30 секунд до рая. Сборник миссионерских рассказов

– Короче, замели меня за наркоту, – как всегда без обиняков приступил он к рассказу. – Зона, брат, это такое место, которое и врагу не пожелаешь. Тем более что нам нужно врагов наших любить. Удивлен, что я опять евангельскими цитатами сыплю? Да, было у меня время покумекать. Все наши с тобой базары всплыли. И теперь я опять дитя Божие. Блудный сын вернулся к Отцу. Собралась у нас в зоне своя община. Пастор и братья приходили из баптистской церкви. Так что на свободе есть где приткнуться. Сейчас реабилитацию прохожу в нашем центре.

Михаил дивился неисповедимым путям Господним, действовавшим в судьбе его друга.

С тех пор прошло пять лет. И вот снова они встретились в придорожном кафе, когда Михаил ехал в Елабугу на конкурс звонарей, а Рифкат на миссию по татарским деревням.

– Ты, брат, не отчаивайся. Евангелизировать со скоростью свиста можно легко научиться. Главное – понять, что нужно говорить, а что фильтровать. Вот ты за детство, за церковь начал. Так в неделю до Евангелия не доберешься.

– Что же, по-твоему, текст четырех Евангелий за 30 секунд можно рассказать? Да только на самое короткое Евангелие от Марка потребуется не менее часа. Это если просто читать. А если с пояснениями?

– Не кипятись. Евангелие – это благая весть о том, что все мы грешники и нам остается только гореть в аду. Но жертвою Иисуса мы спасены, если примем Его в свое сердце. Всё! Был такой браток – Сперджен фамилия. Он вообще поместил Евангелие в одно слов: «Замещение». То есть Иисус умер вместо меня!

– Опять эти твои протестантские «штучки»! Если я такое заявлю, от меня любой православный, да просто любой человек шарахнется.

– Никуда они не денутся. Я как вышел с зоны, знаешь как на улицах евангелизировал? Вижу – мужик. Я к нему. Обращаюсь как к нормальному: «Можно рассказать, что сделал для вас Иисус?» Он меня – по матери. Я: «Слушай, прыщ, если бы ты мне до зоны встретился, я тебя давно по асфальту размазал. Но теперь я – христианин. Так что стой и вникай». Заметь, тогда я только учился и намного дольше тридцати секунд ему втолковывал.

– И что, он слушал? – давясь смехом и в деталях представляя всю ситуацию, поинтересовался Михаил.

– А что ему оставалось? Стоял белый как смерть, трясся, но с места ни-ни, пока я его с миром не отпустил.

– Ну и какой смысл в таком миссионерстве? Думаешь, его к Богу обратил?

– Наверно нет. Не суть. Все ошибаются. Я сейчас по-другому евангелизирую. В общем, не хочешь по Сперджену, говори Евангелие хоть как-нибудь. Ваши православные его совсем не знают, а только целуют.

– Да ладно?! Всякий православный слышавший Символ веры, слышал и Евангелие, как ты это называешь. А Символ веры у нас все знают.

– Точно? Ну-ка, на раз-два-три этот твой Символ?

– Не мой, а Никеоцареградский. И звучит он так: «Верую во Единаго Бога Отца Вседержителя Творца Небу и земли…»

– Я не очень уловил эти все ваши славянские примочки. – Прокомментировал Рифкат старания Михаила, когда он произнес весь «Символ». – Если бы ты мне нормальным языком донес без всяких там «верую», то, сё…

Михаил повторил Символ веры еще раз, только на русском языке, попутно поясняя, что имели в виду святые отцы Вселенских соборов в тех или иных формулировках. Рифкат слушал внимательно, словно взвешивая и смакуя каждое выражение, а затем вынес свой вердикт

– Ну, да… да есть там Евангелие. Вот, хотя бы по этому, по твоему… в смысле, по «Символу» давай, действуй. Ты образованный, верующий дольше меня. Никто про тебя не скажет, что ты – сектант. Кому как не тебе говорить Евангелие народу? Мормон его не скажет. У них вообще иные книги и учение. Иеговист не скажет. Для них Иисус не Бог и не взял на Себя наши грехи. А ты…, да что ты? – любая православная бабулька, знающая тот же самый Символ веры (если не отвлечется на свечи, коробку зажигания…шучу, шучу, не дуйся), такая сможет сказать Евангелие. Вы хоть промеж себя прядок в мозгах наведите, чтобы каждый знал, Кому он обязан вечной жизнью, а не то что «свечка, не свечка», «Аллилуйя», вишь ты, у них нельзя всем вместе петь…

Всю оставшуюся до Елабуги дорогу Михаил психовал.

