Превратности Фортуны

Больше всего, конечно, я разглядывала планетолёты: громады космических исполинов, ловящие световые блики своими боками из нержавеющей стали, были доминантами портового пейзажа. Они лежали, как выброшенные на берег звёздные киты, рядом с не менее массивными конструкциями терминалов причальных шахт, соединявших внутренность Фортуны с космической пустотой. Повсюду: возле скоплений контейнеров, возле кораблей – суетились люди, отчего с разных сторон то и дело долетали матерные крики.

Мои спутники какое-то время молчали, и я уже начала надеяться, что на этом они и закончат свою болтовню, но надежда оказалась тщетна.

– Постой, – вновь подал голос один из них. – Ведь невозможность сформулировать категорический императив значит лишь то, что категорический императив невыразим словами. Бога тоже нельзя облечь в какие-то определения. Он непостижим и не определяем. Но ведь это не значит, что Бога нет.

– Это мысль. Недаром Кант остро чувствовал сущностную близость морального закона и Бога.

– Да-да-да, вот оно! – подавший голос оглушительно щёлкнул пальцами. – Именно так Бог и проявляет себя – через мораль. Это похоже на историю с божественными чудесами, которые совершаются не вопреки, а внутри так называемой объективной реальности. Реальность подстраивается под них, чтобы чудеса могли произойти, и они действительно происходят – не нарушая ни одного из законов природы. То же и с моралью: можно проследить, как она возникает, разложить её механизмы по полочкам – как ты сделал на примере с кошкой, – но подлинная её причина всё равно – Бог.

– Эй, это ты уже куда-то не туда забрёл. Ты что же, хочешь сказать, будто чудес не бывает?

– Конечно, бывают! Вся жизнь состоит из чудес. Но каждое из них имеет рациональное объяснение.

– А как же Филип Дик?

– А что не так со святым Филом?

– Ну, смотри, мы все знаем, что святой Фил – это андроид, разработанный в недрах секретного советского института и засланный в США, чтобы уничтожить американскую научную фантастику и через это уничтожить их будущее. Ведь будущее в настоящем существует только в воображении людей и по большей части в голове писателей-фантастов, да ещё участников футурологических конгрессов. Лишённая же будущего страна обречена…

– Да-да, – раздражённо перебил говорившего собеседник, – я помню Новейший Завет валисианства не хуже тебя. Ближе к делу.

– Я к тому, что святого Фила контролировал советский спутник, который в 1974 году начал ловить сигналы от Бога, изгнанного Велиалом с Земли в Главный пояс астероидов. Разве это не чудо, не нарушение законов объективной реальности?

– Вовсе нет. С точки зрения советских программистов это объяснялось просто тем, что компьютерный мозг их спутника сошёл с ума, и его программа начала генерировать совершеннейшую чушь. Лишь святой Фил, а за ним и Быков-олигарх смогли силой своей веры узреть в откровениях Валиса послание истинного Бога.

– Ну хорошо. А что насчёт Моисея? Например, когда он развёл воды Красного моря?

– Э, нет, Ветхий Завет – это другое. Тогда человечество, точнее, его коллективное сознание, было совсем юным – и так называемая объективная реальность ещё не настолько затвердела, как сейчас, не настолько была подвержена рациональным объяснениям. Напротив, в те времена реальность была мягкой и податливой – потому чудеса встречались на каждом углу. Если ты вспомнишь историю исхода из Египта, то первые три-четыре казни могли повторить даже местные жрецы, пусть и не так феерично, как Моисей. Оттого в те древние времена Бог спокойно мог проявлять себя через то, что нам сейчас кажется сверхъестественным, а тогда было совершенной обыденностью.

– Ну а Ефросинья?

– А что, с точки зрения науки, катастрофу на Ефросинье объяснили всю вполне. Люди там развили себе телепатию нейроимплантами – и двинулись крышей, попутно уничтожив население в ужасающей психической войне. Какие уж тут чудеса, старушка наука во всей красе.

– О, – указал куда-то рукой его собеседник, – мы почти приехали.

