скачать книгу бесплатно
12
То, как кисла и загнивала, и вырождалась при Горбачёве некогда славная советская инженерия, оставляя государство без будущего, без грамотных профессиональных кадров в первую очередь – благодарных наследников своих отцов, – можно хорошо проследить на примере стебловского предприятия. Для того, чтобы реально увидеть и оценить, что творилось тогда в стране, какая ужасающая наблюдалась картина в интеллектуальной инженерной среде вообще, и в советской космической сфере – в частности. И не клясть теперь понапрасну и всуе, как это делают упёртые зюгановцы-“патриоты”, будущих её реформаторов-разрушителей с Гайдаром и Чубайсом во главе. Людей безпринципных и наглых, действительно, циничных, двуличных, безжалостных и, наконец, завербованных Сионом под вполне определённую и очевидную цель, – но, однако же, чрезвычайно нужных смертельно больной Державе на тот конкретный период её истории. Чтобы её, Державу советскую, многострадальную, в 80-е годы сгнившую на корню, основательно встряхнуть сначала, а потом и сломать до основания, до фундамента, до голой сырой земли. Место этим погромом расчистить для нового великодержавного государственного строительства – могучего, перспективного и сверхсовременного, сверхнадёжного…
Так вот, институт, в котором выпала честь трудиться какое-то время Вадиму, был создан сразу же после Великой Отечественно войны задумками и приказами тогдашних выдающихся советских руководителей из ближайшего сталинского окружения. Назывался он первое время НИИ-885, а подчинялся Министерству радиотехнической промышленности СССР. Обычная в те времена практика конспирации и маскировки.
Основал институт Пилюгин Николай Алексеевич – легендарная личность и светлая голова, родоначальник отечественных систем автономного управления ракетными и ракетно-космическими комплексами. А ещё – один из ближайших соратников и друзей А.П.Королёва, на редких общих фотографиях неизменно сидевший от Андрея Павловича по правую руку, член легендарной королёвской «шестёрки» Главных конструкторов, пионеров-создателей ракетно-ядерного щита страны и, одновременно, покорителей глубин и просторов Вселенной.
Значение пилюгинского НИИ (с 1963 года – НИИАП, “Научно-исследовательский институт автоматики и приборостроения”) в деле становления и развития первоклассной советской ракетно-космической отрасли невозможно переоценить, – отрасли, выросшей из ничего, по сути, и потому-то так поразившей мир. Тут что ни скажи и ни напиши, и какую итоговую оценку ни выстави, даже самую запредельную и умопомрачительную, – всё будет точно и правильно, всё к месту: наворотили соратники Николая Алексеевича и он сам и вправду много чего передового и значимого, на чём до сих пор российский космос и держится. И долго будет ещё держаться. Это факт! За что государство щедро и по праву награждало их, молодых советских учёных и инженеров-ракетчиков, престижными премиями и орденами, квартирами, дачами, званиями академическими. Ну и зарплатами заоблачными, воистину космическими в сравнение с остальными тружениками страны: деньги на первопроходцев-пилюгинцев и королёвцев сыпались как из рога изобилия из государственных закромов. В материальном плане сотрудники института затруднений не знали даже и в голодные послевоенные годы, как и в удовлетворении разных бытовых просьб и нужд.
А где деньги большие крутятся, там, это уж как водится, как некий непременный довесок к любому новому начинанию, обильно плодятся и подъедаются и блатные – многочисленные родственники, знакомые и друзья – лишние, пустые люди, человеческиеотбросы, по существу, от которых нет никого прока в науке и на производстве по причине полной бездарности и никчёмности, но которые, тем не менее, хотят есть и пить наравне со всеми, кто что-то реально делает, думает и творит, на ком институты, КБ и заводские цеха в основном и держатся. И при этом при всём, ужами пролезая в хлебныеместа и на большие оклады, они, пустышки, бездари и блатата, откровенно саботируют порученную работу, ведут самый паразитический образ жизни, разгульный, хищнический и пустой, – сидят у производителей-тружеников на шее, словом, и прекрасно себя в своей вольной и праздной жизни чувствуют. И заставить их в поте лица добывать кусок хлеба, как учит Господь, нельзя: никому ещё этого не удавалось, кроме Иосифа Сталина… За что его и демонизировали теперь, да ещё и кровью густо обмазали: такие вот трутни и захребетники, и проныры безсовестные и ославили, выпачкали дерьмом, которым нужны исключительно хаос, разложение и бардаки. Они только в бардаках и грязи вольготно и безбедно живут – здравствуют и размножаются.
Это дело понятное и знакомое, и естественное, что хуже и подлее всего. Всегда было так, есть и так будет, что “на одного с сошкой придётся семеро с ложкой”. Увы! И кто-то будет вкалывать до упаду и седьмого пота, “пахать” от зори до зори, мучиться и переживать за порученную работу – и при этом жить впроголодь, в бараках и при свечах. А его праведными трудами будут обильно питаться-пользоваться другие – безсовестные, пустые и глупые, никчёмные и праздные, главное, но с железной хваткой как у волков, с лужёными глотками и стальными желудками. Ведь паразиты – они даже и на клеточном уровне водятся и плодятся, в крови человеческой в виде белых телец. А почему и зачем они там? – Бог весть. Ответов на подобные каверзные вопросы нет, и в скором времени не предвидится. Не стоит, поэтому, и голову себе ломать: такова уж природа человеческая…
13
Вот и пилюгинский институт (в 1980-е годы НПО уже) со временем двуногими и человекоподобными паразитами наводнился – друзьями, родственниками и детьми первых советских ракетно-космических гениев и творцов-фанатиков. И чем дальше, тем их там становилось больше и больше: многим хотелось к “питательному космическому пирогу” всеми правдами и неправдами пристроиться-присосаться и урвать для себя кусок… Отчего НИИАП количественно пух и разрастался как на дрожжах: сначала занимал одну-единственную площадку возле метро «Калужская», и был несказанно рад и доволен этим; потом рядом построил себе другую на щедро выделяемые государством средства; потом – третью… А под конец ещё и Филиал себе Николай Алексеевич, академик и дважды Герой, отгрохал на крутом берегу Москвы-реки на окраине Филёвского парка, четвёртую по счёту площадку: следствие пилюгинской гигантомании, кичливости и безпредельной славы, неограниченных его возможностей, – которая создавалась уже исключительно для блатных по сути в райском столичном месте, в которой институту не было уже нужды. Там люди годами баклуши били, просиживали штаны: загорали в рабочее время, купались в Москве-реке, книги запоем читали, кроссворды отгадывали, любились в подсобках и на чердаках, подчиняясь инстинкту, – валяли дурака, короче, за государственный счёт. Да ещё и слыли в кругу знакомых и родных большими деятелями-оборонщиками…
В 1978 году, правда, на Филиал приходит работать директором Лапыгин Владимир Лаврентьевич, первый пилюгинский “зам” по науке и последний космический мастодонт из того королёвского славного поколения великанов! Академик, прирождённый новатор и умница, Герой Социалистического труда. Приходит – и наводит на предприятии “шороху”, что называется. Со своею командой он четыре года одержимо трудится над важнейшим правительственным заказом – разрабатывает систему управления для вывода спутника-шпиона на геостационарнуюорбиту Земли (ГСО); самоотверженно сутками “пашет” сам, и заставляет “пахать” филиальских ошалевших от скуки бездельников.
