30 секунд до рая. Сборник миссионерских рассказов

Однажды, к уже несколько пообвыкшему со своим положением Рустэму, обратилась с вопросом женщина, гуляющая утром с собакой

– Ты такой молодой. Что ты здесь жизнь губишь? Неужели не хочется освоить какую-нибудь нормальную профессию или пойти учиться?

Об этом Рустик никогда раньше не задумывался, считая, что свое он уже отучился. Мысленно перебрав несколько профессий, парень, наконец, ответил

– Разве на что-нибудь церковное?

– Это не серьезно, – отмахнулась дама с собачкой.

– А остальное мне не интересно.

После этого разговора Рустэм осознал, как много для него значит Церковь. Он стал с большим постоянством посещать богослужения и, конечно, по выходным петь на клиросе. Вскоре Рустик здесь стал незаменим и, что немаловажно, имел какую-никакую подработку.

Приезжавшая на каникулы Аня, с удовольствием занимала на клиросе место подле своего друга. В свободное время молодые люди шутили, ходили в парк, в кино. Теперь, когда у Рустэма изменился репертуар, Ане нравилось слушать, как он поет под гитару своим проникновенным бархатным голосом. Иногда они пели вдвоем. В такие моменты парень чувствовал себя на верху блаженства, понимая, что ни с какой другой девушкой ему не будет так же хорошо, как с Аней. Да и та давно уже разделяла эти чувства. Пожениться они решили сразу, как только девушка закончит свое обучение.

Если в их церковь на престольный праздник приходил служить Владыка, Рустик вместе с мужской частью архиерейского хора выходил на середину храма петь «кирие елейсон» («Господи, помилуй») и «ис полла эти, дэспота» («на многая лета, господин»), поражая всех прихожан серебряными переливами своего баритона.

О семинарии он даже не помышлял. И так было ясно, что учебу ему не потянуть. Хоть в юности он и закончил воскресную школу, половина знаний в его голове не осела. Тем не менее, когда старенький дьякон по здоровью ушел на пенсию, именно о Рустике ходатайствовал настоятель перед Владыкой, чтобы рукоположить его в дьякона.

Спустя месяц после экстренной скромной свадьбы, Владыка надел на плечо Рустэма блистательный белый орарь. И хор от всего сердца пропел новоиспеченному дьякону «аксиос!» («достоин»). Но больше всех за него радовалась молодая жена – матушка Анна, едва успевшая закончить свое образование в Петербургской семинарии. В виду сложившихся обстоятельств, заключительные экзамены ей пришлось сдавать экстерном.

Как она была благодарна священнику, когда-то отговорившему ее становиться крестной для Рустэма. Иначе, по каноническим соображениям, не смоги бы они теперь пожениться. Вот он тот самый «всякий случай»!

Хотя с тех пор прошло не так уж много времени, отцу Рустику казалось, что это было совсем в другой жизни. И единственное, чего сейчас он хотел – это выспаться. Попытался он осмыслить слова настоятеля и прикинуть, каким бы социальным служением можно было ему – неучу заняться, но перед глазами рисовалась только мягкая подушка.

Чтобы жена смогла немного прикорнуть, Рустэм вышел погулять с ребенком на улицу. С детской площадки слышался писк и визг. Двух погодок их мама катала на карусели. Другая мама, как и Рустэм, выгуливала своих двойняшек в коляске. Какой-то дошкольник на детском велосипеде «нарезал» по двору бесчисленные круги. Рустэм и раньше замечал того мальчишку. То он выламывал доску из ограждения и потом играл ею в войнушку, то с кем-то дрался, то загонял на горку кота и не давал тому спуститься вниз. Этот мальчишка пытался всеми верховодить, даже если другие оказывались в два раза старше его. Можно было предположить, что в семье у него не все благополучно. Рустэм опасался, что когда-нибудь у их сына могут возникнуть проблемы с этим шалопаем.

Что-то зеленое и узкое, размером с воробья прыгнуло на коляску. Рустик решил, что это саранча и собрался ее скинуть. Но при ближайшем рассмотрении понял, что это богомол – достаточно редкая тварь в их краях. Впервые богомола показала ему мама в детстве. В свою очередь и ему захотелось поделиться впечатлением от посещения столь редкостного гостя. Мимо на велосипедах проезжали трое мальчишек не старше третьего класса.

– Пацаны, смотрите, кого нам Бог послал. Вы когда-нибудь видели богомола?

