Не потеряй себя

Как подумаю, что она в эту минуту с кем-то в постели лежит, а то и под ним… – удавил бы, стерву!.. зато потом душа бы стала спо- койна. Спрашивается и где её носит ночами?!..». После этого

ещё сутки Нину прождал Петр Леонтьевич, и только потеряв уже всякую надежду, отправился на розыски. Отправился на преж-

нее её местожительство, надеясь хоть что-то там узнать. Бабки соседки, выслушав его – прямо сказали: «Сударь, у вас, навер- ное, глаза затмило, когда вы её от нас увозили. Мы ещё тогда

сказали, – или из шайки какой-то – на вас грешным делом поду- мали – или полоумный нашёлся. Вам трудно было к нам подойти и спросить за неё?.. Господи до чего вы мужики слабоумные!

Она же от рождения сучье отродье, каких и свет не видывал!.. а

вы как те кобели – следом за сворой собак побежали. Вы, госпо- дин, её не ищите, потому как её не найдёшь, да и зачем она вам?! Тут до вас, после того как вы её увезли больше десятка мужиков сюда приходило. Позавчера её два моряка уводили: один по заднему месту всё мацал и хлопал её, второй в это вре- мя за титьки тягал. Так и ушли не попрощавшись. Вот с того ве- чера как в воду канула, больше не видели. На корабле, скорей всего уплыла – туда ей и дорога!..». Старухи ещё что-то вслед

говорили, но Пётр Леонтьевич уже не слушал, удаляясь в рас- крытые створки ворот. Вернулся домой в крайнем расстройстве: войдя в комнату, непроизвольно кинул взгляд на комод, куда всего пару месяцев назад он положил шкатулку, припрятанную ранее в тайнике. В ту же минуту всё тело до самых пяток про-

стрелило: кинулся к комоду и сколько не шарил рукой среди ба- рахла – шкатулка пропала. Тут же и сел на полу, с горестным взглядом уткнувшись в потолок, завыл по-волчьи. Пропала не только «невеста-жена», но вместе с ней и шкатулка с драгоцен- ностями, которые ещё от Лизоньки остались. Сколько ведь лет

спрятанная вещь в надёжном месте лежала!.. а тут, словно чёрт под рёбра подтолкнул, взял и достал, спрятав в комоде, а после на ниве любовной похоти забыл про неё. Шкатулка-то и была миниатюрная: по площади немногим больше ладони, её с дру- гими подарками Пётр Леонтьевич в день венчания жене пода- рил. В ней Елизавета хранила те драгоценности, что были на

ней, когда родительский дом покидала и те, что муж потом пре- поднёс: серёжки и колечки с бриллиантами, золотая цепочка с таким же крестиком, часики с браслетиком, брошь дорогая и

остальное по мелочи. Потому и достал из тайника, что Лизонь- кой от всего этого пахло. Пётр Леонтьевич – когда совсем тоска заедала – возьмёт, разложив на ладони, прижмётся лицом ко всему, вдыхает запах её. Тоскует и плачет. Сейчас сидя на полу, он уничтожающе корил себя за опрометчивый поступок, нена- видя свою сущность за проявленную слабость к женскому полу:

«Кто тебя за язык-то тянул, идиот, ты!.. предлагая ей супруже- ство?!.. Походил бы месяц-другой, ноги бы не отвалились! Гос-

поди!.. в тумане разве рассмотришь, что за тень перед тобой?! С кем связался-я-я?! – уличная девка! проститутка последнюю па- мять о Лизоньке спёрла! Чтоб ты ко дну пошла вместе со своим кораблём, на чём уплыла. Гундосил, дурак стары-ы-й, – собирай вещи, Ниночка, поехали ко мне жить… – Эх ты!..пошляк, ты

несчастный! Ведь можно было сделать гораздо проще. Почему бы тебе, не пойти на панель, к примеру – на Садовую улицу но- чью?.. Оттуда сразу трёх проституток домой притащить!..». К

