Превратности Фортуны

– Да? – отозвалась я. – А ты кто такой?

Это был мужчина в полном расцвете сил с бледным лицом, тонкие черты которого оттеняла несколькодневная чёрная щетина. Одежда сидела на нём небрежно, слегка мешковато, но была стиля делового: лёгкий пиджак, накинутый поверх белой рубашки с жилетом, и юбка, в карманах которой держал руки её владелец. Юбка вся какая-то в складках, с отсылкой ко временам стародавним, когда ещё в ходу было местоимение «вы», а после того или иного слова прибавляли «-с». Но именно что с отсылкой: мужских юбок тогда не существовало, а все остальные были длиннющие, до пола. Эта же юбка была максимально мужественной, женщина подобное никогда не наденет, если, конечно, она не отпетая извращенка, такие тоже бывают. Вдобавок заканчивался этот предмет одежды чуть выше колен, открывая поросшие чёрным волосом ноги, обутые без носок в щёгольские штиблеты синего оттенка. Из-за антикварности наряда, а ещё из-за взлохмаченной шевелюры, побитой уже сединой и похожей потому на клубок алюминиевой проволоки, мужчина казался слегка присыпанным пылью веков, выглядел пришедшим из глубин прошлого.

Подойдя ко мне, он продемонстрировал удостоверение, где красовалась его фотография, и был указан весьма немалый полицейский чин.

– Перфидий, – прочитала я вслух его имя в удостоверении.

– К твоим услугам, – как бы даже слегка поклонился этот Перфидий. – Прошу меня простить, что совершаю визит в такое время, спустя всего пару дней после подобного происшествия, но по долгу службы… – он завершил фразу разведением рук в стороны, мол, ты же понимаешь.

– Эм, – невнятно пробормотала я, не вполне вникая, к чему он клонит.

Перфидий объяснил, что занимался организацией рейса планетолёта с секретным грузом, из-за которого всё и случилось, а теперь на него легло расследование происшествия.

– Ага, – дошло до меня. – Надо меня допросить.

– Что ты, что ты, какой допрос. Всего лишь хочу, – он вынул руку из кармана юбки и неопределённо пошевелил пальцами в воздухе, – разъяснить для себя кое-какие моменты, для создания, так сказать, полной картины с точки зрения очевидицы и непосредственной участницы этого прискорбного происшествия. Ещё раз прошу меня простить, что выбрал такое время, но, сама понимаешь, лучше беседовать по горячим, так сказать, следам, пока эти следы ещё не остыли.

– Хорошо, – кивнула я, направляясь обратно к подъезду и честно предупреждая: – Только у меня не убрано.

– Тогда предлагаю отправиться в одно небольшое милое заведеньице, где можно выпить по чашке чая и поболтать.

Именно так и сказал: «поболтать». Словно нам предстояла лёгкая дружеская беседа, к которой у меня нет ни малейшего принуждения. Хотя мы оба прекрасно понимали, что от такого предложения, каким бы неформальным образом оно ни было высказано, отказаться нельзя. Я чувствовала себя неуютно, словно была в чём-то виновата, хотя решительно не имела представления, в чём.

Припаркованное авто, разумеется, оказалось транспортом Перфидия. Мы сели в него и отправились в путь. В дороге следователь опять рассыпался в извинениях и снова выразил сочувствие по поводу произошедшего со мной. Ещё раз сказал, что понимает, какой это для меня стресс, но, увы, расследование не терпит.

– И как идёт расследование? – спросила я. – Уже что-то понятно?

– Вообще, это следственная тайна, – он погрозил мне пальцем. – Но, по правде говоря, с расследованием всё плохо. Непосредственные виновники не оставили никаких зацепок, а сами они по понятным причинам рассказать ничего не могут.

– Ну извини, – состроила я кислую мину.

– О нет, я вовсе не думаю, будто ты действовала с ними сообща, а когда поняла, что всё идёт не по плану, то устранила их, воспользовавшись подвернувшейся возможностью. Основания для такого подозрения слишком зыбкие…

– Для подозрения нет вообще никаких оснований! – возмутилась я. – Чудо, что мне вообще удалось поймать этот пистолет.

– Нет оснований? Ой ли? Как ни крути, но вы все трое из одного Департамента, и отправлены были на задание лично Августом Лавлейсом.

– Ты Августа подозреваешь?! – я не смогла сдержать эмоций.