Ребята затормозили, удивленно уставились на диковинку…, подошли еще две девочки… Неожиданно вокруг дяди Рустэма организовалась группа дворовой ребятни. Пришлось ему срочно вспоминать правила разных игр, известных еще с детства. Коляску девчонки качали по очереди… В этот раз вместо одного часа Рустик гулял с сыном три с половиной. Уставший от детского гомона и насытившийся свежим воздухом, Сашка поспал даже ночью. С того времени дядя Рустэм стал во дворе всеобщим любимцем и заводилой во всех детских играх. Ночи в семье дьякона стали более спокойными. По крайней мере, теперь родители считали, сколько раз они просыпались, а не дежурили у кроватки до утра напролет.

Скоро Рустэм знал всех детей во дворе. Как оказалось, вредного мальчишку звали Айдар. Чтобы контролировать его неуемную энергию, Рустэм сделал Айдара своим главным помощником и доверял ему все, кроме качания детской коляски, потому что мальчик слишком увлекался процессом и качал чрезвычайно резко, отчего сын вместо убаюкивания просыпался и начинал надрывно голосить.

Айдар был старшим ребенком. Кроме него в семье были еще девочки-двойняшки. Отец их бросил год назад. Семья едва выживала на скромное послеродовое пособие. Посоветовавшись с женой, Рустэм как-то принес им самые необходимые продукты. Аннушка сама их закупала. Но, когда выяснилось какой огромный долг у семьи по квартплате, с благословения настоятеля, объявил в своем храме сбор пожертвований. Вскоре с подобной же просьбой к нему обратилась еще одна семья, а спустя небольшое время – еще трое. Поэтому матушка помогла организовать в соц. сети группу помощи нуждающимся. А сам дьякон принялся осваивать компьютер и всякие там документы, социальные постановления, чтобы знать, как и чем можно помочь людям в сложных жизненных ситуациях. А, с другой стороны, не оказаться жертвой ушлых мошенников, не брезговавших обогатиться за счет милосердия других.

Не успел дьякон и глазом моргнуть, как оказался не просто в эпицентре социального служения своего двора и прихода, а был назначен Владыкой ответственным за него по всей епархии.

Прошло несколько лет. У отца Рустика с Аннушкой появилось еще трое ребятишек. Архиерейские богослужения в новом соборе, епархиальные собрания, годовые отчеты, работа с волонтерами, вдохновение на социальное служение только что рукоположенных дьяконов…

Занявшись социальным служением, отец Рустик наконец-то научился пересиливать свою лень и саможаление. До этого он привык, что благодаря его инвалидности, ему прощали многое из того, что здоровому никогда не спустили бы с рук. Конечно, упорство в хоре и работа дворником его многому научили. Но там он имел финансовую заинтересованность. А вот вкладываться в дело, когда никто не стоит над душой, не контролирует качество и степень выполнения работы, когда чувствуешь ответственность только перед Богом – это было для дьякона новым.

Рустэм полюбил свое дело и уже не мыслил жизни без постоянной помощи ближним. Он даже придумал себе правило, которому и других учил: «Сперва – для Церкви, а обо всем остальном Бог позаботится». Только матушка возмущалась его жизненным установкам и ворчала, что в доме от него нет никакой помощи.

Поначалу она его жалела. Рустэм приходил поздно и весь вымотанный. Разве можно в таком состоянии за картошкой посылать или просить поиграть с ребенком? Она думала, что он скоро поймет, как ей трудно приходится и вскоре подключится к домашним делам. Но ее усталости Рустэм не замечал. Помощь в соц. проектах со стороны Аннушки он с охотой принимал, а вот насчет вынести мусор и т.д….

И в то время как Рустик все больше углублялся в социальную деятельность, пропасть между ним и женой постепенно росла. Аннушке даже казалось порой, что служение мужа отчасти это просто дань тщеславию, не имеющая ничего общего с духовными мотивами. Пытаясь напомнить ему о нуждах семьи, она ссылалась на слова апостола Павла, что настоящий диакон – это человек, «хорошо управляющий детьми и домом своим». Но Аня не могла сдержать эмоции и срывалась на крик, припоминая мужу все случаи, когда он не заботился о домочадцах.

Рустик расценивал подобное поведение жены как обычную зависть и нежелание войти в его положение. И тогда он ее стыдил

– Ты же верующая, православная и знала за кого шла. Клирики как военные – они себе не принадлежат. А моя забота в том и состоит, что я пекусь о других.

