Ропот

–«Это не имеет отношения к нашей текущей беседе»– снисходительно-устало улыбнулся Фигура -«Так получилось. Тем не менее, ты опять призываешь меня и просишь о новой услуге»-

–«О первой я не просил, ты сам, блядь, пришёл, слышишь, Фигура!»– Хренус, несмотря на свой боевой запал, испытал внутренний спазм при произнесении имени Лиса.

–«Как я уже говорил, это неважно. Кредит добрых услуг исчерпан»– в голосе Фигуры под пошлой сладостью зазвенела искаженная жесть -«Ты понимаешь, что в этот раз мне придётся попросить что-нибудь взамен от тебя. Бесплатно тебе это не пройдёт»-

–«Слышь, деловой, я и за первый раз общения с тобой до сих пор огребаю! Давай, блядь, говори, что знаешь, а не то, пизда тебе!»– на примере Хренуса можно было явно наблюдать, насколько легко страх преобразуется в ярость. Теперь он снова едва ли не бросался на Лиса.

–«Угрозы тебе не помогут, Серый Пёс»– зашипел Фигура -«Я сказал, если хочешь моих услуг, то надо платить. И в какой-то момент я вспомню о твоём долге»-

–«Да мне похуй! Давай, блядь делай свою хуйню!»– распалённо загавкал Хренус.

–«Смотри, я тебя предупредил, никаких самоотводов»-

–«В очко себе засунь свой самоотвод»-

Фигура, до этого смотревший прямо на Хренуса, отвернулся в сторону, демонстрируя свой профиль. Спустя несколько секунд он сузил глаза и перевёл взгляд снова на Хренуса, отстранённо проговорив:

–«Неслышно кричит камень»-

–«Это к чему ещё?!»-

–«Просто было интересно, как ты отреагируешь»– Хренусу не повезло в этот момент взглянуть прямо в глаза улыбающемуся Фигуре. В левом глазу Лиса было два зрачка. Один по центру глаза, а другой у левого края. Второй описал полукруг вокруг первого.

Хренуса передёрнуло судорогой.

Лис оглушительно залился жутким визгливо-булькающим смехом. Деревья вокруг потемнели, как будто бы даже для них и громкость, и тон звука были болезненно-неприятными.

–«Ну так что, ты согласен?»-

Этот смех снёс всю боевитость Серого Пса. Хренус осознал, что оказался перед обоюдоострым клинком выбора – одно лезвие было гладким, прохладным страхом сделки, химерического пакта. Другое же – зазубренное, покрытое запёкшейся кровью, – выражение звериного ужаса перед силами сверхъестественного порядка.

Фигура мог быть связан с этими силами сам.

(Газовый шёпот по выветренным скалам… фигура в белых одеждах на багровых дюнах…)

Но вместе с тем ему нужен был ответ.

(Она приближается исчезновениями… исчезает и появляется всё ближе… ближе сквозь густой воздух)

А это был единственный известный ему способ узнать.

–«Я согласен»– практически проскулил Серый Пёс. Ему показалось, что в этот момент откуда-то, издалека, приглушенно раздались несколько ударов колокола. Ощущение повторяющейся ситуации конденсированной вуалью упало на Хренуса.

–«Замечательно»– игриво-удовлетворенное будуарное хихиканье -«Так ты хочешь знать»– Фигура высунул язык, неестественно-красный, тонкий, как провод, и облизнул губы.

–«Ммм»– Хренус замялся -«Блядь… нуууу»-

–«Не бойся, расскажи мне всё. Мы же с тобой уже хорошо знакомы»– Фигура в преувеличенно-театральном жесте интереса лёг, положил голову на передние лапы и замер, смотря широко раскрытыми глазами на Серого Пса. В них снова было нормальное количество зрачков.

Хренус сглотнул слюну и угловато, как можно более осторожно, будто не трогая замысел фразы, произнес:

–«Кто такой Газовый Пёс?»-

Проговорив эти слова, Хренус ощутил великую облачную руку, сжимающую его в кулаке. Он словно заглянул в невидимую комнату Холодного Дома.

