Как управлять людьми или Искусство манипуляций

Иными словами, со всех сторон выходило, что доверять мне было некому: слишком мало я знала тех людей, с которыми свела меня судьба. Да и судьба ли? Не ведёт ли мою жизнь невидимая рука, руководимая чьей-то неведомой волей?

5

На следующий день я, как и планировала, не стала пить и даже проснулась сильно до полудня. Одолевавшие меня предыдущие дни навязчивые мысли неожиданно отступили на второй план, дав дорогу рассуждениям о совершенно несвойственном мне предмете: религии. Видно, мой мозг запустил мыслительные процессы на эту тему во время сна, когда укладывал воспоминания о вчерашнем дне, в течение которого было так много разговоров о боге.

Когда-то давно, ещё в средних классах, я решила для себя этот вопрос так: не знаю, есть ли над нами какое-то всевышнее существо, некий Абсолют, но даже если и есть, то это существо точно не имеет ничего общего с тем, что написано во всевозможных священных текстах. Тогда же я пришла и к выводу, что люди, которые верят в ВАЛИС, делают это просто из-за страха перед неизбежной смертью; они боятся грядущего небытия – вот и обманывают себя сказочками из Писания про вечную жизнь. Я, конечно, точно так же, как и все, трепетала от мыслей о неизбежности смерти, осознание конечности собственной жизни приводило меня в ужас. Разумеется, я тоже страстно хотела верить, что после смерти физического тела останется от меня какая-то штука, которая живёт вечно. Однако лгать самой себе я не могла – и потому сторонилась всех этих религиозных историй, испытывая лёгкое презрение к тем, кто, как я считала, дал себе увязнуть в трясине самообмана. Принять сердцем валисианство оказалось бы для меня сродни тому, чтобы признать равнозначность между просмотром симуляции лесов Земли и личным пребыванием в этих лесах.

При этом я вполне допускала, что есть какие-то непостижимые человеческим разумом сущности, которые могут влиять на людские судьбы. Вот только едва ли какая-то из них создала мир и может дать вечную жизнь, да и вообще большой вопрос, чего эти сущности хотят и стоит ли тратить бесценное время своей жизни на следование их наказам.

Сейчас же, анализируя поведение и речи Августа, Перфидия, Сейбы и, быть может, Сурентия, я невольно задалась вопросом: а действительно ли эти люди из тех, кто вот так просто возьмёт и погрязнет в собственной лжи? Быть может, причина их религиозности – это нечто большее, чем просто страх перед смертью? Вспомнив, что вчера и Перфидий, и Сурентий поминали одну и ту же книгу, "Бхагавад-гиту", я решила её почитать, пока готовила и ела завтрак, попивая утренние бодрящие напитки.

Для начала я поглядела в Сети краткое описание. Завязка истории была ровно такая, как рассказал Перфидий: две колоссальные рати двух противоборствующих группировок: пандавов и кауравов – собираются сойтись в окончательной лютой сече, которая определит исход их великого противостояния. Однако в решающий момент главнокомандующий пандавов по имени Арджуна останавливает свою колесницу, будучи не в состоянии начать битву. Очень удачно колесничим Арджуны оказывается Кришна, полный аватар Бога. Аватар, как я сумела понять, это что-то вроде того, кем считается Иисус в валисианстве: снизошедшим в человеческом облике на Землю Всевышним. И, значит, всё содержание "Бхагавад-гиты" сводится к разговору Кришны и Арджуны, который те не спеша ведут, пока две армии покорно ждут, до чего эта парочка договорится.

Уяснив это, я отыскала в Сети перевод того самого Бориса Смирнова, про которого говорил Перфидий, и принялась продираться сквозь дебри старинного текста. Перед собственно переводом "Бхагавад-гиты" шло внагрузку нуднейшее предисловие, которое я благополучно пропустила, однако и сам священный текст оказался ничуть не интереснее. Кое-как одолев первые две главы, я поняла вот что. Кришна говорит, что можно совершенно не беспокоиться насчёт убийства кого-либо, ведь в каждом живёт бессмертная душа (ага, отметила я про себя, типичная религиозная история, чтобы сгладить человеческий страх смерти), которая потом переродится в новом теле; стало быть, никто на самом деле не рождается и не умирает – всё едино. Дескать, "равны счастье, несчастье, неудача и достиженье, пораженье, победа", но при этом почему-то всё равно нужно идти и биться, ведь так велит какой-то там долг. Мол, надо что-то делать не ради достижения какой-то цели, а просто потому, что потому.