– Видно у тебя белая горячка началась, раз несешь такой бред!

От такой обстановки Рустэму действительно хотелось напиться, но все что он делал – это еще больше погружался в служение.

Увлекшись чьей-то проблемой, он мог придти домой поздно, заранее об этом не предупредив. Однажды отец Рустик до полуночи составлял план мероприятий на следующий год в духовном центре при храме. А когда, наконец, вернулся домой – там никого не оказалось. Пока он догадался, что телефон у него разряжен и он не был доступен для звонков в течение нескольких часов, пока догадался позвонить теще, потому что матушка телефон почему-то не брала… Оказалось, что Аннушку с младшей дочкой на скорой отвезли в больницу, а остальных детей на какое-то время забрала к себе ее мама.

В такой кутерьме совсем некстати утром был звонок его крестного – настоятеля храма, в котором Рустик когда-то начинал свое служение. Какие могут быть посиделки за чаем, если жена с ребенком в больнице? Тем не менее, Рустик рассудил, что старшие дети под присмотром тещи, младшая – с Аней, а ему в первую очередь нужно выполнять церковное послушание.

Они сидели в трапезной вдвоем как когда-то, несколько лет назад. Только теперь это были маститый, всеми уважаемый протоиерей и известный всей епархии своей социальной активностью и прекрасным голосом протодиакон.

– А я ведь именно вам обязан своим теперешним положением, – после приветствий начал отец Рустик, – если бы не бессонные ночи и наш тогдашний разговор в этой трапезной, наверное, до сих пор служил на каком-нибудь дальнем приходе и утешался тихой семейной жизнью.

– Вот об этой семейной жизни я и хотел бы поговорить. Дети-то часто болеют?

– Как у всех. Если кто притащит вирус в дом, так все по кругу заболевают. А от серьезных проблем со здоровьем Бог миловал.

– А вот скажи мне, отец, если у тебя дома больной ребенок и в это же самое время кому-то нужно организовать срочную помощь…, там не знаю… памперсы в дом малютки собрать. За что в первую очередь возьмешься?

– Разумеется, за сбор. А с детьми Аннушка разберется. Кстати, может, хоть вы повлияете на мою матушку? Ведет себя не как жена клирика, а даже не знаю с кем сравнить. Скандалит, какие-то требования несуразные. Я ей говорю: «Церкви служу. Ей нужно посвящать всю жизнь без остатка, а не какую-то ее часть. Ты это должна понимать и поддерживать. На это меня отец Савва благословил…»

– Я благословил?! – протоиерей как ужаленный вскочил и стал туда-сюда нервно отмерять трапезную своими огромными шажищами. Это он делал так громко, что на шум из кухни прибежала повариха выяснить, не ее ли стряпня вызвала столь яростное негодование настоятеля.

– Если я на что-то и благословлял, – продолжил протоиерей, – так это сделать шаг веры в поисках своего предназначения, а не бросать семью на произвол судьбы. Думаешь, у настоятеля мало срочных дел? Но на ночь именно я, а не матушка младшим читал сказку. Именно я, а не матушка закупаю на неделю продукты. И в больницу детей вожу тоже я, и выписку жены из роддома ни разу не пропустил. Ты в каком возрасте первый раз в цирке был?

– Года в три-четыре, – промямлил ошарашенный протодьякон, не готовый к такому неожиданному «наезду».

– А своих детей хоть раз водил?

– Н-нет…

– Вот, смотри, твоему старшему уже… сколько?

– Скоро восемь.

– И он до сих пор не знает, как выглядит клоун? Похоже, твоя неверующая мать о тебе больше заботилась, чем ты о своих детях. Или, может, думаешь, что за них Бог только с матушки станет спрашивать, а ты прикроешься служением? Нет, милый мой! Ты – глава семьи. Именно с тебя весь спрос. А матушка…ей ты только можешь делегировать часть своих полномочий. И то, постольку поскольку она будет в состоянии их понести. А если не справляется – сам поднапрягись и сделай.

Протодьякон сидел подавленный. Но вдруг одна догадка промелькнула на его лице.

– Скажите, отец Савва, это Аня попросила вас со мной поговорить?

