Не потеряй себя

Кругом сколько глаз хватает колосья пшеницы в мой рост, а я будто купаюсь в ней, – как в море! Бегу и всё время смеюсь, а

когда просыпаюсь, оказывается я плачу. К чему бы это? И это всё я вижу, как наяву. Ощущение, как будто бы всё на самом деле.

Восторг души, причудливый и замысловатый мир вокруг меня и это море пшеницы. Небеса надо мной бездонные: синие, синие

– дух захватывает, и кажется, что сердце сейчас остановится, и я умираю…

– Это у вас, Лизонька, душа ваша тонкая и нежная, как пух ле-

бяжий в небеса к ангелам стремится. Так, говорят, бывает только у людей праведных, к каким вы вероятно и относитесь. Извини- те, Лизонька, но снов разгадывать, к великому сожалению, меня никто так и не научил. Пшеница, говорите?.. Я думаю, что пше-

ница снится к чему-то хорошему. Это, скорее всего к богатству. Оно же главное на земле к чему человек всю жизнь стремится. Конечно к богатству.

– Ну, скажете ещё!.. сейчас такое о чём вы сказали не в почёте,

тем более не приветствуется. К богатству говорите? Да откуда

ему взяться, оно только во сне и может прийти. Ко всему проче- му я ведь комсомолка. Зачем мне это богатство? От меня отвер- нутся все девчата на работе и остальные станут стороной обхо- дить. Из комсомола выгонят с позором, а то и ещё хуже, как

нэпманку в Сибирь сошлют…

– Лизонька, я вас уверяю, пройдёт какое-то время и какая бы власть на тот период в стране не была – богатство любую власть под себя подомнёт. Да по большому счёту, они сами за ним по- следуют. Человека не переделать, как они об этом трубят: это не из чурбака выстрогать, выпилить, после куда-то присобачить, а

если не понравилось в печке сжечь. Нет, человек существо ра- зумное и это его основная беда. Таясь глубоко в душе, каждый, даже слизняк какой-то, но к богатству стремился во все века и дальше стремиться будет.

– Нет, Пётр Леонтьевич, не знаю, как там у других слизняков и прочих личностей, но мне никакого богатства не надо и точка!

По правде сказать, я ещё, наверное, совсем глупая и сама не знаю, что мне больше всего надо. Хотя сейчас и вру – надо!.. ещё как надо!.. женское чутьё подсказывает – ребёночка уже давно пора заиметь.

– Это, Елизавета Максимовна, в руках всевышнего бога и в ва- ших руках в особенности. В данном случае я вам не советчик.

Расстались как-то натянуто, почти молча, каждый при этом ис- пытывая внутреннюю неловкость. Пётр Леонтьевич тихонько

притворил за собою дверь и покинул комнату. Последующие —

эти три дня для него будут тянуться вечно. Время словно остано- вилось фотоснимком на бумаге. Порой Пётр воспринимал этот

ползущий как черепаха срок – отрезок времени, как бесконечное сползание ледника в горах, и ему каждую минуту казалось, что

предыдущая жизнь его в полвека была гораздо короче. Но вот, наконец, пришёл долгожданный день четвёртый. Пётр Леонтье- вич рано утром, как он делал до этого, во двор не вышел. До

этого дня он всегда выходил на свой порог, приветствовал Ели- завету с пожеланиями удачного дня и благополучного возвра-

щения домой. Став у окна на простенке: из-за занавески смотрел во двор, как Лиза, уходя со двора, пристально задержала взгляд на входной его двери, после пожала плечами и торопливо уда- лилась. Дальнейший день показался ему ещё более бесконеч-

ным. Выходил часто за двор и стоя на тротуаре, смотрел вдаль по улице, откуда могла она появиться, при этом думал: «Вече- ром, вероятно прибудет, чтобы забрать свои вещи. Или ещё не нашла подходящую квартиру: тогда попросит извинения и ещё несколько дней пожить, а это новые мои мучения. Лучше бы

сразу съехала! Вырывать из души и сердца – так уже с кор- нем!..».