Дальше я читать не смогла: текст стал совсем уж невыносимо мутным и скучным. Я поразмыслила, а не посмотреть ли в Сети описание простыми словами с толкованиями, но решила, что смысла в этом нет никакого. Такое произведение каждый сможет интерпретировать так, как ему вздумается, не особо заботясь о том, что на самом деле написано. Да есть ли там вообще это "на самом деле"?

За такими размышлениями меня застало сообщение от Перфидия. Точнее, отправитель значился как "неизвестный контакт", однако на аватарке было знакомое мне по вчерашнему дню лицо.

– Привет, – гласило сообщение. – Надеюсь, не слишком занята. Поболтаем?

Сообщение завершалось эмоджи с умиротворённой улыбкой и румяными щёчками, какого никак не ждёшь в приглашении на беседу от полицейского чина. Я ответила, что ничем не занята, и спустя полчаса авто Перфидия ожидало меня у подъезда. Он опять повёз меня в заведение, но не в то, в котором мы были прошлый раз, а в какое-то другое.

Подумав, что раз мне не отвертеться от бесед с великим сыщиком, то пусть от него будет хоть какая-то польза. Пусть, например, прольёт свет на вопросы, которыми я задавалась всё утро. Пока авто выруливало на межрайонную дорогу, я объявила, что почитала "Бхагавад-гиту", и это вызвало у Перфидия граничащую с восторгом реакцию. Я начала с того, что ничего не знала про эту книгу до вчерашнего дня, и в школе нам про неё не рассказывали.

– Ничего удивительного, – пожал плечами Перфидий. – "Бхагавад-гита" не входит в канон валисианства. С точки зрения нашей Церкви это текст ложной веры, как и все тексты любой другой религии, кроме валисианства. Всех их можно читать для ознакомления, для изучения, но проповедовать их, а уж тем более смущать неокрепшие детские умы в школах – ни в коем случае.

– Вот оно как, – удивилась я, ведь "Бхагавад-гита" выгляделаточь-в-точь как самые древние тексты валисианства. – Зачем же ты его мне посоветовал?

– А я же не Церковь, – улыбнулся он. – Я скромный полицейский, который пытается найти путь сердца, путь, ведущий к Богу. Как по мне, Кришна – это ещё одно из имён Бога, как ВАЛИС или Джа. Древние индусы знали его под таким именем, древние эфиопы – под другим. И не только имена у них различны. Может даже показаться, будто один и тот же Бог говорит совершенно разные вещи. ВАЛИС устами Иисуса призывает к милосердию, а Кришна говорит Арджуне взять себя в руки и идти сражаться.

– А ведь точно, – я удивилась, что сама этого не заметила. – Но как такое может быть?

– Во-первых, если ты вспомнишь другого Иисуса, Навина, то ему Бог велел вырезать несколько народов, не щадя даже младенцев. А во-вторых, в диалоге всегда два участника: Бог никогда не говорит в пустоту, он всегда говорит с человеком. И делает это на том языке, который человеку понятен. Во времена Иисуса Навина это был язык геноцидов, ко времени же Иисуса Христа человечество оказалось способно воспринять идею, что все люди – братья.

– Но ведь должно же быть и что-то общее в его словах? Если это один и тот же бог, пусть и в разные времена.

– Смотришь в корень, – Перфидий одобрительно мигнул. – Конечно, общее есть. Это призыв к нравственному поведению. Нормы морали сильно отличаются для разных времён и разных обществ. С нашей современной точки зрения пандавы и кауравы почти одинаковы в своей мерзости, но пандавы всё-таки чуть-чуть получше, поэтому Кришна оказался на их стороне. Точно так же и Джа стал на сторону евреев потому, что они были немного лучше соседних народов, хотя современный невооружённый взгляд не смог бы найти между ними и теми же ханаанами никаких различий.

– Но почему именно моральный закон так важен для бога? Почему не что-то ещё? – я вспомнила, как о чём-то таком говорила та парочка, пока мы ехали в космопорт.

– Потому что Бог – это персонификация нравственного закона, – Перфидий многозначительно посмотрел на меня, улыбаясь уголками губ.