– Тоже мне учитель выискался. Никак от зоновского жаргона не отстанет, а туда же…И как только я его целый год в детстве терпел? Указывает, что и как мне делать! Вот езжай в свои деревни и учи там стариков, которые не могут отличить муллу от Будды. Пусть они хоть в протестантской форме что-то о Христе узнают. Видишь ли, свечки наши его раздражают. Да если хочешь знать, это у нас форма пожертвования на храм такая. Не у всех же принято сдавать десятины. Нет, ну если его послушать, то у нас в Церкви вообще полный швах: ни Христа не знают, ни Евангелия! Между прочим, на каждом богослужении читают и Евангелие и Апостол. А каково само богослужение! Всякая его строчка, любая песня прославляет либо Христовы страдания, любо Его Воскресение, либо подвиг тех, кто посвятил Ему свою жизнь. И какой высокий слог! Не то что: «прикинь, тормозни, в натуре». Вот сейчас приеду, поспрашиваю у людей, что для них самое главное в Христианстве и докажу тебе, что никакой дополнительной проповеди в 30 секунд они не нуждаются.

Елабуга встретила Михаила толпами народа, шумящими на обширной площади. Вместе с конкурсом звонарей здесь проходила и всероссийская ярмарка всякой всячины. Прилавки пестрели поделками мастеров, мясными и рыбными копченостями. Но самым ходовым товаром в такую жару была газированная вода и мороженное.

Протолкнувшись между деревянными безделушками и саженцами цветов, Михаил вышел на Казанскую улицу – исторический центр города. Аккуратные одно-и-двух этажные отреставрированные дома (когда-то принадлежавшие купцам) ныне занимали магазинчики пестрых сувениров, кафе, из которых далеко распространялись соблазнительные ароматы и музеи. Вдоль улицы то туда, то сюда сновали туристы поодиночке и целыми группами. К одной из групп во главе с экскурсоводом Михаил и пристроился в хвосте. Но он успел услышать лишь, что местные купцы много сделали для своего города, в том числе, возвели великолепные храмы, в одном из которых сегодня и проходит конкурс звонарей.

Пользуясь тем, что экскурсовод предложил задавать вопросы, Михаил спросил

– Скажите, пожалуйста, в чем основная суть Православной веры?

Ему казалось, что такой образованный и подготовленный человек должен знать правильный ответ. В душе он надеялся, что сейчас тот вместо Михаила развернет грандиозную проповедь о Христе.

– В воспитании нравственности, как и в любой другой религии, – неожиданно для звонаря ответил экскурсовод.

– Тогда, чем Христианство отличается от остальных религий? – Михаил еще надеялся вырулить на нужную стезю, мол, слово «Христианство» с Кем связано?

– Ну, вот смотрите. В Православии есть иконы, а в Мусульманстве и Иудаизме их запрещают. У нас в церквях нет музыкальных инструментов, а, например, католики используют орган.

– А что насчет разницы в вероучении? – сделал последнюю попытку Михаил.

– Мужчина, Вы, кажется, не из нашей группы? Что-то не видел Вас в автобусе, – нашелся экскурсовод, как выйти из ситуации, не показав свои пробелы в знании.

– Основа Православия и всего Христианства, что Бог явился во плоти, чтобы человек мог стать богом. Этого нет ни в одной другой религии. Христос искупил наши грехи…

– Так, МОЯ ГРУППА, заходим в музей, а посторонних я попрошу удалиться.

Михаил остался униженно стоять у дверей голубого одноэтажного здания. Зачем он вообще ввязался в эту историю? Не хотят люди ничего слышать о Боге, и не надо. А вот что действительно срочно необходимо было сделать – это зарегистрировать свое участие в конкурсе.

У Спасского храма, где проходил конкурс, рядами стояли скамейки. Места, на которые падала тень, занимала публика, обмахивающая себя всем, чем нипопадя. Остальные скамейки почти пустовали. Только выпивший мужиченка сидел на самом солнцепеке. Похоже, ему не одно только море, но и жара была явно по колено. Временами он соскакивал со своего места, невпопад начинал хлопать, выкрикивать: «Да это же чуды! чуды!» А потом кидался к прохожим, прося «копеечку». Он кланялся тем, кто ему что-то давал и сквернословил, если получал отказ.