представителям закона обращаться не стал – себе дороже вый- дет, а то и жизни можно лишиться. В тот месяц, когда у Петра

Леонтьевича исчезла бесследно и третья жена, он впал на время в отчаянье. Мысленно перебирал по памяти в прошлом все слу- чаи, которые скандалами закончились, при этом подумал, – не

наколдовал ли кто?.. Но подобных примеров на ум не приходи- ло, если не брать в расчёт родню первой жены Лизоньки. Не- много подумав, принял решение, – с женитьбами надо кончать!.. хотя бы на время, а там гляди, если заклятье имеется, вдруг оно потеряет силу от времени, всему-то в жизни есть срок. Погоре- вал, погоревал: не так из-за стоимости драгоценностей, как по

потере памятных вещей жены, может и дальше бы мучился

страданиями, но тут неожиданно пришло время, что о душе по- ра было позабыть – дай бог, самому живым остаться. Общая картина в стране с этим несчастным НЭПом очень уж смахивала

– прямо-таки сильно похожей была – на то, когда вдруг – про- двинутой в рассуждениях земляной жабе вздумалось переполз- ти от одной помойной ямы к другой, к той что, напротив – через дорогу. Поскакала бедняжка, переваливаясь с бока на бок: по

пути думает, предвкушая насыщение утробы, – там непременно мух и комаров должно быть больше. Но тут вдруг, откуда ни возьмись, пролётка по мостовой несётся, а в ней ломовой из- возчик в стельку пьяный: за вожжи уцепился, борода по ветру развевается, усы вразлёт, глаза выпучил и орёт матерно хуже

душевнобольного: «Поберегись!.. мать вашу, перемать!..». Куда уж тут беречься?! Жаба и крякнуть не успела – только брызги разлетелись в разные стороны из-под железного обода колеса.

На мостовой после этого след остался, как и от НЭПа – малень- кое мокрое пятнышко и ещё шкурка какая-то вроде бы лежит.

Валялась эта шкурка ещё пару дней, а потом совсем раскатали и подошвами в пыль превратили. Так и закончился НЭП, по сути, не начавшись. А коль взялись зачищать нэпманов, то тут вскоре и до Петра Леонтьевича дело дошло. До тридцать седьмого го- да, когда в ночи поедут чёрные «воронки» и в них станут запи-

хивать ни в чём не повинных людей, было ещё далеко. На дворе стояла пока что цивилизация и в прокуратуру, и к следователю ОГПУ вызывали, как и положено в цивилизованном мире по по- вестке. В один такой неблагоприятный день – курьер на-

побегушках у ГПУ принёс повестку под личную роспись востре-

бованного к допросу «Бывшего – из бывших» – подозрительных и явных врагов советской власти, каким на самом деле Пётр Леон- тьевич не являлся. На сей раз, судьба была благосклонна к Петру Леонтьевичу: следователь ему достался вполне порядочный молодой человек. В очках, которые часто снимал и протирал

платочком глаза, вероятно страдая какой-то глазной болезнью, обращался культурно, не грубил и не пугал расстрелом, как в

прошлые разы в Чека. Главное, что было отмечено в первые ми- нуты общения Петром Леонтьевичем, – не от сохи человек, а явно с образованием, – что и вселяло в душе надежду на благо- получный исход.

– Гражданин Дворыкин, в прошлом Корецкий, – обратился к Петру Леонтьевичу следователь ОГПУ, – скажите честно, зачем

вам понадобилось менять свою фамилию? Исходя из логики, вы тем самым пытались скрыть своё прошлое от Советской власти. Ну, то, что оно у вас было не ангельским нам об этом известно, но к чему было в разгар борьбы с белогвардейщиной изменять её?.. Вы ведь в городе известный человек. Или вместе с белой армией собрались покинуть город, но потом по какой-то при-

чине вам это не удалось? Отвечайте на поставленные мною во- просы и без всяких фантазий.

