С Кирой и без нее

Стас Чудинов

С Кирой и без нее

Действие начинается первого сентября, когда в одиннадцатый класс приходит новая ученица Кира Воробьева. Максим, от лица которого ведется повествование, влюбляется в неё с первого взгляда. Кира описывается как девушка среднего роста со светлыми волосами, алыми губами и ярко-зелеными глазами. Лучший друг Максима Генрих (Сырник) заключает пари, что одноклассница Карина (королева школы и староста класса) "сожрет" новенькую.

Кира часто переезжает с семьей и страдает бессонницей. У нее обостренное чувство вины и большие сомнения в собственных моральных качествах. Она пытается быть хорошей в собственных глазах, но раз за разом проигрывает самовлюбленности и эгоизму.

Её мать – художница Ирина Воробьева, создающая абстрактные картины с концентрическими кругами.

Четвёртого ентября Максим идёт гулять с Соней – его бывшей лучшаей подругой, с которой у него сложная многолетняя история, тянущаяся с раннего детства. Она замечает его влюбленность в Киру.

После школы Максим приходит домой, взяв с собой забытую Кирой книгу "Дети капитана Гранта" и рисует портрет девушки. На следующий день он возвращается ей книгу с вложенным в нее портретом.

Девятого сентября Максим идет на выставку современной живописи. На выставке он случайно встречает Киру и знакомится с её матерью. Кира не понимает творчества матери, предпочитая традиционное искусство.

В понедельник Кира заболевает. Максим каждый день навещает её дома, они много общаются, он рисует новые портреты. Во время одного визита между ними чуть не происходит поцелуй, но в последний момент они оба проявляют нерешительность.

Двадцать четвертого сентября Кира находит анонимную записку с предложением встретиться в актовом зале. Думая, что это от Максима, она приходит, но встречает Славика, который признается ей в любви.

Двадцать восьмого сентября Максим и Кира гуляют по парку. Кира рассказывает о своем страхе привязываться к людям из-за частых переездов. Максим целует её, и между ними начинаются отношения.

Параллельно развиваются другие сюжетные линии: Генрих влюблен в Машу Ионову из девятого класса; Карина встречается с Данилой Колосковым.

В октябре проходит школьный спектакль, где Максим играет Ромео. После представления Кира признаётся, что ревнует его к исполнительнице роли Джульетты. Они объясняются друг другу в любви и начинают встречаться.

Максим и Кира посещают семью Сырника, где Кира чувствует себя комфортно. Максим остается ночевать у Киры, помогая ей справиться с бессонницей.

Даня пытается признаться Кире в любви, но получает отказ. В декабре Карина узнает, что Даня влюблен в Киру, и расстается с ним.

В больнице, куда Кира попадает из-за ухудшения здоровья на фоне бессонницы, между ней и Кариной завязывается дружба. Карина ежедневно навещает Киру, они сближаются. В это время Кира узнает о семейных проблемах родителей. Дело в том, что отец Максима втайне встречается с матерью Киры.

Карина начинает встречаться с Димой Лазаревым, мрачным и нелюдимым парнем. Когда-то Дима встречался с Мариной, которую Карина "выжила" из школы в результате конфликта.

Лазарь рассказывает Кире правду о своих отношениях с Мариной, прося сохранить тайну. Кира советует ему честно поговорить с Кариной, но он не решается.

В апреле между Максимом и Соней происходит прощальный разговор. Соня все еще надеется спасти их отношения, но Максим считает это невозможным.

Двадцать шестого апреля во время прогулки с мороженым Кира неожиданно рассказывает Карине правду о Лазаре и Марине. Максим видит противоречивые эмоции на лице Киры: сострадание и злорадство одновременно. Карина принимает новость сдержанно, благодаря Киру за откровенность.

Первого мая Карина приходит к Лазарю и застает там Марину. Происходит драматическая сцена, в ходе которой Карина дает Марине пощечину и уходит.

Третьего мая друзья обсуждают произошедшее. Карина говорит, что хочет забыть все и двигаться дальше, но в её глазах виден лихорадочный блеск.

В мае начинаются репетиции выпускного вальса. Соня танцует со Славиком, постепенно между ними возникают чувства. 29 мая во время грозы они признаются друг другу в симпатии и целуются.