– О нет-нет-нет, – взмахнул руками Перфидий, – он слишком умён, чтобы настолько глупо подставиться. С другой стороны… – Перфидий многозначительно замолчал.

– Что? – не выдержала я.

– Он мог заранее спрогнозировать, что именно так на его счёт и решат, а потому не заподозрят, – задумчиво потёр подбородок Перфидий.

В этот момент автомобиль остановился возле небольшой кафешки. Выходя из машины, я чувствовала себя ещё менее уютно, нежели садясь в неё. То, что Перфидий вёл себя по-свойски, даже галантно открыл и придержал передо мной дверцу машины, с одной стороны, расслабляло, но с другой – делало чувство исходящей от него угрозы более острым. Мы заняли столик, сделали заказ: он выбрал себе чай и сочень с соевым творогом, а я – вареники с капустой в гороховом муссе и матэ.

– Так вот, – произнёс Перфидий. – Насчёт подозрений. Как думаешь, почему злоумышленники оставили тебя в живых?

– Ух, – я передёрнула плечами из-за мыслей, от которых так упорно стремилась отделаться предыдущие два дня. – Это же очевидно. Они оставили в живых только женщин. Значит, собирались нас изнасиловать. А потом, разумеется, убили бы так же, как и остальных, – произнеся эти слова, я вздрогнула.

Тогда Перфидий извлёк из кармана своей юбки фото, на котором я узнала одну из девушек, пленённых на космокатере.

– Что скажешь?

– Это одна из пленниц.

– В самом деле. Но что ты скажешь по её поводу, насколько она хороша собой?

– Ну, ничего так.

Женская солидарность не позволяла мне ответить иначе, но, по правде говоря, девушке не хватало блеска в глазах и ощущения внутреннего огненного стержня, которые так сводят с ума любого мужика.

– А, как по мне, ей не хватает внутренней силы, – произнёс Перфидий. – Из-за этого она тусклая и скучная. Такие редко привлекают мужчин.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что твоё объяснение их действий – самое очевидное, оно первым делом приходит на ум. Но, возможно, они специально всё обставили так, чтобы указать именно на эту версию. Сама посуди, всю дорогу до космопорта болтают о морали, а тут решают пойти на такое гнусное, грязное преступление просто ради того, чтобы потрафить своей похоти?

– Болтали о морали, а потом грохнули шестерых человек, – возразила я.

– А ты разве не помнишь, что они говорили во время вашей поездки про убийство?

– Нет, не помню, – вспоминая теперь тот разговор и зная, что собиралась совершить эта парочка, я негодовала ещё сильнее, чем во время поездки. – Они всю дорогу болтали такую псевдоинтеллектуальную чушь, что уши вяли.

– Псевдоинтеллектуальную? – вскинул брови Перфидий. – Почему ты решила, что «псевдо»?

– А разве нет?

В это время принесли заказ. Перфидий сначала галантно налил мне из чайника матэ и лишь потом – себе чаю. Отхлебнув, произнёс:

– Знаешь, не то чтобы их речи были слишком уж умны. В самом деле, кто сейчас всерьёз обсуждает Иммануила Канта? Когда он писал свою «Критику практического разума», книги были не так доступны, как сейчас, и оттого он не мог прочитать «Бхагавад-гиту», иначе бы заметил, что на вопрос о категорическом императиве ответили за две тысячи лет до, и в гораздо более поэтичной форме… Ты читала «Бхагавад-гиту»?

– Первый раз слышу, – буркнула я. Как же меня бесил мой бывший (тот, что был жив) своими вопросами про книги, которые я читала. Терпеть не могу такие вопросы. Да и книги читать – тоже.

– Это зря, это зря, – покачал головой Перфидий. – Чудесная вещица, рекомендую. Чуть ли не первая в мировой литературе, где герой задался вопросом «тварь я дрожащая или право имею?». Тот самый вопрос, что прославил Фёдора Достоевского.

Слушая его болтовню, я пыталась понять, чего добивается Перфидий. Пудрит мне мозги, морочит голову, чтобы я расслабилась и попалась в его ловушку? Но что это за ловушка, в чём она состоит? Да и на чём меня ловить? Ведь я в самом деле не имела никакого сговора с этой парочкой. Вид же Перфидия свидетельствовал исключительно о том, что тот искренне наслаждается разговором на поднятую тему, не имеет никаких задних мыслей и не вкладывает в свои слова скрытых смыслов.