– Не нравилась мне она эта фамилия – с раннего детства не

нравилась! Сверстники когда-то обзывали, да и не русская она

какая-то – гетманщиной от неё попахивает, к тому же, и отец в детстве часто шляхтичем обзывал, будто уличного попрошайку. Я себя русским считаю.

– Эта ваша точка зрения делает вам честь, Пётр Леонтьевич, в одном правда случае, если она у вас искренняя.

– Я бы ещё до революции сменил её, когда первый раз женил- ся, но первая моя жена из дворян была. Там дело вышло очень скандальное: мы-то и венчались с ней втайне от родителей в хуторе Обуховском. В том первом случае с женитьбой, ни о ка- кой смене фамилии и речи не могло быть. Дело почти до суда доходило и только благодаря Лизоньке меня в кандалах в Си-

бирь не отправили. Товарищ гражданин следователь, поверьте никаких умыслов, боже упаси, я не имел при смене фамилии.

– Хорошо, допустим, что так; а вот насчёт вашей первой жены

графини-баронессы Елизаветы Савельевны Самойловой. Скажи- те, куда она всё-таки делась? По нашим сведениям, вы с ней

были арестованы губернским Чека в восемнадцатом году. После вас выпустили, а она, куда могла деться?

– Чтобы это узнать я бы сам всё отдал! Сгинула будто на небеса Господь забрал.

– Так, давайте начнём по порядку и всё сначала, как говорят, – от порога, а то у вас мистика на деле получается. Вот – чудом со- хранившийся журнал записи задержанных лиц и краткие пояс- нения к ним. Вы с женой были задержаны и содержались под арестом по причине утаивания от государства своих ценностей нажитые путём эксплуатации низших слоёв общества: то есть – простых рабочих и остальной беднейшей прослойки городских жителей. Судя из сохранившихся сведений, ценностей вы так и не сдали государству. Или всё-таки что-то сдали?..

– Ну, если бы сдали, там, скорее всего, отмечено было бы!..

– Видите ли, Пётр Леонтьевич, как бы вам это правильней ска- зать. В восемнадцатом году, на то время в губернском Чека не совсем всё было гладко. Многое совершалось вопреки револю-

ционной законности и постановлениям правительства. Впослед- ствии виновные понесли заслуженные наказания. Говорите

прямо, не боясь, если что-то сдавали, то, сколько и кому.

– Здесь какая-то путаница, гражданин начальник; ценностей у нас отродясь никогда не было, и никто нас не арестовывал, а мы с женой сами в тот день пришли в-Чека и то, что там у вас запи- сано, пускай остаётся на совести писавшего. Может быть, тот, кто писал, хотел перед начальством выслужиться. Мы пришли

по доброй воле и сказали, что мы очень лояльны к новой власти и желаем по справедливости всё наше имущество взять и поде- лить среди бедноты. Отказались от всего, что имели на тот день, а нам достался только тот дворик на Пушкинской улице. Всё, по справедливости. Оно-то и не мной было нажито – отцом ещё. Я, кстати, всегда, с неприязнью на это смотрел.

– Скажите, на какие средства вы сейчас живёте? Вы же нигде не служите и не работаете.

– Последние годы я человек одинокий. Аскетический образ жизни веду: ем один раз в день и каждый кусок хлеба и фунт сала, которого я, кстати, не ем, экономлю и зря на помойку не выбрасываю. Живу в своём дворе всего-то угол, занимая,

остальное всё квартирантам сдаю. Налоги фининспектору регу- лярно плачу. Квартиранты у меня больше все пролетарии: из

депо, ремесленники и прочий простой люд. Больше бедные, что с них взять?.. К примеру, вот живёт у меня семья Ивана Долго-

полова – второй год как за квартиру не платят. Ну, не платят, так что из того – не выбросишь же людей на улицу, когда у них двое малолетних детей. Глава семьи, Иван-то – в депо травму ноги

получил, на костылях пока ходит. Не платят, я и не требую. Гля- ди, разбогатеют, тогда и заплатят. Пусть живут себе с богом.