К весне 1982 года работа была в целом выполнена, и выполнена успешно. Главный конструктор заказа Лапыгин справедливо торжествует со своими друзьями-соратниками, празднует заслуженную победу… А в августе того же года умирает престарелый Пилюгин и освобождает место Генерального конструктора и директора НИИАПа, которое по праву и занимает Владимир Лаврентьевич. Место – которого он долго ждал.
Осенью того же 1982 года он переезжает в главное здание на Калужскую (первая площадка) и в течение двух лет переводит туда с Филей всех, кто работал под его началом последние 4 года и хоть чем-то себя проявил, показал себя хоть на что-то способным. Лапыгину позарез были нужны в главном здании преданные и трудоспособные кадры: впереди его ждал “Буран”…
Филиал же после этого опустел. И его нужно было бы закрывать, если уж по совести и по чести, по-государственному всё делать. Или же консервировать на неопределённое время, предварительно оставшихся инженеров и техников на улицу выбросив, – за ненадобностью. Ведь там остались сидеть, небо даром коптить и продолжать дурака валять или пилюгинские выжившие из ума старпёры, патологические интриганы, трутни и стукачи, дешёвка, гниль человеческая, мечтавшие и пёкшиеся об одном – как бы в тепле и светле всем им дожить до пенсии; или же молодые бездари, чьи-то племянники, внуки, сынки, от которых хорошего нечего было ждать по причине их патологической лени и умственной неполноценности… {5}
Но Филиал не закрыли и не законсервировали руководители соответствующих министерств и ведомств, курировавших НИИАП, – время было не то. Золотое текло тогда советско-брежневское время, повторим, когда партийные бонзы не делали резких шагов, и отсутствовала безработица. А об научных и инженерных кадрах пеклись ещё, и на улицу их, как паршивых котят, не вышвыривали.
Да и непонятно было, по правде сказать, что с институтом после закрытия делать, с огромным зданием филиальским и подсобными помещениями? кому и для чего это всё отдавать? под какие проекты и руководство? Это были вопросы глобальные, структурные, политико-экономические, которые никому тогда не хотелось решать: при состарившемся, больном и стремительно деградировавшем после 1975-го года Брежневе они в принципе были неразрешимыми… А так, сидели там люди тихонечко попками, в носу ковырялись – ну и пусть-де себе дальше сидят, здание охраняют, – решили большие и важные дяди где-то там “наверху”, в ЦК и правительстве. Им, обленившимся руководителям партии и министерств, это только на руку было…
14
Итак, полупустой Филиал НИИАПа не закрыли после 1984 года, когда оттуда все специалисты ушли, а остались исключительно одни лишь лодыри, неучи и дебилы. Но это было лишь полбеды: государственных денег это не много стоило. Значительно большая беда заключалась в том, что в него, Филиал, назначенные Лапыгиным руководители стали стремительно набирать новые кадры: и по распределению молодыхспециалистов, которых обязательно надо было куда-то трудоустраивать по закону, и блатных, у которых тут продолжали “трудиться” родственники. Работы никакой не было, представляете, и не предвиделось в обозримом будущем, – а люди всё пребывали и пребывали, до отказа заполняя собой институт, требуя себе кусок хлеба с маслом.
Как раз в это-то переходное время туда на работу пришёл и Вадим Стеблов, на высокие заработки старшего научного сотрудника, которому также нечего было делать в течение нескольких лет, который был на работе человек абсолютно лишний.
Но деньги ему регулярно платили, как и всем остальным, шальные нетрудовые деньги, которые ему порою стыдно было и получать, трудом и потом не подкреплённые…
Во второй половине 1980-х, при Горбачёве уже, институт, наконец, получил госзаказ: Филиалу было поручено разработать систему управления для запуска и полёта научно-исследовательского космического аппарата к одному из двух спутников Марса – к Фобосу. Да ещё и чтобы построенный в ОКБ им.Лавочкина аппарат, подлетев на минимально-возможное расстояние, автоматически спустился на эту планету, забрал её грунт при помощи марсохода и доставил его потом обратно на Землю – для изучения.
И такую-то архисложную его, спускаемого аппарата, работу инженерам Филиала требовалось смоделировать и рассчитать до мельчайших погрешностей и деталей, включая сюда и различные нештатные ситуации. И потом те посекундные расчёты заложить в память бортовой цифровой вычислительной машины (БЦВМ) в виде бортовых программ. Которые ему, аппарату, должны были бы давать команды на протяжении всего перелёта, руководить и управлять им в качестве искусственного интеллекта. Под данную “марсианскую экспедицию” были выделены колоссальные по тем временам деньги; огромные научные и производственные ресурсы подключены к работе; задействованы десятки смежных НИИ и заводов…
Казалось бы: сотрудники Филиала, особенно молодые и борзые, которых набрали достаточно уже к концу 80-х годов, должны были бы прыгать от радости от такой масштабной и уникальной в творческом плане правительственной задачи, “ура” каждый день кричать с бросанием вверх всего, что попадётся под руку. Ибо где ещё, как не здесь, реализовывать свой научно-исследовательский потенциал и амбиции, проявлять себя как большому учёному и инженеру, творцу-разработчику систем управления и связи для межпланетных космических экспедиций, заявлять о себе на весь мир как о первопроходце и знатоке космоса. На оборонных, сугубо закрытых заказах, на которых гриф “сов.секретно” обычно стоял, у сотрудников института подобной возможности не было в принципе: возможности саморекламы…
Радость в душах у сослуживцев Стеблова поначалу и правда присутствовала – но не долго. Ибо достаточно быстро выяснилось, что эта работа их грандиозная была особенно-то никому не нужна – руководителям государства, в первую очередь. И дали они её им исключительно с целью освоения денежных средств, тогда ещё бывших в казне, с целью навара и прибытка личного, – безотносительно результата, как говорится, которого никто не требовал и не ждал, которого поэтому и не случилось.
