она прескверно, не находишь?

Ювения, миниатюрная леди на шестидюймовых каблуках и в розовом платье в горошек, начинает вызывать трибутов Дистрикта–1. Далее в программе показывают жеребьевку в каждом дистрикте. Кроме нас сегодня отобрали еще сорок четыре трибута – половина юноши, половина девушки разных возрастов и в разной физической форме. Как обычно, ребята из Дистрикта–1, 2 и 4 вполне оправдывают прозвище профи, поскольку готовятся к Голодным играм буквально с рождения. Помимо них есть и другие мускулистые парни, но и хилых тоже хватает. На шкале крепыши – задохлики я занимаю достойное место, по большей части благодаря мешкам с зерном, что я перетаскал для Хэтти. Впрочем, некоторые профи меня раздавят как клопа. А Луэлла даже и не начала расти как следует…

Наблюдая за рослым парнем из Дистрикта–11, который поднимается на сцену, Друзилла озвучивает очевидное:

– Надеюсь, бегать вы умеете. – Она говорит это без всякой подковырки, чем пугает нас еще больше.

– Важен не только размер, – напоминает Плутарх. – Мозги, умения, стратегия. И не сбрасывайте со счетов удачу! Ваши менторы вам все расскажут.

Наши менторы. Наши советчики, инструкторы, защитники на Голодных играх. Проблема в том, что у трибутов Дистрикта–12 нет своих менторов, ни одного, потому что мы единственный дистрикт без живых победителей, на которых обычно и возлагается эта обязанность.

За пятьдесят лет у нас был лишь один победитель, причем девушка, да и то ужасно давно. Про нее никому ничего не ведомо. В те времена в Двенадцатом почти ни у кого не было телевизора, так что об Играх узнавали в основном по слухам. В нарезках из старых шоу ее никогда не показывают; впрочем, тогда Игры особой зрелищностью не отличались, да и качество съемки оставляло желать лучшего. Мои родители появились на свет гораздо позже, и даже бабуля ту девушку особо не запомнила. Я пару раз заговаривал о нашей победительнице с Ленор Дав, но она не захотела ее обсуждать.

– Так кто у нас менторы? – спрашиваю я.

– Их сейчас отбирают из числа победителей, которые не приписаны к трибутам из своих дистриктов, – поясняет Плутарх. – Не волнуйся, там есть несколько очень талантливых кандидатов.

Ну да. Кандидаты, которые станут париями, если приведут к победе трибута из Дистрикта–12, а трибуты из их родного дистрикта погибнут. Что-то я не припоминаю имен тех, кто наставлял наших ребят в прошлые годы. Давайте взглянем правде в глаза: мы – сами по себе.

Друзилла тяжко вздыхает.

– Дневной свет – безжалостен!

– Тем не менее ты – ослепительна! – заверяет ее Плутарх.

Я со смешанным чувством наблюдаю безупречный переход от жеребьевки Мейсили к нам с Вайетом. Ни намека на выстрел в Вудбайна или последовавшую за ним кутерьму. И вот называют мое имя, ма ахает, Сид плачет, Ленор Дав прикрывает рот рукой.

– Все было совсем не так! – восклицаю я.

– Отснятые материалы мы не подделывали, – заверяет Плутарх, – да и времени не было. Я просто их слегка перетасовал, чтобы вам подыграть.

– Что вы сделали? – переспрашивает Луэлла.

Не успевает он ответить, как вмешивается Вайет, который до этого открывал рот лишь во время еды.

– Перетасовал колоду в нашу пользу. Он поменял отснятые фрагменты местами, чтобы дать нам преимущество.

Плутарх радостно сияет.

– Вот именно!

Луэлла чуть кривит губы.

– Так делают в азартных играх. Разве это честно?

– И да, и нет, – отвечает Плутарх. – Смотрите, нам нужно продать вас спонсорам. Если я покажу зрителям, что случилось на самом деле, – голова мальчишки взрывается, толпу усмиряют, Хеймитч нападает на миротворцев…

– Ни на кого я не нападал! – возражаю я. – Они сами набросились на мою девушку, я только вступился.

– Да какая разница? – восклицает Друзилла. – Миротворцам сопротивляться нельзя.

– Я пытаюсь показать вас в наилучшем свете, – объясняет Плутарх.