– Хорошо. Тогда вот ещё что. Исчезновение вашей жены так до конца мне и непонятно. К тому же она у вас титулованной дво- рянкой была, судя по всему не из бедных.

– Так после того как мы с ней тайно поженились её всего лиши- ли, и никакая она не дворянка стала. А о богатстве и речи не может идти: её, в чём была, в том и за двери выставили. Потом пропала бедняжка. Вышла поутру в город, чтобы из еды кое-что купить и сгинула, как в воду канула в тот день. В то время в го-

роде бои шли. Кругом не понять: кто за кого воюет. Искал, искал, но следов так и не нашёл.

– Распишитесь вот здесь, гражданин Дворыкин, на протоколах допроса и можете быть свободны. Если что прояснится по ва- шему делу, мы вас вызовем.

Покидая стены ОГПУ, переступив порог, Пётр Леонтьевич вздохнул на полную грудь с облегчением, троекратно перекре- стился, а отойдя на десяток шагов, оглянувшись на двери, кото- рых бы век не видать, сказал тихо самому себе: «Как часто в жизни ошибаешься! Шёл сюда, думал последний раз иду по родному городу, а вышло всё наоборот. Порядочный попался

следователь, но судя по всему, ещё тот святоша! Молод ты па- рень ещё и каши мало поел, чтобы меня да на мякине прове- сти!..».

Хоть и припугнул следователь тем, что он нигде не работает, но идти куда-то и устраиваться на работу Пётр Леонтьевич вовсе не собирался. Да собственно он и делать ничего не умел, кроме как квартирантами заниматься. Не идти же ему на папереть под

церковь и у колен шапку положить. Хотя мог бы с успехом воз- главить работу службы в то время, какой-нибудь «Проле- таржилфонд», но это было совсем не для него. Ходить и пре-

смыкаться в чиновниках и клерках, так лучше из себя доходягу строить. Всё бы ничего, если бы на НЭП не наступили. Прямо- таки, взяли и каблуком расчавучили как земляную жабу – на ча- сти разодрали! Ещё и в душу плюнули! Вскоре нэпманов не ста- ло – ГПУ озираться стало, – кого бы, коль так разогнались ещё

гребёнкой подгрести: кустари, швеи-модистки, а те, кто кварти- ры сдаёт?.. Снова за Петра Леонтьевича взялись! Пришлось идти устраиваться на работу и стать пролетарием. Долго думал ноча- ми – куда податься. В один из дней ноги сами к железной доро- ге понесли – к вокзалу, туда, где последние минуты жизни Ли-

зоньки иссякали. Устроился работать к почтовикам и первое время в качестве грузчика, что с непривычки к физическому тру- ду казалось сибирской каторгой. Вначале грузили посылки и тю-

ки всякие на тележку, а затем как бурлаки на Волге впрягались и

тащили к почтовому вагону. Спустя пару недель, в голове появи- лись мысли, – бросить всё к чёртовой матери, ибо всё это в

корне не для него. На его счастье тяжко захворал один из почто- вых служащих конторы, а заменить срочно требовалось. Кто-то из служащих, которые знали ранее Петра Леонтьевича в адми- нистрации и посоветовали: «Половиной города домами управ- лял, а с мешком и ящиком посылки справится тем более». Так и прижился в конторе, словно подгадал: как раз накануне начала массовых репрессий. Переживал, конечно, что снова вспомнят о нём. Но на дворе было совсем другое время: давно все позабы- ли кто, где и сколько спрятал добра. Другая совсем система за- работала и о таких лицах, как Пётр Леонтьевич забыли напрочь, правда в одном лишь случае, если никто не настучит, или кляузу порочащую облик советского человека не настрочит. Так что до- рогу кому попало, притом не глядя, и до этого десять раз не по- думав – лучше не переходить. Частенько, когда на душе особен- но кошки скребли, и душа начинала ныть: после работы домой направляясь, делал крюк в сторону юго-западной части привок- зальных запасных путей. Туда, где десять лет назад стояли теп- лушки, в которых и закончила свою жизнь его Лизонька. Сейчас