Старожилы НИИ с грустью рассказывали Вадиму на “марсианском проекте”, уже остро чувствуя, к чему дело идёт, к какому краху и позору великому, что при Лапыгине у них всё совсем по-другому было, когда разрабатывался и сдавался военным знаменитый “330-ый заказ”. Вот-де когда работа кипела и спорилась, сотрудникам в радость и в гордость была; когда чувствовалось по всему, что их труд героический, коллективный необходим, что он будет государством и народом востребован. Замминистра среднегомашиностроения, уверяли они, у них прямо-таки дневал и ночевал в институте на протяжении долгого времени, своим высоким присутствием воодушевлял и подстёгивал всех. И попутно оперативно решал любые возникавшие в процессе работы проблемы, регулярным бесплатным питанием всех обеспечивал, подарками ценными, премиями.
Потому-то тот “заказ” и удался на славу, с грустью заканчивали они невесёлые свои рассказы в курилках, и добавляли с гордостью плохо скрываемой, что основные параметры вывода спутника на геостационар так-де и остались непревзойдёнными, что было истинной правдой…
А вот с Фобосом было уже не так: всё диаметрально-противоположно было. И новоиспечённый старший научный сотрудник Стеблов являлся тому прямым и очевидным свидетелем. Никаких представителей из министерств на Филиале никто уже и в глаза не видел за несколько “марсианских” лет: им было уже лень, наверное, от кресел задницы оторвать и куда-то там с проверкою съездить. Все они обленились и ошалавили в силу возраста до неприличия, махнули на работу рукой. Жили по принципу: ещё один день тихо и мирно прошёл – и слава Богу!
Потому-то и никакого ажиотажа на предприятии не наблюдалось, восторженной трудовой лихорадки. Только один Генеральный В.Л.Лапыгин к ним иногда заезжал – для проформы: чтобы навести страху и местный народец встряхнуть – взглядом, окриком грозным, обещанием лишить премии. Но после его отъезда всё опять утихало и успокаивалось, входило в привычную неспешную колею, столь здешним “труженикам” милую и желанную… Со стороны же правительства, повторим, наблюдалось полное равнодушие и отстранённость от дел, что порождало анархию, апатию и бардак внутри коллектива, день ото дня углублявшийся и разраставшийся, как эпидемия поражавший все поры НИИ, все его живительные клапаны и сосуды.
Поэтому-то и погубили в итоге спутник за здорово живёшь, подчистую провалив марсианскую экспедицию. А огромные средства и труд десятков заводов страны безнаказанно пульнули на ветер…
15
В народе ведь правильно говорят, что “рыба, она с головы тухнет”. Гнилой, коррумпированный Горбачёв, пустобрёх, павлин и тусовщик, которому деньги шальные, левые, ещё со Ставрополя глаза застили, заражал тогда казнокрадством и взяточничеством всю страну. И в первую очередь, безусловно, – своё кремлёвское окружение, которое вслед за ним тихой сапой принялось карманы собственные набивать, золото и бриллианты скупать, картины, валюту. И делало это охотно, с душой, ничем не брезгуя абсолютно и совершенно никого не боясь, не озираясь по сторонам как раньше, подчинённых своих не стесняясь… А про работу кремлёвские партийные бонзы уже не думали – совсем. Поэтому всё под уклон и катилось до начала 90-х годов, до конца вырабатывая промышленный сталинский потенциал, могучую сталинскую инерцию.
Наплевательское настроение партийных руководителей государства передавалось руководителям министерств и ведомств. От них – руководителям институтов, Филиала того же. Ну а дальше уже подчинённым переходило: начальникам отделений, отделов и секторов, научным сотрудникам и инженерам, техникам и лаборантам, – с которых дисциплины труда было уже сложно спрашивать, стопроцентной отдачи и полного напряжения сил.
“Каков поп – таков и приход” – гласит народная пословица. И если партийный Генсек – мерзавец и баламут, жулик и прохвост бессовестный, – то и народ становился точно такой. А как ему быть другим, как?! – подумайте и скажите, ответьте по совести, люди…
То, что заказанный спутник до Фобоса не долетит, что его угробят на полдороги, тогда, в конце 1980-х, становилось уже ясно всем – и руководству Филиала, и рядовым сотрудникам. Поэтому-то никто из них и не напрягался особенно, жилы из себя не тянул. Хотя поначалу и делал вид, что работает, что старается.
“Старики” институтские, правда, обрадовались новой теме, дружно ухватились за неё в надежде хоть что-то себе перед пенсионным уходом урвать в плане материально-денежном. Понимай: преследовали исключительно меркантильные интересы… А уж чем та “фобосно-марсианская эпопея” закончится? и закончится ли вообще? – их это мало интересовало. Они своё отнервничали, отпереживали, отбарабанили в прежние годы, и им давно уже всё было до лампочки, до балды! Всем им требовалось на покой, на заслуженный отдых – по-хорошему если, по государственному!…
Молодёжь же как ездила в колхозы и на овощебазы круглый год, так и продолжала ездить; а ещё в ДНД продолжала регулярно дежурить ходить, за продуктовыми заказами в служебное время по магазинам мотаться, или ещё куда. Общественных, “левых” дел невпроворот было.
