Глубина

Тот роковой рейд в старые тоннели должен был стать рядовым. Очередной вылазкой в тёмные места, где время остановилось и дыхание смерти стало частью воздуха. Но Хмарь всегда вносит свои коррективы.

Он вернулся один.

Штыря нашли позже – живого, но уже не того. Не ментальная хворь скрутила его, а нечто более беспощадное, физическое: стремительная гангрена, превращающая плоть в почерневшую безжизненную массу. И тихий, настойчивый бред, что становился единственной нитью, связывающей его с этим миром.

Штырь… Он был больше чем напарником. В Хмари такие связи крепче родственных. Он был щитом.

Было время, когда мошенники обыграли Молотка в карты. Разводка была чистой, без шансов на отступление. Потребовали расплаты кровью – старый закон. Именно Штырь тогда встал между ним и занесённой бритвой. Медленно, глядя в глаза каждому из картёжников, он бросил на стол свой последний клад – сияющего "Огненного жука".

"Задолжал – отдавай, – прорычал он, и в его голосе была сталь. – Но тронешь его – умрёшь".

Они отступили. Здесь знали – слова Штыря не расходятся с делом.

А потом… потом была та пьяная ночь. Они тогда еле стояли на ногах, смеялись над чем-то бессмысленным, и вдруг решили – а не сходить ли за чудесами к старому заводу? Безумие, чистейшей воды безумие, но в Хмари и такое бывает.

И наткнулись на медведя-шатуна. Мутанта трёхметрового роста, чьё дыхание пахло смертью и ржавчиной. Штырь, спотыкаясь и ругаясь матом, с пьяной решимостью оттащил его в укрытие – разбитый автобус, что стоял неподалёку. А сам пошёл отвлекать тварь, отбиваясь прикладом автомата, крича что-то невнятное и смешное.

Вернулись на базу на рассвете. Окровавленные, всё ещё пьяные, с двумя светящимися чудесами в потрёпанных рюкзаках. И смеялись так, что, казалось, было слышно через всю стоянку.

Теперь это воспоминание жгло изнутри.

Три дня. Три долгих дня он пытался бороться с неизбежным. Искал лекарства, которых не было. Отпаивал друга водой, что не могла остановить распад. Пытался обмануть смерть, зная, что это невозможно.

На третий день Штырь ненадолго пришёл в себя. Его пальцы, холодные как сталь, впились в руку Молотка. Голос, тихий, но чёткий, прошил гнетущую тишину:

– Не могу. Больше не могу…

Пауза тянулась мучительно долго. Воздух казался густым и неподвижным.

– Кончай.

Еще пауза. Взгляд, полный боли и понимания.

– Сделай это.

И последнее, выдохнутое уже почти без звука:

– Кончай…

Он просил. Умолял. И тогда Молоток нашёл в себе силы выполнить просьбу. Он нанёс один рассчитанный удар точно в висок. Чтобы друг не мучился.

С тех пор за ним тянулся незримый шлейф – из непонимания, страха, молчаливого осуждения. Он стал призраком на краю сообщества ходоков. Все знали. Все понимали. Но никто не трогал. Он был тих, надежен в своей пустоте, и в этом была его защита.

И вот в этот вечер, когда туман окончательно скрыл мир, он уснул. И сон пришёл к нему не как отдых, а как послание.

Она пришла не из воздуха, а из самой глубины сна. Старуха. Не древняя, не скрюченная годами – старая, как сама земля под ногами. Лицо её было испещрено морщинами-трещинами, словно высохшая глина давно забытой реки. Её тёмные, выцветшие одежды сливались с тенями, а в руке она сжимала узловатый посох из тёмного, отполированного временем дерево.

Во сне Молоток не испугался. Страх давно стал чем-то привычным, обыденным. Он просто смотрел. Его глаза, обычно пустые, встретились с её взглядом. И он узнал. Узнал в ней то, что видят лишь на самом краю гибели. Сущность самой Хмари.

– Холодно нынче, – сказала старуха. Голос у неё был скрипучий, как скрип ржавых петель, но беззвучный, будто слова возникали прямо в сознании, минуя уши. – Стены истончаются. Сквозь них сочится тишина.

– Что тебе надо? – хрипло спросил Молоток. Даже во сне его голос звучал устало.

Старуха приблизилась. Не ступая, а словно скользя по ржавой земле, не оставляя следов. Она села на ящик напротив него, сложив руки на посохе. Её глаза были того же серо-стального цвета, что и туман вокруг.