Хотя вокруг храма людей набралось не меньше, чем на ярмарке, по их поведению было понятно, что большинство из них невоцерковлены и сюда пришли не ради Бога, а чтобы, получив некое новое впечатление, отвлечься от своих будней.

Михаил заметил влюбленную парочку, фотографирующуюся на фоне храма. Черные длинные волосы девушки и легкое розовое платье красиво развевались на ветру. Высокий парень обнимал ее сзади. Оба они смотрели на айфон, прикрепленный к селфи-палке, с помощью которого они пытались себя запечатлеть, чтобы сделать выкладку в соц. сетях.

– Молодые люди, извините, что отвлекаю вас вопросом. Но вот сегодня праздник, народное гуляние, церковь такая огромная стоит. А говорят, что всем этим мы обязаны Христу. Вы об этом что-нибудь знаете?

Парень с девушкой переглянулись, рассмеялись и отошли от Михаила подальше.

Мысль, зароненная Рифкатом, ни смотря на второе «фиаско» не отпускала Михаила. Допустим, миссионерство у нас действительно не на должной высоте. Но как втолковать о Христе, если о Нем вообще не хотят слушать? Духовные чувства в народе настолько атрофировались, что они уже не ощущали голод по Богу.

Как-то он читал о ребенке, которого поселили в детском доме, когда его мать за нерадивое воспитание сына лишили родительских прав. Мальчик с жадностью бросался на хлеб, а от каш, супов, запеканок и даже конфет наотрез отказывался. Как оказалось, его всю жизнь кормили только хлебом и иных продуктов он попросту не знал. Вот и люди довольствуются черствыми корочками мирских радостей, и не понимают как глупо отказываться от изысканных духовных яств, предлагаемых Богом в Церкви.

Перекрестившись, Михаил вошел в относительную прохладу храма. Спасская церковь внутри делилась на две непропорциональные части. Большая из них представляла из себя памятник соц. реализму: цементный пол на котором кое-где еще сохранилась керамическая плитка, осыпавшаяся со стен штукатурка, выцветшие фрески со следами пуль и выколотыми глазами – свидетельство вандализма красноармейцев в начале прошлого века. Правый же придел и остальная четверть храма были отреставрированы. Откуда-то с клироса неслась знакомая вязь славянских слов. Привычная обстановка сразу настроила звонаря на молитвенный лад. Начиналась вечерняя служба.

До слез было обидно за тех, кто остался снаружи. Игнорируя самое главное – общение с Богом и пребывание в Его присутствии, они предпочли довольствоваться только крохами – звуками призыва к этому.

В храме Михаил высмотрел пожилую женщину особо церковного вида. На голове у нее был газовый шарфик, а не панамка, как у многих других, черная легкая юбка спускалась гораздо ниже колен.

– С праздником! – в пол голоса начал звонарь свою очередную попытку доказать Рифкату всю вопиющую ошибочность его мнения.

– С праздником, – отозвалась женщина и продолжила дальше внимать богослужению.

– Похоже, Вы часто ходите в храм. Может, мне растолкуете, что самое главное в Православии?

– Молиться, молиться надо, милок.

– А кому молиться-то?

– Матери Божией – Заступнице нашей, святым угодникам. Мне больше Никола помогает.

– А Богу?

– И Богу молиться можно.

– А кому лучше?

– Всем хорошо.

– Я еще слышал, что Христос был. И будто Его Спасителем называют.

– Был. И Ему молиться можно. Он как раз Один из Троицы: Отец, Сын и Дух Святой.

– Здорово! – Михаил обрадовался, что разговор наконец-то попал в правильную струю. – И что дальше?

– Вам лучше поговорить с батюшкой…

Скорее всего, она знала верные ответы и если бы их услышала от кого-нибудь, то с радостью закивала. Но правильно расставить приоритеты и, тем более, поделиться ими у нее совсем не получилось. А может, женщина просто не хотела отвлекаться от богослужения.

– Надо что-то делать. Надо что-то делать… – пульсировало в мозгу Михаила, когда он, дождавшись своей очереди, взбирался на колокольню. После покорения эдакой вершины, даже привыкшие к подобным нагрузкам ноги, почувствовали напряжение. В свое время Елабужские купцы-миллионщики Шишкины да Стахеевы не поскупились, чтобы весть о Воскресшем Христе разносилась по округе как можно дальше, и отстроили колокольню всего лишь на одиннадцать метров ниже знаменитого московского Ивана Великого.