Двадцать первого июня приходят результаты ЕГЭ. Кира получает 98 баллов, Карина – 100. Они радуются вместе, планируя поступление в университет. Карина уверяет Киру, что их дружба не прервется после школы.

Тридцатого мая проходят последние уроки. Максим рисует 88-й портрет Киры из запланированных ста.

На большой перемене Кира признается ему в любви. Они танцуют выпускной вальс на школьной площадке – момент, который Максим считает самым счастливым в своей жизни.

Двадцать восьмое июня – день выпускного. Кира нервничает, предчувствуя неприятности. Максим успокаивает её, обещая быть рядом. Школа кажется пустой и одинокой. Над входом висит плакат "Добро пожаловать во взрослую жизнь".

На выпускном присутствует Марина – единственный гость Лазаря, чьи родители отказались прийти.

Карина видит их в окно и понимает, что больше не играет роли в их отношениях.

Далее следует выпускной танец, который прошел успешно, несмотря на волнения. Кира была напряжена, но они справились. Максим осознает, что школьная жизнь подошла к концу.

Кира и Карина ссорятся. Карина называет Киру отвратительной и самовлюблённой, при этом утверждая, что Кира – такая же, как и она сама. Для Киры эта ссора становится большим ударом – Карина задевает ее за живое.

Кира бьет Карину и бежит, не видя перед собой дороги и в итоге падает в объятия Дани. Тот утешает ее, и в таком виде их находит Максим. Даня уходит. Кира рассказывает о произошедшем Максу.

Произведение завершается тем, что герои решают расстаются на время. Однако Максим знает горькую истину – это расставание на самом деле навсегда. Школьная любовь, дружба и беззаботность остаются в прошлом, уступая место взрослой жизни с её неизбежными разлуками и переменами.

С Кирой и без нее

Часть 1. Бабочки и галактики

1.

1 сентября

Однажды на уроке физкультуры мне прилетело баскетбольным мячом по голове. Не самое приятное чувство на свете, скажу я вам. Вот ты тихо-мирно сидишь на скамейке вместе с другими освобожденными от занятий, а вот в тебя на нехилой скорости прилетает вражеский снаряд. Весь мир плывет перед глазами, а по сетчатке бенгальскими огоньками пляшут разноцветные звёздочки.

И самое противное, что происходит это до ужаса внезапно. Никакой возможности увернуться.

Так вот. Когда я впервые увидел Киру Воробьеву, я испытал нечто похожее.

Послушайте, это будет исповедь. В какой-то степени. В какой-то степени это будет просто история о любви. Как бы то ни было, мне жизненно важно записать все это и поведать другим.

Ибо я уверен, что в противном случае просто взорвусь изнутри.

В тот день, первого сентября, когда я пошел в одиннадцатый класс, моя жизнь навсегда разделилась на "до" и "после".

Но за пять минут до нашей первой встречи я еще ни о чем не подозревал. Тянулся какой-то из дурацких бесполезных уроков, что бывают только на первое сентября. Учительницу, естественно, никто не слушал. В воздухе стояло мерное гудение слившихся воедино двух десятков голосов. Среди них были и наши с Сырником.

Если честно, уже и не помню, о чем мы разговаривали. Кажется, Сырник травил какую-то очередную историю из тех, что раз за разом магическим образом находили его среди серых будней. Я слушал, признаться, в полуха – все его байки следовало делить надвое, если не натрое; да, к тому же, в последнее время они стали подозрительно напоминать одна другую.

Когда дверь открылась, я даже не поднял голову – по мгновенно наступившей тишине я сразу понял, кто именно решил заявиться к нам на урок.

Кабановна, кто ж еще. Только она могла за считанную долю секунды сделать воздух таким звенящим от напряжения. Мне показалось, что воротник моей рубашки слегка наэлектризовался и бьет меня в шею током.

Так прошла секунда, потом другая. А на третью все до единого, включая меня самого, повскакивали на ноги.

Вот только на этот раз Кабановна пришла к нам не одна.

Вместе с ней была Кира. Вернее, это я сейчас знаю, как ее звали. А тогда я увидел прежде мне незнакомую девчонку. Среднего роста, с забранными в хвост светлыми волосами; алые губы и ярко-зеленые глаза, блеск которых ослеплял даже на расстоянии в несколько метров, контрастировали с нежно-бледной кожей.

Стоит ли говорить, что именно в ту секунду я и влюбился в нее?