Пётр Леонтьевич переживал напрасно и глубоко заблуждался в своих выводах насчёт Елизаветы, ибо ещё в тот же вечер, после состоявшегося разговора, она, недолго вдаваясь в размышле-

ния, а приняла решение и не объявляла о нём не потому, чтобы человека помучить, а просто исполняла принятый совместно

уговор. За свою пусть ещё не длинную жизнь, она повидала вся- кого: как на своих примерах включая нищенство семьи на хуто- ре, так и на примере других рядом работающих женщин. Испы- тывать на прочность свою судьбу не собиралась. В душе мало веря в искреннюю истинную любовь, о которой пишут в книгах, считая это по жизни фантазией, решила, что раз сама судьба

идёт к ней в руки, брезговать такими вещами не пристало. При воспоминании, своего подросткового периода, каждый раз в холодный пот кидало. Дети: младшие братья и сёстры один меньше другого, а она на всех нянька, и все с утра и до вечера у неё просят есть. А чем их накормишь, если трава и та ещё не вы- росла?! Думая о предстоящей совместной жизни с Петром

Леонтьевичем, она рассматривала его со всех ракурсов: и как предстоящего мужчину в одной с ней постели, и как верного

друга по жизни, и сколько бы критики не привносила в каждый эпизод: всё время все плюсы выпадали на долю претендента её руки. Ближе к вечеру, когда Елизавета обычно возвращается с работы, Пётр Леонтьевич забился в свою квартиру и решил не высовываться, даже если Лиза будет уезжать с вещами. Поло-

жил на стол том Энциклопедии Брокгауза в пол пуда весом, во- друзил очки на нос и сидел, уставившись в раскрытую книгу ровным счётом ничего в ней не видя. Неожиданно за дверью

послышалось чьё-то присутствие, в ту же минуту дверь отвори- лась и в комнату вошла улыбающаяся Елизавета.

– Измучила я, наверное, вас, Пётр Леонтьевич?.. а как вы хоте- ли?.. – с весёлой ноткой в голосе и с каким-то девичьим задором и юмором сказала дальше она, – жениться на молоденькой де- вушке, и чтобы, сердце не ёкнуло?! Так не бывает. Простите за

глупую шутку, но я пришла вам сказать, что я согласна с вашим предложением, а там уже – как бог распорядится! хотя я и ком- сомолка, и на собраниях говорю, что в бога не верю.

Пётр Леонтьевич давно уже стоял на ногах: как только она во- шла, он вскочил как солдат при посещении высокого начальства. После произнесённых ею слов, он подошёл вплотную к ней, взял обе её руки в свои ладони и, склонив голову, губами приник к

ним. Елизавете на то время было двадцать шесть лет. Разница в возрасте была в двадцать два года. В тот же месяц, в городском районном ЗАГСе, молодожёны зарегистрировали бракосочета- ние. Венчаться в церкви она наотрез отказалась, сказав, что

дойдёт весть до комсомола и у неё будут большие неприятно- сти. Пётр Леонтьевич настаивать не стал, подумав при этом, что возможно это и лучше, ибо предыдущие два венчания закончи- лись, в конечном счёте, трагически. Свадьбы как таковой тоже не было. Скромно отметили в узком кругу тех свидетелей, кото-

рые были при регистрации брака, и с которыми Елизавета рабо- тала на одном предприятии. Со стороны Елизаветы всего было четверо, а вот со стороны Петра Леонтьевича – ни души. Так в жизни Дворыкина, в прошлом Корецкого Петра Леонтьевича,

появилась четвёртая жена и как покажет время – последняя в его долгой жизни: к тому же привнёсшая счастье и успокоение радости в его исстрадавшуюся душу за всё прошлое десятиле-