– Как это? – я не стала даже пытаться гадать, что он имеет в виду.

– Это очень просто. Люди, начиная с самой зари своей истории, персонифицировали силы, с которыми сталкивались, представляли их как одушевлённые существа. Это древнейший способ человека осмыслить мир и договориться с ним. Первые персонификации были звериные, ибо именно животные оказывались непосредственными соперниками, угрозами, объектами охоты и подражания. Причём персонифицировался не конкретный, например, медведь, а медведь вообще, сама идея медведя. У шаманов архаических культур часто есть звериный облик, маски, тотемы. Животное – это сила, с которой нужно считаться, чей дух можно призвать или в которую можно превратиться. Дальше человек стал персонифицировать сущности мощнее зверей: лес, гром, солнце и прочее такое. Так появляются боги леса, например, Велес, боги солнца, тот же Митра, боги плодородия и прочая, прочая. А чем дальше, тем больше растёт уровень абстракции персонифицируемых через богов сил: например, правосудие – это Маат, Фемида; любовь – Иштар, Афродита. И, наконец, человек приходит к персонификации высшей стоящей над ним абстрактной силы: нравственного закона.

– Это отлично видно в Нагорной проповеди, – продолжал Перфидий. – Иисус говорит, что важно не только не убивать, но даже не гневаться на другого человека, возлюбить не одних лишь ближних, но и врагов своих. Притом важно это не для других, а для самого человека, Иисус говорит, чтобы при подаче милостыни не трубили об этом на каждом углу, но делали втайне, дабы знал только сам дающий. Тогда Бог, видящий человека и всё, что ни есть в мире, насквозь, вознаградит его. То же Иисус говорит и про молитву, и про пост: делайте это так, чтобы об этом не знал никто, кроме самого человека и, разумеется, Бога.

Перфидий, придав своему лицу выражение особенной одухотворённости, произнёс:

– Когда Иисуса спросили, какая заповедь самая великая, он сказал, что это "полюби Господа Бога твоего от всего сердца и от всей души, и всем разумом!" А Бог, как ты уже знаешь – это персонификация нравственного закона. На втором же месте, как сказал Иисус, заповедь, подобная первой: "Полюби ближнего, как самого себя". А ещё он говорит, что "Отец твой, вида потаённое, тебе воздаст". А также: "Просите – и вам будет дано. Ищите – и найдёте. Стучите – и вам отворят. Ведь всякий просящий получает, ищущий находит и стучащему отворяют."

Закончив с цитатами, он продолжал:

– Иными словами, воздаяние за следование нравственному закону или нарушение его приходит независимо от того, знает ли о поведении человека кто-то, кроме него самого. Эта логика взаимодействия со Всевышним работает для Джа, Аллаха, Кришны, Шивы – всех богов, персонифицирующих нравственный закон. Все эти всевышние боги говорят по-разному об одном и том же: о том, насколько важно следовать нравственному закону. Пожалуй, это самое важное в жизни человека.

– Всё-таки это не объясняет, почему именно нравственный закон – это самое важное, – для придания убедительности своим словам я даже поджала губы.

– Да потому что моральный закон – это раствор, который соединяет кирпичики отдельных людей в целостное здание человеческого общества. Ещё в 20-м веке учёные установили, что радикальное усложнение общества предшествует появлению богов-морализаторов, то есть появлению веры в сверхъестественное вознаграждение за нравственное поведение. Такая вера возникает, как правило, после достижения обществом численности порядка миллиона человек. Без морального закона человеческое общество просто рассыпалось бы, да что там: не смогло бы прежде даже собраться.

– Но тогда ведь получается, что бог – это просто такая иллюзия, которая придумана, чтобы держать людей в узде. А на самом деле его нет, – я не смогла устоять перед искушением озвучить неминуемо возникшие в моей голове мысли.

– Вот ещё, – рассмеялся Перфидий. – Вовсе нет. Во славу Бога строятся храмы, совершают службы, он влияет на жизни миллиардов людей. Хороша же иллюзия!

Я была не согласна, но не могла выразить, с чем именно. Видя моё замешательство, Перфидий решил помочь:

– Давай-ка поясню на примере. Наверняка твой начальник предупредил тебя на мой счёт, что я весь из себя такой опасный и коварный, потому нужно обязательно держать ухо востро и не расслабляться ни на мгновение.