Мейсили закатывает глаза.

– Как наш магазинчик, когда мы называем черствые зефирки тягучими и потом продаем их на пенни дороже.

Я бросаю на нее хмурый взгляд, поскольку не раз покупался на эту хитрость.

– Подчеркивай плюсы, игнорируй минусы, – назидательно говорит Плутарх.

– Вместо бешеных свинят из захолустного дистрикта, которые ненавидят Капитолий… – начинает Друзилла.

– …вы становитесь четверкой приятных ребят, которые бодро выскакивают на сцену под аплодисменты своего дистрикта и рвутся принять участие в состязании! – заканчивает Плутарх.

– Да вам нужно ноги ему целовать, стоя на коленях! Может, спонсоров вы и не привлечете, но хотя бы и не отвратите. Благодаря Плутарху вы полностью преобразились! – заявляет Друзилла.

– Не мы, а Капитолий, – фыркает Мейсили. – Вы даже церемонию как следует провести не смогли, он же представил вас в выгодном свете.

– Мне нравится думать, что выиграли обе стороны, – примирительно говорит Плутарх. – И зрители ничего не заподозрили. Об этом я позаботился.

Теперь я всего лишь игрушка в руках Капитолия. Они используют меня в своих целях, а затем убьют, и правда тут абсолютно неважна. Плутарх держится дружелюбно, однако его поблажки – мое прощание с семьей, навороченные сэндвичи – всего лишь способ мной управлять, потому что со счастливыми игрушками проще иметь дело, чем с обозленными. Ради удачных кадров он готов буквально на все.

Словно в подтверждение моих мыслей дверь в вагон-гостиную распахивается, и входит Тибби с огромным тортом, на котором горят шестнадцать свечей.

Глава 4

Печь торт на день рождения у нас дома не принято. В день Жатвы это кажется просто неприличным. Ма с Сидом тоже без него обходятся, чтобы мне было не обидно. Зато она готовит на завтрак что-нибудь вкусненькое вроде кукурузного хлеба с соусом и экономит силы для новогоднего торта.

Готовиться она начинает за несколько месяцев до праздника: запасает сушеные яблоки, сорговый сироп, белую муку. Специи (имбирь, корица и все такое) стоят ужасно дорого, и ма покупает их буквально щепотками, завернутыми в крошечные бумажные кулечки в магазинчике Марчей. За пару дней до Нового года она готовит яблочный крем и печет шесть коржей, затем намазывает их яблочным кремом, пока не получится большая красивая стопка. Сверху ма оборачивает конструкцию полотенцем, чтобы торт постоял и хорошенько пропитался. За праздничным столом она наливает всем по большому стакану пахты, и мы объедаемся в свое удовольствие.

Так что стоящий передо мной торт, украшенный вычурными глазированными цветочками, совершенно неуместен. От свечей буквально разит Капитолием. И песня, которую поют миротворцы под командованием Тибби, хотя и привычна для жителей Двенадцатого, никогда не звучит в моем доме: она неуместна, как и торт.

С Днем рожденья поздравляем,Хей-хей-хей-митч дорогой!Счастья, радости желаем,Не болеть и не грустить,Веселиться, долго жить!

Оператор из съемочной группы Плутарха, пристроивший камеру на плечо Тибби, чтобы заснять мою реакцию, – завершающий штрих позорного провала с праздничным тортом. Ясное дело, Плутарху хотелось добиться от меня бурного восторга и транслировать его на весь Панем: смотрите, мол, как хорошо Капитолий обращается с трибутами. Смотрите, как мы снисходительны к врагам. Смотрите, насколько мы выше этих свинят из вонючих дистриктов!

Мне доводилось видеть подобные ролики, где с трибутами обращаются как с избалованными питомцами. Их приводят в порядок, кормят, всячески ласкают, и они этим упиваются, играют на руку капитолийской пропаганде. Может, спонсоров у них и прибавляется, но если они выигрывают, то дома их встречают вовсе не с распростертыми объятиями.

«Не позволяй им себя использовать, Сарши! Не позволяй им малевать плакаты твоей кровью! Если можешь, не поддавайся!»