– Та парочка не задавалась таким вопросом, – решила я вернуть разговор к более реальной теме, заодно сбив Перфидия с толку. – Они просто взяли и поубивали кучу народу.

Тогда я ещё не знала, что сбивать с толку этого сыщика – дохлый номер.

– Блестящее замечание! – он от удовольствия даже хлопнул в ладоши. – Блестящее! Всё именно так. Можно сколько угодно разбивать в пух и прах идею о том, что есть какие-то особенные, «право имеющие» люди, но штука вот в чём. Люди, которые в самом деле считают себя особенными, не задаются вопросом, имеют ли они право. Они просто идут и делают. Далеко ли ушёл бы Иисус Навин, если бы вместо геноцидов занялся гаданием, а не тварь ли он дрожащая? Впрочем, в самом начале «Бхагавад-гиты» именно это и произошло. Арджуна усомнился в том, что у него есть право устроить кровавую бойню, пустить под нож своих многочисленных родственников, которые оказались в этой битве на противоположной стороне.

Перфидий отставил кружку, прикрыл глаза и прочитал наизусть:

При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,

Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло.

Дрожит моё тело, волосы дыбом встали,

Выпал из рук Гандива, вся кожа пылает;

Стоять я не в силах, мутится мой разум.

– Ты только представь, – продолжал Перфидий, слегка подаваясь вперёд, – две огромные армии, каждая под миллион человек, готовы сойтись в грандиозной финальной битве. А тут Арджуна – военачальник одной из армий – бросает оружие и, трясясь, падает на дно колесницы, усомнившись в своём праве полководца нести боль и смерть. Не окажись рядом с ним Кришны – так древние индусы называли Валис, – который ему, как и Иисусу Навину, дал прямое указание устроить жестокую резню, то привело бы всё это к весьма печальным последствиям: род Арджуны истребили бы, а мир окутала тьма.

– Той парочке что, тоже Валис сказал бойню устроить?

Перфидий снова хлопнул в ладоши, широко улыбаясь, чрезвычайно довольный моей репликой.

– Прекрасный вопрос! И где только Лавлейс нашёл себе такую проницательную помощницу? На эту тему размышлял ещё один русский классик. Помнишь, как это у него было? Про то, что человек прав, считая себя Богом, потому что Бог в нём есть. И точно так же прав, считая себя свиньёй, ведь свинья в нём тоже есть. Но при всей своей правоте человек может допустить чудовищную ошибку, принимая свою внутреннюю свинью за Бога. Только вот как, скажи на милость, отличить внутреннюю свинью от Бога?

Перфидий замолчал, глядя на меня.

– И-и-и… – протянула я, понятия, разумеется, не имея, что это за классик, о котором речь. – Как?

– В том-то и дело, в том-то и дело… – вздохнул он. – Впрочем, дело сейчас не в этом. Я внимательно посмотрел записи из авто, на котором вы ехали, послушал весь диалог этой парочки головорезов. Они, на мой вкус, вполне искренне интересовались проблемой нравственного закона. А когда зашла речь о «не убий» как о категорическом императиве, то они как-то само собой сошлись на том, что без убийств во имя высшей цели никак не обойтись. И чтобы такие вот люди оставляли в живых женщин исключительно дабы надругаться – это крайне сомнительно.

– Зачем же тогда?

– Это я и пытаюсь понять. Возможны разные варианты. Например, интерес представляла лишь одна из женщин, а других оставили для отвода глаз.

– То есть одна из женщин – их сообщница. Например, я, – кисло поджала губы я.

– Например, – кивнул Перфидий. – Но, как я уже говорил, мне не кажется этот вариант правдоподобным. Да и двух других тоже не особо подозреваю.

– Какие же ещё варианты?

Он развёл руками:

– А ты как думаешь?

Я изобразила на лице работу мысли, но ничего толкового в голову не приходило.

– А не заметила ли ты чего-то странного в их поведении?

– Помимо того, что они болтали про то, чтобы не наложить себе в штаны? Ну, довольно странно, что они вдруг начали друг с другом драться ни с того ни с сего.

– О, это как раз совершенно не странно. Помнишь человека, который вас освободил?

– Ага. Имя ещё какое-то… – я наморщила лоб, пытаясь вспомнить.

– Сурентий, – подсказал Перфидий.

– Да, точно.