– Нет. Она не просила. Это я просил повременить ее с разводом, пока с тобой обо всем не потолкую…

Может, ты думаешь, что семья при тебе и это навсегда? А я тебе скажу, если не приложишь силы, чтобы ее сохранить, то семью потеряешь, и все служение скоро у тебя рассыплется. С чем на Страшный суд явишься? Это очень соблазнительно благотворить, а семья пусть под тебя подстраивается.

Я уже не первый раз примечаю у современных христиан…э-э-э…«дальнозоркость». Боль и нужду в посторонних людях они видят, а что творится прямо у них под носом – не замечают. Ездят трудниками по монастырям, волонтерами по детским домам, а у самих дома жена и дети недолюбленные.

– Может, мне оставить все служения? – саркастически заметил протодьякон. Его чрезвычайно рассердило, что сравнительно недавно настоятель учил прямо противоположному.

– Еще чего! Потом опять на всех перекрестках станешь трезвонить, будто я тебя так благословил.

Отец Савва замолчал и посмотрел на протодьякона. Его «гуляющие» желваки свидетельствовали о едва сдерживаемом гневе. Настоятель откашлялся и добавил

– Знаешь, отец Рустик, наверно я погорячился немного. На самом деле, ты – молодец! Нет, правда, без всякой там иронии. Я тебя с детства знаю. И прямо скажу, как служитель Божий за последние годы ты очень вырос. Но твоим детям от этого, ни жарко, ни холодно, так как они тебя почти не знают.

– И что вы предлагаете? Я и так со всеми навалившимися нуждами не справляюсь. Разве не знаете, сколько вокруг человеческого горя?

– Конечно, знаю. Я же исповедь принимаю. С требами в таких трущобах приходится бывать, какие другим и не снились. А на твой вопрос ты сам же и ответил. Сколько бы ты ни старался, все равно не получится локализовать все беды на земле. Везде успеть невозможно. Да от тебя этого никто и не требует. Учись нормировать свою деятельность и, когда нужно, говорить «нет» не только своей семье, но и делам служения. К счастью, твоя ситуация довольно просто исправляется. Хотя бы один-два раза в неделю приходи к себе домой как на работу. И делай для домашних всё то, что до этого делал другим. Прямо включи это в свой рабочий график. Через месяц мне «спасибо» скажешь…

Обида и злость душили протодьякона.

– Как она посмела! Жаловаться отцу Савве. На него! На мужа!!! И что еще придумала за глупости с разводом? Чем он заслужил такое отношение? Ни помощи, ни благодарности, одни попрёки…

Отец Рустик шел в больницу пешком. Он хотел проветриться, чтобы сгоряча не устроить скандал в присутствии больной малышки и чужих людей. Проходя по аллее, он вспоминал, как когда-то здесь гулял с Аннушкой и маленьким Санькой. Припомнилось, как рос без отца, в обществе дворовой шпаны. Драки на выживание. Попытки доказать всему миру, что ты пацан, а не сопля, лишь бы только получить признание в банде – хоть какое-то подобие семейных уз. Ему стало жалко и себя и своих детей, которых они с Аней, в случае развода, обрекут на подобную же участь. Что там говорил отец Савва, прощаясь? «Хороших и плохих дьяконов на свете много, а вот муж и отец в своей семье ты единственный. Никто тебя в этом не заменит». Наверное, так оно и есть.

Вместе с осознанием вины пришел и мир. Буря в сердце утихала, наступало прозрение. К больнице Рустэм подходил в уже совершенно ином настроении. В палату он вошёл стремительно, желая как можно быстрее поделиться с Аней, своими откровениями. Матушка, сидя на кровати, кормила малышку грудью. При виде мужа, испуг отразился на лице женщины. Его порыв она истолковала превратно, инстинктивно закрыв собой дочь. Аннушкин жест словно подкосил протодьякона. До чего они дошли, если мать спасает от отца их же ребенка? Рустик упал на колени у Аннушкиных ног, обхватил их и зарылся в полы ее халата. Вся заготовленная речь с примерами и пояснениями, про то, как он теперь собирается посвящать время семье, моментально куда-то улетучилась. Из себя он смог выдавить только одно слово

– Прости!

7. Евангелие от Метролога

– Пап, ты будешь смеяться. Сегодня врач узнал кем я работаю и началась старая песня, мол, что у вас там вечно прогноз погоды врут. Уже и не знаю, как объяснять, что метролог – это не метеоролог.

– Это Белов-то?