С высоты открывался величественный вид. Город выглядел как макет, размещенный в местном музее. Красавица Кама уже тысячу лет омывавшая Елабугу своими водами, не переставала ласкаться к нему, нежно оплескивая берега набегавшими волнами. Сосновые леса Шишктнского заповедника напоминали зеленое море, разлившееся по склонам гор, мерно колышущееся от легкого летнего ветерка. Глядя на всю эту красоту, в голове Михаила всплыл 103 Псалом, прославляющий премудрость Творца, за то, что Он так величественно все сотворил. А что всплывет в головах тех молодых людей с селфи-палкой наперевес? «Красотища, ваще!», а может кто-то еще добавит: «в натуре». Да, что ни говори, но в Рифкате при всей его невоспитанности и напористости, виден не только бывший зэк. Точно также в нем отображен и Христос. Он бы точно здесь отчубучил что-нибудь библейское. И он прав – надо людям говорить о Боге. И кому этим заниматься, как не ему – православному звонарю?

Свою программу Михаил отзвонил четко и без помарок. Снизу послышались аплодисменты публики и «чуды! чуды!» алкоголика.

– Это настоящий Рай! – прокомментировала звон Михаила одна из зрительниц, поднявшаяся вместе с остальными зеваками, которых не испугал крутой подъем по нескольку сотен скрипучих ступенек колокольни.

– Нет. Рай заключается не в этом, – остановил звонарь ее дальнейшие дифирамбы. – Настоящий Рай отражен в Православном Символе веры.

Далее Михаил как мог подробно и доходчиво объяснил, что в Символе веры к чему. Когда звонарь умолк, он мельком взглянул на часы. Вся его речь заняла около пяти минут. Но разве это важно? Лишь бы им всем дотянуть до Рая.

6. Дьякон и дьякония

– М-да, отец Рустик…Вид у тебя, прямо скажу – неважнецкий, – настоятель сочувственно похлопал дьякона по плечу, когда они оба после литургии входили в трапезную.

В самом деле, красные воспаленные глаза дьякона смотрели на мир ошалело. Его волосы и жидкая бородка торчали какими-то несуразными клочками. На громкие звуки он реагировал болезненно, морщась и сжимаясь как от нанесенного удара.

– Даже и не знаю, на сколько меня еще хватит…Отец Савва, у вас пять детей. Со всеми ими была такая же кутерьма?

– Нет, конечно! Но Максимка точно давал жару полгода.

– И всего-то?! Нам уже больше года и ни одной спокойной ночи. Я – никакой. Матушка тоже вся вымоталась. Ума не приложу, что с Санькой делать? Каким только врачам его не показывали – все только руками разводят. Вроде здоровый пацан, а не спит и точка.

– Ты сейчас полностью погружен в свою ситуацию и не о чем другом не можешь думать. Но все же, послушай. Пусть мои слова не покажутся тебе нелогичными. Иногда от своих дел нужно отвлечься и посмотреть, что творится вокруг. Или как говорят: «Тебе плохо – помоги тому, кому хуже». Кто знает, может, когда начнешь заботиться об окружающих людях, Бог позаботится о твоей семье?

– Так я разве не людям служу в храме-то? А молитвы мои все о ком? Не о людях ли? Как могу – пою, священнику помогаю. Нет, отец Савва, я своё дьяконское служение несу по совести, со всем усердием.

– Петь и сослужить в церкви это, конечно, тоже Божье дело. Но дьякония тем не ограничивается. Чем в Церкви занимались первые семь дьяконов?

– Следили за столами?

– Правильно. Или, говоря современным языком, занимались социальным служением. Ведь открытость к проблемам грешного мира – это неотъемлемая часть христианской жизни, такая же, как и литургическая. На мой взгляд – большое упущение, что у нас к дьяконству относятся лишь как к ступени в священство. Вот бы перед иерейским рукоположением годик-другой дьяконы попрактиковали социальное служение, а?… От этого все только бы выиграли. По сравнению со священством, они не так сильно загружены – это раз. От знакомства людей с клириками храмы наполнились бы спасающимися – это два. А будущие священники оказались бы более научены проявлять любовь – это три. Честно сказать, не мне первому подобные мысли пришли в голову. Недавно в Москве именно с этой целью собирали столичных дьяконов. Но с тех пор что-то никаких подвижек. Эта мысль давно меня гложет. И когда ты начал рассказывать, в голове так «щёлк»: «Вот оно!» Иногда Бог ставит нас в непривычные или даже тяжелые условия, чтобы мы задумались, встряхнулись, съехали с общепринятой колеи. И тем самым выполнили свое истинное предназначение. А дьяконское предназначение – это социальное служение. Я много об этом думал. Теперь подумай и ты.