И никто её от этого не освобождал, не пытался целиком приобщить к работе по Фобосу; а все остальные, не умственные дела и проблемы, не творческие, прикрыть, к науке, к космосу не относящиеся… А всё потому, что молодёжь на предприятии была не нужна, абсолютно! “Старики”, боясь конкуренции, старались её к инженерному делу особенно-то не подпускать, про запас накопленные знания и алгоритмы космические держали. Логика у них простая была, но железная: вот на пенсию, дескать, когда уйдём, тогда и забирайте всё и рулите-командуйте тут, как хотите, пожалуйста. А пока отдыхайте давайте, сил набирайтесь, опыта – и в наши дела не лезьте, хлеб не отбирайте наш. Мы, дескать, сытно и сладко ещё и сами покушаем: мы любим, привыкли к этому, сладко есть и пить.…
16
Стеблова подобное положение дел здорово тогда угнетало, такая пагубная в их трудовом коллективе практика и политика: не на то он настраивался, когда приходил сюда, совсем не то ему, мехматовскому аспиранту ещё, обещали его начальники на распределении. Да и деньжищи немереные, трудовые на ветер пулять, к чему с очевидностью дело шло, было ему, патриоту страны, совсем даже не по сердцу…
Поэтому-то он всё больше и больше к работе своей холодел и морально чах, как, кстати сказать, и многие другие молодые сотрудники… Он видел, как даже и самые совестливые, самые честные и трудолюбивые из них, стариковской ежедневной плотной опекой совсем измордованные и затёртые, не выдерживали и отчаянно плевали на всё, бессильно опускали руки; после чего бросали думать самостоятельно, изобретать, и работали уже из-под палки, от случая к случаю, за здорово живёшь получая зарплату, премии и надбавки. А чтобы долгое рабочее время хоть как-то убить, только и делали, что читали газеты с журналами прямо на рабочих местах, в курилках часами прочитанное обсуждали, на лестничных клетках, при этом дружно партию и правительство матеря, а в целом – и всю советскую прогнившую государственную систему.
К началу 90-х годов, когда работы по Фобосу в целом подходили к концу, и Филиалу опять светило надолго остаться без тем и дел инженерных, праведных, а значит – и без будущего, их коллективно-трудовое разложение многократно усилилось, приобретя воистину “космические” масштабы. Женщины, что сидели в комнате со Стебловым, ошалев от скуки и от безделья, ещё лучшую придумали себе потеху, чем мужики: стали борщи на рабочем месте варить, жарить и парить котлеты с картошкой, рыбу – чтобы не ходить в столовую. Принесут, бывало, припасы из дома, посидят, скучающие, до десяти-одиннадцати часов, посплетничают, губки свои обветренные подкрасят – и потом за кухарство с жаром хватаются, за стряпню, которая им многократно ближе надоедливых программ и формул была, милей и родней инженерии.
Начальство знало про это, естественно, нюхом чуяло ежедневно, проходя мимо стеклянных лабораторных дверей, доносившийся оттуда чесночно-перцово-лавровый запах, – но молчало, с горластыми бабами не связывалось. Свяжешься – только настроение себе испортишь и лишних шишек набьёшь. А положения всё равно не выправишь, не наладишь дисциплину труда. Разгневанные бабы скажут: «работу давай, тогда и дисциплину требуй». А какая работа при таком бардаке и всеобщей государственной неразберихе и расхлябанности!…
И получалось, в итоге, что в многолюдных институтских комнатах уже сидеть и думать было нельзя из-за пряных аппетитных запахов, что окутывали тебя с головой, из-за шума и смеха не прекращавшегося, ежеминутного топота и грохота. При всём желании невозможно было работать умственно, к новым заказам готовиться, а старые – изучать, мастерства и опыта набираться, книги читать мудрёные по автоматике и баллистике, по механике космических перелётов. Мужикам-инженерам, сидевшим с бабами вперемешку, поневоле нужно было либо в курилки переезжать – подальше от дымящихся на соседних столах сковородок, чайников и кастрюль, что они в общей массе и делали, по полдня недовольно с сигаретами там просиживая, “лихое время” пережидая; либо вообще в коридоры или подсобные помещения выселяться, с прицелом на скорое увольнение и на то, чтобы однажды к чёрту грёбаный Филиал послать со всеми его насельниками-дармоедами – и душой отдохнуть, успокоиться…
17
Разложение коснулось и морального облика многих сотрудников. Особенно, опять-таки, молодых, которые от скуки и от избытка сил стали безбожно грешить-развратничать на рабочем месте, крутить шуры-муры прилюдно, не обращая внимания на окружающих и пересуды коллег, на семьи свои и детишек маленьких.
Ну ладно там мужики, пареньки молодые, горячие, вечно “голодные” и озорные. Им-то, что называется, сам Бог повелел полигамными и любвеобильными быть, этакими “бычками-производителями”. Для них, понятное дело, необременительные “служебные шашни” зачастую лишь сладким развлечением были, дополнительным адреналином в кровь, ухарством бесшабашным, бравадой, “выпуском пара”, “охотой” – и беременностью и родами не заканчивались. Удивительно здесь было другое: что и девушки в этом пикантном распутном деле не отставали от них, хранительницы очага и чести, блюстительницы нравственности и порядка.