–«Так, это всё?»-

–«Нет…Что такое Холодный Дом?»-

–«Солнцецвет. Своего рода цветок моряков и разбойников»– слегка прожевывая слова произнёс Лис.

–«Фигура, вот мозги своей хуйней не еби. По делу говори, давай»– прагматическое раздражение Хренуса.

Слова Фигуры звучали так, будто он, сам того не заметив, озвучил то, что говорил про себя:

–«Ты знаешь, для того чтобы получить ответ на эти вопросы, нам понадобится провести определённые процедуры»-

–«Какие ещё процедуры? Опять хуйня твоя, пиздаболия!»– Хренус раздражался всё больше.

–«Ну, ты же хочешь знать правду, значит тебе придётся мне довериться. Тем более мы же уже заключили сделку, а её отмена…»-

–«Давай, блядь, свою процедуру уже, еблан»-

–«Мне надо сходить за материалами, подожди меня здесь. Я скоро приду»– сказал Фигура и двинулся прочь.

Хренус провожал недовольным взглядом удаляющегося Лиса.

«Хм, а со спины он похож на кованую ажурную решетку» – это сравнение, абсолютно спонтанно возникшее в голове Серого Пса, сильно взбудоражило его. Впрочем, в нынешнем состоянии ему было достаточно лишь мельчайшей мысленной искры, чтобы вылететь в новые высоты догадок и низины рефлексии.

«А, может, я действительно – поэт? Ведь неспроста это заметил Фигура. Я действительно могу вычурно что-то сказать иногда или подумать… и ведь ремесло, дело поэта – это не только сочинять оды или восторженные отзывы, но и страдать, переваривать в себе опыт. Поэтому иногда требуется возвысить то, что его самого отвращает, вгоняет в ужас, приносит невыразимые страдания. А страдания мои, их тяжесть, мне самому хорошо известны. Наверное, в этом и есть едчайший секрет поэзии, сказительства – в острокромочной, алмазной ясности и честности, даже в тех случаях, когда тебе становится ещё хуже от сочинённых тобой же песен»

Хренус нервно забегал взад и вперед – мысли в его голове неслись по шоссе, проложенному на солевых пустошах, он едва успевал протоколировать их своим осознанием. Он был крайне удивлён насколько (пусть даже в своих мыслях) слаженно, без привычной хезитации и петляния в монологических тупиках, используя разнообразнейшую лексику, так удачно подходящую к текущему контексту, он может излагать свои мысли и воззрения.

Все эти обстоятельства ещё больше сконфузили пса. Он полностью ушёл, оставив за плечом весь хаос и беспорядок, весь страх и ненависть, и думал, думал, думал над поэзией. Теперь он перешёл к своему любованию звуками, представив его в качестве процесса наполнения поэтическим опытом, некой медитации. Он вспоминал, как тогда, во время Прослушивания, в его голове порой рождались парадоксальные, причудливые образы и сравнения, какое воодушевляющее, одухотворённое единство с окружающей средой он испытывал.

–«Да, я – поэт»– скомкано гавкнул Хренус в никуда и тут же осёкся, ужаснувшись тому, как скоро мысли переполнили его. Неожиданность такого открытия затмила всё остальное – ведь он только сейчас понял, что эти ощущения неизменно сопутствовали ему всю его жизнь, опоясывая, точно туман, а он, не уделяя никакого внимания блеску их потусторонних драгоценностей, отвлекался на абсолютно несущественные вещи. Он понял, что тот светящий нерв, который, казалось, был вырван давным-давно, просто на время перестал гореть. Сейчас же его сияние ощущалось псом физически.