– Тяжёлый выбор оставляет на душе шрам, – произнесла она, глядя сквозь него, в какую-то бесконечную даль. – Но шрам – это память. А память – это жизнь. Есть те, кто хочет стереть все шрамы. Сделать всё гладким. Ровным. Безмолвным.

Она медленно повернула голову, и её взгляд, внезапно острый и пронзительный, впился в Молотка.

– Ты слышал просьбу. И ты её исполнил. Не все на это способны.

Молоток молчал. Во сне он снова слышал тот шёпот. Тот самый. Он отзывался эхом в его пустоте.

– Они идут по следу, – голос старухи стал тише, но от этого лишь пронзительнее, чётче. – Идут к саду. К ребёнку в пепле. К стражу, что забыл себя. Они любят тишину. Они её творят.

– Кто? – прошептал Молоток.

– Те, кто стережёт покой. Скользкие.

Она медленно, почти торжественно подняла руку. Палец с почерневшим, обломанным ногтем указал в сторону, где, как знал Молоток, стояла та самая старая усадьба.

– Ты пойдёшь туда. Ты позволишь тишине себя принять. Не сопротивляйся. Позволь ей войти. Это будет твоей жертвой. Твоим долгом.

Молоток смотрел на неё, и в его пустоте нарастало понимание. Холодное, безэмоциональное, но абсолютное. Он уже был там. Он уже знал этот путь.

– Потом придёт она. Собирательница. Та, что вяжет людей долгами в свою сеть. Она вытащит тебя. И когда она это сделает… ты напомнишь ей о долге. Том, что она забыла. И поведёшь её. К поляне. К стражу.

Старуха встала. Её фигура начала таять на глазах, растворяясь в сыром, неподвижном воздухе, становясь частью тумана.

– Зачем? – выдавил Молоток. Ему, привыкшему к действию, а не к размышлениям, нужен был смысл. Оправдание. Ещё один раз.

– Сделаешь это – и я верну тебе твоего друга, – её голос был уже почти эхом, доносящимся из ниоткуда. – Верну тебе Штыря. Живым. Таким, каким ты его помнишь. Потому что ты знаешь разницу между милосердием и забвением. Теперь помоги другим её увидеть. Прежде чем станет слишком тихо.

Она исчезла.

Молоток проснулся. Резко, с одышкой, как будто бежал много километров без остановки. Сердце стучало где-то в горле. Туман за оконным проёмом был всё так же густ и непроницаем. Горелка потухла, оставив после себя слабый запах гари.

Он сидел один в полной тишине, сжимая и разжимая ладонь. В ней не было ничего, кроме памяти. Памяти о весе молотка. О том единственном, рассчитанном ударе. И о promise. Обещании, которое перевешивало всё.

Он встал. Движения были медленными, точными. Он не взял с собой ни оружия, ни припасов. Всё это стало ненужным. Только эта пустота внутри, которую он нёс как единственный свой груз. И ясное, неоспоримое, как приказ, ощущение сна.

Он вышел в туман. Он пошёл в сторону усадьбы. Навстречу тишине, которая должна была его поглотить. Чтобы потом, как некогда он сам для Штыря, он смог стать орудием избавления для других. И получить взамен то, что было дороже жизни.

Он снова нёс свой молоток. Но на этот раз – он был им самим.

Глава 5

Глава 5. Тихий дом

У неё не было позывного. Её знали в лицо. И обходили стороной. Ее звали просто Соня.

Она не была ходоком в обычном смысле. Она была инвестицией.

Её метод был прост и безотказен. Она находила в Хмари тех, кого остальные уже списали: «тронутых», контуженных, обезумевших от ужаса или боли. Тех, кто застрял в пакостях или был прикован к постели после встречи с мутантом.

Она не убивала их. Она вытаскивала. Выносила на своих плечах, отпаивала водой из своей фляги, прятала в своих схронах. Её «медпункт» – это была пара заброшенных вагончиков на самой окраине Поселения.

И за это она брала расписки.

Не на бумаге. В памяти. Она приходила к выжившему, когда тот уже стоял на ногах, и спокойно, без угроз, напоминала: – Я тебя вытащила. Ты мне должен. Один раз, в нужный для меня момент, я приду и попрошу тебя об одолжении. Любом. И ты его выполнишь.