Так-то! Вот что сказал Сарши мой отец в Доме Правосудия. Об этом напомнила мне ма, пусть даже и позволила Плутарху управлять собой и Сидом, словно марионетками. Сама спасовала, но мне велела быть сильным.

Плутарх загнал мою семью в угол, когда нам отчаянно хотелось обняться напоследок, однако сейчас ему нечего мне предложить. Я встаю, прикидывая варианты. Опрокинуть торт на пол и нахаркать на него или просто швырнуть в глупую рожу Тибби? Вместо этого я изображаю из себя Мейсили Доннер: гордо поворачиваюсь ко всем спиной и иду любоваться видом из окна.

В стекле я вижу, как сдувается Тибби.

– Ананасная начинка не нравится? – гадает он.

Я слегка качаю головой.

– Мой просчет, – говорит Плутарх. – Уносите, Тибби. Прости, Хеймитч.

Извинения от парня из Капитолия? Потом до меня доходит: это еще один способ манипулирования. Он лишь притворяется, что видит во мне человека, достойного извинений. Пропускаю мимо ушей.

Впрочем, им удалось меня зацепить. Для полного счастья мне только и не хватало напоминания Капитолия, что этот день рождения станет для меня последним. И для всех нас. И хотя мы не союзники, приятно, что никто не кричит: «Погодите, я возьму кусочек!»

После того как торт и капитолийские доброжелатели покидают салон, Плутарх продолжает:

– Итак, к делу. Помимо менторов Дистрикту–12 назначат стилиста.

– Стилист вам точно не помешает! – фыркает Друзилла, смерив оценивающим взглядом ситцевое платьице Луэллы. – Скажите честно, где вы находите себе наряды?

– Мне мама шьет, – спокойно отвечает Луэлла. – А вам кто?

Луэлла сдерживается, зато Мейсили не собирается пропускать оскорбление мимо ушей.

– Вот и я задаюсь тем же вопросом! Такое чувство, будто скрестили миротворца с канарейкой и… И получились вы.

– Что?! – Друзилла вскакивает со стула и едва не теряет равновесие из-за своих высоченных шпилек.

– Осторожнее, – с обманчивой заботой предупреждает Мейсили и наносит решающий удар: – Не лучше ли отказаться от столь опасной обуви? В вашем возрасте следует держаться поближе к земле.

Друзилла срывается с места и влепляет Мейсили пощечину, на которую та незамедлительно отвечает тем же. Вот это удар! Сбитая с ног Друзилла плюхается на стул, который я недавно освободил. Все застывают, и я гадаю, не убьют ли нас на месте.

– Не смейте меня трогать! – предупреждает Мейсили.

В ее лице ни кровинки, не считая отпечатка пятерни Друзиллы. Следует отдать Мейсили должное: никто не сможет использовать кадры с нею в качестве пропаганды.

– Давайте успокоимся, – предлагает Плутарх. – Сегодня был трудный день. Эмоции у всех зашкаливают…

И тут Друзилла подлетает, выхватив хлыст из-за голенища, и принимается хлестать Мейсили. Та кричит, поднимает руки, пытается закрыть голову, однако удары сыпятся градом, и она падает на пол.

– Друзилла, стой! Друзилла, завтра у нее съемки! – напоминает Плутарх.

Приходится вызвать из коридора двух миротворцев, чтобы ее остановить.

– Мерзкая, гадкая тварь! – рычит Друзилла. – Я тебя уничтожу! Ты у меня и до арены не доживешь!

На руках и на шее у Мейсили вздуваются рубцы, она же не обращает на них внимания. Сомневаюсь, что ее хоть раз в жизни кто пальцем тронул, не говоря уже об ударах хлыстом. Мне тоже особо не прилетало, не считая подзатыльников от ма, но больше для острастки. Мейсили медленно поднимается с пола, опираясь на стену.

– Серьезно? Как? Ты ведь даже не распорядитель Игр. И не стилист. Ты – никто, дешевая эскортница в самом дрянном дистрикте Панема, которая держится за свое место из последних сил!

Ей удается задеть Друзиллу за живое – на ее лице мелькает страх.

– Зато тебя ждет кровавая и мучительная смерть! – находится она.

Мейсили горько усмехается.

– И правда. Какое мне дело до твоих слов? Разумеется, если я не стану победителем. И даже тогда… Как думаешь, кто будет популярнее – победитель Квартальной Бойни или ты?