тие. Новая фамилия второй жены – Дворыкин – как нельзя лучше подходила к его прежнему занятию. Одна беда, что то, всё было уже в прошлом. Именно в те времена по городу у Петра Леонть-

евича было в собственности домов – пруд пруди. В настоящее время один единственный дворик остался, но зато заимел он фамилию родственную профессии прежней, чтобы не надумал забыть, чем он занимался. С того памятного дня, когда Елизаве- та дала своё согласие и они стали мужем и женой, от нахлынув- шего счастья Пётр Леонтьевич летал на седьмом небе – тут же

помолодев на половину своего возраста – носился по городу как угорелый, не зная, чем бы ещё порадовать молоденькую свою жену. Достав кое-что из заначки, обменял на деньги у ювелиров, дарил Лизоньке подарки, от которых она всячески каждый раз

пыталась отказаться. «…Бог с вами, Пётр Леонтьевич!.. – говори- ла, краснея она, по-прежнему обращаясь к нему по имени отче- ству, – мы к этому не приучены с детства, зачем вы это делаете, это даже со стороны неприлично выглядит. Не надо больше по- купать никаких подарков, очень вас прошу!». Как не просил он её называть его Петей, она ни в-какую не соглашалась. В сов-

местных беседах изъяснялась на диалекте хуторского лексикона, сказав, что у них, у донских казаков так принято издревле – к

главе семьи обращаться крайне уважительно. Пройдут десяти- летия – и даже в преклонном возрасте – за глаза она называла мужа Петей, к нему же обращалась, как и в первые дни их су- пружества. В конце двадцать девятого года Елизавета родила

сына, которого назвали Николаем в честь святого и особо почи- таемого на Руси Николая Угодника. В тот же год, Пётр Леонтье- вич, исколесив весь город, нашёл-таки то, что искал – немецкую новую самой последней модели швейную машинку «Зингер», на которой имелась возможность выполнять множество операций и шить не только платья и наволочки, но и модельные женские

сапожки, до которых кстати, так дело и не дошло. Загруженность портняжной работой и множеством заказов для Лизоньки: мож- но сказать, – что она утопала в них, став в последующие годы не просто модисткой, а мастером высокого класса, чему её муж радовался больше её. Ночами, выйдя во двор, жильцы кварти- ранты всегда слышали стук швейной машинки, а когда он отсут- ствовал, вопросительно смотрели на окна и двери флигеля.

Войну пережили, как и все ростовчане: прячась в погребах и

подвалах. Петра Леонтьевича по возрасту на фронт не призвали. На этой минуте воспоминаний, Пётр Леонтьевич словно очнув- шись, огляделся кругом, затем хлопнул себя по боковому кар- ману пиджака, вытащил свёрнутые рулончиком вчерашние газе- ты. Положил рядом с собой на лавку, водрузил на глаза очки и

принялся просматривать газетные полосы. Начав с газеты

«Правда», следом быстро просмотрел «Известия», на «Комсо- мольской правде», вчитываясь на какое-то время, задерживал взгляд. Газету «Молот» читал всегда от корки и до последней

строки: родная как-никак – там всё интересно и душа за родной город болит. Там много не соврать, ибо всё перед глазами. С удовлетворением подумал: «Вот и мост новый через Дон по-

строили, словно на картинке нарисованный. За углом Гвардей- скую площадь с танком войны возвели и улицу наконец-то но- вым асфальтом покрыли. Да куда не посмотришь – везде строят: жилые дома, предприятия, булыжники асфальтом покрывают.

