30 секунд до рая. Сборник миссионерских рассказов

Чаепитие было в самом разгаре. Слушая Андрея, девочки из бухгалтерии время от времени переглядывались, многозначительно закатывали глаза, никак не ожидая в этот вечер разговора на религиозную тему. А тот делал вид, что не замечает их реакции, но на самом деле нервничал ещё больше. Сидеть Вере и Гульназ, однако, почти не приходилось. Они то и дело подливали кипятку, добавляли в общие тарелки всякие вкусности. Старикам было приятно смотреть на плавность движений их молодых рук, на гладкие румяные лица, словно персики, слегка покрытые пушком. Свежесть их юности была приятно не только для мужчин. Глядя, как они смущённо улыбаются, как блестят их ясные глаза, и женщины, вздыхая, вспоминали свои школьные годы, первые свидания, пусть голодную, но полную радости и надежд юность. Как давно это было… или только вчера? Почему же лица сморщились, пропала былая живость и бодрость? Фигуры от родов и тяжёлых работ исказились. Кого-то разнесло вширь, а кто и остался худым, всё равно уже давно своей внешностью не привлекал ничьё внимание.

Насытившись бутербродами и сладким, старички перешли на арбуз и фрукты. Кто-то пощипывал шарики винограда, складывая рядом с тарелками мелкие косточки. Конфеты и мандарины постепенно распределились по женским сумочкам, чтобы после порадовать внуков гостинцами «от зайчика». Бывшая учётчица тётя Зубайда хотела, по своему обыкновению, спеть татарскую песню «Эй, тола, тола», но сегодня её об этом почему-то никто не просил, а сама первой запеть она не решалась. Мужская часть пенсионеров немного тосковали по спиртному, ожидая окончания мероприятия, чтобы завершить вечер в более тесном кругу с чем-нибудь горячительным. Большинство застольем остались довольны. Хотя в магазинах дефицита давно не было, маленькая пенсия не позволяла им шиковать как сегодня. Некоторые из них арбуз в этом году ели впервые. Пожалуй, один Фанис Тимербаевич – бывший начальник «Паспортного стола», сидел как натянутая струна. Андрей время от времени с опаской посматривал в его сторону, в любой момент, ожидая взрыва эмоций из-за выбранной темы обсуждения. Но пока Фанис Тимербаевич вёл себя вполне корректно. Только гуляющие желваки и краснота лица, что само по себе для Фаниса Тимербаевича было невероятно, свидетельствовали, насколько тяжело ему давалось сдерживать себя.

Всё время, пока шёл вечер, Андрей боялся, что его остановят, не дадут сказать самого главного. В основном, стараясь говорить медленно, порою, он всё же чуть не срывался на темп скороговорки. Но, видя, что его перестают понимать и переходят к отвлечённым разговорам, он вновь начинал произносить слова в манере диктора радио. Кто и когда ещё донесёт до этих людей весть о Воскресшем Христе? Даже если в следующем году ему опять поручат проводить «День пожилых людей», сколько к тому времени здесь присутствующего народа отправится в мир иной абсолютно неподготовленными? Ведь никто из них не придёт в его детскую воскресную школу. Вот он и старался, из кожи лез вон, сбивался с мысли, вновь искал её, поправлялся и всё продолжал рассказывать, задавать вопросы, отвечать, словно от его сегодняшнего поведения зависела чья-то жизнь и смерть.

– В Евангелии есть место, одно лишь предложение, которое многие называют Библией в миниатюре. Вот как оно звучит: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него (то есть в Сына Божьего) не погиб, но имел жизнь вечную». Видите, как всё серьёзно? Оказывается, чтобы нас спасти, Богу пришлось Сына отдать за грехи наши. Кто после этого скажет, что грех – это пустяк? Любой грех завладевает человеком, и сам он уже освободиться не может. Раздражительность, ревность, обидчивость – это всё грехи, которые без конца повторяются. Поэтому Иисус Христос как-то сказал: «Всякий, делающий грех, есть раб греха». Значит, все мы рабы. Только не унывайте, не всё так плохо. Есть выход, и мы к нему придём, – возгласил Андрей весёлым голосом, резко контрастирующим со жгучими словами предыдущей тирады. – А ещё, любой грех будет наказан. Если честно, я этому рад. Вы же тоже радуетесь, когда смотрите по телевизору про убийц, про террористов, которых поймали. И, наверное, многие думают: «Скорее их нужно в тюрьму или вообще расстрелять».