Стеблову крайне интересно и поучительно было наблюдать со стороны, как и они, замужние и приличные дамы, едва-едва выйдя из декретного отпуска, к примеру, и от утомительных родов едва оправившись и отдышавшись, посидев с молодыми парнями рядом в замкнутом помещении с месячишко, со стороны понаблюдав-полюбовавшись на них, от их молодой красоты и энергии возбудившись, – как и они не выдерживали бурного наплыва чувств. И, поддавшись взаимным влечениям и симпатиям, разбуженной похоти, страсти, теряли контроль над собой – и головы. После чего пускались во все тяжкие, как в таких случаях говорят: ежедневно начинали мотаться по подвалам и чердакам и тереться-слюнявиться там с удалыми женатыми сослуживцами, бурлящей кровью наполненных, жизнью и семенем, начинали романы вовсю крутить, да ещё какие романы! Приходили оттуда под вечер дурные, помятые, красные, а то и вовсе беременные. Отчего рушились семьи их, разыгрывались нешуточные обоюдоострые драмы…
И никого это особенно не шокировало, не удивляло: всё это становилось в порядке вещей на их научно-исследовательском предприятии. Удивляли как раз уже те, кто этим распутством не занимался по какой-то причине и против целомудренной заповеди не восставал, кто был верен порядку с традициями, добродетельному уставу…
А ещё в институте стебловском, равно как и во всех остальных советских конторах закрытого и открытого типа, пошла тогда мода на разные праздники и банкеты в рабочее время, которые следовали один за другим, и которым конца и края не было видно. Отмечать как-то так незаметно, но дружно принялись на рабочем месте всё: дни рождения, праздники, именины с крестинами, больничные и выздоровления, удачные пуски на Байконуре или, наоборот, неудачные. Коллективные пьянки с застольями к концу 80-х годов становились бичом в их институтской среде, которые как болото затягивали и напоминали «пир во время чумы», прекрасно описанный Пушкиным…
18
Аскету и трезвеннику Стеблову, домоседу, тихоне и трудоголику, привыкшему со школьной скамьи за письменным столом в тишине сидеть и безпрерывно что-то решать и думать, видевшему в этом скромном сидении своё призвание и предназначение, свой перед Господом долг, – Стеблову всё это жутко не нравилось, жутко! здорово портило молодую жизнь его и словно сажей чернило душу. Больше скажем: это было противно до тошноты и ежедневного скверного настроения – такие порядки и нравы фривольные, производственные, такой бардак, терзавшие нервы и психику его посильнее любой клеветы и проказы…
И когда закончились силы терпеть окружающий балаган, он начал прятаться от людей по библиотекам и тёмным углам, институтским подсобкам и техническим комнатам, где ему можно было бы хоть как-то сосредоточиться и подумать, от всеобщего шума хоть чуточку отдохнуть и прийти в себя, нервы расшатанные успокоить. Где, сидя как мышка тихо, он часто шептал под нос потрескавшимися губами: «Куда я попал, дурачок! куда попал! в какую клоаку вонючую!… Э-э-эх! Сталина бы на них на всех, распоясавшихся и развратных: чтобы пришёл опять, грозно так кулаком по столу стукнул – и всех заставил работать как раньше, по строгим правилам жить, строгому распорядку. А лучше бы выгнал на улицу к чёртовой матери всех здешних лодырей и паразитов, а институт закрыл. Кому он, такой гнилой институт, нужен-то? какой от него прок, кроме одних убытков?… И куда придём с таким бардаком? до чего докатимся? Ужас! Ужас!…»
Его, молодого и знающего старшего научного сотрудника с огромным окладом и премиями, на рабочем месте уже невозможно было найти: отдачи от него, как учёного, и раньше-то особо не перенапрягавшегося, с начала 90-х годов не было уже ни грамма.
––
*) Представляете себе положение и атмосферу у них, степень падения и разложения советской научной элиты. В СССР в последние перед развалом годы прозябали без дела и цели тысячи, миллионы инженеров и конструкторов, младших и старших научных сотрудников, от которых на практике было мало толку, если он вообще был. Государство при такой бездарной и безответственной политике само себя фактически гробило и разоряло, приводило к трагическому концу, к собственному своему краху. А американцы этому только способствовали, ускоряли процесс своими подлостями и каверзами, формированием “пятой колонны”. Но не более того, – ибо во всём виноваты были мы сами и только сами.
Поэтому-то наши неистовые и патентованные «патриоты» американцев теперь совершенно напрасно демонизируют, приписывая им абсолютно весь негатив, делая их этакими всесильными и всемогущими разрушителями, чуть ли не земными богами даже. Каковыми они, конечно же, в реальности не являются. Куда им?! Кишка тонка!…
––
Руководство отдела становилось им недовольно, постоянно от них скрывавшимся. Назревал серьёзный конфликт. Ибо сидеть и бездельничать с газетой или кроссвордом в руках, в курилке сутками языком трепать про “тиранов” Ленина со Сталиным, всем там мозолить глаза и уши своим ежедневным присутствием – это сколько угодно и на здоровье, как говориться, это пожалуйста, Вадим Сергеевич! Это не возбранялось, было естественно и нормально тогда, было в порядке вещей. Потому что это все у них делали, и к этому все привыкли.
А вот пропадать на весь день безследно и чем-то тайным сидеть-заниматься в тёмных укромных углах, душу свою в чистоте держать, от пересудов и пьянок спасаться, от катастрофически-разлагавшегося коллектива, переполненного праздными товарищами и подругами, сходившими от безделья и скуки с ума, вынужденно становившимися греховодниками, – нет, это было и недопустимо, и непозволительно, и через чур. Потому что попахивало крамолой и дерзким вызовом обществу!
Всё это было очень похоже на то, если коротко, как если бы против течения в одиночку пробовать плыть, быть этаким белым пушистым голубем в чёрной вороньей стае, или же новым Печориным…
На Стеблова стали косо смотреть – и товарищи, и начальство. Возникли проблемы с зарплатой и премиями, карьерным ростом.
Поэтому-то в начале 1990-х годов, когда уже не было сил терпеть хронические служебные неудобства, и когда гниение и разложение горбачёвские достигли своей кульминации в их оборонном НИИ, своего итогового предела, – он, вконец измученный и издёрганный, и отвергнутый коллективом, оставил свой институт. Написал заявление на расчёт и уволился с чистой совестью, ни с кем не простившись, не поблагодарив за знакомство: пошёл торговать жвачкой…
19
Но это было уже потом, когда работы по “марсианскому заказу” худо ли, бедно закончились, и нечего стало делать. Совсем. А до этого проблемы со службой и дурные предчувствия с настроением Вадиму во второй половине 1980-х помогала переживать политика и бурная жизнь страны, что кипела и пенилась через край как взбаламученное вино шампанское, и к себе помимо воли притягивала как скандал, или хорошая дворовая байка.
Телевидение с радио, периодическая печать работали тогда на полную мощь, разнося по городам и весям СССР ежедневные новости из Кремля: назначения, отставки, проекты. Даже и прямые репортажи со съездов народных избранников решили на всю страну транслировать руководители телеканалов, которые (съезды) интересовали обывателя значительно больше, чем знаменитые «Семнадцать мгновений весны» или триумфальные выступления хоккейной сборной. Граждане не успевали за всем уследить: голова обывательская от горбачёвских прожектов-новин как дрожжевое тесто пухла…
При Горбачеве же в Москве начали активно продавать повсюду множество новых диковинных книг по истории и философии, литературе той же дореволюционных забытых авторов. Книги были редкими и чрезвычайно ценными в основной массе своей, крайне-поучительными и интересными, несущими Знание, Мысли, Идеи великие и Прозрения наших выдающихся предков из до-Октябрьских “мрачных” времён, касавшиеся Судьбы России – прошлой, настоящей и будущей. В советские годы они были строго-настрого запрещены по идеологическим соображениям, не издавались ни разу, не упоминались в прессе и на ЦТ как и вообще всё дореволюционное – “буржуазное” и “классово-чуждое”, “антинаучное” и “антинародное”, “отжившее” и “пустое”. Причём, это не только Андрея Дикого касалось, М.О.Меньшикова, В.В.Шульгина или А.С.Шмакова с их антисемитским писательским пафосом, – но и В.В.Розанова или И.А.Ильина. Уж их-то, казалось бы, за что третировали и травили?! Они антисемитами не были. Во всяком случае – на словах. А Розанова под конец жизни и вовсе можно было бы смело отнести к убеждённым юдофилам.