–«Так, а ведь если я поэт, то надо что-то сочинить с этим осознанием, я ведь теперь точно знаю свою силу, свой потенциал, надо пустить его в дело»-

Хренус теперь погрузился на долгие часы в размышления, долгие попытки обуздать весь бесконечный кипяток жизни, бушевавший внутри, запустить с его помощью турбины, колёса, валы, генераторы, котлы, шестерни и разводные мосты – все подчинённые одному замыслу – созданию первых своих стихов.

И вот, что у него получилось:

«Запущен ретиво

 Шкив

 Мичигана

Написаны вещи

 Толще Карманов

Мойте неточностью, россыпью гибели

Мили,

 знайте свой старт!

Фиксируйте                  мою                        решительность

Речи

 холодного

 расчёта

Нарезка воспоминаний

В промежутках – желание

Выдержу:

Опасение

Размышление

Допрос академией чести

Выцежу

 мысль

 трубнопрокатную:

Использовать по назначению

 мостовые

 будней

 и слёз»

Когда все фрагменты новообнаруженных слов сложились сначала в словосочетания, а затем в причудливом ритме отрывистых пистолетных выстрелов изогнулись в ступенчатый звездчатый стих, тем самым завершив процесс создания, Серый Пёс замер. Это было первым откровением. Ему казалось, что он не знал таких слов, выражений, ритмов, которые появились в стихе.

Может быть, он стал медиумом языка будущего?

Может, он теперь в некотором роде пророк?

Может, его сочинения сотрясут весь собачий мир, поражая приобщившихся к таинству откровенностью, свежестью, резкостью и ситуативной наивностью?

Теперь все его наблюдения за пейзажами, все реверберации прошлого, все Прослушивания имели смысл, представая частными проявлениями большого метафизического целого.

Глаза Серого Пса с лихвой восполнили неподвижность остального тела: кочка, красные бусинки брусники, кочка, коряга, ржавая колючая проволока, торчащая из земли, кочка, коряга, поваленный ствол сосны, пенёк, кочка, брусника, мох, кора, небо, я, ты, они, задвигались огни, брусника, кочка, пенёк, пенёк, кочка, брусника, поваленный ствол, проволока, я, ты, брусника, фигура, пенек, брусника, кочка, небо, кора, мох, фигура, брусника, брочка, кенёк, пусника, стволенный пол, мебо, ох, енк, мнк, крга, про-лка.

Фигура – Хренус настолько ошалел от личностного откровения, что не сразу выделил из окружающего пейзажа силуэт Лиса. Но когда это произошло, то вся экзальтация улетучилась вместе с порывом возникшего на фракцию секунды ветра, который уже никогда не вернулся. Хренус растерянно огляделся, как бы ища то ощущение, но единственное, что он нашёл – это нарыв тревоги и давящую тишину как будто бы мёртвого леса.

Теперь он понимал, что ждал Лиса часами.

Вокруг стягивались банальнейшие сумерки.

Смена вычурных одеяний поэтического откровения на рубище отвращения и ужаса вызвала временную контузию, и пёс не сразу смог отметить небывалое обстоятельство – Чернобурый Лис вернулся не один.

Спутник Фигуры представлял интерес не только фактом сопровождения столь одиозной личности, но и своей внешностью. Это был кот (sic!), выглядевший так, словно при возникновении замысла его сущности у природы было намерение изготовить аристократа – ажурно-утончённого, маникюрно-изящного, – но материалы, выделенные в рамках этого задания, были скудны и некачественны. Поэтому результат получился глумливой пародией, рельефной карикатурой (На гармонию введена талонная мера регулирования).

Приплюснутый, сморщенный нос тупорылой морды, кривое, как будто бы изломанное тело, всё в клоках белой паутинной шерсти, между ней проглядывала морщинистая серая кожа; раскидистые уши, всё в синеватых прожилках, больше подходившие нетопырю (Он пережидал в пещерных системах светлые времена года), чем представителю кошачьих, и погасшие, круглые жабьи глаза с фортификационными сизыми мешками под ними. Их радужка имела синий оттенок, но это была не эмпирейская мечтательная синева, а чернильность казённых бумаг, неприятная голубизна облупившихся стен хозяйственных помещений и посредственных текстовых чувств, расплывшихся от низкого качества писчих материалов.