– Давно бы закон этот ввели. Я вообще не понимаю: убивают друг друга – бах, бах, бах. А им – домашний арест на два года. Два года отсидел, вышел за угол и грохнул опять кого-то. – В последних словах малопонятной для дяди Макара речи Андрея, он уловил смысл последних слов, поспешив их прокомментировать.

– Это уже политика, – попробовали остановить его бабушки.

– Какая тебе политика?! Взять дубинку и треснуть им как следует. Вот выход!

– Так Сталинские времена опять вернуться, – вмешалась Галина Семёновна.

– Какие Сталинские? А вы что их защищаете?

– Дядя Макар, вы, что же на неё кричите? – вступился Андрей. – Так же нельзя… она же не вор, не бандит…

– Так она говорит, а-а-а… это… – общий хохот покрыл его слова.

– Она тоже боится крайностей. В те времена сажали и хороших.

– Никаких крайностей. Бить, убивать… – кричал дядя Макар, активно размахивая руками, стремясь показать, куда лучше стукнуть, чтобы одним махом решить все проблемы в стране.

– Вы сейчас Галину Семёновну столкнёте со стула, – очередной взрыв всеобщего смеха на комментарий Андрея, приглушил гнев старика.

– На самом деле, желание, чтобы справедливость восторжествовала, а виновный был наказан, живёт в нас во всех. Но, подумайте, то, что касается больших грехов, и маленьких касается. Только наказание меньше. Всякий грех огромный, глобальный, может быть против целой нации или же бытовой случай: просто подумал про кого-то плохо, криво посмотрел – всё это достойно наказания. В Библии сказано очень строго: «Возмездие за грех – смерть», и смерть не просто – раз, и отключили человека, а вечные муки в аду. С одной стороны это сурово, но Бога нельзя было бы назвать святым и справедливым, оставь Он преступление без наказания. С другой стороны таковы естественные последствия любого греха. Взять розетку. Не важно, я один палец засуну туда или весь в трансформаторную будку залезу. Меня так и так током шандарахнет. Правильно? Это естественное последствие того, что я соприкоснулся с электричеством. Так же и грех. Суть здесь не в строгости Бога, что он за всякую чепуху спешит в ад отправить, нет. Просто грех оскверняет человека, и он уже не может войти в святой рай. Близость Бога его не радует, а обжигает. Всё равно как солнце, желанное для только что приехавшего на курорт туриста, болезненно переносится людьми, имеющими на коже ожоги.

До сих пор были плохие новости. Сейчас я скажу хорошие. Евангелие – это ведь слово греческое, оно переводится – «хорошая новость». И она заключается в том, что… я зачитаю: «Он (Христос) грехи наши Сам вознес телом Своим на древо (то есть на Крест), дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды (в смысле, для праведности)». Что это значит? Наказание, о котором мы говорили, и которое мы действительно заслужили, Божий Сын взял на Себя и ад нам теперь не угрожает, если, конечно, мы уверовали во Христа и на самом деле покаялись. Но главная цель Христа не просто спасти нас от ада, а чтобы мы избавились от грехов и начали совершенно новую жизнь, праведную жизнь в гармонии с Богом! Своёй смертью и воскресением Он сделал это возможным.

– Я как-то в больнице лежал, и привезли моего знакомого, – вдруг, словно проснулся бывший слесарь низкорослый дядя Тагир, на протяжении всего застолья тихонечко сидевший возле двери и мирно попивавший чаёк, словно всё, сказанное здесь ранее, нисколько его не касалось. – Обе его руки вот так вырваны, лицо обгорело. Заменял он газовый баллон, и что-то там случилось, тот взорвался. Теперь операция, туда – сюда. Я ещё пацаном был, а понимал – Божье наказание ему будет. Зачем он меня после школы избил? Говорит, овечку ихнюю я отравил. Как я могу отравить? Вот, Божье наказание ему.

– Дядя Тагир, позвольте, но разве не все мы грешные? Разве только тот человек достоин наказания Божьего? Вы что же никогда не грешили?

– Грех? Я не старался. Нет, я наоборот это… защищал, успокаивал, если кто дрался.

– Понимаю, мы все не стараемся. Дядя Тагир, грехи разные бывают. Это и гордость, и тщеславие, да всё что угодно – осудил кого-нибудь, оклеветал, накричал.

– С моей стороны, я не старался ничем абсолютно…

– Значит, вам Христос не нужен, – раздражённо кинул Андрей.