Думаю, что не стоит.

И ей тоже принадлежала часть этой тишины. Я понял это сразу. Возможно, не только я один влюбился в нее тогда. Да что уж там, я в этом почти уверен.

–Ребята, знакомьтесь. Это Кира Воробьева. Она теперь будет учиться с вами, – приторным тоном просюсюкала Кабановна.

Наверное, в любом другом случае я бы почувствовал резкое раздражение пополам с отвращением. Но на этот раз подобным низменным чувствам просто не было места в моей душе.

–Привет, – сказала Кира и помахала рукой. Застенчиво улыбнулась, но не нужно было быть Станиславским, чтобы понять – застенчивость эта наиграна. На самом деле Кира не испытывала ни малейшей неловкости, хотя другой бы на ее месте наверняка покраснел аки рак и пожелал побыстрее забиться на галерку.

Лишь бы только не ощущать на себе два десятка внимательных, оценивающих взглядов. А ее действительно оценивали, и я знал это так же, как знал, что на каждой руке у меня по пять пальцев.

–Что ж Кира, – голос математички Ирины Васильевны был таким холодным, что казалось, можно простудиться, если слушать его слишком долго, – мы очень рады тебя приветствовать в нашем дружном коллективе. Присаживайся на любое свободное место.

Стыдно признаться, но тогда я немного пожалел, что сижу не один, а вместе с Сырником. В противном случае, наверное, имелся бы небольшой шанс, что Кира (ну, предположим!) захочет сесть вместе со мной. Но в следующий миг я встретился глазами со своим лучшим другом, и тут же устыдился столь малодушных мыслей.

Сырник наклонился к моему уху и прошептал:

–Карина ее сожрет.

Я тяжело вздохнул. В девяти случаях из десяти я бы с ним согласился. Карина и в правду могла сжить со свету кого угодно. Особенно симпатичных конкуренток. Но эта Кира Воробьева… Что-то подсказывало: она не из робкого десятка.

Поэтому я ответил:

–Посмотрим.

–Сожрет, – Сырник стоят на своем, – спорим?

–На что? – вяло поинтересовался я.

В его глазах блеснула искорка веселого азарта.

–Ставлю свою жалетку. С карманами, – произнес он, почему-то сделав ударение на третью "а" в слове "карманами".

Я округлил глаза. Ценнее, чем эта идиотская жалетка, для Сырника были (в возрастающем порядке) только я, папа и мама.

–Во-первых, нафиг мне не сдалась твоя жилетка, – сказал я, – а во-вторых, у меня и рука то не поднимется лишить тебя такой драгоценности. Ты же без нее помрешь, как Джульетта без Ромео.

–Ну, тогда на интерес, – он пожал плечами.

–В таком случае уж лучше на жалетку, – пробубнил я в ответ и отвернулся, словно меня только что заставили пойти на самый отвратительный компромисс в моей жизни.

–По рукам.

Я стал искать глазами Киру, и нашел ее за третьей партой в соседнем ряду. Она уже весело шушукалась о чем-то со Славиком. Славик краснел и улыбался, подставляя брекеты солнечным лучам; и то и дело поправлял очки, хотя они и так крепко держались у него на носу.

Я вдруг почувствовал острый укол ревности. Пять минут назад я не знал даже о самом факте существования Киры Воробьевой. И вот она уже вызывает в моей душе столь сильные эмоции. Нет, это что-то совсем неправильное. Так быть не должно.

И все же, я не мог отвести от нее взгляда.

Знаете, бывают люди настолько красивые, что больно на них смотреть. И в то же время, не смотреть на них еще больнее. Именно такой была Кира Воробьева.

Но не только я наблюдал за ней в те минуты. С трудом оторвав глаза от Киры, словно бы каждый из моих зрачков весил по паре десятков килограмм, я увидел Карину.

Ее карий взгляд, которым она сверлила новенькую, полыхал. Даже мне стало некомфортно. А Кира, как ни в чем не бывало, смеялась и болтала, и не видела этих темных ненавидящих глаз.

Когда урок закончился, мы с Сырником выплыли в коридор. Я расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки – в школьных классах и коридорах стояла страшная духота. Сентябрь обещал быть жарким.