– Надеюсь, ты выживешь, – мерзко ухмыляется Друзилла. – Знала бы ты, что тогда тебя ждет! – И она хромает к двери.

– Помню, у моей бабушки была такая же кофта, как у тебя, но мы не разрешали ей выходить за порог в таком виде, – говорит Мейсили.

Друзилла пытается уйти с достойным видом, хоть и явно задета.

Все долго молчат, потом Плутарх говорит:

– Может, Друзилла и кажется вам вздорной, но хватка у нее что надо. Ментора из своего дистрикта у вас нет. Стилиста не заботит ничего, кроме вашего внешнего вида. Может, оно и нечестно, только Друзилла может оказаться самым лучшим блюстителем ваших интересов в Капитолии. Поразмыслите об этом на досуге, прежде чем сжигать последний мост. – И он уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Ты как? – спрашиваю я у Мейсили.

– Лучше всех. – Она осторожно касается рубцов, на ее глазах выступают слезы.

Я невольно восхищаюсь тем, как она дала отпор Друзилле. Пусть Мейсили и богачка, и гораздо выше всех нас по положению, она и не думает подлизываться к жителям Капитолия.

– Когда принесли праздничный торт, я пытался показать характер, и тут ты накинулась на нее, словно дикая кошка!

Мейсили слабо улыбается.

– В вопросах стиля я придерживаюсь строгих взглядов.

– Оно и видно, – кивает Луэлла.

– Давно пора кому-нибудь сообщить нашей мисс Неотразимость, что она выглядит отвратно, – продолжает Мейсили. – А ты смотришься что надо, Луэлла. Твоя мама сшила красивое платье.

Девочки смерили друг друга взглядами. Похоже, лед понемногу тает.

– Я тоже так думаю, – отвечает Луэлла.

Нас окликает женщина-миротворец, и мы идем через весь поезд в отсек с двумя парами кроватей, встроенными в стены одна над другой. За внутренней дверью – маленький санузел с унитазом и раковиной.

– В уборной есть зубные щетки и полотенца, каждому положена отдельная кровать.

Она ждет, словно надеясь услышать благодарности, но единственная кто откликается – Мейсили.

– Тут воняет вареной капустой.

– Когда-то мы вообще перевозили трибутов в вагонах для скота, – вздыхает миротворец и запирает дверь.

На подушках лежат пижамы, мы разбираем их, найдя свой размер, по очереди посещаем санузел и ложимся на встроенные кровати. Шторы на окнах автоматически опускаются, лампочки над дверью тускнеют, оставляя нас в полумраке. Судя по храпу, Вайет засыпает почти сразу, и Луэлла тоже. Мейсили сидит на верхней койке напротив меня, прикладывая к рубцам мокрую тряпку. Я лежу на спине, уставившись в потолок, и пытаюсь осмыслить события дня.

Сжимаю огниво, висящее у меня на шее. Перед мысленным взором вновь возникает Ленор Дав, промокшая насквозь и рыдающая посреди бури, и сердце вновь начинает щемить. Я зажмуриваю глаза и мысленно тянусь к ней, преодолевая многие мили и зная, что она тоже тянется мне навстречу. Слышу ее голос, поющий куплет из песни, в честь героини которой ее и назвали.

Вглубь той тьмы смотрел я долго, удивлялсяи страшился,Грезил дерзко о запретном, что заказано всемсмертным;Но безмолвью не мешало ровным счетом ничего,Кроме слова, только слова тихим голосом: «Ленор?»

Я знаю каждое слово – в прошлом декабре затвердил ее наизусть, ко дню рождения Ленор Дав. Это было несложно, учитывая, какая песня прилипчивая – постоянно звучит в голове, хочешь ты того или нет. Мелодия завораживает своим ритмом, рифмами и повторами, не дает тебе остановиться и в то же время рассказывает захватывающую историю. Я пропел ее Ленор Дав в старом домике у озера, сидя у огня. Мы жарили черствые зефирки и прогуливали школу, за что нам обоим потом нещадно влетело. Она сказала, что это самый лучший подарок в ее жизни…

Так шепнул я, и обратно эхо принесло: «Ленор!»

– Что это?

Пытаюсь не обращать на Мейсили внимания.