– На земном шаре нет такого человека, который не согрешил, – вмешался дядя Макар, тряся седой шевелюрой и правой рукой, что свидетельствовало и о его раздражении. – А ты задаёшь вопрос: «Грех был или нет?»

– Я не к тому чтобы обвинить человека, – возразил Андрей. – Я сам грешен. Вы как будто бы не слышали ничего из того, что я говорил.

– Я не старался. Наоборот… – продолжал оправдываться дядя Тагир, уже не радостный, что вообще ввязался в общий разговор. – По-моему, я правильно понял Божье наказание его.

– Все вы знаете, какой страшной смертью умер Христос. Как Его распинали на Кресте, как до этого издевались. А попробуйте представить, что это вы вбиваете гвозди в Его руки.

– Ой, не дай Бог! Ещё приснится, – испугалась бухгалтер Галина Семёновна.

– Вы главного так и не понимаете! – почти срываясь на крик, обратился Андрей ко всем. – Так ведь и было! Мы, мы со всеми вами распяли Христа! Я хочу, чтобы это врезалось в память, чтобы вы поразмыслили об этом. Многие из нас гордятся своим безупречным характером и обвиняют тех, кто погряз во грехах. Но если те покаются, то в глазах Божьих святее нас станут. Знаете, почему мне легко прощать? Потому что я понимаю, что сам грешник не лучше, чем ты или он. Мне Бог простил гораздо больше, чем мне приходится прощать людям. Только вдумайтесь: Бог Сына отдал за нас! Если мы это осознаем, насколько наша жизнь изменится! Мы грешники и Христос нас в буквальном смысле спас, – при последних словах, Андрей так стукнул кулаком по столу, что Галина Семёновна от неожиданности подпрыгнула, а дядя Тагир втянул голову в плечи. – Это буквально так! Это не метафора какая-то! – уже во всё горло кричал Андрей, поминутно стуча кулаком по столу, не замечая, что творится вокруг. Он видел, что все его попытки объяснить драгоценность жертвы Христа остаются тщетными. Умы, в большинстве своём, привыкшие мыслить лишь земными категориями, отказывались воспринимать что-то выше ежедневной новостной ленты телепередач. – Я хочу показать вам! Он нас спас! Спас! Я просто не нахожу слов, чтобы вам это втолковать…

Вдруг, слева от Андрея неожиданно раздался грохот. Все моментально затихли и посмотрели на Фаниса Тимербаевича который, стукнув кулаком по столу, рявкнул.

– Вы забываетесь, молодой человек! Кто вам позволил превращать общественное мероприятие в… в ералаш, если не сказать покрепче?!

Андрея словно окатили холодной водой. Горло перехватило, и он мешком плюхнулся на свой стул, едва шепотом выдавив: «Извините…» Он заставил себя поднять взгляд и посмотреть на реакцию окружающих. Дядя Тагир сидел, согнувшись, удивлённо часто моргая глазами, словно вот-вот готов был расплакаться. Грузная Галина Семёновна в ужасе прикрыла рот рукой. Тётя Маша мелко и быстро крестилась. Дядя Макар стоял рядом со своим стулом, как казалось, готовый сию же минуту броситься на амбразуру, но ещё не понявший, где она находится и за что отдавать свою жизнь. Фанис Тимербаевич смотрел на Андрея в упор взглядом полным ненависти и презрения.

– Извините, – ещё раз пролепетал «распорядитель пира», теперь чуть более отчётливо. – Простите, что испортил вам вечер.

– Тут собрались заслуженные люди! Куда смотрит начальство?! Я этого так не оставлю, – в голосе бывшего начальника «Паспортного стола» слышались сила и злорадство от предвкушения мести.

После такого грозного выпада старички притихли, робко поглядывая то на Андрея, то на Фаниса Тимербаевича, чувствуя себя провинившимися, но не могущими понять, в чём именно, а потому не знавшими, как выйти из нелепо сложившейся ситуации. Над комнатой нависла тягостная тишина.

– Галь, тебе пенсию принесли? – раздалось с одного края стола.

– Приносили, только я проспала, когда звонили в дверь. Теперь только через неделю получу, – отозвалась с другого края бывшая бухгалтер.

Обычный житейский вопрос несколько разрядил обстановку. Пенсионеры оживились и вновь, кто потянулся за сладостями, кто попросил подлить кипятка. Андрей сидел несчастный и разбитый. Он попытался просмотреть загадки и шарады, приготовленные им накануне, но, поняв, что сейчас не в состоянии кого-то забавлять, отбросил в сторону бесполезные бумажки. Фанис Тимербаевич, напротив, развеселился, стал вспоминать былые годы, когда работал начальником, с удовольствием уплетая один за другим бутерброды, и, заедая их то арбузом, то дыней.