Отказаться? Можно было попробовать. Но по Хмари ходили слухи. О том, что случалось с теми, кто пытался забыть свой долг. Их не убивали. Их начинали обходить удачные контракты. С ними переставали делиться патронами у костра.

Соня ничего не делала. Она просто шла к другим своим «должникам» – а их у неё были десятки – и говорила одно: – Этот человек мне должен. Напомните ему об этом.

И система работала. Её сила была не в оружии, а в сетке взаимных обязательств, которую она сплела вокруг себя.

Именно это привело её к усадьбе. Её привел сюда слабый, прерывистый сигнал радиомаячка. Не стандартный SOS, а петлю из одного слова, повторяемого снова и снова: «Тихий… Тихий… Тихий…» Сигнал шел с заброшенной усадьбы на самой границе с Глубиной – места, которое все обходили стороной. Говорили, что там нет пакостей. Там было что-то похуже.

Соня вошла через рассохшуюся калитку. Дом стоял не тронутый временем и Хмарью. Слишком целый. Слишком чистый. На крыльце качалось кресло-качалка, будто кто-то только что с него поднялся. Воздух был густым и сладким, как сироп, и в нем не было ни шепота, ни пения аномалий. Была тишина. Та самая, что кричала в сигнале.

Войдя в дом, она увидела их. Семью. Отец, мать, девочка лет семи. Они сидели за обеденным столом, уставленным немыслимо роскошной для Хмари едой: свежие фрукты, жареное мясо, душистый хлеб. Они не ели. Они просто сидели и смотрели прямо перед собой. Их глаза были ясными, чистыми и абсолютно пустыми. В них не было ни безумия, ни страха. В них не было ничего.

– Здравствуйте? – тихо позвала Соня. – Я по сигналу. Вам нужна помощь?

Они повернули головы синхронно, с идеальной, машинной плавностью. Улыбнулись. Их улыбки были одинаковыми, как на картинке из учебника. – Мы ждали тебя, – сказал отец. Его голос был ровным, приятным и лишенным всяких интонаций. – Садись. Поужинай с нами. У нас так тихо.

Соня почувствовала, как волосы на руках поднимаются дыбом. Это была не ловушка. Это было приглашение. Страшное именно своей обыденностью. – Где хозяин маячка? Кто повторял «Тихий»?

– Это я, – сказала девочка. – Мне нравится это слово. Оно успокаивает. Здесь всегда тихо. Никто не кричит. Никто не плачет. Хочешь остаться?

Соня сделала шаг назад. Жизнь в Хмари научила ее чуять безумие. Но это было не оно. Это было нечто иное. Полное отсутствие чего бы то ни было. Эмоций, мыслей, боли. Идеальный, стерильный покой.

Она бросила взгляд на диван и увидела его. Того, чей маячок привел ее сюда. Молодого парня в рваной куртке ходока. Он сидел, обняв колени, и качался. Его губы беззвучно шептали то самое слово: «Тихий… тихий… тихий…» Его глаза были дикими, полными животного ужаса. Он был единственным живым человеком в этой мертвой идиллии.

– Он устал, – пояснила мать. – Он так много кричал поначалу. Мешал тишине. Но сейчас он уже почти усвоил правила.

Соня поняла. Дом не убивал. Он ассимилировал. Он предлагал единственное, о чем мечтают многие в Хмари: забвение. Полное, тотальное, без права на возвращение. Цена – всё, что делало тебя человеком.

– Пойдем со мной, – бросила она ходоку. – Я выведу тебя отсюда.

На лицах семьи не дрогнул ни один мускул. Но воздух в комнате изменился. Он стал тяжелее, гуще. – Это невежливо, – сказал отец. – Мы пригласили тебя ужинать. Невежливо – отказываться и нарушать тишину.

Соня потянулась за пистолетом. Но её рука не двинулась с места. Она попыталась сделать шаг – и не смогла. Её тело отказалось подчиняться. Не из-за внешнего давления. Из-за внутреннего. Глубинной, древней части её мозга, которая смотрела на эту идеальную, безопасную картину и шептала: «Останься. Отдохни. Здесь не больно».

Это был не гипноз. Это был соблазн. Самый страшный из всех возможных.

– Останься, – прошептала девочка. – Мы будем любить тебя. Мы никогда не сделаем тебе больно. Мы никогда не оставим тебя одну.