Эхо, больше ничего.

– Что у тебя на шее?

Связь обрывается, Ленор Дав исчезает. Мейсили таращится на меня в темноте широко раскрытыми глазами.

– Подарок на день рождения. От моей девушки.

– Можно взглянуть? Я коллекционирую драгоценности.

В Дистрикте–12 такое услышишь нечасто, мистер Доннер избаловал своих дочек до безобразия. Ленор Дав рассказывала, что на тринадцатилетие он подарил им брошки из чистого золота, когда-то принадлежавшие его матери. Они сделаны в форме птиц, которых так любят в семье моей девушки, – их изготовил Тэм Янтарь более тридцати лет назад. Сам я брошек не видел, только знаю, что Мерили досталась колибри, а Мейсили – сойка-пересмешница. Говорят, Мерили хватило пяти минут, чтобы уронить свою в колодец, а Мейсили свою забраковала, заявив, что сойка-пересмешница – гадкая птица и почему бы Тэму Янтарю не расплавить ее и не сделать что-нибудь посимпатичнее, вроде бабочки? Когда тот отказался, она засунула брошку в дальний ящик стола и с тех пор больше не носила.

Услышав эту историю, Ленор Дав пришла в ярость: по ее мнению, близнецы не заслужили такого подарка и мастерство Тэма пропало зря. Она долгое время носилась с идеей выкрасть сойку-пересмешницу, мы с Бердоком с трудом ее отговорили. С двумя приводами это выглядело по меньшей мере неразумно. И все же она до сих пор никак не успокоится. Я знаю, что ей бы не понравилось, попади моя подвеска в наманикюренные лапы Мейсили.

– Не могу, – отвечаю я. – Она не снимается. И вообще, это не драгоценность.

Мейсили кивает и не настаивает. Просто вешает мокрую тряпку на поручень кровати, залезает под одеяло и отворачивается лицом к стене. Из-за работающего кондиционера мне становится холодно, и я тоже накрываюсь капитолийским одеялом, неприятно пахнущим химией. То ли дело мое мягкое лоскутное одеяло, которое ма по воскресеньям проветривает на солнышке, когда шахты стоят и копоти почти нет, так что пахнет оно свежестью… Ма, Сид!..

Не думал, что засну, однако день выдался такой утомительный, что движение поезда убаюкивает и я погружаюсь в полудрему. Через несколько часов резко просыпаюсь, чувствуя, что меня трясут за ногу.

– Хей. Хей! – шепчет Луэлла под храп Вайета.

Опираюсь на локоть и щурю глаза.

– Что случилось?

– Не хочу Вайета. Я не хочу его в союзники, ясно?

– Вайета? Ясно, но почему? Он довольно крепкий и…

– Вроде он из азартников. А если нет, то его отец точно из них.

Азартниками в Двенадцатом называют шахтеров, которые занимаются всевозможными азартными играми. Они принимают ставки на любые события – собачьи бои, назначение мэра, боксерские поединки – и организуют азартные развлечения. Субботними вечерами их можно отыскать в старом гараже позади Котла, где они устраивают игру в кости и карты. Если из-за миротворцев обстановка усложняется, как в тот раз, когда кто-то поджег их джип, азартники стараются не отсвечивать, трутся по глухим переулкам и заброшенным домам.

Лично я в азартные игры не играю. Если ма услышит, что я продул деньги в карты, она меня прибьет. К тому же я не испытываю от игры острых ощущений. Жизнь и без того полна риска. Если людям угодно бросать деньги на ветер, меня это не касается.

– Ну, я самогон гоню, так что не мне их обвинять, – говорю я Луэлле. – Мы оба действуем вне закона. Кстати, Кейсон вроде любит переброситься в кости?

Кейсон – ее старший брат, и когда он не в шахте, то обязательно где-нибудь развлекается.

Луэлла нетерпеливо трясет головой.

– Если бы только в кости… Сейчас они ставят на нас!

И тут до меня доходит. Примерно в это время года азартники принимают ставки на трибутов в Голодных играх. Типа, сколько им будет лет, из Шлака или из города, сколько тессер у каждого. Ставки делаются на протяжении всех Игр, хоть на смерть, хоть на окончательного победителя. Вроде как это незаконно, но миротворцам плевать. Мы переняли систему ставок у Капитолия. Хотя большинство азартников чураются в таком участвовать, некоторые из них недурно навариваются. В общем, азартники – люди больные и извращенные, доверять им в Голодных играх точно нельзя.