Идя домой, Андрей ощущал себя абсолютным банкротом. Его беспокоили не те неприятности, которые наверняка последуют от начальства за сегодняшний разгромный вечер. Он не оправдал доверия Бога, Который Своим невообразимым промыслом устроил эту встречу, дабы донести Его благую весть тридцати душам, стоящим на пороге вечной жизни, и так до сих пор ничего о ней толком не знавших, а теперь, возможно, уже никогда и не узнающих, так как единственный шанс познакомить их с Евангелием Андрей упустил.

– Ты слишком много на себя берёшь, если всерьез думаешь, что не справился с поручением и «подвел Бога», – резюмировала мама его «исповедь», когда сын вернулся вечером в совершенно подавленном настроении.

Но это его не утешило. Почти не прикоснувшись к еде, он заперся в своей комнате. Мысли кружились вокруг прошедшего вечера. Все его ляпы и промахи один за другим всплывали в памяти. Андрей готов был взвыть от позора и досады.

Едва он проснулся на следующий день, всё вспомнилось вновь в мельчайших подробностях. Жить не хотелось, не то, что идти на работу. В какой-то момент он даже с удовольствием рассматривал вариант взять фиктивный больничный, заплатив за него, кому следует. Но чтобы не прилагать грех ко греху, Андрей, позавтракав без аппетита, превозмогая стыд, и ничего не замечая по сторонам, поплёлся в ЖЭУ.

Входная дверь в административном здании сегодня как-то особо туго открывалась. Первым на работе Андрею повстречался дядя Вася.

– Что такой кислый? Уж не из-за вчерашнего ли вечера? Наслышан, наслышан. Тебе бы митинги устраивать, а ты здесь за бумажками чахнешь. У меня в ЛДПР связи есть. Хочешь, похлопочу?

– Дядя Вась, и без того тошно, а вы ещё со своими шуточками. Говорите, уже знаете о моих подвигах?

– Ещё бы! Ты просто все звёзды мира затмил. Такой славе позавидовать можно.

Махнув рукой, Андрей прямиком зашагал к кабинету директора ЖЭУ, чтобы разом испить чашу страданий и больше не терзаться. Парень дёрнул дверь за ручку, но она была закрытой. С облегчением вздохнув, Андрей развернулся, нос, к носу столкнувшись с шефом.

– Зайди ко мне. Разговор есть, – буркнул директор, открывая ключом дверь и пропуская вперёд Андрея.

Небрежно бросив ключи на стол, он прошёл к окну. Не поворачиваясь, и не предлагая подчинённому сесть, он начал.

– Когда я доверил провести «День пожилого человека», то рассчитывал, что нашёл в твоём лице ответственного и исполнительного юношу, способного рассказать за столом одну – две незатейливые истории, поддержать общую беседу, проявить уважение к старшему поколению…

– Юрий Антонович!

– Не перебивай начальство! А сегодня ко мне чуть ли не целая делегация приходила, и по телефону несколько человек названивали, рассказывая, во что ты превратил торжественное мероприятие.

– Юрий Антонович! Вы же сами говорили, что я могу хоть Закон Божий преподавать, вот я и…

– Нужно понимать, когда я даю прямые указания, а когда выражаюсь, так сказать, фигурально. – Директор повернулся, глаза его сверкали. – Только что проводил пятого человека. Пятого! И все просят об одном…

– Простите, Юрий Антонович. Если нужно написать заявление об уходе, я готов.

– Заявление?! Ещё чего! Заварил кашу, а мне расхлёбывать? Нет, милый мой. Назвался учителем – учи. Короче. Свободного благоустроенного кабинета под ваши занятия у меня нет. А в бойлерную помещать наших заслуженных работников мне совесть не позволяет. Так что твой Закон Божий можешь преподавать прямо в паспортном столе. Там как раз есть и столы, и стулья для ожидающих. Только строго во внерабочее время. Ты меня понял? Ну, всё. Как говорится: «Бог в помощь!».

Из кабинета начальника Андрей вышел ошарашенный, ещё до конца не уяснив, что же произошло. Навстречу ему радостно шагал дядя Макар. При ходьбе его седая шевелюра вздымалась и опускалась, словно белоснежные крылышки маленьких херувимчиков, обычно изображаемых на полотнах эпохи Ренессанса.