Я промолчала: не хотелось открыто врать Перфидию под проницательным взором его умных глаз, но и выдавать правду насчёт Августа тоже не собиралась.

– И вот, Августа сейчас рядом нет, – мягко продолжал он с улыбкой, – а ты всё равно сидишь и думаешь, как бы не сболтнуть лишнего. Образ шефа существует прямо здесь и сейчас, воздействуя на твоё поведение. Точно так же Бог присутствует в каждом человеке и выступает незримым надзирателем всякий раз, когда тот хочет совершить очередную подлость или гнусность. Когда в Нагорной проповеди Иисус говорит, что Бог видит всё, что совершается тайно, то речь именно об этом. Вспомни Родиона Раскольникова, который думал, будто может легко и непринуждённо зарубить старушку, а единственной его проблемой будет полиция. Но не тут-то было: карающая длань нравственного закона так схватила его за одно место, что он чуть с ума не сошёл, и только своевременное покаяние его и спасло.

Разговор на эти высокие темы начинал меня постепенно утомлять, и я отметила: вот оно, о чём предупреждал Август. Но Перфидий, похоже, вошёл во вкус.

– Хороша же иллюзия! – повторил он ещё раз. – Моральный закон, с одной стороны, существует внутри каждого человека, а с другой стороны, индивидуальные умы создают единое умственное поле человечества. Поле это является субстратом для пребывания надчеловеческого нравственного закона, или Бога, и с такого уровня он отображается в каждый отдельный ум. Что здесь первично: индивидуальное или надчеловеческое – даже не спрашивай, никто не знает. Да это и не имеет значения. И точно так же неважно, верит кто-то в Бога или нет. Бог от этого не перестаёт существовать, каждый человек ощущает на себе Его действие. Уж я точно ощущаю. Это настолько важная часть меня, что следовать велению Бога для меня равнозначно сохранению себя. Потому я так и люблю "Бхагавад-гиту". Ведь там чуть ли не впервые в истории человечества нравственная задача возведена в степень всечеловеческой проблемы, до уровня, где человек признаёт моральный закон выше своего индивидуального существования: Арджуна предпочтёт быть убитым, чем нарушить его. Нравственный закон настолько пророс в него, стал настолько важной его частью, что нарушение закона означает такую трансформацию, которая равнозначна смерти. Или даже хуже смерти.

Вспомнив, что говорил Август, я не удержалась:

– Но это вовсе не мешает заводить несовершеннолетних любовниц, – ляпнула и тут же пожалела.

Но Перфидий совсем даже не растерялся – он рассмеялся, поднимая руки вверх пустыми ладонями ко мне:

– Каюсь, грешен. Однако в самом ли деле я нарушил моральный закон? Когда наш роман начался, ей оставалось всего полгода до двадцати одного, до совершеннолетия. Вот представь, что мы с тобой закрутили роман, – Перфидий откинулся на спинку дивана и, не спеша, поменял положение своих скрещённых ног.

– Допустим, – ответила я, чувствуя, как стремительно краснею: оказалось, что великий сыщик не носил под юбкой белья.

– А теперь представь, что мы закрутили с тобой роман, когда тебе было только двадцать, когда ты в школе ещё училась, – невозмутимо продолжил Перфидий.

– Ладно, – я слегка тряхнула волосами. Возраст Перфидия был примерно как у того дядечки-учителя, что подпал под действие чар моей одноклассницы. Однако возможность романтической связи в этом случае не казалась мне слишком уж немыслимой, поскольку от сыщика исходили манящие вибрации уверенного в себе самца, твёрдо сжимающего штурвал своей жизни; это вдобавок к пронизывающему его старомодные манеры очарованию. Я почувствовала, что покраснела ещё немножечко сильнее.

– Но разве за это время, при переходе от двадцати к двадцати одному что-то в тебе кардинально изменилось? Что-то такое случилось, из-за чего наша гипотетическая, – он подчеркнул интонацией это слово, – любовная связь перестала быть симптомом болезни, но превратилась в совершенно обычную историю?

– Наверное, нет. Ничего такого, – я кивнула, немного поразмыслив. Раньше мне как-то не приходило в голову посмотреть с подобной стороны на романтические отношения между взрослыми и несовершеннолетними.