И Соня вдруг с ужасом осознала, что хочет этого. Она так устала. Устала от криков, от крови, от вида сломленных разумов. Устала таскать на себе чужую боль. Здесь ей предлагали снять этот груз. Навсегда.

Она с силой, которой сама от себя не ждала, укусила себя за губу. Боль, острая и реальная, на миг пронзила сладкий дурман. Её рука дернулась, и она схватила ходока за куртку.

– ДЕРГАЙСЯ! – закричала она ему в лицо. – ПОЧУВСТВУЙ БОЛЬ! ВСПОМНИ, КТО ТЫ!

Её крик прозвучал как взрыв в гробовой тишине. Стекло в окнах задрожало. Лица семьи исказились – не злобой, а недоумением, словно они смотрели на дикого зверя, ворвавшегося в их идеальный мир.

Стон вырвался из груди ходока. Его стеклянный взгляд треснул, в нем мелькнуло осознание, паника. Он рванулся к выходу.

Соня тащила его за собой, отбиваясь от оцепенения, которое снова пыталось сковать её сознание. Она не видела угроз в классическом понимании. Она чувствовала лишь давящее, всепоглощающее разочарование этого места. Разочарование в них, таких шумных, таких несовершенных, таких глупых, что отказались от рая.

Они вывалились за калитку и побежали, спотыкаясь, падая, поднимаясь и снова бежали. Только отбежав на полкилометра, Соня осмелилась оглянуться.

Дом стоял на своем месте. На крыльце все так же качалось пустое кресло. Никто их не преследовал.

Спасенный ходок рыдал, уткнувшись лицом в землю. Он был жив. Он был вменяем. Он снова чувствовал боль.

Соня смотрела на тот идеальный, тихий дом и понимала. Самый страшный соблазн – не умереть, а сдаться. Перестать чувствовать. И самый страшный враг – не тот, кто пытается тебя убить, а тот, кто предлагает тебе вечный покой ценой твоей души.

Она вытащила еще одного человека из ада.

Теперь, в её вагончике, когда Молоток пришёл в себя, она сидела напротив него, молча протянувая ему кружку с водой. Рука её не дрогнула, но в глазах, обычно твёрдых, плавала тень усталости, будто она сама только что вернулась с того света.

– Ты мне должен, – сказала она без предисловий, и это прозвучало не как угроза, а как констатация печального и неоспоримого факта. – Я вытащила тебя из того… места. Рисковала своим рассудком.

– Что ты хочешь? – прошептал он, и голос его всё ещё был надтреснут тишиной того дома.

Соня откинулась на спинку стула, её взгляд стал пристальным и аналитическим, будто она изучала редкий, опасный клад.

– Ты был внутри. Ты чувствовал, как это работает. Эта штука… – она на мгновение запнулась, подбирая слова, – она не убивает. Она ворует людей. Моих людей. И я не могу позволить ей существовать, просто так, на моём пути.

В её голосе не было злости. Была холодная, отточенная решимость. Стратега, оценивающего новую угрозу на своей карте.

– Мы с тобой разберёмся, как она устроена. Найдём её слабое место. Твой долг теперь – помочь мне в этом. Не для меня. Для всех, кто может туда попасть.

Он смотрел на неё, и прежний, леденящий мистический ужас постепенно вытеснялся новым, совершенно земным страхом. Страхом перед женщиной, которая вышла из самого пекла, не потеряв рассудок, а лишь заточив свою волю до бритвенной остроты, и теперь смотрела на запредельный кошмар как на проблему, требующую практического решения.

Глава 6

Глава шестая: Долг

Дым костра лениво вился в неподвижном, густом воздухе, словно не находя сил подняться выше. Угли потрескивали нехотя, отбрасывая багровые блики на застывшее лицо Молотка. Он смотрел не на огонь, а сквозь него.

Соня сидела напротив, с механической точностью чистя свой пистолет. Каждое движение было выверено, отточено годами.

Тишину разрезал его голос, глухой и безжизненный.

–Ты должна.

Соня не подняла глаз.

–С каких это пор? Это я тебя вытащила из того дома.

– Не мне. – Каждое слово падало с весом гири. – Ты пообещала отдать долг. Ей.

Щётка в её руке замерла. Соня медленно подняла голову.

–О чём ты? Я ничего никому не обещала.

– Она сказала. Когда приходила к тебе у «Ржавого капкана».

Воздух словно выкачали из лёгких. Соня почувствовала леденящий пот. Об этом не знал никто.

-–

Три года назад. Глубина.