– Ну, что? Разрешили? – заговорщическим полушёпотом спросил он Андрея, по-свойски беря его за локоть.

– Да, – облегчённо выдохнул тот и счастливо улыбнулся.

5. 30 секунд до рая

– Прикинь, у тебя лишь 30 секунд, и нужно растолковать о Боге. Как ты это будешь делать?

– Э-э-э…

– Не гони. Мужика видишь по первачу и потом вряд ли столкнетесь. Твои, брат, слова – это все, понимаешь? все, что он уловит о нашем Господе.

– Тогда…

– Да! Его послали в горячую точку или чуть живого вытянули из развалин…, мало ли ситуаций, когда последний шанс покаяться и обратиться к Иисусу.

Михаил наморщил лоб и потер ладонью у виска. По всему было видно, что он всерьез отнесся к вопросу, заданному Рифкатом, и не собирался на него отвечать поспешно или поверхностно.

– Ну… – наконец-то он произнес, – во-первых, расскажу, что я из многодетной семьи. Жили хоть и не впроголодь, но всяких вкусностей дозволить себе часто не могли. Родители изо всех сил старались нас тянуть, но даже на день рождения больше, чем на яблочный пирог рассчитывать не приходилось. Естественно, я задавался вопросом, почему одним все и с избытком, а другим только…

– Все. Кранты!

– Что?

– Твои 30 секунд свистнули и улетели, – Рифкат победоносно смотрел на друга, всем своим видом показывая, мол и без того было ясно, что с подобной задачей тот не справится. – Еще разок? – в его тоне чувствовалась насмешка и, скорее даже, плохо скрываемое снисхождение.

Михаил насупился. От него не укрылся подтекст, вкладываемый другом в слова. Тем не менее, он утвердительно мотнул головой. В этот раз мужчина молчал долго, мысленно подбирая слова под поставленную задачу, а потом заговорил гораздо быстрее предыдущего.

– Вечерами мама нам читала Библию, а по воскресеньям водила в церковь. Отец-дальнобойщик не всегда мог нас туда сопровождать. Поэтому вся ответственность за малышей ложилась на плечи старших детей. Денег на транспорт не хватало, поэтому идти приходилось далеко и долго. Мама на руках держала Варю, самого маленького Диму я вез на коляске, а Сема и Ксюша шли, держа друг друга за руки. Приходили мы к концу литургии. Иногда опаздывали. И тогда мама просила священника причастить нас уже после молебна. Нас все в храме знали и обычно шли навстречу таким просьбам. Только однажды, когда Дима уже научился ходить…

– Все, все, все. Дальше можешь расслабиться и оттянуться.

– Да ну тебя! Если не хочешь слушать, зачем тогда спрашиваешь?

– Миха, не квасься, – Рифкат примирительно похлопал друга по плечу, – просто хотел реально показать, что к миссионерству ты не готов, а уж пора бы. Как ты вообще собираешься выполнять «Великое поручение»?

– Какое еще «поручение»?

– Иисусово! Идти возвещать всем народам о Божией любви, о правде, о суде.

– Ты ничего не путаешь? Я не миссионер, а звонарь. Если что и могу возвещать, так чтобы люди утром в воскресенье не досматривали 5-ый сон, а шли в храм. Все же остальное – дело священноначалия.

– Все православные так говорят или, по крайней мере, в мозгах у них это вертится. Что бы вы делали без нас – протестантов?

– Что и всегда: молились, читали святых отцов, ходили в храмы.

– Ну, ты, брат, сморозил! Значит, ты себе так это представляешь, да? В этой забегаловке сейчас человек, грубо говоря, пятнадцать. Думаешь, многие из них ходят в храм? Очень сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь из них до туда дотянул. Разве только приходил,… как там у вас гудят – «свечку поставить»? А что, Миха, сделал ты, чтобы Иисус отобразился в их жизнях??!

С Рифкатом Михаил знаком был с детства. Правда, поначалу их отношения вряд ли подходили под определение «дружба». Будучи активным ребенком, Рифкат все свободное время проводил на улице, пытаясь среди сверстников заработать авторитет и внимание, которого напрочь лишился в родном доме, когда к его пьющей матери подселился отчим, которого тоже редко видели трезвым.