это место заросло бурьяном, рельсы поржавели, от большинства шпал осталась только труха. Пётр Леонтьевич подолгу стоял на

этом месте: смотрел периодами в сторону железнодорожного моста через Дон, пускал непрошеную слезу, а после уходил во- свояси, уже не оборачиваясь. В такие минуты посещения са-

крального места: ему каждый раз казалось, что он прикоснулся к невидимой сущности той, которую продолжал любить, как и де- сять лет назад. Однажды молодая семья съехала у него с квар- тиры, которая располагалась во флигеле, всего-то в одну не-

большую комнатку. На следующий день, придя на работу, отпе- чатав на печатной машинке объявления и по пути домой рас- клеил, где пришлось, а спустя день пришла молодая особа. Де- вушка была невысокого роста, на личико мила – девчушка со- всем. С круглыми формами тела и в первые минуты знакомства назвала себя Елизаветой: услышав такое больное сердцу имя, он

вздрогнул и пристально стал вглядываться в незнакомку. Немно- го смутившись и взяв себя в руки, вначале подумал о ней, – что выглядит, как ландыш с ухоженной клумбы. В ту же минуту, сам предложил поселиться ей в квартире и в половину стоимости.

Девушка вначале в недоумение пришла и заподозрила что-то

плохое, хотела было тут же отказаться, но Пётр Леонтьевич, видя такое, взял её ладонь в свои руки, провёл вглубь комнаты и уса- дил на стул. После чего, со слезами на глазах рассказал всё по

порядку о своей первой жене и причину, которая побудила его снизить цену за жильё. Терпеливо выслушав хозяина дома, Ели- завета успокоилась, сказав, что к вечеру перевезёт сюда свои вещи. После того, как она покинула комнату, Пётр Леонтьевич

стоял посреди комнаты словно соляной столб и всё думал и ду- мал. После долгого времени холостяцкой жизни неожиданно

принял решение, что эта девушка его дальнейшая судьба. Он даже вслух произнёс: «Елизавета Максимовна… – куда уж прият- ней может звучать!». Пока что на данный момент о ней он не

знал ничего, даже вначале нехорошо о ней подумал, вспомнив воровку Нину, но тут же, упрекнул и одёрнул себя: «Ты, Петя, как та пугливая ворона – каждого куста теперь боишься!..». По-

возрасту, Пётр Леонтьевич был старше своей новой квартирант- ки на целых двадцать два года. Своим обликом она мало чем

походила на прежнюю Лизоньку: светленькая, как и та – блон- диночка, с красивым круглым личиком, но в отличие от жены Лизоньки – эта Елизавета, в будущем предопределяла пышные формы женского тела, что явно не соответствовало сравнению.

Была она родом из далёкого хутора в верховьях Дона, из много- детной и бедной семьи. Работала швеёй, на одном из предприя- тий города и как сказала в одной из бесед, что скоро освоит

свою специальность до высокого уровня и станет рано или

поздно модисткой. Прошло чуть больше месяца, как вселилась Елизавета в комнатушку. В один, прекрасный день, который по- сле будет вспоминать Пётр Леонтьевич с благоволением, про- мучившись сомнениями и душевными страданиями, переступил порог своей квартирантки Елизаветы Максимовны. Немного

стесняясь словно школьник: снял шляпу и стоя у порога, мял её в руках. Чуть-чуть заикаясь, отчего речь получалась с длинными

паузами, боясь в глубине души отказа в его намерении, помня при этом большую разницу в возрасте, сказал неуверенным го- лосом:

– Я… как бы мимоходом, извините Елизавета Максимовна, за

беспокойство. Иду по двору, а дверь приоткрыта, думаю, может, случилось что. Но я, коль уж зашёл без приглашения, ещё раз

прошу меня простить, давно собирался вас посетить, возможно и против вашей воли, но дальше всё это терпеть я не могу. Не

знаю, как бы это вам сказать, чтобы не обидеть вас…

– Пётр Леонтьевич, – прервала затянувшуюся его речь Елизаве- та, – да не тяните вы, говорите прямо, если не угодила чем-то и решили с квартиры выселить так и говорите. Я не обижусь. Люди ведь разные все: кто-то, кому-то не нравится, так оно в жизни всегда. Да, по правде сказать – мне от вашего дома и ходить на работу далеко. Подыщу жильё где-то поближе…

– Боже упаси вас!.. Лизонька, девочка вы моя ненаглядная, да разве я посмел бы подобное вам что-то сказать?! Произнести такое непотребство – да лучше себя жизни лишить, хотя и грех большой! Мысли мои, совсем не те, о которых вы подумали.

Нравитесь вы мне до сумасшествия, места себе не нахожу! Ну, вот хоть убейте меня на месте, а нравитесь и всё тут! Я могу по- нять ваши сомнения: разность большая в возрасте, пожалуй,

больше чем на два десятка лет. Вы вон, какая молоденькая и выглядите юной, а я уже пень колодой стану через десяток лет. Пока, правда, подобной напасти не замечал за собой: это для вашего сведения. Что скажите, Елизавета Максимовна, на моё откровение?..

Елизавета подошла к окну, взявшись рукой за подбородок, не произнося ни слова, стала смотреть во двор, вероятней всего

она думала. Для неё всё, что она услышала, было так неожидан- но, как глыба снега, свалившаяся зимой на голову с крыши.

Мысли путались, не приходя в порядок: принять какое-то реше- ние, – вот так взять и определённо сказать что-нибудь она не

могла. Во-первых, до сегодняшнего дня Лиза смотрела на хозя- ина квартиры, как обычно смотрят на начальство, которое опе- кает тебя на работе. Как о мужчине?.. – Господи, да подобное и в мысли не могло ей прийти! Лиза была в крайней – сказать в рас- терянности – значит, вообще ничего не сказать! Наконец она по- вернулась всем корпусом в сторону порога, где продолжал сто- ять в ожидании своего приговора Пётр Леонтьевич, взглянув на него, по всей вероятности, впервые как на мужчину, претендо- вавшего на её сердце и плоть, сказала совсем не о том, о чём

она думала:

– Извините, Пётр Леонтьевич, я вам даже присесть не предло- жила. Проходите, берите стул, садитесь и успокойтесь, а я сей-

час чай заварю, иначе я совсем в растерянности, даже не знаю, о чём и сказать. То о чём вы сказали, в голове у меня не уклады- вается. Это как-то спонтанно, словно с меня шляпу с головы ве- тер сорвал и унёс. От ваших слов у меня даже всё тело дрожать

стало. Сидите пока, а я с примусом повожусь, гляди и в себя

приду. Простите, но я не могу вот так сразу… Бог мой! Я и сама не знаю, о чём я сейчас говорю!..

Елизавета, выйдя в коридорчик, который служил миниатюрной кухонькой, стала разжигать примус, а после затарахтела посу- дой. Дверь из комнаты в коридор оставалась открытой. Пётр

Леонтьевич, всё это время, уставив свой взгляд в коридор, не

пропускал ни единого звука мимо ушей, и даже частое дыхание квартирантки воспринимал, как нечто непосредственно относя- щееся к его дальнейшей судьбе. Прошло немного времени, и

Лиза внесла в комнату две чашки дымящегося паром чая, поста- вив на стол, сказала:

– Как хотите, Пётр Леонтьевич, хоть казните меня, но я сейчас вам ничего сказать не могу. Давайте договоримся так… – дайте мне хотя бы три дня на размышления. Если я через три дня с вашей квартиры не съеду, значит, можете считать, что я соглас- на. Устраивает вас так, Пётр Леонтьевич?