Туман здесь был жидкой глиной, заливающей лёгкие. Она шла по старой тропе, выслеживая мародёров. И совершила ошибку – отвлеклась.

Нога соскользнула с ржавой балки. Невидимые челюсти пакости сомкнулись на лодыжке. Волна боли повалила её на землю.

Она пыталась вырваться. Рвала плоть о стальные зубы. Кричала, пока голос не сорвался в хрип. Никто не услышал.

Прошли сутки. Вода кончилась. Боль сменилась ледяным онемением, затем – огнём гангрены. Сознание поплыло.

На вторые сутки, на грани, она зашептала. Взывала к самой Хмари.

–Забери всё… но не вот так… Помоги…

И Хмарь услышала.

Она пришла в облике зомби. Старого ходока, давно погибшего. Кожа землисто-серая, один глаз затянут бельмом. От него пахло сыростью могилы.

Соня в ужасе потянулась за оружием, но пальцы не слушались. Существо стояло и смотрело. Потом скрылось в чащобе.

Через час оно вернулось. Несло проржавевшую банку с мутной водой. Поставило в пределах досягаемости. Бросило горсть сизых ягод.

Она пила жадно, захлёбываясь. Существо наблюдало.

На следующий день оно пришло снова. Потом уселось на корточки в нескольких метрах. Охраняло. Однажды через кусты ломилось что-то большое. Зомби издало гортанное рычание, и существо ретировалось.

На четвертый день жар отступил. Пакость ослабила хватку. Соня рванула ногу. Раздался звук рвущейся плоти, но она была свободна.

Она поползла. Существо шло рядом, молча указывая путь. Вело к Поселению.

У самого выхода оно остановилось. Мутный глаз прояснился, в глубине вспыхнул холодный разум.

И она услышала идею, вложенную прямо в сознание:

–Твой долг. Я приду за ним.

Существо растворилось в темноте.

-–

Она очнулась от воспоминаний, резко вдохнув.

–Как ты…? – выдохнула она.

– Она показала мне. Во сне. Сказала, что ты обещала. Сейчас час платить.

Он поднялся, его тень накрыла Соню.

–Она велела идти к поляне. К девочке. И к стражу. Ты нужна там.

Соня смотрела на него. Старые инстинкты зашевелились.

–Какая тебе разница? Что ты с этого получишь?

Молоток не моргнул глазом.

–Она обещала вернуть Штыря.

В этих словах была слепая, железная вера. Он продал душу за призрачный шанс вернуть единственного, кто имел значение.

Соня медленно кивнула. Она поняла. Противостоять этому было бесполезно. Хмарь всегда взыскивает долги.

–Хорошо. Идём.

-–

Слух полз по Стоянке ядовито: «Сову забрала Хмарь. Сидит у той поляны с чудесами, как пёс на привязи. Глаза стеклянные».

Барс слушал этот шёпот. Он шёл не спасать. Он шёл, чтобы занести новую аномалию на карту. Аномалию под названием «преданность».

Дорогу он нашёл по следам чужих страхов. И увидел их.

Картина была вырвана из тревожного сна. Сова сидел на корточках у края поляны. Винтовка на коленях. Он просто сидел. Всё тело напряжено до дрожи. А в центре девочка в платье цвета пепла что-то напевала, плетя венок.

Барс сделал шаг из чащи. Ветка хрустнула.

Реакция Совы была мгновенной. Он встал между Барсом и девочкой, винтовка легла на цель. Это был спазм, выдрессированный рефлекс. В глазах горел выжженный огонь нечеловеческой воли.

– Назад. Не подходи.

– Я не за чудесами, Сова.

– НАЗАД! – это был животный рык. Тело затряслось от натуги.

Девочка подняла голову.

–Успокойся, – сказала она тихо. Воздуху вокруг него.

Барс почувствовал, как давление ослабло. Сова судорожно выдохнул.

– Он не плохой, – девочка посмотрела на Барса. – Он пришёл посмотреть на твою верность. Она такая… громкая. Мешает цветам спать.

Барс понял. Хмарь нашла его суть – потребность охранять. И дала ему Объект. Теперь он не мог уйти. Не потому, что не хотел. Потому что не мог физически. Его воля была перекована в цепь.

– Как долго? – тихо спросил Барс.

– Пока папа не вернётся, – ответила девочка.

– Он не уйдёт, пока я здесь, – ровным тоном сказал Сова. Констатация факта. Он стал функцией. «Охранник».