Скоро Рифкат стал главным заводилой во дворе и его все боялись. Он не только отличался высоким ростом и крепким телосложением, но и в драках проявлял завидное бесстрашие. Риф, как его звали во дворе, азартно играл в карты, гулял по всему городу и имел какие-то отношения с некоторыми криминальными авторитетами. В общем, увидел Рифа – лучше перейди на другую сторону улицы.

Заметив, как мальчонка на глазах портится, одна сердобольная соседка выхлопотала ему на все лето место в детском христианском лагере, организованном баптистами. Когда после него Риф вновь вышел во двор – это уже был другой человек. Вместо пачки сигарет он держал в руках какую-то книгу и сразу кинулся всем ее показывать. Книжкой оказалась «Детская Библия в иллюстрациях». И хотя Рифкат бросил пить, при всех разорвал три колоды своих игральных карт и все дивились таким переменам, но никто не спешил следовать его примеру.

Несколько дней он слонялся по двору с задумчивым видом, в обычные истории не ввязывался, с прежними друзьями не общался. Складывалось впечатление, что он чего-то ищет. Вскоре оказалось, что это «что-то» – на самом деле «кто-то», а точнее – Миша.

Однажды, когда Михаил возвращался из школы, его кто-то окликнул. Мальчик остановился и с удивлением увидел, как, засунув руки в джинсы, по привычке «на понтах» вальяжной походкой, но почему-то со смущенным лицом к нему подходит Рифкат. Слегка замявшись, не зная, как начать он вдруг спросил.

– Ты веришь, что Христос умер за нас?

– Д-да… – слегка оторопел подросток от неожиданного вопроса.

Михаил никогда особо не афишировал свою веру, но и не скрывал ее. По крайней мере, во дворе все знали, что их семья ходит в церковь.

– А я, знаешь, этим летом тоже принял Иисуса в свое сердце.

Дальше он рассказал, как здорово было в лагере. Там он услышал свидетельства сирот, у которых погибли родители и как в этой ситуации их утешал и помогал Бог. О Господе Рифкат этим летом узнал много нового, разучил христианские песни, стал читать Библию. Надо ли пояснять, что после этого мальчики подружились? Михаил оказался единственным человеком, с которым Риф смог разделить свои новые интересы, отчасти воссоздав атмосферу любви, царившую в лагере. А Мише, хоть он и был старшим ребенком в многодетной семье, всегда не хватало целеустремленности и харизмы, бывших у Рифката.

Год они провели как «не разлей вода». Из «Детской Библии» мальчики читали истории о Давиде и Голиафе, об Иисусе и Апостолах. Вечерами, сидя на детской карусели, они во всю мощь горланили песни, разученные Рифкатом в лагере с часто повторяющимся словом «Аллилуйя». Миша все время приглашал друга в церковь. И однажды тот действительно пришел. Но непривычно величественная обстановка, непонятные слова напугали его (хотя он всеми силами бодрился, стараясь не показать свою растерянность). Когда же, наконец, услышав знакомое слово «Аллилуйя», Рифкат радостно во все горло стал подпевать хору, со всех сторон послышалось шиканье прихожан. Не дождавшись окончания богослужения, он ушел и больше ни под каким видом не соглашался туда возвращаться. А потом мать Рифа развелась с его отчимом и переехала с сыном к новому мужу в другой город.

Как-то, когда Михаил уже учился на втором курсе Академии искусств, они опять встретились. На улице кто-то попросил его закурить. Не сразу Миша понял, что это – Рифкат. Вид у него был неважный, как после похмелья. Похоже, христианская жизнь Рифа закончилась. Миру ничего не стоило втянуть его обратно в круговорот греха. Одному человеку невозможно противостоять всем, если он не присоединился к Церкви. Рифкат нигде не учился, говорил о каком-то прибыльном бизнесе и время от времени сплевывал на землю, отпуская скабрезные шуточки по поводу проходящих мимо девушек. Заметив удивление в глазах Михаила, парень стушевался и поспешил с ним распрощаться.

Следующие десять лет пролетели как один миг. Михаил успел закончить учебу, отслужить в армии и жениться. Теперь он работал в оркестре оперного театра, а по воскресеньям звонарил в своем храме. Как-то в троллейбусе он заметил знакомое лицо. Осунувшийся и похудевший, но это был Рифкат. Выйдя на ближайшей остановке, друзья расположились на скамейке маленького сквера, разбитого возле фонтана. По своему обыкновению говорить начал Рифкат. Он сидел, расставив ноги, наклонившись вперед, сцепив огрубевшие ладони в замок. Было в его виде что-то от «побитой собаки».