– Вот и я о том же. Тут ты, кстати, в очередной раз затронула чрезвычайно важную тему. Точно так же, как нравственный закон по-разному формулируется в разное время и для разных культур, он по-разному отображается с надчеловеческого уровня в каждого конкретного человека и в каждую конкретную ситуацию. Однако чтобы следить за соблюдением нравственного закона и выправлять сбои, приходится вводить суррогат Бога: формулировки, единые для всех людей и ситуаций, а затем лечить нарушающих эти формулировки с помощью чипов. И это не хорошо и не плохо: это единственно возможный способ исправлять нарушения, неизбежно возникающие в работе морального закона у отдельных людей. Современное общество, вообще-то, далеко ушло по сравнению с тем, что было в прошлом. Раньше больных называли преступниками, всячески их порицали и чуть ли не считали недолюдьми. Сейчас же от этого, к счастью, отказались. Больной человек болен не с точки зрения его самого, а с точки зрения на человека как на винтик общества, как на клетку единого организма. Теперь быть больным не стыдно, это теперь не осуждается и не стигматизируется, но просто лечится. По сути, сейчас признаётся, что это лишь вынужденная мера, которую мы используем за неимением лучшего. Потому совсем не обязательно лечить всех больных, главное – вылавливать большую их часть. Ведь цель лечения чипами не какая-то там высшая справедливость, которая, несомненно, недостижима таким образом, потому что её невозможно формализировать. Цель чипирования в обеспечении устойчивости общества.

Перфидий ещё немного порассуждал на тему того, что если он вдруг встретится с соблазном преступить моральное правило, которое для него будет по-настоящему важно, то хорошенько подумает, прежде чем так сделать, и, скорее всего, не решится на это, ибо Божья кара страшнее смерти. Затем он, как и прошлый раз, расплатился за меня по счёту, и мы отправились в обратный путь. Сидя в авто, я сообразила, что мы ни словом не обмолвились о темах, связанных с расследованием. Когда я сказала об этом, Перфидий картинно хлопнул себя рукой по лбу:

– А ведь точно! Как я мог забыть. Хотя, по правде сказать, я считаю, что для милой беседы с очаровательной барышней не нужен никакой повод, но тут я про него просто забыл. Ты же хочешь узнать насчёт психосфер, откуда они взялись?

Получив мой утвердительный ответ, Перфидий вытащил стопку листов, испещрённых чёрными буквами:

– Тогда держи. Это заметки Сурентия Шиванова про его путешествие, в завершении которого он встретил тебя и ту парочку. Не удивляйся, это настоящая бумага, распечатка текста. Заметки эти слишком секретны, чтобы распространять их в электронном виде, так что не вздумай снимать копию. Прочитаешь – и вернёшь мне. Если что-то будет непонятно, звони-пиши.

На этом мы и разошлись: Перфидий высадил меня из авто прямо под подъездом. Придя домой, я, недолго думая, принялась за распечатку, и вот что я прочитала.

"Я пишу эти строки не столько для того, чтобы предоставить отчёт начальству о моём путешествии. Хотя и для этого тоже, ведь имплант-камера сломалась, едва началось что-то заслуживающее внимания (впрочем, останься даже она цела, я уверен, что запечатлённый ею материал выглядел бы пьесой в театре абсурда, вдобавок сыгранной умалишёнными). Цель моих записей также и не в том, чтобы пролить свет на загадочную катастрофу, постигшую Ефросинью полвека назад, пусть я и надеюсь, что они будут опубликованы в открытом доступе, став достоянием историков и журналистов. Нет, прежде всего я стремлюсь сам постичь и уложить в уме то, чего я стал свидетелем и участником.

Сейчас, когда наш планетолёт на последнем издыхании вспомогательных ядерных движков следует по обратному пути к Фортуне, всё, что случилось на Ефросинье, вспоминается скорее как сон, от которого я постепенно просыпаюсь, нежели как события, имевшие место в трезвой обнажённой действительности. Про это писал Эдгар По в своём "Повествовании Артура Гордона Пима из Нантакета", что такого рода частичное забвение обычно создаётся внезапным переходом или от радости к горю, или от горя к радости – степень забвенности соразмерна со степенью различия в перемене. Артур Гордон Пим чувствовал невозможным осознать полный масштаб приключившихся с ним событий, в ходе которых он утолял голод человеческим мясом и претерпевал прочие злополучения. Хоть в моём случае переход был иного рода: от реальности мифологической к реальности конвенциональной, – воспоминания о произошедшем на Ефросинье столь же стремительно заволакиваются туманом, поэтому я пишу так быстро, как это возможно, стараясь при этом достичь максимальной целостности и полноты изложения событий.