На этот раз к власти пришёл, наконец-таки хозяин, которого Рос- сия веками ждала…». В эту минуту Петра Леонтьевича отвлекли звуки громких голосов с противоположной стороны улицы. По тротуару со стороны переулка Доломановского шло четверо

парней: троих молодых людей Пётр Леонтьевич сразу признал – его квартиранты, учащиеся строительного профессионально-

технического училища. Эти трое учились второй год и столько же времени жили у него на квартире. Парни шли и громко разгова- ривали: слышался смех, восклицания в приправе матершинных

слов, а дойдя до двора своего, где квартировали, свернув, по- дошли к входу во флигель и стали стучать. Спустя минуту, на по- рог вышла Елизавета Максимовна, выслушав их, указала рукой в направление, где сидел в это время Пётр Леонтьевич. Тот быст- ро поднялся и направился в их сторону. Сошлись лицом к лицу как раз на тротуаре: к хозяину квартиры обратился парень, кото- рый был повыше остальных:

– Леонтьевич, тут мы себе дружбана подцепили, он в нашем училище дальше учиться будет, а в общежитие он как и мы не

хочет селиться, как насчёт того, чтобы к нам подселить?

– Куда же к вам селить, если вы втроём на двенадцати метрах ютитесь, там и пройти-то у вас можно только боком?

– Коридор большой – туда кровать и поставим, он согласен жить хоть на чердаке.

– Ваше дело, спите хоть стоя. Я лично не против этой затеи.

Кровать возьмёте там, где дрова лежат и соберёте её; матрас и подушку выдаст Елизавета Максимовна, а простыни и всё

остальное бельё пусть везёт своё, а если такой возможности нет, она же и это выдаст. Есть ещё вопросы? За цену квартиры сказа- ли ему? Каждый месяц в первую неделю десять рублей и чтобы аккуратно.

– Леонтьевич, не переживай, не пальцем деланы! Всё будет в ажуре, как говорят в лучших домах Лондона пижоны.

– Ну, вот и хорошо, живите с богом, будут вопросы, приходите. В правом дальнем углу двора стоял небольшой кирпичный до- мик с круглой четырёхскатной крышей, на которой тёмными от времени пятнами краснела старая черепица, ещё отштампован- ная в царские времена. Домик ещё добротный на одну квадрат- ную комнату и длинный коридор на всю стену строения. Внутри печка под уголь, над ней лаз на чердак: имелась возможность

при потухшей печи стать на плиту и залезть на чердак, куда при необходимости бывало прятались. В комнате стояло две крова- ти. Односпалка и вторая кровать довольно древняя, как и сам хозяин квартиры: непомерно широкая и с резными спинками: вот на этом аэродроме и спали вдвоём. Часто по этому поводу ребята шутили-смеялись, говорили, – что когда-то дед Петро со своей тогда ещё молодой Лизкой брачную ночь тут справляли, а после детей клепали, а теперь им по наследству досталась кро- вать. Но в общем-то обстановка в квартире носила спартанский характер: был ещё стол к нему пара табуреток и один стул. Чай- ник имелся, примус и посуды немного, в углу на стенке вешалка для одежды и всего одно окно и то только в коридоре. Свет в комнате приходилось и днём включать. Вода питьевая – на углу переулка Халтуринского, – иди с ведром к водоразборной ко-

лонке; туалет, как и положено – во дворе. Живи, деньги десятку в месяц плати и горя не знай. Все трое жильцов по своему скла- ду характера были довольно разные личности и если заодно

приплюсовать, которого они сейчас притащили за собой, то

сравнение для понятия выйдет – как бы вот так: сошлось под од- ной крышей – горькое, кислое, солёное и вслед за этим прибре- ло, пристало к их берегу сладкое. Но, несмотря на это, все ужи- вались дружно, как никто доныне не запечатлённый на бумаге. Вполне возможно, что если в меру подсолить, подперчить, под- кислить, а затем подсластить, то получится отменное блюдо, —