Если бы семь лет назад кто-то сказал Рустэму, что он станет дьяконом, тот бы рассмеялся ему в лицо и, пожалуй, прибавил какое-нибудь крепкое словцо, чтобы больше неповадно было болтать попусту.

«Старшие товарищи» на крупные дела его не брали, так как с его не сгибающейся ногой в чужую квартиру не полезешь. Максимум что от него ждали – стоять «на шухере». Вечерами во дворе Рустэм под бряцание расстроенной гитары со смаком выдавал зоновские песни, принесенные дружками из-за колючей проволоки. Он состоял на учете в милиции, где его пугали малолеткой. Но парнишка этого не боялся и с показной бравадой презирал материнские слезы.

Пятнадцатилетним подростком Рустэм впервые переступил порог храма. Все, что тогда его интересовало – содержание церковных «кружек», куда прихожане складывали свои пожертвования. Но не успел он еще толком осмотреться, как активная женщина в белом ситцевом платке и меховой безрукавке попросила его вместе с другими мужчинами отнести в трапезную корзины, до краев наполненные всякими продуктами. Потом они носили воду в баках для какого-то «водосвятного молебна»… Если бы в уборке прихрамовой территории его просила помочь та же тетка, он, несомненно бы, отказался. Но получилось так, что какая-то долговязая девчонка примерно одного с ним возраста просто сказала: «Пойдем. Наши у северного входа собираются», – а ему неудобно было уточнять «куда, зачем и кто такие «наши»». На церковном дворе несколько подростков уже сметали в кучи, опавшие с соседних берез желтые листья. Взяв в руки метлу, и, неумело махая ею, Рустэм изо всех сил старался, чтобы Аннушка (так звали девочку, втянувшую его в эту авантюру) не заметила его негнущуюся ногу – результат родовой травмы. Время от времени он словно случайно взглядывал на Аню, при этом всякий раз отмечая, что в ней нет ничего особенного. Такие как она никогда не тусовались в их дворовой компании. Серыми мышками они прошмыгивали в подъезд мимо братвы, чтобы скорее закрыть дверь своей квартиры изнутри.

– Все-таки нечестно получается, думал Рустик, – эта Анька притащила его на какой-то левый субботник, сунула в руку метлу, а теперь даже ни разу не взглянула? Ну, погоди! Я еще покажу, с кем ты связалась…

После уборки, сидя на скамейке во дворе храма, молодые люди разговорились. Как оказалось, Аня вместе со своей мамой пела на клиросе. Рустик попросил напеть что-нибудь из их репертуара. Когда Аня запела, его стало ломать от заунывности церковного мотива. Чтобы продемонстрировать всю несостоятельность её занятий, Рустэм с надрывом затянул зоновский куплет. Дворовые давно бы пустили слезу, потому что он умел петь с чувством. Но почему-то у Ани на лице отобразилось только отвращение, если не сказать брезгливость. Так что парнишка осекся, не зная, что делать дальше. На счастье, проходивший мимо настоятель по достоинству оценил голос подростка и предложил ему петь на клиросе. Польстило ли Рустику внимание священника или просто захотелось что-то доказать этой «пигалице», но спустя три дня он вместе со всем хором стоял на репетиции.

Нотную грамоту Рустэм не знал, однако любую мелодию схватывал на лету. Проблему составляли лишь слова. Язык можно было сломать обо все эти «иже еси» или еще хуже того фразочка – «Творяй Ангелы Своя духи и слуги Своя пламень огненный», которую приходилось прочитывать на одной ноте быстрым речитативом. После подобных репетиций у подростка не просто язык заплетался, но он себя чувствовал таким измученным, что всякое желание лишний раз задерживаться во дворе пропадало.

Аня оказалась человеком интересным. Часто она рассказывала о чем читала в церковной литературе, что замечала в окружающем мире. Да и просто прикольно было находиться в ее обществе – чувством юмора девочка тоже обладала и по достоинству ценила Рустикины остроты. Только однажды его шутка чуть не стоила им дружбы. Как-то первого апреля парнишка заявил

– Ты реальная гёрла, давай будем вместе… ну… ты понимаешь?