Но и Розанова, и Ильина запрещали. Как и многих-многих других прозорливых и мудрых авторов, что пытались людям глаза и разум открыть, сделать их умными и “зрячими”, морально и духовно стойкими, не подверженными вражьим чарам, как и пошлой агитации и пропаганде, рассчитанной на дурачков-простачков. Поэтому-то об их существовании даже и широко-образованные москвичи в большинстве своём ничего не знали, не слышали, не подозревали к стыду своему. Приобретённые, они становились откровением для думающих и ищущих людей, этаким “лучикомсвета в тёмном советском царстве”. И, одновременно, надеждой на светлое пост-советское будущее…
Стеблов здесь исключением не был, понятное дело, да и не мог быть – в силу характера своего и природных наклонностей. Жадному до знаний и Света, до Истины, и ему всё новое и запрещённое непременно хотелось купить и прочесть, понять, запомнить, законспектировать по всегдашней своей привычке. Он очумело носился по магазинам словно наскипидаренный, половину зарплаты на книги переводил под недовольное ворчание супруги. Приносил их стопками домой, часто – украдкой, и заставлял книжными новинками все углы и шкафы своей новой столичной квартиры. А потом, уединившись, читал их запоем дома и на работе, шалел от прочитанного и умнел, прозревал как слепой котёнок.
Как и в любом деле, были и здесь свои тонкости и нюансы, свои “минусы” – если так можно выразиться. Ибо много продавалось в магазинах и на лотках хлама ненужного, второсортного, уводящего читателя не туда, не на те, так сказать, “стёжки-дорожки”, не на державно-патриотические; да ещё и деньги напрасно сосущего, время и силы, который, книжный хлам – понимай, он не скоро выучился сортировать и браковать. Однако же – с Божией помощью – всё-таки выучился.
Но были и по-настоящему ценные книги, этакие печатные шедевры-откровения, за которые было сил и денег не жаль, за которые он, наверное, всё бы отдал – до последней копейки.
И первой в этом безценном ряду была, помнится, «Народная монархия» Ивана Лукьяновича Солоневича. Великая книжка, которую Вадим долго потом таскал на работу в портфеле вместе с бумагами “марсианскими”, с технической документацией, истрепал и зачитал до дыр, целые главы наизусть почти выучил и законспектировал.
Так он когда-то только «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени» читал и учил, гоголевского «Тараса Бульбу», «Поднятую целину» и «Тихий Дон» Шолохова – с такой же точно душевной страстью, азартом, болью сердечной и радостью, и напряжённым вниманием… И так же потом до смерти и с «Народной монархией» не расставался. Потому что эта книжица – понял он – к нашей новейшей истории надёжный шифр, без которого там абсолютно ничего не понятно…
Второю в этом знатном ряду – по времени покупки, не по значению, – стала «Россия и Европа» Николая Яковлевича Данилевского («будущая настольная книга всех русских» – по мнению Достоевского) – фундаментальный историко-философский труд, в котором мужественно, глубоко и умно, и очень талантливо, главное, с многочисленными примерами и экскурсами в прошлое, описаны геополитика и мировая раскладка противоборствующих на континенте сил. Подробно описаны ключевые вехи во взаимоотношении России со своими европейскими и азиатскими соседями за последние тысячу лет. И, что особенно ценно и важно, предложен собственный великодержавный путь, по которому и должна идти наша страна, чтобы не исчезнуть, остаться в Истории.
––
*) Мы, русские, – рефреном проходит через всю книгу магистральная авторская мысль – духовная аристократия мира, существующая в противовес аристократии биржевой, аристократии спекулятивно-финансовой.
“Удел России, – пророчески писал о своей любимой стране Николай Яковлевич, могилу которого в Крыму большевики укатали асфальтом – в назидание всем честным историкам, – удел счастливый: для увеличения своего могущества ей приходится не покорять, не угнетать, как всем представителям силы, жившим доселе на нашей земле: Македонии, Риму, арабам, монголам, государствам германо-романского мира, – а освобождать и восстанавливать; и в этом дивном, едва ли не единственном совпадении нравственных побуждений и обязанностей с политическою выгодою и необходимостью нельзя не видеть залога исполнения её великих судеб, если только мир наш не жалкое сцепление случайностей, а отражение высшего разума, правды и благости”…
––
Потом Вадим в редакцию «Нашего Современника» зачастил на Цветной бульвар, где в книжной лавке у С.Ю.Куняева 13-томник Бориса Башилова приобрёл, его знаменитую «Историю русского масонства». Книгу запретную во все времена и великую (как и «Протоколы Сионских Мудрецов» или «Мein Камpf» те же, «По закону исторического Возмездия» В.И.Большакова,«Спор о Сионе» Д.Рида, «Геноцид» А.З.Романенко), которая также его потрясла, на многое глаза открыла, удачно дополнила Солоневича с Данилевским.
Чуть позже он в редакцию журнала «Москва» к Л.И.Бородину стал регулярно ездить за Ивановым В.Ф., Катковым, Черняевым, Меньшиковым и Тихомировым, сочинения которых, опять-таки, он, не отрываясь, читал, массу нового для себя узнавая, полезного и бесценного.