– Луэлла, ты уверена? – спрашиваю я.

– Практически да. Я сообразила не сразу, только когда увидела, как он возится с монетой. Кейсон говорил, что так умеют все азартники – вроде намекают людям, что можно сыграть, если вслух сказать нельзя.

– И про то, как тасовать колоду ему известно…

– Однажды кто-то упомянул в разговоре мистера Келлоу, и Кейсон сплюнул и сказал, что не имеет дел с теми, кто наживается на мертвых детях.

Какая ирония, что на Жатве выбрали Вайета! Вспоминаю, как Келлоу отчаянно пытались прорваться к нему на площади. Хотя им так и не дали попрощаться, особого сочувствия я к ним не испытываю.

– Думаешь, он принимал на нас ставки на пару с отцом?

– Уверена.

– Пожалуй. Это семейный бизнес. Я тоже не хочу Вайета, Луэлла. Только ты и я. Попробуй хоть немного поспать, ладно?

Уснуть мне не удается. Ближе к рассвету тени рассеиваются, и я вижу незнакомые горы. Это не только обидно, но и оскорбительно. Что происходит в моих родных горах? Варит ли Хэтти очередную порцию забвения? Лечит ли ма свое горе стиркой, пока Сид наполняет бачок под безоблачным небом? Хранят ли гуси сердце Ленор Дав? И пускай сейчас моей любимой очень больно, сколько пройдет времени, когда я стану для нее просто воспоминанием?

Плутарх просовывает голову в дверь и жизнерадостным голосом зовет нас завтракать, словно вчера ничего особого не случилось.

Мы одеваемся и идем в вагон-салон за сэндвичами с яйцами и беконом, а также за лимонадом. Мейсили просит кофе (напиток только для богатых в Двенадцатом), и Тибби приносит по чашке каждому. Мне напиток не нравится – слишком горько.

Поезд карабкается все выше и выше в гору, и вдруг мы въезжаем в темный тоннель. Плутарх говорит, что уже недолго, но по ощущениям проходит целая вечность. Когда мы наконец въезжаем на станцию, меня ослепляет солнце, льющееся сквозь стеклянные панели.

На платформе стоит еще один поезд. Я узнаю Ювению, сопровождающую трибутов из Дистрикта–1, над которой насмехалась Друзилла. Ювения спускается на перрон в высоких ботинках из змеиной кожи, за нею выходят четверо трибутов в наручниках, прикованные к одной цепи. Они на голову выше миротворцев. Когда дверь вагона закрывается, замыкающий шеренгу юноша внезапно оборачивается, бьет ногой по стеклу, и то разбивается вдребезги.

Тихий голос позади меня произносит:

– Панаш Баркер, трибут Дистрикта–1, профи, весит примерно три сотни фунтов. Судя по фамилии, он родня Палладию Баркеру, который получил корону четыре года назад. В данный момент у него шансы примерно пять к двум, что на арене обеспечит ему двухразовое питание от спонсоров. Смахивает на левшу, что может быть как плюсом, так и минусом, однако вдобавок он вспыльчив, и это может обойтись ему дорого. Судя по статистике Жатвы (уровень подготовки, вес, происхождение), он – главный фаворит, в то время как мы с вами – аутсайдеры.

Мы все изумленно смотрим на Вайета, не сводящего глаз с наших конкурентов.

– Хотите вы или нет, – шепчет он, – только без меня вам не обойтись!

Глава 5

– Не просто азартник, еще и шпик! – возмущается Луэлла.

– Я не азартник, – возражает Вайет. – Я оценщик, то есть рассчитываю шансы для события, на которое люди делают ставки. Вот и все. Моя родня и правда азартники – они принимают ставки.

– Да какая разница?! – негодует Луэлла. – В любом случае ты подслушивал наш разговор.

– И куда, по-вашему, нам следовало удалиться? – спрашивает Мейсили, тем самым подтверждая, что и она нас слышала. – Может, мы с Вайетом тоже не хотим вас в союзники. Такое вам в голову не приходило?