Разглядывая приближающуюся пару, Хренус также отметил, что шли они особым образом – Лис прижимался носом к шее кота, несколько бодая того вперёд, а кот еле-еле ковылял, постоянно закатывая глаза, приоткрывая рот и запинаясь. Создавалось впечатление, что тот испытывал сильную жажду, как во время изнурительного перехода по пустыне.

Когда они подошли совсем близко, Хренус понял причину столь странного их движения – Фигура, прокусив шею кота и тем самым слившись с ним в противоестественном, миазматическом поцелуе, вёл его словно на привязи. Лис, обнаружив на себе наполненный отвращением взгляд Хренуса, игриво подмигнул тому.

Как будто бы опять два зрачка на секунду появились в глазу Фигуры.

–«Блядь!»-

Хренуса захватил ужас от того, на какую стезю он вступил, заключив пакт с Чернобурым Лисом.

Кот и Фигура остановились в паре метров от пса.

Лис издал причмокивающий звук.

Клык с хлюпаньем вышел из канала на шее кота.

–«Не обращай внимания, Хренус, всего лишь жертвенный материал»– непристойно прожурчал Фигура и с деланным, искусственно очернённым удовольствием облизал свои зубы.

Из раны на шее протягивалась тонкая красная нить, так хорошо видимая на кошачьей шкуре оттенка палаточного брезента.

Кот продолжал стоять, закатив глаза и слегка покачиваясь.

Хренус же стал туманно-отстранён. То ли его разум уже устал от эшелонов сверхъестественных явлений и событий, достигнув перегрузки опытами, которая и вызвала отнятие эмоций, то ли просто странным образом привык к новому контексту своей жизни, бесконечно выстраивающему для него пугающие и таинственные колоннады опытов.

Счётная машина разума, глухая к воплям, всплескам, волнам, взрывам иррационального, скрупулёзно извлекала информацию из массивов пережитого – продолжалась инерция инстинкта. Теперь Хренус был полностью уверен в том, что Фигуре нравится внушать окружающим отвращение, ужас, неприязнь, злобу, и он сознательно совершает поступки, являвшиеся катализаторами появления подобных чувств.

Во и сейчас, как бы подтверждая выводы Хренуса, Фигура пропарывал пса своим характерным злокачественным взглядом.

–«Мммм… так… что теперь?»– Хренус пытался выглядеть максимально безразличным. Как будто всё происходящее было чем-то самим собой разумеющимся.

–«Теперь мы будем узнавать интересующую тебя информацию»-

Лис причудливо закивал головой, прищуривая то один, то другой глаз. Морда его в этот момент не имела определённого выражения.

–«Ну, давай, бомби»– сказал Хренус глухим голосом вбок.

–«Извини»– Фигура улыбнулся -«Задумался немного. Пойдём за мной»-

Лис протрусил к коту, обернулся к Хренусу и игриво подмигнул, а затем погрузил клык обратно в успевшую уже немного затянуться ранку. Эффект от этого зрелища сумел обойти кордоны безразличия, и пса снова передёрнуло. Он чувствовал, что добровольно согласился на созерцание извращенного и садистского симбиоза, вызывавшего в нём лишь отторжение.

–«Мфошли»– Фигура и кот непристойным тандемом начали своё движение.

Хренус, понуро опустив голову, двинулся за ними, ориентируясь искоса, боковым зрением. Он приготовился к длительному переходу, но в действительности требовалось пройти лишь несколько десятков метров.