А уж когда он на «Книгу Велеса» случайно набрёл в Союзе писателей России на Комсомольском проспекте, чудесно открывшую ему, именно так, “подводную часть айсберга” многострадальной русской истории – огромный Древний Мир дохристианской Святой Руси, усиленно интернационалом от русских людей скрываемый, – тогда он и вовсе готов был петь и плясать от радости и от счастья. И милую книжицу эту потом как зеницу ока хранил, строго-настрого запретив жене и детишкам её кому-нибудь давать почитать, выносить из дома. Она сделалась для него на всю жизнь одной из главных духовных святынь! Равно как и «Славяно-Арийские Веды», и книги Н.В.Левашова, купленные уже в 2000-е годы, то есть гораздо позже…
А ведь там, в книжной лавке Союза писателей, ещё и множество продавалось разных журналов державно-патриотической ориентации, брошюр и газет, до краёв набитых историческими разоблачениями и сенсациями, свежей оперативной хроникой, которые тоже необходимо было в обязательном порядке читать и запоминать, а многое даже и конспектировать. Такая работа духовная, титаническая, не позволяла ему уж очень сильно хандрить; она отвлекала от мыслей чёрных, проблем на службе…
20
А ещё во второй половине 80-х в московской околокремлёвской тусовке появилось много новых ярких персон, что замелькали на телевидении и на радио как саранча или назойливая реклама западная. И, будучи крикливыми и самонадеянными до бесстыдства, они как магниты притягивали к себе внимание обывателей-москвичей, будоражили кровь и нервы.
Младореформаторы, помнится, появились словно из-под земли во главе с Явлинским, Гайдаром, Чубайсом, Авеном, Фёдоровым, Задорновым и другими – самоуверенные, наглые, сытые типы с высокомерной ухмылкой на устах, которых масс-медиа дружно объявили на всю страну этакими “величайшими экономистами” и “знатоками”, “учёными” с большой буквы, “прогрессистами-государственниками”. Где и когда они, достаточно молодые ещё граждане, сопляки по сути и сосунки, смогли себе заслужить такие громкие титулы великанов и гениев, и, главное, чем, какой-такой доселе невиданной трудовой деятельностью, проектами всесоюзными, сногсшибательными, широкомасштабными задумками и свершениями, которые можно б было увидеть и оценить, и самому, так сказать, убедиться? – народу не объясняли и не показывали. Зачем? Всё это он, невежда и простофиля, должен был принимать как данность – как солнце красное над головой или Куранты на Спасской башне. Или как элементы новой идеологии, религии даже, что насаждалась сверху.
Слова «известный экономист-реформатор» и «Григорий Явлинский», «Гайдар» и «Чубайс» становятся в СССР в конце 80-х годов при помощи электронных и печатных СМИ словами синонимами, которые уже было никак нельзя разделить без ущерба для жизни и для страны – как Волгу с Каспийским морем или как урожай и жатву. Раскрутка была страшенная! Силы, что стояли за ними, этими безусыми “чикагскими мальчиками” из около-правительственных кругов, были хорошо организованными и капитальными.
Включали простые советские граждане вечером телевизор, к примеру, – чтобы расслабиться и отдохнуть, ума и знаний набраться. А там в новостях передавали бравым дикторским голосом чуть ли ни каждый месяц, да на весь Советский Союз, что сегодня, мол, в Кремль к руководству страны в очередной раз был приглашён “известный экономист-реформатор Григорий Алексеевич Явлинский”; и особо подчёркивалось – для “важной беседы”. Сообщение делалось с таким пафосом, с таким счастливым и светлым праздником на лице, с каким ни про одного помощника горбачёвского, ни про одного министра дикторы больше не говорили.
После чего показывали уже его самого, Григория свет-Алексеевича, по Красной площади к Спасским воротам шествующего широким и твёрдым шагом, будто к себе домой, да ещё и с видом надменно-гордым, усталым, немного брезгливым даже. Ну как у молодого орла! Держал себя человек перед камерой так, короче, будто бы только что на приёме у самого Господа Бога нашего побывал, и Тот ему что-то особенное шепнул на ушко, чего больше не знает никто – даже и не подозревает, и не догадывается.
Это всё действовало на психику, поверьте, такой безпардонный телепоказ и такая самоуверенно-наглая физиономия на экране.
Следом за этим шли виды шикарного генсековского кабинета в Кремле и самого Горбачёва: как тот перед “известным экономистом” Гришей спину и шею гнул, пошло и мерзко расшаркивался – чуть ли ни перхоть сдувал с его пиджака и в пояс кланялся. А Гриша сидел, по-хозяйски в кресле чресла свои развалив, на него взирал этак важно и свысока, и взглядом прищуренным будто бы говорил при этом: да хватит, дескать, тебе, хватит, Михаил Сергеевич! Не раболепствуй, не лебези – не надо: не люблю я этого…
Стеблов, когда подобные “важные встречи” видел, буквально взрывался от ярости, разум, контроль над собой терял.
– Чего этот разрекламированный Явлинский в жизни такого сделал, скажи? – спрашивал он жену, гневно пальцем в телевизор тыча, – чтобы вести себя так похабно и нагло, таким вот развязным манером с главой государства беседовать?! Ведь ему лет тридцать на вид, как и мне. Может – чуть больше, не знаю. А он на людей уже как на блох порточных смотрит или на грудничков: будто бы сам уже долгую и славную жизнь прожил и что-то такое особенное в ней сотворил, первостатейное и сверхвыдающееся, чего невозможно ни осознать, ни передать, ни измерить! Вот ведь как человек с Генеральным секретарём партии себя ведёт, с каким апломбом и гонором!… Экономист долбанный! Дебил! Засранец! Пухлячок-хомячок столичный, родителями изнеженный и избалованный донельзя, ничего кроме авторучек с карандашами, небось, и не видевший-то на своём коротком веку! кроме цэковских дач, икры и продажных баб длинноногих!!!
– Да ладно тебе, Вадим, чего ты к нему привязался? – улыбалась на это жена, защищая нового идола. – Нормальный, вроде, мужик. Симпатичный даже, холёный, гладкий, ухоженный. И говорит достаточно складно и грамотно: любо-дорого слушать. Значит, знает, о чём говорит, значит что-то в голове да имеет.