– Он быстро сориентировался в ситуации и воспользовался психосферой. Применил эту штуку против одного из двух злоумышленников.

– А, это те шары на стеллаже, – сообразила я. – А что они делают?

– Это секретная информация, – Перфидий покачал головой. – Но, пожалуй, могу тебе рассказать. Ты ведь умеешь хранить секреты?

– Умею, – заверила я.

– С помощью психосфер можно корректировать мысли человека. Злоумышленники, очевидно, собирались забрать психосферы себе, но Сурентий за время полёта успел немного разобраться с управлением и сумел внушить одному из этих двоих мысль, что сфер уже нет, а второй его предал. Дальше ты видела.

– Постой, как это «корректировать мысли человека»? Лучом каким-то светят в голову или типа того?

Перфидий назидательно поднял указательный палец:

– Каким таким лучом, по-твоему, можно светить в голову, чтобы изменить мысли человека? Понятно, лазерным можно: если он будет достаточной мощности, то все мысли в голове человека прервутся. Но вот так, чтобы добавить мысль «мой напарник предатель» – это какой луч нужен?

– Так я и спрашиваю: какой.

– А я тебе отвечу: никакой луч так не может.

– А как же тогда?

– Очень просто. Человек – это текущий из прошлого в будущее поток мыслей с прикрученным к нему прожектором внимания, который выхватывает, зачастую произвольным образом, те или иные куски потока. А психосферы просто подкидывают под этот прожектор заданные их оператором мысли. Вот и всё.

– Да откуда эти психосферы взялись?

– Это долгая история. Будешь хорошо себя вести, – Перфидий подмигнул, – как-нибудь в другой раз расскажу.

Я отметила это «в другой раз». Значит, так просто он от меня не отвяжется.

– Сейчас у нас уже не так много времени, – продолжал Перфидий. – Так что вернёмся к нашим баранам. То есть к этой парочке. Проблема в том, что они практически никак не контактировали во внерабочее время… Очевидно, обсуждали свои злодеяния в зашифрованных чатах. Однако мы сумели кое-что найти в их жилищах при обыске.

Перфидий достал планшет, полистал на нём что-то и протянул мне: на экране я увидела две фотографии бок о бок. На обеих был запечатлён синий фаллоимитатор внушительных размеров: в одном случае на белом фоне, в другом – на чёрном.

– Иу, – сморщилась я. – Зачем фоткать эту штуку, да ещё на разных фонах?

– Это две разные штуки. Они практически идентичны, но если приглядеться, то немного отличаются.

Перфидий внимательно смотрел на меня.

– А можно не присматриваться? Я верю, что отличаются.

– Как хочешь, – он пожал плечами. – Этот, – Перфидий ткнул пальцем в тот, что был на белом фоне, – мы нашли у одного злоумышленника, а этот, – он ткнул в тот, что был на чёрном, – у другого.

– Да уж, днём рассуждают о нравственности, а ночью играются с половыми игрушками, – хмыкнула я.

– Это не игрушки, – покачал головой Перфидий. – Игрушки мягкие, а эти штуки сделаны из искусственного мрамора. Он такой же твёрдый, как и настоящий.

– Зачем?

– Это мы и пытаемся понять, – Перфидий продолжал внимательно вглядываться в меня.

– Тут я не помощница, – развела я руками. – По обычным, может, и подмогла бы чем-то, а в каменных не смыслю ничего.

– Ладно, – Перфидий спрятал планшет. – Мне пора. Докину тебя до дома.

Несмотря на мои слабые возражения, Перфидий оплатил и мою часть счёта. Также он не захотел слушать о том, чтобы я сама добиралась домой на скутере: «Я тебя забрал, я тебя и верну». По пути обратно он неожиданно сменил тему.

– Наслышан о трагичной истории с твоим возлюбленным…

Я хотела было его поправить, мол, не было там любви, меня привлекали прежде всего социальный статус и деньги. Но тут же подумала: ведь в лицах противоположного пола всегда привлекают какие-то их отдельные особенности, и если эти особенности пропадают, то исчезает и любовь. Так чем же деньги и социальный статус сильно отличаются от, например, чувства юмора и душевной теплоты?

– Да уж, история так себе, – кивнула я.

– Как же ты умудрилась найти настолько недостойного поклонника?

– Да как, как. Он приходил в тот лупацифранарий, где я работала…

– Зачем?

– Что?