Но и эта, сравнительно небольшая дистанция, далась Хренусу нелегко. Его сознание, перекувырнувшись через себя, снова обратило свет внимания внутрь:

«Кажется, я насмерть запутался… началось что-то совсем неподконтрольное, этот липкий, извращённый ужас, который уходит всё дальше и дальше в бесконечность переливов песка; чтобы я ни сделал, всё только усугубляется, погружается в клубящуюся мглу… Как говорила Лола: «Хренус, ты сумасшедший» или: «Мне кажется, ты мог бы сказать это красиво» … Мог бы! Но у меня уже не было на это сил… Скольким ещё псам, которые жили, как живётся, приходилось проходить сквозь это? Сколько псов обходили гибельные тенденции не то, что на поворотах, а на прямых линиях? Да вообще, блядь, без линий, вообще без нихуя обходили?!

И это жизнь!?

Так-так-так, подождите, сейчас я соберусь с мыслями, немного успокоюсь.

Вот.

Всё-таки я не понимаю мир, то, как он функционирует, и то, как в нём существовать соответственно. Для меня всегда будет удивительно, как мои ожидания от действий, представления о предметах не будут соответствовать реальному исходу событий или сути вещей. Да, навсегда для меня это останется кромешным светом, ослепительной тьмой – оксюморонами, бесконечной несуразицей, ударные волны которой я буду испытывать всегда один. У меня складывается впечатление, будто все вокруг знают некий тайный принцип работы мира и живут согласно ему, а я один, кто не посвящен в этот механизм – секрет Полишинеля наоборот. Я чувствую себя единственным отверженным в тюрьме жизни, куда меня сунули, заточили столь незнакомые порядки, и, может, следовало бы спросить у Фигуры не про Холодный Дом и прочее, а про эту тайну, ведь она куда больше – этот чудовищный спрут, небесный левиафан, прозрачный и всепроникающий, мириады глаз чьего – звёзды. Это чудовище нельзя ощутить какими-либо рецепторами, но последствия его движений ощущаются, проявляются со временем в патологиях – мироздание подобно радиации, а я и другие такие же (если таковые имеются) оставлены без защитных костюмов беспечности, вне свинцовых экранов умения жить.

О, серые катера сомнений! Почему они разоряют гавань моей печали, где мне было так холодно – комфорт в своей ожесточённости. Ведь каждый раз, когда я поддавался уловкам этих судов, когда их яркие флажки уверяли меня в том, что можно понять, или, вернее, что я понял, как надо жить, я, действуя согласно новоприобретённому знанию, терпел крах или, в лучшем случае, оставался ни с чем. Таков мерзейший императив моего существования – распишетесь в получении жизни, платить по счёту-фактуре не разумом, не опытом, но искренними, щенячьи-наивными чувствами.

По протоколу:

ВАМ НИКОГДА НЕ ДАДУТ РАССЛАБИТЬСЯ, РАЗМЯГЧИТЬСЯ, СНЯТЬ НАПРЯЖЕНИЕ

ЖИВИТЕ НЕВРОЗОМ

ЖИВИТЕ ЦИРРОЗОМ ОСОЗНАНИЯ СОБСТВЕННОЙ ЧУЖЕРОДНОСТИ

ЖИВИТЕ ОТТОРЖЕНИЕМ СЕБЯ

ЖИВИТЕ БОЕВЫМ СТИМУЛОМ

ЖИВИТЕ, КАК НИКТО НЕ ЖИВЁТ КРОМЕ ВАС

ЖИВИТЕ НЕНАВИСТЬЮ

ЖИВИТЕ В РЕКАХ КРОВИ, ГДЕ ПО БЕРЕГАМ РАЗБРОСАНЫ СЛЁЗЫ

ЖИВИТЕ В ЛЕСАХ ЛЕЗВИЙ – ТУСКЛЫХ И ГРЯЗНЫХ

ЖИВИТЕ БЕЗ БЛИКОВ

ЖИВИТЕ ОСКОЛКАМИ

ЖИВИТЕ ПРИЗРАЧНЫМИ СИЯНИЯМИ

ЖИВИТЕ ПЕСНЯМИ НЕ ПРО ВАС

ЖИВИТЕ НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАЩИМИ ФРАЗАМИ

ЖИВИТЕ БЕЗ СМЫСЛА

ЖИВИТЕ БЕЗ ЖИЗНИ.