– Нет. Не лечащий врач, а кардиолог.

– Что с них взять, сынок? Если даже в Конституции нашу деятельность обозвали метеорологией и…

– Я в курсе, па! Ты мне с детства твердишь об этой нелепой опечатке, которую так до сих пор никто и не удосужился исправить.

– Ну, да, ну, да… – поспешил подтвердить Кипарисов, чтобы не выказывать себя занудным стариканом, без конца талдычащим одно и то же. – О! А что у нас с Новым годом? Надеюсь, хоть в этот раз с Елизаветой придете к нам? Тебя же к тому времени уже выпишут?

– Па! Не начинай опять. Ты же знаешь, к вам мы приходим на Рождество после литургии. Что за интерес жевать в Новый год винегрет и смотреть, как вы уплетаете индюшку?

– Да вы со своими постами вообще скоро ноги протянете! Может, потому-то у вас детей и нет.

– Папа!!!

– Ну, прости, прости. Это я зря сморозил, – Кипарисов глупо и натянуто рассмеялся, стараясь загладить свою неуместную резкость.

Всякому родителю было известно, насколько ограничено его воздействие на взрослого ребенка. Любое маломальское давление неизбежно портило взаимоотношения. И порою настолько сильно, что восстановить их потом оказывалось невозможно. Именно так Кипарисов потерял связь со своим старшим сыном, и уже несколько лет не имел от него никаких вестей. Поэтому властный и крикливый на работе, с младшим сыном Кипарисов, как только мог, старался говорить уважительно. Но так как их взгляды на жизнь не совпадали, у них все равно периодически вспыхивали конфликты. Никак не мог понять Аверкий Степанович чего ради его сын вдарился в религию. Это все негативное влияние невестки. До свадьбы Марк был нормальным парнем. Если иногда и ходил в храм, то не до фанатизма. В конце концов, что поделать, если мода такая? Но с Лизой церковная жизнь вошла в систему. Более того, начались какие-то бесконечные посты, в течение которых Марк буквально выпадал из обычной светской жизни. Однажды Аверкий Степанович специально купил православный календарь, чтобы пригласить сына с невесткой на шашлыки не в пост. Так тот, ссылаясь на какое-то говенье или говяжье (кто там разберет их церковные термины?), опять не пришел.

Окончив телефонный разговор с сыном, Кипарисов уточнил в ежедневнике план работы на сегодняшний день. Затейливым, только ему понятным подчерком там значилось: «Разобраться с доп. соглашением. Нагоняй Сомову (вот бездельник! перефразировал свою статью семилетней давности, решив, что не замечу). План статьи для следующего номера. Верочка!» После последнего слова стоял для памяти жирный восклицательный знак, увидев который, Кипарисов тут же набрал секретаршу.

– Элина, вы выполнили мою вчерашнюю просьбу? Отлично!

Спустя несколько мгновений в кабинет главного редактора «Метрологического журнала» вошла уже немолодая, но вполне еще миловидная секретарша, неся пакет со всякой всячиной.

– Как и просили, шоколад горький швейцарский, детский новогодний подарок в мягкой игрушке, газировка ну и остальное по списку.

Из всего перечисленного для сына был только шоколад. Остальное предназначалось Верочке…Так звали пугливое и в то же время любопытное существо лет четырех-пяти, с глазенками-бусинками и двумя жидкими косичками. И почему в прошлый раз Кипарисов решил подняться в палату сына не на лифте, а пошел пешком по лестнице?

– Дедя, ти ко мне?

– А ты кто? – Кипарисов удивленно уставился на маленькую девчурку, одиноко стоящую на лестничной площадке, неуверенно прикасавшуюся к потертым перилам и с надеждой смотрящую на него.

– Я Велоцька. А ти Дедь Молоз? Я виделя тебя в книске, тям у тебя суба синяя.

Кипарисова позабавил такой незатейливый способ знакомства, но, сдержав смех и сдвинув брови, он как можно строже произнес

– Я – дедушка Аверкий Степанович, – и он по привычке пригладил свою седеющую, аккуратно стриженную бородку, введшую ребенка в заблуждение.

Не зная, о чем еще с ней можно говорить, Кипарисов задал дежурный вопрос

– А где твои мама и папа?

– Они ехали на масыне и Бозенька взяль их к Себе.

– А бабушка?

– У меня неть бабуськи. Есть только воспитатеница Клала Соомоновна и детиськи.