Сырник лукаво улыбнулся и, взяв меня за локоть, оттащил в сторону. Как только мы оказались в относительном одиночестве, он, громче, чем мне бы того хотелось, поинтересовался:

–Понравилась, да?

Я нахмурил лоб, делая вид, что не понимаю, о чем идет речь. Вернее, о ком. Хотя, конечно, прекрасно все понимал.

Не дождавшись ответа, Сырник взобрался на подоконник. Я смотрел на то, как у него за спиной солнечные лучи бьются в оконное стекло, и щурился.

–Помяни мое слово, – сказал он, будто мое молчание не было знаком того, что и ему стоило бы заткнуться, – с появлением этой Киры тут такое начнется! Такие красивые обычно всегда пускают происходящее с рельсов. Даже не по своей вине. Просто потому что существуют.

Я вдруг ощутил себя довольно мерзенько.

–Ты слишком драматизируешь, – сказал я. И сам очень хотел в это верить

Но оказалось, что Сырник в тот день был прав.

В следующую секунду по его изменившемуся взгляду я понял, что у меня за спиной что-то происходит. Повернул голову и увидел Киру. Она прогуливалась по коридору, прижав к груди тетрадку и задумчиво глядя себе под ноги. За ней торопливой походкой семенил Славик, и, несмотря на то, что Кира шла медленно, он все равно как будто не успевал за ней. Славик что-то болтал, но теперь девушка не обращала на него ни малейшего внимания.

Я вдруг понял, что шум нескольких десятков голосов разом куда-то исчез. Казалось, пролети по коридору еще не впавшая в спячку муха – и получится услышать шелест ее крыльев.

Кира шла по коридору, словно бы нарочно не поднимая глаз. И все до единого взгляды были устремлены на нее. И дело было даже не в ее красоте – хотя и в ней, конечно, тоже, но не в первую очередь. Красивых людей на свете много. Взять вон ту же Карину – она уж точно поцелована природой не менее ласково, чем Кира Воробьева. И все же.

В Кире было что-то, что эту красоту питало. Делало живой, а не пластиковой. Я вдруг вспомнил фильм "Малена" с Моникой Белуччи. Мужчины, что наперебой протягивали ей свои зажигалки – стали бы они так рьяно бороться за право поджечь ее сигарету, если бы на месте Моники была пластмассовая кукла, пускай и совершенно неотличимая от нее внешне? Не думаю.

По-прежнему не обращая внимания ни на что вокруг, Кира дошла до конца коридора и ,резко развернувшись на носках "конверсов", пошла в обратном направлении. Славик, как привязанный теленок, повторил за ней.

Я ощутил резкий тычок в плечо и понял, что это Сырник пытается привести меня в чувство.

–Пойдем отсюда, – сказал я, не глядя на него.

–Ты чего? – удивлённо спросил он.

–Просто.

И, не дожидаясь ответа, я сдвинулся с места и направился туда, где мне вдруг захотелось оказаться больше всего на свете. От большой перемены оставалось еще минут пятнадцать. А там, если совсем уж будет необходимо, можно и чуть-чуть опоздать на урок.

Спускаясь вниз по лестнице, я слышал за спиной недовольное сопение моего друга. Что ж, я ни секунды не сомневался, что одного он меня не бросит. В холле первого этажа Сырник, наконец, поравнялся со мной.

–Куда ж ты так припустил то, а? – выдохнул он, кладя мне руку на плечо и тем самым заставляя притормозить, – у тебя там что, рожает кто-то?

Я и сам не знал, чего я так несся. По пути даже чуть не сбил парочку младшеклассников. Теперь этот порыв стих, словно цунами по щелчку пальцев превратилось в небольшую волну.

А еще это было похоже на американские горки. Будто бы все внутри меня ходило ходуном – вверх, вниз, вверх, вниз. Влево и вправо. Я не понимал собственных эмоций, не мог даже взять в толк, в какие именно цвета они окрашены – в темные или светлые.

Кира. Это все из-за нее.

Я бросил взгляд на часы. Сколько времени прошло с тех пор, как я впервые ее увидел? Тридцать минут. Да, от силы.

Как мало нужно человеку, чтобы влюбиться.

–Я хочу в Карман, – тихо сказал я.

И мы пошли в Карман.

Карман – это такое место на первом этаже нашей школы. Чтобы туда попасть, нужно пройти мимо туалетных комнат, свернуть в длинный неосвещенный коридор, заваленный тряпками и заставленный швабрами. В конце этого коридора и располагалась комната, которую мы все называли Карманом.