– Лизонька, я готов ждать хоть три года! Как скажешь, ангел вы мой, так пусть и будет. Я на всё ради вас согласен, даже больше

того, скажу вам, что никогда, никогда вы не пожалеете, дав со- гласие. Я Богу на вас буду молиться, никогда и ни в чём не по- смею вас упрекнуть. И это не пустые слова и обещанья, хотите вон перед иконами клятву сейчас дам?!

– Да Бог с вами, Пётр Леонтьевич, зачем мне ваши клятвы, я же ещё ничего не решила, а вы о каких-то клятвах речь ведёте. Вы только не подумайте, что я набиваю себе цену – это было бы ко мне совсем несправедливо. Если честно сказать, то я себя не

очень-то высоко и ценю. Кто я такая, чтобы нос задирать – обычная хуторская баба, каким на базаре, как говорят, – грош

цена. Не торопите события. Ко всему этому – честно признаюсь – у меня есть ухажёр, хотя правильней сказать – был. Да и не со- всем он ухажёр, а почти год мы с ним жили уже вместе, только и того, что я женой его не торопилась стать. Это я сказала к тому,

чтобы вы знали и не очень-то меня в праведницы причисляли – есть и у меня грешок, как и у многих, мне-то уже не шестна-

дцать, хотя, как вы сказали, юной выгляжу, но давно бы пора и семьёй обзавестись. На данный момент мы с ним расстались,

потому-то я и поселилась у вас на квартире. Мы с ним работаем на одном предприятии. После того как я ушла от него он мне житья не даёт, пройти по фабрике одной невозможно: только

направилась куда-то вот и он как из-под земли чёрт выскочил! Клянётся, божится, что пить и ревновать к кому попало бросит, но я ему не верю. Стоит мне вернуться назад и всё пойдёт по

проторенному руслу. Бить не бил, но каждый раз, когда пьяная ревность у него взыграет, хватает меня и трясёт как грушу, того и гляди мозги из головы все вытрясет. Глаза при этом красные и

злые: становится прямо, как ненормальный! Так и думаю, сей- час схватит за горло не поморщившись, удавит, потому-то и ушла от него – терпеть дальше сил больше не было.

– Лизонька, я вас вполне понимаю, сочувствую и каждому ва- шему слову верю, но поверьте и вы мне. За мою уже не корот- кую жизнь, мне так невезло с самой молодости на жён!.. а какие ведь славные и божественные девушки обе были и погибли бес- следно, растаяв как дымка в небе, одна память о них и жива. Вы

не торопитесь, Елизавета Максимовна, три дня не обязательный срок, я готов ждать сколько пожелаете.

Умолкнув, оба чувствовали себя как не в своей тарелке: это бы- ло похоже на то, когда сошлись два человека, собираясь о чём- то договориться, но к единому мнению так и не придя, не знают, что им делать дальше. Чай в чашках так и остыл, к нему даже не притронулись. На заднем дворе, где сарай с углём и дровами

злилась собака, тявкая, не переставая; мимо окна в эту минуту во дворе промелькнула тень: кто-то из квартирантов домой воз- вратился; на стене рядом с зеркалом громким цоканьем часы- ходики свой такт отбивали, а в потолке мышка скребла. Тихое дыхание двух одиночеств – каким-то отчуждением и тоской

наполняло всё пространство в комнате. Поменяв положение те- ла на стуле, Елизавета, будто очнувшись от сна, глубоко вздох- нула и тихо так, душевно сказала:

– Знаете, Пётр Леонтьевич, мне в последнее время снится один и тот же сон: будто я ещё там – дома, в том своём детстве – бегу по пшеничному полю. Бегу и бегу, а до края добежать не могу.