Я проследила за его указующим пальцем и увидела совсем небольшой космический корабль, даже скорее катер, метров тридцать в длину и метров пять в диаметре, рядом с которым скучало около десятка человек, одетых не как портовые рабочие, а под стать мне и моим спутникам в обычную офисную одежду.

– Пора решать, – кивнул один из моих спутников второму.

Тот порылся в кармане и достал какой-то металлический кругляш. С удивлением я отметила про себя, что это монета.

– Решка, – сказал тот, кто уже проиграл два раза.

– Стало быть, орёл, – кивнул его товарищ.

Подкинутая монета упала к ногам загадавшего решку. Он нагнулся и с нескрываемым расстройством констатировал:

– Орёл!

– Судьба, – несколько неловко развёл руками загадавший орла.

– Что это вы решили? – поджав губы, спросила я.

– Ах, – был ответ, – обычные мужские штучки. Барышням такое неинтересно.

Расспрашивать дальше я не стала, тем более что миникар уже остановился возле космокатера. Кто-то из ожидавших дал понять, что наконец-то можно отправляться, а то нас только за смертью посылать – настолько нас заждались. Я промолчала, не найдясь, что сказать, а мои спутники в ответ произнесли какие-то загадочные фразы, смысл которых был трудноуловим, если вообще был.

Нас ещё раз подвергли досмотру, на этот раз гораздо более тщательному, на предмет всевозможных запрещённых к проносу на борт космического судна вещей – и лишь после этого мы загрузились в катер.

Мне объяснили, что космокатер не предназначен для долгих полётов, поэтому его конструкция не предусматривает создание центробежной силы для гравитации. Так что нужно надеть ботинки с магнитной подошвой, чтобы перемещаться во время полёта и после стыковки с везущим ценный груз планетолётом. Пришлось оставить мои лёгкие элегантные туфли в ящике на входе и облачить ноги в тяжёлые уродливые магнитные боты. Там же, на входе, я оставила свой рюкзак с вещами.

Внутренность катера меня разочаровала. Она сильно напоминала салон межрайонного автобуса: почти такие же ряды сидений с проходом между ними, только вместо окон здоровенные экраны, предназначенные для показа изображений с внешних камер. Да ещё было впереди отдельное место для пилота, всё-таки космические путешествия, в отличие от внутриастероидных, ещё не стали полностью автоматическими.

Ладно, подумала я, усаживаясь на свободное место, может, хоть в невесомости будет интересно. Спутники мои расположились рядом, но, к счастью, теперь молчали и хранили сосредоточенные выражения лиц: видимо, стеснялись вести свои выспренние речи в присутствии представителей других департаментов.

Пилот потребовал от всех пристегнуться, зорко следя грозным взглядом, чтобы никто не сачковал это требование, – и полёт начался. Катер встал на дыбы, затем стал падать вдоль причальной шахты. Включились экраны, и можно было наблюдать, как по ним проплывает внутренняя скальная поверхность тоннеля, проложенного сквозь каменную плоть астероида. Я знала, что вдоль шахты шли направляющие рельсы, электромагнитное поле которых двигало наш катер к внешней поверхности Фортуны. Но рельсы эти не попадали в поле зрения камер, и оттого каменная гладь на экранах казалась нерукотворной пустыней наподобие марсианских равнин.

После выталкивания из шахты космокатер включил двигатели, и следующие пару минут направление силы тяжести скакало туда-сюда: пол оказывался то на потолке, то на стене, а чаще где-то между. Затем наступил период плавного разгона, когда низ находился у нас под ногами, правда, тянуло к нему слабее даже, чем в Зелёном нутре.

Зато на одном из экранов можно было увидеть нашу старушку-Фортуну. Невыразительный кусок серого камня, мерцающий огнями маяков в районе полюсов, быстро удалялся, уменьшаясь в размерах, и вскоре стал совсем неразличим на фоне черноты космоса, скудно подсвеченной звёздами. На другом из экранов было видно Солнце. Но выглядело оно, прямо скажем, не впечатляюще: блестящий жёлтый кругляш размером с ноготь моего большого пальца.