Барс видел самого страшного узника Хмари. Того, кто добровольно запер себя в клетке собственного долга.

– Они придут, Сова. Другие. С оружием.

– Я знаю. Пусть приходят.

В его тоне была лишь неизбежность. Он стал частью ландшафта. Ещё одной пакостью, которая будет защищать свою территорию до последнего вздоха.

Барс медленно отступил. Он понял, что не может освободить его. Это убило бы Сову вернее любой пули.

Он получил свой ответ. Ещё одну страшную точку на карту. Точку абсолютной верности, обернувшейся вечным проклятием.

Глава 7

Глава седьмая: Сквозь руины

Дорога к поляне вела через мёртвый город. Не тот, что на окраине, где копошились новички, а другой, глухой, прозванный ходоками «Спящим». Его многоэтажки, словно разбросанные великанами кости, уходили остекленевшими глазницами окон в хмурое небо. Воздух здесь был гуще, пах озоном и пылью, перемешанной с чем-то кислым.

Соня шла впереди, её движения были чёткими и экономичными. Пистолет в её руке был продолжением руки. Она сканировала местность: тени в подъездах, груды битого кирпича. Её ум просчитывал угрозы. Каждый шаг вглубь этих руин – риск, на который она шла из-за долга, впутавшего её в историю, пахнущую безумием.

Молоток шёл следом, его массивный дробовик лежал на сгибе руки. Он не сканировал, он впитывал атмосферу. Его пустота реагировала на тишину. Она была здесь живой, напряжённой.

– Слишком тихо, – хрипло проговорил он.

–Значит, есть кто-то, кто всё живое здесь выжег, – откликнулась Соня. – Будь готов.

Они углубились в лабиринт между громадами домов. Ржавые скелеты автомобилей зарастали странной, фиолетовой плесенью.

Атака последовала из пролома в стене на уровне второго этажа. Бесшумная. Лишь смутное мелькание и резкий запах серы.

Оно было длинным, гибким, с вытянутым телом цвета мертвенной белизны. Четыре конечности, неестественно длинные, оканчивались когтями. Голова – вытянутый, лишённый глаз череп. И пасть – огромная, зияющая, усеянная иглоподобными зубами, раскрылась на макушке. Оно стелилось по стене и пикировало вниз, на Молотка.

Молоток среагировал мгновенно. Он вскинул дробовик и выстрелил.

Грохот выстрела оглушительно грохнулся о стены. Заряд дроби ударил в грудь твари. Но существо лишь дёрнулось. Кожа в месте попадания треснула, сочась чёрной жижей. Оно не остановилось.

Молоток отшатнулся, но его каблук наступил на осколок, нога подломилась. Он рухнул на спину. А когда сознание прояснилось, он увидел зияющую пасть в сантиметрах от лица. Запах серы ударил в нос.

И тут что-то тёмное мелькнуло над ним.

Соня. Она бросилась вперёд, оказавшись между Молотком и смертью. В последний миг она успела вскинуть пистолет, почти сунув ствол в раскрытую глотку, и выстрелила. Два раза.

Пули, выпущенные в упор, рванули мягкие ткани изнутри. Тварь взвыла. Её пике нарушилось, но инерция была слишком велика. Тело обрушилось на Соню, сбив её с ног.

Молоток вскочил. Он не целился. Он подбежал вплотную, упёр приклад в землю, направив ствол в пасть, и выстрелил.

Грохот был оглушительным. Существо дёрнулось в последний раз и замерло.

Тишина вернулась, отягощённая запахом гари, пороха и крови.

Молоток, тяжело дыша, оттащил тело твари. Соня лежала на спине, вся в пыли. Куртка на плече была разорвана. Она смотрела в небо, часто дыша.

Молоток рухнул на колени рядом.

–Жива? – его голос сорвался на шёпот.

Соня кивнула, с трудом приподнимаясь.

–Еле… еле жива, – выдохнула она.

Она попыталась встать, но ноги подкосились. Молоток подхватил её. Они стояли несколько секунд – он, поддерживая, она, опираясь. Дрожь вырвалась наружу.

– Ты прыгнула… – проговорил Молоток. Это было потрясение.

–А ты бы умер, – просто сказала Соня. – Лежал бы на спине. Глупо.

В её словах была простая правда Хмари. Она увидела ситуацию и бросилась в единственную точку прорыва.