Когда-то, когда я еще учился в началке, здесь планировалась комната отдыха. В смысле, настоящая, светлая и комфортно обставленная. Потом где-то на середине своего претворения в жизнь эта идея благополучно умерла, оставив после себя широкий кожаный диван и парочку кресел.

А ученикам, как оказалось, большего было и не нужно.

Последняя лампочка здесь перегорела лет пять назад, и с тех пор комната была погружена в почти что полную темноту – только небольшое окошко под потолком давало чуточку света. Наверное, не знай я наизусть всей нехитрой внутренней планировки Кармана, перемещаться по нему мне бы приходилось строго на ощупь – вот насколько здесь было темно.

А теперь представьте. Во всей школе около четырех сотен учеников. А пространство Кармана совсем небольшое – даже если набиться, как сардины в банке со шпротами, поместилось бы человек пятнадцать. И, несмотря на это, в Кармане порой можно было посидеть в полном одиночестве.

Почему так? – спросите вы. А я вам отвечу. Карман был для нас всех чем-то вроде священного, ритуального места. Сюда приходили грустить, плакать и наслаждаться одиночеством в те секунды, когда людское общество становилось совсем уж нестерпимым. А еще признаваться в любви и целоваться – куда ж без этого? А вот просто так взять и завалиться в Карман праздной шумной компанией считалось ужасным моветоном, за который, при случае, могли даже навешать тумаков.

Нам с Сырником повезло – комната была абсолютно пуста. Я понял это сразу, как только глаза чуть-чуть привыкли к темноте. Лишь в слабом неверном свете окна-бойницы кружили мириады пылинок. Одинокий луч, пересекши комнату, вонзался в полотно картины, что висела на противоположной от окна стене. Я не видел всего полотна целиком, но итак прекрасно знал, что это – репродукция "Воскрешения Лазаря" Рембрандта. Согласен, довольно странное дизайнерское решение. Кому именно оно пришло в голову, я не имею ни малейшего понятия.

Я приземлился в кресло, а Сырник расположился на диване напротив. В темноте я мог видеть лишь редкие очертания его силуэта. Зато все остальные чувства разом обострились. Я ощутил легкий рыбный запах, едва доносившийся из школьной столовой. Услышал звук собственного сердца. Почувствовал кончиками пальцев каждую ниточку, из которых была соткана обивка на кресле. Это всегда казалось мне чем-то почти магическим. Здесь, в Кармане, каждая деталь аскетичного окружения казалась выпуклой, наполненной какой-то собственной, неведомой человеку жизнью. А у меня словно бы появлялся шанс ненадолго к этой жизни прикоснуться.

У Кармана был и еще один несомненный плюс – сюда почти никогда не заходили учителя. Даже Кабановна, словно чувствуя особенную ауру этого места, держалась от него подальше.

–Так и будешь молчать? – тихо спросил Сырник, вырывая меня из размышлений.

Я слегка вздрогнул и посмотрел на него через темноту.

–А что, обязательно надо что-то говорить?

Я и сам не знал, зачем притащился сюда, да еще и привел с собою Сырника. Может быть, мне просто нужны были темнота и тишина?

–Тогда скажу я. Не против?

Я почувствовал легкий холодок, пробежавший по всему телу. Голос у моего друга внезапно стал серьезным, а такое случалось крайне редко. Но уж если случалось – значит, без всякого сомнения, стоило ждать внезапных откровений. А я не был уверен, что хочу слышать нечто подобное в эту секунду.

–Ты никогда не думал, что будет дальше? – спросил Сырник.

Я выпустил воздух через ноздри. Прежде мы пару раз поднимали эту тему, но то было вскользь. Словно прощупав почву, мы оба поняли, что подобных разговоров стоит избегать.

Потому что нас пугало одно и то же.

Будущее. Взросление. То, что будет с нами, когда затихнет дребезжание последнего звонка. Не то чтобы я очень любил школу, нет. Скорее, я к ней привык. Потому что здесь все было понятно, хотя и не скажу, что просто. Здесь мне было знакомо все, до каждой трещинки в стене. И было как-то странно думать, что скоро этого всего не будет.