пальчики оближешь и за уши не оттянешь. Эти трое старожилов жили на частной квартире не потому, что в училищной общаге койки-места не досталось. Нет, причина была иная. Мест в об- щежитии всегда было с лихвой: на то оно и ГПТУ (Государствен- ное Профессиональное Техническое Училище), а для подобных заведений – будущих рабочих-пролетариев – власть денег не жа- лела. В принципе довольно правильно, на таком деле сэконо- мишь – в тысячи раз дороже выйдет. Кормили трёхразовым пи- танием бесплатно; обмундирование – парадно-выходная фор- ма, а к ней ещё рабочая для практики выдавалась ежегодно,

бесплатное проживание в общежитии, не говоря уже о самом обучении, ибо понятия, где бы это ни было: техникум, институт, училище, или школа: платить за приобретение знаний в грани- цах страны не существовало. Этим троим квартирантам, жить в общаге было, – заподло! Потому как посещали они своих под- опечных в общаге регулярно, в качестве старших смотрящих,

следя за всем порядком в стенах отдыха от науки. Улаживали всякие конфликты, иной раз приходилось частенько и морду кому-то набить. Мзду регулярно с кого надо снимали: в те дни, после каждого выходного дня, когда все возвращались с побыв- ки домой. Старшинство как таковое у них полностью отсутство- вало: сами того не подозревая, все трое шагнули в следующий век – «демократии», но это только по отношению между собой, к остальным участникам учебного процесса эти демократиче-

ские дела не имели ни малейшего отношения. Вкратце обрису-

ем характеристику каждого члена семьи, хотя бы затем, чтобы

наперёд знать, – что и от кого можно ожидать. Самым высоким и здоровенным – таким бугаём с обувью сорок восьмого размера и ростом выше ста девяносто – был Николай под фамилией Мо- сев, кличку ему в соответствии фамилии и дали – Моська, Мося,

– можно так и так. Родом Колька был из-под Пензы, где-то из-

под Уральских гор с какого-то глухого затесавшегося среди лесов и болот села. В Ростов его сманил сельчанин Витя – «с Урал – маша», который неизвестно каким путём оказался в этих краях

ещё на год раньше и к тому времени, о котором у нас идёт рас- сказ, он, уже окончив училище – ГПТУ-№-7 работал на стройке, а может, вообще нигде не работал. Мося, в-миру Николай, по

натуре своей был добрый малый: не конфликтный, внимательно всегда слушал старших своих друзей, как коренных жителей Ку- бани и Дона: Шурика под кличкой Ганс родом из станицы Шку- ринской и Ивана из Кущёвки, который и оставался без клички всегда Иваном – оно это имя ему всё заменяло. Ещё на первом

году обучения: Мося, чтобы даром не терять времени, задумав в дальнейшем стать ментом по природе, а то и опером уголовного розыска, поэтому заранее поступил в общество добровольных дружинников, и вечерами патрулировал городские улицы в компании подобных личностей правопорядка; нацепив при этом на рукав красную повязку. За год пошёл на повышение и сейчас он уже командовал такими молодыми подростками, каким был сам совсем недавно. Теперь у него в кармане лежало красное удостоверение с фотографией, а на нём надпись – «Оперативник

– МВД“. Куда уж нам до таких заоблачных высот, казалось бы. Но если кто так подумал, глубоко заблуждался: для своих друзей он продолжал оставаться Моськой. Все эти номера с ментами в кругу друзей никак не канали, – так сказал Ганс: „Будешь, какую- то бочку катить – на жопу посадим! Для этого много не надо —

пригласим, чтобы тебя слона от земли оторвать – Амбала и Фе- дота Угла». Ганс, родом из кубанской станицы Шкуринской по- натуре строил из себя прожженного уголовника, хотя на данный момент таким не являлся, но очень уж хотел и стремился к это-

му, что в будущем исполнится с точностью. Недаром же все го- ворят, что мысль и желания материальные, и, если очень и дол- го желать чего-то, оно обязательно сбудется. Часто – обычно по- пьяне – любил вставлять между пальцев половинку бритвенного лезвия и кричать по-зековски: «Гоп – стоп!.. снимай, колхозник, лапсердак и выворачивай карманы!». С несговорчивыми клиен- тами – в тёмном углу имелась и присказка другая: «Падлой бу- ду!.. – век воли не видать! – кричал Шурик-Ганс, чтобы колхозник услышал и оторопел, – ты не баклань, тебя козла я попишу-у-у!