– Зачем приходил?

– Ну, так он же был помощником Августа, а лупацифранарии в области интересов Департамента.

– Это да, это да, – покивал Перфидий.

Машина остановилась. Перфидий и в этот раз вышел, чтобы открыть передо мной дверцу. Пока я вылезала, он успел поблагодарить меня за помощь, и я уже развернулась уходить, как он вдруг окликнул меня.

– Мне тут пришла в голову неожиданная мысль… – он словно со смущением на несколько мгновений потупил взор, но затем снова устремил его на меня:– А сколько лупацифранариев на Фортуне?

– Э-э-э-э-э… Примерно немерено?

– Пожалуй, что так. Выходит, немало звёзд сошлось, чтобы личный помощник такого человека, как Август Лавлейс, по какой-то причине заглянул именно в тот, где ты тогда работала, да ещё в день твоей смены. А если б не это, то кто знает, стала бы ты помощницей Августа? Оказалась бы с этими двумя негодяями на одном космолёте… Как чудно устроен мир.

– Эм, да… – мне стало особенно неуютно, хотя Перфидий улыбался исключительно мягко.

– Знаешь, недаром ведь говорят, что жизнь страннее вымысла… А здесь эффект бабочки во всей красе.

– Эффект чего?

– Бабочки. Глянь в Сети, интересная штука. И «Бхагавад-гиту» почитай, стоящая вещь. Рекомендую перевод на русский Бориса Смирнова. А мне пора. Ещё раз благодарю за помощь. До встречи, – он помахал мне рукой, сел в авто – и был таков.

Общение с этим сыщиком погрузило меня в разобранное состояние. Несмотря на то, что я была ни в чём не виновата, более того, была жертвой, пострадавшей, я чувствовала вибрирующую тревогу после этого допроса, переживала, а не сболтнула ли я лишнего. Ещё эти намёки в сторону Августа. Не пытался ли Перфидий вбить клин между мной и шефом?

Хотя что такого, собственно, он сказал? Только то, что и правда имело место. То, что Август отправил меня вместе с двумя сопровождающими, которые устроили бойню на космокатере, – это в самом деле подозрительное совпадение. А моё знакомство с покойным бывшим в лупацифранарии – до слов Перфидия я не задумывалась о том, насколько оно маловероятно, а стоило бы. Ведь может быть так, что я принимаю желаемое за действительное, считая, будто Август ко мне неравнодушен? А дело совсем в ином. Но в чём? С другой стороны, если даже Перфидий говорил правду и только правду, то это не значило, что он говорил всю правду. И его умолчание о чём-то заставляет меня подозревать Августа. Ещё и психосферы эти…

А что, если по приказу Перфидия психосферы используют для того, чтобы внушить мне подозрения по отношению к Августу? Но тогда не логичнее было бы умолчать про эти штуки вместо того, чтобы рассказывать про них? Или, может, именно для этого Перфидий и рассказал, чтобы расшатать моё душевное равновесие, а затем взять тёпленькой ради каких-то своих целей. Может, он вообще выдумал психосферы лишь для того, чтобы привести меня в смятение?

Эти последние мысли по поводу психосфер не лезли ни в какие ворота, и я наконец вспомнила, что у меня, вообще-то, на сегодняшний внеочередной выходной были замыслы, которые включали, хоть этим и не ограничивались, распитие вина. Уцепившись за якорь этой мысли, я отчасти привела внутренний сумбур в порядок и пошла претворять в жизнь нарушенные Перфидием планы.

Я отправилась к лифтовому поезду, зайдя по пути в магазин за бутылкой вина и сырными крекерами, а также банкой пива, которую распила по дороге, чтобы скрасить время в пути до парка.

Зелёное нутро встретило привычной жарой и влажностью, имитирующими земные тропики, а также приятной лёгкостью в теле от пониженной гравитации.

В парке я нашла относительно густые кусты, в которые успешно занырнула и принялась там пить вино, закусывая сырными крекерами, слушая музыку и наблюдая, как время этого странного дня неумолимо уплывает прочь по направлению к вечеру.

Когда вина оставалось уже не больше трети, мне пришло сообщение от Мамаши Сейбы. Это было неожиданно: она не писала мне ещё ни разу; я, разумеется, не писала ей тоже. Сейчас Мамаша сообщала, что сегодня у них какое-то особенно торжественное мероприятие, после которого можно будет с ней поболтать, если я захочу. Поглядев на геолокацию мероприятия, я поняла, что это всё тот же Парк инженеров, который находился от меня совсем недалеко, и, будучи уже в подпитии, отправилась туда.