От бездны горя, открывшейся в этих незамысловатых словах, сказанных обыденным тоном, Кипарисову стало не по себе. Но вдруг у него появилась надежда: дети любят сочинять всякие страшилки, может все, что он сейчас услышал – неправда?

– Верочка, тебе, наверное, нельзя здесь находиться? Давай провожу тебя в палату, – с этими словами он распахнул дверь «терапевтического отделения», приглашая ребенка зайти внутрь.

Симпатичная темноволосая медсестра в приталенном белом халате встретила их радушно

– О, Верочка! Ты нашла нового знакомого?

– Да, это дедуска Авекий и он не Дедь Молоз.

– Скажите, пожалуйста, – шепотом, чтобы не быть услышанным девочкой, обратился Кипарисов к медсестре, – это правда, что у нее оба родителя погибли?

– Ага. Полгода назад. Ужас, да?! Ее привезли к нам из детдома с сильнейшим ОРВИ.

Решение созрело мгновенно.

– Верочка, хоть я и не Дед Мороз, но принес тебе подарок. Вот, держи, – и мужчина передал ей пакет, который нес сыну, предварительно вынув из него два мандарина и черный швейцарский шоколад, любимый Марком с детства…

Проверку электронной почты Аверкий Степанович не записывал в ежедневник, так как это было его каждодневное действие, наподобие чистки зубов, которую делаешь автоматически, вовсе не задумываясь.

– Так. Что здесь у нас сегодня?

В электронном ящике главного редактора «Метрологического журнала» находилась реклама, благодаря находчивости и деловой хватке, ее рассылавших, минувшая фильтры спама. Счета. Предложения поставщиков. Отказы поставщиков. И какое-то непонятное сообщение, озаглавленное лаконичным «Метрологу от Метролога». Неужели свершилось? Последнее письмо Кипарисов не спешил открывать, боясь, что его надежды опять разобьются об угрюмую реальность.

Вот уже полтора года их журнал издавался ни шатко, ни валко, чему Аверкий Степанович никак не мог найти разумного объяснения. Метрологи перестали присылать им свои статьи и даже хоть как-то реагировать на публикации. Может, в этом виноват экономический кризис? Тогда, почему число подписчиков не падало? Кипарисов и иже с ним из кожи лезли вон, чтобы хоть как-то реанимировать читательский интерес. Дошло до того, что начали публиковать провокационные материалы, а в следующем номере размещали их опровержение. Но ответом на такие потуги неизменно оставалась непроницаемая, непонятная, беспросветно-пугающая тишина и, рождающееся от нее недоумение – как же работать дальше? Просто продолжать тянуть лямку ради денег? Пошло это как-то, господа! Когда издавали последний номер, Кипарисов сделал то, что раньше ни при каких, даже самых отчаянных обстоятельствах, себе не позволял. Он очень коротко помолился. Настолько коротко и мимолетно, что сам того не понял. Возопил к Богу, как выдохнул: «Господи, ну сделай хоть что-нибудь!» Крикнул в Небо и тут же забыл, как обычно забывают прекрасный пейзаж, промелькнувший за стеклом внедорожника. Но когда Кипарисов получил e-mail «от Метролога», то сразу вспомнил о своем отчаянном вздохе.

Да, это действительно была реакция на последний номер, и вот что было в письме:

«Уважаемый Аверкий Степанович! Пишет вам метролог с двадцатидвухлетним стажем, постоянный читатель и подписчик вашего журнала. Не мог не отреагировать на вашу статью в последнем номере о развитии метрологического законодательства. Собственно, к самой статье претензий нет, напротив – актуальная статейка, нужная. Но вот цитата, которую вы используете эпиграфом к ней, приведена вами не вполне корректно. Я имею в виду слова из Библии, на которые вы ссылаетесь, а именно строчка из седьмой главы послания к Евреям. В оригинале она звучит так: «С переменою священства необходимо быть перемене Закона». Вы же ее перефразировали: «Нужда закон изменяет». Не сочтите за занудство, но для меня это вопрос вовсе не мелочный. Вы вправе, конечно же, выражать недоумение по поводу несовершенства Федеральных Законов, из-за которых работа нашего брата метролога не облегчается, а усложняется. Однако, под Законом в этом Библейском отрывке имеется в виду не Уголовный кодекс, не Конституция РФ и, тем более, не Федеральный закон, а Закон Моисеев…»