Ясно, что при публикации этот текст будет подвергнут купюрам, однако мне важно, чтобы он хотя бы в исходном виде отражал случившееся со мной как можно полнее. Думая об этом своём стремлении, я вспоминаю знаменитого на всю Солнечную режиссёра Джоземи Куросэя, делавшего все свои шедевры исключительно как порнографию, из которой перед самым выходом в прокат вырезал все откровенные сцены. Однажды Джоземи в качестве уступки неким знаменитым в то время актёрам сделал ленту, где порнографии не было даже на этапе сценария – и она оказалась настолько провальной, что режиссёр стыдился её до самого конца своих дней, а карьера тех актёров-зазнаек оказалась похоронена, и сейчас едва ли кто-то сумеет вспомнить без помощи Сети их имена. Также, думаю, и с моим текстом: если изначально обходить острые углы и умалчивать секретности, то написанное в итоге не принесёт пользы мне, а вам, мои дорогие потенциальные читатели, не сделает приятное.

Итак, позвольте для начала представиться. Меня зовут Сурентий Шиванов, а если по-приятельски, то просто Сур. Как нетрудно догадаться, имя и фамилия мои сгенерированы случайным образом где-то в недрах корпорации "Подари жизнь". Однажды, читая текст договора, который обязывал меня выплачивать корпорации жизненный кредит за моё рождение и воспитание, я обнаружил, что там есть счёт и за услугу дарения мне имени. Не слишком большой, но тем не менее.

Как это часто бывает с тем, что порождено случайным стечением обстоятельств, уникальная комбинация букв моего имени полностью определила мой жизненный путь. Ещё в школе я, сам не зная почему, начал интересоваться историей древней Земли, в особенности древней Индией. Очень скоро я обнаружил, что имя моё отсылает к одному богу этого края, а фамилия – к другому. Я был настолько вдохновлён и заинтригован таким совпадением, что все последние годы школы усиленно штудировал книги по индийским религиям. В итоге мои экзаменационные баллы оказались достаточно высоки, чтобы я смог поступить в один из университетов на религиоведа, где радостно получал специальность знатока индийских религий, восторженно впитывая сведения о древности.

Лишь на последнем курсе я стал подозревать неладное, хотя ещё в самом начале меня мог бы насторожить более чем скромный конкурс на избранную мною специальность. Впрочем, это неудивительно, если вспомнить, что имя моё отсылает не только к богу Солнца, но и к богине вина и опьянения: это объясняет, почему большую часть своей жизни я провёл словно во хмелю, не вполне (а скорее даже вполне не) осознавая управляющие моей судьбой процессы.

В самом деле, на какую работу мог рассчитывать специалист по индийским религиям на Фортуне, где государственной религией было валисианство, а все остальные конфессии, мягко говоря, не поощрялись? Несколько лет я с переменным успехом скитался по разным научным конторам, где зарплаты кое-как хватало на выплату Кредита и даже немного на жизнь. Всё было бы не так уныло, будь эта работа интересной, но она таковой не являлась. Религиоведческая наука вся сплошь финансировалась государством, так что мои научные изыскания сводились по большей части к тому, чтобы выставить не в лучшем свете очередное религиозное течение с индийскими корнями; потом же какой-нибудь блогер мог в своём ролике назидательно сказать, мол, учёные доказали, и сослаться на мою писанину. Таким образом, работа эта была стыдной, скучной и низкооплачиваемой.

Но в какой-то момент одна из костей, с помощью которых Бог играет Вселенной, стала моим кубическим сантиметром счастливого шанса; во всяком случае, так показалось мне поначалу. Я случайно встретил в баре своего более успешного однокурсника, работавшего в Управлении сетевой цензуры, которое входит в состав Департамента цензуры. Мы поначалу заболтались, а потом всё завертелось: странствовали от бара к бару, ведя разговоры про Бога, свободу воли и прочие не менее волнующие материи, а наутро, продрав глаза, я обнаружил, что мой виртуальный помощник сигнализирует о назначенном на вечер собеседовании в Управлении.