Теперь Хренус, казалось, вынырнул сам из себя и впервые увидел чистыми глазами, то место, куда его вёл Фигура.

В пространстве между несколькими обособленно стоящими деревьями находился круг, созданный рядом бледных поганок. Грибы своим фосфоресцирующим мертвенно-белым цветом, особенно заметным в сумерках, как будто бы пассивно угрожали всему живому вокруг. Хренус подумал, вернее, понял, что двери, сделанные из тайн, могут быть открыты здесь.

Сквозь тишину проступил, как кровавое пятно на простыне, странный звук – он состоял как бы из хаотично слепленных, вывернутых наизнанку шумов, которые, бурча, ворочались в неведомом мешке, перекатываясь с одного на другой. Это был звук вверх ногами, отзеркаленный в грязном осколке экстравагантного цвета, бесконечно понижающийся, подобно тону Шепарда.

Фигура уверенно провёл кота внутрь круга грибов. Во всем его движении чувствовалось размеренное спокойствие рабочего, выполняющего рутинную операцию.

Пёс медленно пошёл к Фигуре, шаг за шагом преодолевая сопротивление густого месива звуков, повисшего в воздухе. С каждым пройденным метром он чувствовал, как внутри весь наполняется быстрозастывающим бетоном. Прямо перед вступлением в круг Хренус остановился. Им овладевали ожидания от посылки, полной бритв.

Хренус застыл, оплетаемый жутким свернутым полотном потусторонней музыки, и думал о том, не сделал ли он сам себе хуже, пытаясь выяснить правду, заглянув под кожух машины мироздания. Он явственно представлял себя стоящим пред мутным провалом подземного водоёма, где в глубине двигались едва различимые силуэты неведомых хищников.

«Если рука разрезана, то кровь не затечёт обратно»– эта мысль обняла Хренуса жёванным ощущением, словно его обернули ватой, глубина слоёв которой таила острейшие иглы. Он сделал настолько глубокий выдох, что всё его сознание вместе с телом на секунду превратились в

–ДЕЙСТВИЕ-

С закрытыми глазами Серый Пёс ринулся вперёд и одним прыжком заскочил внутрь круга, упав на мягкую прогнившую траву. Его нос тотчас же уловил тлетворный запах, исходивший от грибов.

На морде Фигуры было выгравировано нетерпение.

–«Ну, что, Хренус, начнём?»– по интонации Лиса было не совсем понятно, являлось ли это вопросом или утверждением. Его очертания становились всё более неясными в набиравшей контрастность тьме; исчезая, он оставлял от себя один голос.

Хренус продолжал лежать, уткнув морду в травы; стараясь не дышать носом, он шумно глотал токсичный воздух ртом, что вкупе с его волнением дало особое придыхание вырвавшейся фразе:

-«Да, пожалуй…»-

Холодный пляж, по полосе песка приближается старик, под соломенной шляпой видны улыбающиеся глаза, он оставался один, когда вращался шторм, он нырял в воды непокорённых рек, он находился на визгливых звуках инструментов, срывающихся речитативах, колесящих барабанных ритмах, где ходили короли, где гиппокампы агонии вызывали наблюдателей, где под зонтичными растениями мы могли встретиться, где лебеди, спящие на озерах разума, пели прозрачные песни, где лодки из цветов скользили по улицам, существовавшим только на планах циклонов мглистых облаков.

Фигура удовлетворённо кивнул и двинулся к коту, который так и стоял, оставленный собственной душой и разумом, покачиваясь на тонких лапах (Опустевшие фабричные залы, полные машин, застывших в вечном бездушном ожидании). Подойдя, Лис осмотрел кота, примеряясь к чему-то, прищуривая глаза: в них читалась напряжённость скрупулёзного анализа профессионала. Затем он придвинул свою морду совсем близко к шее кота и резко вцепился в неё.

Раздался хруст и сдавленный стон.