Наконец, минут через десять двигатели выключились, пилот разрешил отстегнуться на ближайшие полчаса, и наступила невесомость: корабль летел к цели по инерции. Ничего примечательного, кроме тошноты и головокружения, я не почувствовала. То есть лёгкость в теле – это, конечно, приятно, но лучше, чтобы оставалось хоть какое-то ощутимое притяжение, а то уж слишком физически дискомфортно.

– Охо-хо, – сказал один из моих спутников, тот, что всё время проигрывал. – Пожалуй, отлучусь-ка я в гальюн. А то ненароком нарушу последний из обсуждённых нами некатегорических императивов.

– Давай не оправдывайся, – рассмеялся второй. – Просто тебе не терпится засунуть шланг себе в задницу.

– Расскажешь это моему стулу, который будет здесь повсюду, если я потерплю фиаско, – не растерялся его приятель.

Я с опаской глядела, как он пробирается к туалету. Про сложность посещения отхожих мест в невесомости со всеми этими шлангами и насосами я знала из Сети, и не была уверена, справится ли этот чел с подобными трудностями. Всё-таки гадить без гравитации – это тебе не про философию разглагольствовать. Не придётся ли в самом деле нам тут, в салоне, пожинать плоды его неудачи? Но всё прошло, судя по всему, благополучно. Вернулся он явно довольный и даже зачем-то подмигнул мне.

Разочарованно заключив про себя, что космос – отстой, я поняла: мне скучно. Сеть, ясное дело, не ловила, листать было нечего, и я принялась доблестно ждать конца этого путешествия.

Спустя какое-то время на одном из экранов появилась цель нашего пути: космический корабль. Он был значительно внушительнее того, считай, прогулочного катера, на котором мы прилетели с Фортуны. Предназначение большого корабля состояло в дальних перелётах между астероидами, а все такие аппараты были устроены по одному принципу: несколько жилых блоков-отсеков и длинный цилиндр, вмещающий термоядерный двигатель-реактор. Во время долгих полётов обитаемые блоки располагались на удалении в сотню-другую метров от реакторного модуля, соединяясь с ним длинными штангами. Вся эта конструкция непрестанно вращалась вокруг своей продольной оси для обеспечения центробежной гравитации в жилых блоках. Когда же космолёту надо было причалить куда-то, то обитаемые модули прижимались к центральному цилиндру, а штанги складывались вдоль него.

У корабля на экране жилых отсеков было два, и сейчас, стыковки ради, они прилегали к одному из торцов реакторного модуля, образуя навершие, так что итоговая конструкция вызывала не самые пристойные ассоциации. Противоположный же торец выглядел так, как будто его отгрызли: металл корпуса был исковеркан, и наружу беспорядочно торчали куски искалеченных внутренностей корабля.

По разговорам в салоне во время полёта я поняла, что основной двигатель этого космолёта не подлежал восстановлению, а сам корабль добрался до Фортуны каким-то чудом, используя вспомогательные ядерные движки, предназначенные для раскрутки жилых модулей вокруг оси цилиндра. Также из разговоров окружающих я поняла, что вместе с основным двигателем был безнадёжно разрушен и передатчик дальней связи. Поэтому на Фортуне узнали о возвращении космолёта лишь пару дней назад. А до того он считался безнадёжно утерянным, поскольку перестал выходить на связь.

Все заняли свои места, двигатели заработали, и опять, как в начале полёта, направление силы тяжести принялось беспорядочно плясать, пока наш космокатер ориентировался в пространстве подходящим образом и стыковался с повреждённым кораблём. На этот раз гравитационная кавалькада длилась минут десять, и под конец меня даже начало мутить. Но вот стыковка свершилась, двигатели отключились – и все зашевелились, отстёгивая ремни и поднимаясь со своих мест. Двери, через которые мы заходили, открылись внутрь другого корабля, и оттуда вплыл человек, приветствуя всех собравшихся.