А еще здесь был Сырник. Мой лучший друг с первого класса. Единственный близкий для меня человек, если не считать родителей. Но что будет с нашей дружбой, когда вещей, которые связывают нас, станет на порядок меньше? Когда у каждого появится своя, та самая "взрослая" жизнь?

–Ну, что будет… – наконец, произнес я, потому что молчание стало затягиваться, – у нас есть еще целый год. Потом экзамены, поступление…

–Нет, ты не понял, – перебил меня Сырник, – что будет дальше?

–Да черт его знает, – честно признался я, – ты, наверное, хочешь, чтобы я сказал что-то ободряющее, да? Только вот я не хочу кривить душой. Я только знаю, что все будет по-другому. Не так, как раньше. Не так, как сейчас. Может быть, в этом и нет ничего плохого?

Сырник долго молчал. Я уж было подумал, что на этом разговор окончен, но потом он вдруг произнес:

–А я не хочу, чтобы было по-другому.

Я тяжело вздохнул.

–Это инфантильная позиция, дружище. Жизнь состоит из сплошных изменений, и ничто не вечно под луной. И нарушить этот порядок вещей нам уж точно не под силу. Так что не стоит цепляться за прошлое. Тем более, что оно пока еще и не стало прошлым. У нас ведь целый год впереди, как я уже и сказал.

Я выпалил это все на одном дыхании, словно заранее выученный текст. Слова то были мудрые, и даже убедительные, вот только я сам в них не очень верил.

Раздался звонок на урок. Ни я, ни Сырник не шелохнулись.

–Наверное, я просто слишком консервативен, – сказал он, – тяжело воспринимаю перемены, и все такое…

–Может, прогуляем? – вяло предложил я.

–Неужели ты упустишь такой прекрасный шанс ещё разок полюбоваться на Киру Воробьеву? – поинтересовался Сырник. Судя по всему, к нему возвращалась прежняя веселость. Я даже почувствовал некоторое облегчение.

–Да что ты зациклился на этой Кире? – бросил я как можно более небрежно. На самом деле, именно она и была причиной, по которой я не хотел возвращаться в класс. Мне всегда было тяжело смотреть на очень красивых людей.

Конечно, я знал, что Сырник все прекрасно понимает. Слишком долго мы были знакомы. Но одно дело осознавать что-то на невербальном уровне, и совсем другое – это самое "что-то" озвучить.

Словно, стоит мне только произнести вслух: "да, мне очень понравилась Кира. Скорее всего, я даже влюбился в нее с первого взгляда" – и эти слова тут же обретут собственное бытие, заживут отдельной жизнью. И тогда уже ничего нельзя будет повернуть вспять.

Тогда я еще не знал, что Сырник тоже кое-что скрывает от меня. Вот только он справлялся с этим куда лучше.

Ее звали Маша.

Интерлюдия 1. Генрих

1 сентября

Когда закончился последний урок, Генрих и Максим вышли на школьный двор. Было всего лишь два часа дня, светило яркое солнце. Генрих подставил лицо приветливым солнечным лучам и зажмурился. Подумал о том, что теперь, наверное, еще не скоро получится уйти из школы в такую рань.

–Иди один, – бросил он, не глядя на Макса.

К счастью, тот все понял без слов. И, конечно, ни сколько не обиделся – Генрих был в этом уверен. Лишь бросил короткое:

–Тогда до завтра, – и легонько хлопнул Генриха по плечу в знак прощания.

На душе было не то чтобы противно, но как-то странно. Уж точно не радостно. И дело было даже не в банальном начале нового учебного года.

Он побрел через футбольную площадку, отчего-то до рези в пальцах вцепившись в лямки рюкзака, словно утопающий – в брошенную ему веревку.

Дойдя до скамеек, что в несколько рядов тянулись вдоль кромки поля, он замер и, поддавшись какому-то смутному, интуитивному порыву, обернулся.

Она была там.

В двух десятках метров от него, по ту сторону футбольного поля. Сперва ему показалось даже, что Маша смотрит на него в ответ. Но потом понял, что взгляд ее все же направлен куда-то в сторону.

Вдруг, откуда ни возьмись, подул резкий холодный ветер, и взлохматил ее огненно-рыжие волосы – словно пламя разгорелось от воздушного порыва.

И куда, интересно, она так пристально смотрит? Высматривает, что ли, кого-то? Может быть, у нее тут назначено свидание?