Во время обучения в школе я не раз посещала религиозные торжества, ибо на них было принято сгонять школьников и бюджетников ради создания массовости мероприятия. Естественно, я терпеть не могла эти события и всегда слушала священный панк-рок с постной миной на лице в томительном ожидании, когда же это всё наконец закончится и можно будет пойти заниматься своими делами. Собственно, большинство присутствующих вели себя подобно мне, за исключением небольшого количества тех, кто решил двигаться в жизни по общественной линии и потому с нарочитым энтузиазмом плясал, пел и даже вовлекался в священный слэм.

Поэтому я ожидала что-то в таком духе и от церемонии, на которую меня позвала Мамаша, но, к моему удивлению, там царила совсем иная атмосфера.

Собравшиеся на большой поляне парка люди не то что не тяготились своим присутствием здесь: наоборот, их лица излучали радостное возбуждение. Они улыбались, болтали и смеялись, время от времени поглядывая на возвышавшуюся посередине пока ещё пустую сцену. Повсюду воскуривались благовония, застилающие лёгкой дымкой всё пространство, кругом горели разноцветные огни и двигались яркие цветные блики.

Среди обступивших поляну деревьев были тут и там натянуты экраны, на которые проецировались сцены из Писания: вот святой Фил на кумарах лежит в постели, уткнувшись взором в розовое пятно на стене, ставшее для него тем же, чем был горящий куст для Моисея; вот Быков-олигарх сбегает на космическом корабле от обманутых вкладчиков; вот в белом венчике из роз идёт сквозь вьюгу Иисус Христос; а вот, конечно же, Егор-пророк в футболке, похожей на размытое радужное пятно, поёт свои гимны перед заполненным людским морем стадионом.

Я успела немного послоняться в толпе, угоститься сладостями и чаем, пока на сцену не вышли мужчины и женщины в мешковатых балахонах, играя a capella мелодию без слов. Следом за ними появились музыканты-инструменталисты, одетые радужно-цветасто, как любил одеваться Егор-пророк, и вдарили панк-рок, посконно глухой и грязный. Хор заиграл гимн, народ на поляне тут же подхватил, и спустя время я даже разобрала слова про «всех влюблённых пожалей, Свет Предвечный». Это был гимн не Егора-пророка, но Романа-соратника, которому, как нас учили в школе, однажды служители Велиала промыли мозги до состояния философского зомби, и он превратился в Романа-отступника. Звучавший гимн был, конечно, из времён соратничества.

Песня закончилась, звучание музыки стало атмосферно-шумящим, а на сцене появилась Мамаша Сейба, вызвав у собравшихся приступ чрезвычайного воодушевления.

– Друзья! – обратилась Мамаша. – В этот прекрасный вечер я не буду отнимать много времени у вашего веселья, лишь расскажу небольшую историю. Даже не расскажу – напомню, ведь вы все её прекрасно знаете. Помните, как Быков-олигарх сколотил свои богатства?

– Да! – с готовностью подхватила толпа.

– Вот именно, – кивнула Мамаша. – Быков-олигарх был крут и необуздан, поэтому и афера его была всепланетного масштаба. Обычные люди кидали вкладчиков в одной отдельно взятой стране и сбегали в другую, но не таков был Быков-олигарх! В его великую криптопирамиду вложились важные люди и серьёзные структуры по всей Земле. А когда они оказались кинуты, то не осталось места ему на родной планете, которая всё равно была слишком тесна его гению. Неподвластный земной юрисдикции космос – вот что всегда его манило. Завлечённый в молодости гимнами Егора-пророка на тропу психоделических постижений, он открыл для себя тексты святого Фила. Сквозь грозы сияло солнце свободы, блаженный Егор ему путь озарил; взрастил его Валис; на верность Закону святой Филип Дик его вдохновил. Из книг святого Фила Быков-олигарх знал, что Господь давно изгнан с Земли, подпавшей под власть демонических сил. Знал, что если есть на Земле бог, то этот бог – злой, ненастоящий. Так что, купив планетолёт, наш отец-основатель отправился в космос на поиски Бога!

Мамаша сделала драматическую паузу, и зал ответил благоговейными овациями.