Окуляры и цырла разделю пополам и на нос тебе привешу!..». От такого приветствия не грех и в штаны наложить. Парень и впрямь, вероятно воли не видел, раз говорит столь убедительно. Трясущимися от волнения руками «клиент» доставал с кармана последние три рубля: помятые такие, в народе «Рваными»

наречённые: трудно разглядеть, – не сам ли рисовал?..“. У лю- дей впервые встретившие Ганса в головной коробке возникал обвал, кошмар и сюжет обманчивый, представшая пред-очи эта уголовная личность, навязывала мысли: „Этот тип, вероятно ра- за три на зоне сидел: мал и круглый как откормленный клопик, но намного будет вонючей его!.. лучше договориться по-

доброму; обойти стороной не удастся, как не крути, а с этой тва- рью, пока что-то не дашь – не расстаться…». Это было суждение внешнее – из близкого окружения Ганса, которые на всё это

имели свой взгляд на события, и который, в корне отличался от всех остальных: «Бедный Ганс, так ему хочется скорее попасть за решётку, похоже на то, как той перезревшей девке замуж вы-

скочить, а его не берут, ну хоть плачь, не берут!..». Шурик – Ганс всю подноготную, все повадки и тюремный жаргон проштуди- ровал так, что институт бы давно выдал красный диплом, а по- лучается кругом невезуха. Нет. Ганса брали, и брали не раз. Бра- ли за ручки и пихали вперёд головой в милицейский Уазик. Вна- чале даже все трое считали, – скоко раз Ганс посетил милицей-

ский участок. После сбились со счёту, бросив ерундой занимать- ся. Брали Ганса порой регулярно, больше – на том же Бану, но

на-утро, часиков в десять, максимум к обеду выпускали на волю.

За что брали?.. а за всё то, чего делать не очень красиво. Копей- ки из карманов «клиентов» вытряхивал, меж пальцами кусок лезвия носил, за драку тоже брали, не брали только лишь за кражу – не было такого случая. За что выпускали? Ну, не за глаз- ки же его косые: похлеще, чем у зайца косого. Ментов таким взглядом не удивить, тем более не соблазнить. Тамара всегда

помогала, о которой нам предстоит ещё рассказать, но немного позже в последующей части рассказа. Если бы не Тома, – тянул бы Ганс сейчас второй год тюремного срока, а до конца бы оста- валось ещё четыре, а то и все пять. Отсрочив срок на зону как выплату кредита, пойдёт, минуя год на первый срок в четыре

года, а после на всю восьмёрку строгого режима. От природы – таким на свет он родился – сильно одним глазом косил, что в

первый момент знакомства порой многих пугало, приводя в

неописуемый страх. Росточком не дотянул до-метр шестьдесят пяти, как раз вровень плеч Ивана, с которым тесную дружбу во- дил, а когда становился рядом с Мосей, был чуть выше его поя- са, но нос упирался, как назло некстати в Моськину мотню. Но как говорят, – мал золотник, да дорог. По правде сказать, к Гансу

эта поговорка имела отношение, как лошадиное седло к корове. Иван, а он и есть Иван – сам по себе в своей скорлупе самосо- хранялся. Ганс прошлявшись неизвестно где целые сутки, а мо- жет на вокзальном Бану, а то и на какой-то захудалой блатхате: Иван встречал Ганса словами: «Ганс!.. собака, где тебя носит?!