Фигура тотчас же разжал челюсти и отскочил назад.

Хренус с ужасом поднял голову и оцепенел, увидев, что тело кота, некоторое время постояв неподвижно, начало мелко подрагивать, как будто бы от тика. Эти подёргивания постепенно усиливались, перерастая в судороги, как нарастает интенсивность толчков землетрясения. Сообразно усилению судорог усиливалось и кровотечение из раны на шее (Кровяной насос синхронизировал свои обороты со спазматической машиной).

Тряска становилась всё сильнее, движения становились всё более развязными, как если в сочленениях конечностей ослабляли бы болты. При этом кот не отрывал неловко расставленные лапы от земли, словно они были прибиты к ней, а всё тело рвалось на свободу. В определённый момент голова кота начала крениться вниз, перевешивая остальное тело. В его отупевших глазах Хренус прочёл глупый и очевидный вопрос миру, который кот силился задать. Пасть его приоткрылась, сквозь сломанные клыки вытекала тягучая слюна с кровяными прожилками.

–«Буееееееееееееррррррррроооооооооооооссссссссссссссссссссссссссссь»– гнусавый звук внутренней турбины, работающей на аварийных мощностях, который перешёл в свистящий стон.

Голова упёрлась в траву, а всё остальное тело, удерживаемое ею как якорем, загуляло вокруг. Оно неистово пыталось освободиться, как дикий зверь, посаженный на привязь, кричало слепой яростью плоти, выворачиваясь от отчаяния. Теперь диагонали выгибаемых конечностей спрашивали углы судорог; зигзагообразный, обращённый к небу и земле гротескный танец под центрифугами и альковами. Лихорадка смерти под пристальным наблюдением Лиса-специалиста.

Серый Пёс был индифферентным базовым зрителем кинотеатра, чьё присутствие понятно лишь по едва-едва очерченному светом проектора силуэту – на экране фильм, завершающийся сгоранием плёнки. Стопроцентная отдача от ощущений на бульваре чудовищных откровений. Афиши, разумеется, показывают наиболее красочные моменты, завлекают возможностью получить ответы на все вопросы. Тут вам и балаганно-окрашенная страсть, и кроваво-дымные убийства, и точёные типажи – всё для того, чтобы появилось желание приобрести обуглившийся, состоящий из мазутно-чёрной жидкости билет в один конец. Тот, кто подписался, уже так просто не встанет с откидного кресла, не выйдет из зала в середине фильма. Его вынесут много позже окончания и положат новообращённого паралитика правды в переулок, где лежал труп зарезанной любви до тех пор, пока смрад окончательно не достал окружающих, и тело не было утилизировано.

Фигура внимательно следил за происходящим, кивая, и изредка слегка шевелил губами, как будто проговаривая про себя некие догадки. На его морде не было стандартного ехидства, она приобрела серьёзно-сосредоточенный характер, став маской. Маской, которая имела столько сходства с маской из видений, что Хренус не знал, что его ужасало больше – агония кота или этот факт. Чернобурый Лис абсолютно безэмоционально наблюдал за жуткой пляской смерти, которая приобрела уже совсем хаотический характер – тело наматывало на себя грязно-жёлтую траву, яростно перепахивало землю, окропляя всё пространство внутри круга своей кровью. Её брызги попали на морду Серого Пса, и он инстинктивно зажмурился. В этот краткий момент мрака он услышал, что Фигура начал говорить. Слова звучали туманно, едва намечаясь в затхлом воздухе.

–«Я думаю…»– Фигура замолчал, едва начав говорить, и Хренус подумал: «Что видел Лис? Что проступало невидимыми чернилами за строками его паузы? Пёс увидел игральную карту, половины которой разговаривали между собой, он увидел недостижимого призрака, вызванного к жизни в кафельном зале, он увидел звонкий смех почти прозрачных глаз, он увидел парк холодного комфорта, он увидел истощение рифмы, дистрофию строки, он увидел своё озадаченное отражение…»-