– “Симпатичный”! “Холёный”! “Ухоженный”! “Складно”! Хорошим тембром, ещё скажи! поставленным голосом! – ещё больше злился на это Стеблов, пятнами красными покрываясь. – Его же в Кремль не в качестве стриптизёра, победителя конкурса красоты приглашают, или нового диктора, ведущего КВН, пойми, а в качестве “гения экономики”! Чтобы он там, в Кремле, уму-разуму якобы всех учил во главе с Генеральным. А где он сам-то того ума набрался, подумай?! – если он толком нигде не работал и не учился! Закончил сраную свою Плехановку четырёхгодичную, как про него говорят, которую уважающие себя москвичи за версту всегда обходили, и где одни полу-дурки спокон веку учатся с троечными аттестатами – патентованные ловкачи, лодыри и прожиги, плесень и гниль человеческая. Но гонору у которых как у десятерых Ломоносовых с Менделеевыми, а то и больше! Потому что на дефиците вечно сидят, твари продажные, нас с тобой объегоривают-обирают – и здравствуют из-за этого! Знаю я эту торгово-спекулятивную публику, отлично знаю, что людей по толщине кошелька оценивают, по тугой мошне!
– У нас в Университете, да будет тебе известно, всех этих тупоголовых экономистов, помнится, за людей никогда не считали; а считали за мусор, за второй сорт. И правильно! И справедливо! Бухгалтера – они и есть бухгалтера: дебет, кредит; приход, расход – скукотища! где не надо мозгов иметь, где вообще ничего не надо! С мехмата кого выгоняли за неуспеваемость – те прямиком в экономисты и шли, чтобы без высшего образования не остаться, без будущей халявной работы. Дебилы недоделанные, чумовые!
–…Ведь экономика, как я её понимаю, – горячась и сбиваясь на каждом слове, далее продолжал доказывать он жене, нервно руками размахивая, – это никакая не наука в строгом, классическом смысле слова. Потому что там нет и не было никогда фундамента, научного базиса и аксиом, позволяющих строить теории и давать на будущее прогнозы. Про это и сами экономисты, даже и с учёными степенями кандидатов и докторов, честно рассказывают и признаются в приватных беседах, когда перепьют, что их научные звания и должности – чистой воды химера и плутовство, надувательство государства, нужное им самим для сытой и сладкой жизни – и никому больше… Но, тем не менее, это и не трескотня, не пустопорожняя говорильня, как у Явлинского! Избави Бог! Не дешёвые понты и надувание щёк, и книжки дорогие, заморские, на английском наречии, откуда он диковинные термины и понятия черпает для красоты речи, для публики… Экономика – это в первую очередь и главным образом Практика, Дело, Опыт работы с людьми, с трудовым коллективом; Умение видеть перспективу развития мира в плане передовых технологий и необходимых на будущее ресурсов, умение планировать народно-хозяйственную жизнь страны, видеть слабости и болевые точки народа, внешние и внутренние угрозы, отделять зёрна от плевел, главное от второстепенного; как и зарабатывать и распределять деньги, экономить их, пускать на благие цели, а не на белиберду, а того хуже – на ветер! Вот что такое, по моему мнению, экономика!…
– Поэтому, чтобы великим экономистом стать, как Косыгин Алексей Николаевич тот же, нужно на заводе сперва поработать, на фабрике, все руководящие ступени пройти, начиная с мастера. Чтобы самому всё понять и пощупать: откуда там, в цехах заводских и фабричных, ноги и руки растут, и как, каким хитрым способом процесс промышленного производства товаров оптимальным и прибыльным сделать, качественным и дешёвым, конкурентно-способным по сравнению с зарубежными аналогами. И, главное, как с трудовым коллективом наладить контакт, воодушевить и поднять его на качественную и производительную работу, а не на халтуру… А потом с завода, отдельно взятого, уже и на министерство, отрасль и всю страну ценный опыт распространять, нервами, кровью и потом добытый. За партой этому не научишься… А он, Явлинский с компанией, кроме парты и стола конторского и не видел-то ничего. Да у него на лице написано, посмотри, что он – сибарит законченный, патологический, и пустозвон, и трепло знатный; что только трещать без умолку и может про самого себя, любимого: какой, дескать, он красивый и даровитый, и всё на свете знающий. Клоун!…
Как бы то ни было, и что бы ни судачили про Явлинского с Гайдаром и Чубайсом на кухнях прозорливые советские граждане в 1980-е годы, как бы ни чихвостили, ни материли их, обличая какую-то странную ангажированность и рекламу, а заодно – и профессиональную никчёмность и некомпетентность данной “святой троицы”, – но когда правление обанкротившегося и обгадившегося со всех сторон Горбачёва подходило к концу, о чём стремительно снижавшийся уровень жизни сигнализировал, эти бравые “гении от экономики” ежедневно стали каркать-трезвонить на всех углах, как вороны в голодное время, что они-де “по собственному почину” разработали на досуге ПЛАН, как выводить страну из глубочайшего политического, экономического и социального кризиса. Называли даже количество дней, необходимое им для спасения.
«Дайте нам в руки власть, посты высокие, министерские, – с трибун и экрана клятвенно и самонадеянно уверяли они. – И мы перестроим и оздоровим страну, сделаем её земным раем наподобие Соединённых Штатов Америки. На Конституции можем поклясться, на Библии, на чём угодно, что вы, советские добрые люди, старой властью обманутые и забитые, под нашим правлением будете свиные сардельки есть каждый день, пенным пивом их запивать и ездить на «Мерседесах», «Ситроенах» и «Фордах»! Весь мир будет для вас открыт, даже и западный, все самые жаркие и диковинные страны и государства».
Краснобай и позёр Явлинский обещал это сделать аж за 400 календарных дней – такое земное чудо. Потом, подумав и почесав затылок, решил – нет, всё-таки за 500, а то за 400, мол, боюсь не управлюсь. Словоблуды Гайдар с Чубайсом – и того менее.
Меж ними началось состязание – у кого языки длиннее и обещания круче. И кто, соответственно, больше языками теми проворными, без костей, народу советскому, простодушному наплетёт: авторитету, славы себе добудет, очков политических.
Про совесть и честь гражданскую, и про ответственность, главное, за произносимые публично клятвы и обещания, да и просто слова все они как-то дружно забыли. А, может, и не помнили никогда, не знали – зачем?! Будто понятия эти диковинные и обременительные – совесть, правда, достоинство, честь, ответственность за помыслы и поступки, за слово живое, русское, способное творить чудеса, – из другой совершенно жизни. Или иного, враждебного им, младореформаторам, мира в народный лексикон пришли, в котором деятели эти никогда не жили, которого как огня боялись и про который, как про страшный сон, слышать ничего не желали…