Вот, возьми три рубля, – неси два пузыря «Агдаму». Возьмёшь три кило холодца и булку хлеба, на сдачу купишь пару пачек

«Примы». Тебе понятна суть расклада?.. иди, пока трамваи хо- дят! Гони коней, пока они не сдохли. Курить не видел со-вчера, а голова, словно макитра; и жрать охота, как никогда. Давай, Са-

нёк, чего застрял или с похмелья разум потерял?..». Заканчивая первый рассказ о человеке непростой и нелёгкой судьбы Петра Леонтьевича, который приютил у себя на квартиру троих

пэтэушников и о четвёртом квартиранте, случайно приставшем ко двору – подробности изложим в дальнейшем своём рассказе.

Гэпэтэу – вовсе не ГПУ, пора и усвоить!

Жеребцы не все станут скакунами. И птенцы не все вырастут орлами.

(Восточная мудрость) Брось молиться, неси нам вина, богомол

Разобьём свою добрую славу об пол.

Всё равно ты судьбу за подол не ухватишь – Ухвати хоть красавицу за подол!

(О. Хайям)

На дворе стоял тёплый сентябрь всё того же – 1967-го года. На пригородный железнодорожный вокзал города Ростов-на-Дону прибыл поезд из Староминской. Этот маршрут был открыт, как и сама эта новая дорога всего пару лет назад: пассажирские плац- картные вагоны не торопясь таскал за собой тепловоз-дизель по причине отсутствия ещё на этой дороге электрификации. Марш- рут сам по себе всего-то в сотню километров и ездили на этом

поезде простой люд: хуторяне, станичники, жители сёл, распо- ложенных вблизи дороги. В летнее время, когда в вагонах наро-

ду как селёдки в бочке и не продохнуть от плотно набитых тел, молодёжь, минуя Батайск, на ходу поезда вылезала на крыши вагонов. В иных случаях – рискуя конечно, но умудрялись за со- бой затащить и отчаянную девушку-подружку. Сидеть на крыше вагона – одна прелесть!.. Округу всю созерцаешь на десятки вёрст, встречный ветерок подувает в лицо ласковый, немного

тепловоз соляркой чадит. Всем весело, а у многих парней гитары в руках: песни распевают дружно и хором да так, что даже коро- вы на верёвке привязанные в сторону со страхом от железной дороги шарахаются. «…Опять от меня сбежала последняя элек- тричка. И я по шпалам, опять по шпалам, иду-у-у домой по при- вычке!..», – слышалась одна и та же популярная в то время пес-

ня. Как ни странно, но за те годы езды на крышах вагонов ни единого трагического случая не произошло. По крайней мере,

слуха, о том, что кто-то случайно упал, или кого-то в пути поте- ряли, не поступало. Вполне возможно, по той причине, что в те времена молодёжь совсем иная была. Прежде всего, не было наркоманов: об их существовании молодёжь даже не подозре-

вала. Многие были бы удивлены, если бы им сказали, – что, ока- зывается, есть на свете такая гадкая напасть, а после беда. Пили тогда только вино натуральное – без химии всякой и то понемно- гу – бутылку на троих, а то и пятерых. Выпив винца самую ма- лость, больше для настроения, – голос звучал после этого лучше: душа тосковала, и жалобно пелось, и даже девчата пускали сле- зу. Эти девчата такие красавицы! Умные, гордые – сами в себе, даже на паровозе и то не подъехать. Господни!.. пути наши

неисповедимы! Знали-бы они, заглянув наперёд годиков на двадцать! Промелькнёт этот такой короткий промежуток лет, и их дочки – ещё почти дети, среди тесной толпы посетят стадион или площадь, какую. Слушая «Ласковый май», будут плакать, а иные громко рыдать, рвать на себе одежду, обнажаясь непри- лично, потеряв вначале рассудок и в ту же ночь девичью честь, – а виновата во всём была всего лишь песня! Но это будет не ско- ро, и тех, о ком речь, их ещё и на свете-то нет. «Гражданка и вы гражданин, к вам обращаюсь!.. – остановитесь на минутку, вы