Вместо того, чтобы отчебучить что-то подобное в ответ, девочка вспыхнула и отвернулась. Парнишка почувствовал себя неловко и попытался в уме подыскать подходящие слова, чтобы как-то выправить ситуацию. В этот момент Аня повернулась. Лицо ее пылало негодованием, глаза сверкали… Рустик вдруг осознал, что девочка не дурнушка, как он считал ранее, а, пожалуй, красивее даже Светки из второго подъезда, о которой мечтали все парни их двора.

Дрожащим голосом Аня быстро произнесла

– Мы можем быть только друзьями… – и, запинаясь, прибавила, – и то… я в этом теперь не уверена.

– Да пошутил я, а ты уже размечталась. Первое апреля! – неестественно высоким срывающимся голосом пропищал Рустэм, проклиная в уме свою затею и, возможно, где-то внутри сожалея, что ему отказали.

Две недели они не разговаривали, всякий раз при встрече испытывая стыд. Парнишка уже подумывал бросить хор, но вскоре все улеглось и они стали как прежде делиться своими радостями и горестями.

Рустику не нравилось, что Аня о Церкви знает гораздо больше его. Подростка просто бесили ситуации, когда он ничего не понимал из Аниных слов, а переспросить и уточнить смысл сказанного, ему гордость не позволяла.

Никого не спросясь, втихаря от всех он стал посещать старшую группу воскресной школы при другом храме. Благо, что занятия там не совпадали ни с репетициями, ни с богослужениями в которых Рустэм был задействован.

– Почему ты никогда не причащаешься? – как-то спросила его Аня, вернувшись на клирос после причастия.

– Я же некрещеный! – возмутился Рустик, гордый тем, что без ее подсказок знает, кому можно причащаться, а кому нет.

На этом девочка не успокоилась. Она стала донимать Рустэма вопросами. Верит ли он в Христа, как в Бога? А если верит, что мешает ему креститься и навеки связать со Христом всю свою жизнь? Рустик задумался. В самом деле, «что»? И не найдя ответа на этот вопрос, решил принять крещение.

Узнав, что Аня собирается стать восприемницей Рустэма, батюшка почему-то стал ее отговаривать. И с загадочной фразой «на всякий случай, мало ли что», предложил парнишке себя в качестве крестного отца.

Кое-как окончив школу на троечки, которые ему ставили скорее из жалости к его инвалидности, Рустик стал искать работу. Срывать звезд с неба он не собирался. Тем не менее, все, что ему удалось найти – это место грузчика продуктового магазина.

Когда Аня уехала в Питер учиться на регента, Рустика все реже стали видеть в храме. Работа в магазине обеспечивала его дармовым алкоголем, к которому он стал потихоньку пристращаться. Прежние друзья вновь окружили его. Это не укрылось от Ани, когда та приехала домой на каникулы. Засев за компьютер, вместе они нашли Рустэму работу дворника при администрации города.

Летом работа дворника Рустэму нравилась. Вставая пораньше, он приезжал с первым трамваем, убирал мусор, освобождал урны, переделывал все дела и был свободен! Зимой же дворнику приходилось туго. Тем более, что он один обслуживал огромную территорию. Администрация города – объект особой значимости. Тут ходил мэр, всякие «шишки», делегации. Попробуй вовремя не очисть ступеньки от снега!

Порою, он так урабатывался, что во время обеда, не замечая что делает, ложкой «прочищал» дорожку в картофельном пюре, как он это делал со снегом на улице, а потом раскидывал «сугробы» пюре по краям тарелки.

Во дворе их дома стоял единственный фонарь. Если Рустик просыпался ночью, то всегда в его свете пытался разглядеть – не идет ли снег? Во время обильных снегопадов он психовал, злился на Аню, даже обвинял Бога за свою паршивую судьбу и хотел, все бросив, вернуться в магазин.

Сражаясь лопатой со стихией, он порой начинал отчаиваться. Отчаяние очень быстро перерастало в панику, а паника в ропот, и тогда он в негодовании стонал

– Господи, да пусть, прекратится, наконец, эта пурга! Тебе разве трудно?

Единственное, что его успокаивало – это пение церковных песнопений и молитва. В самые критичные моменты, когда совсем «край» и Рустик не успевал, приходила помощь в виде трактора или бригады дорожников, которые за полчаса вычищали все то, над чем дворник обычно корпел целый день.