30 секунд до рая. Сборник миссионерских рассказов

Кипарисов прекрасно помнил, откуда в его журнале появилась эта цитата. Тогда он полез в книжный шкаф и наткнулся на Библию, забытую Марком. Немного полистав страницы, главный редактор обратил внимание на слова про закон. А он как раз тогда писал статью о слабых сторонах Федерального закона «Об обеспечении единства измерения». Почему бы не украсить новую публикацию словами из древнего манускрипта? Наличие подобных цитат придавало статье вес, намекая на широкий кругозор автора, что в общем-то льстило его самолюбию. Если цитату лишь немного подкорректировать, она зазвучит совсем в тему. Кто из метрологов (разумеется, кроме Марка) сможет заметить подмену? А вот поди ж ты, нашелся умник! Теперь придется извиняться и устраивать политес.

«…Не то, чтобы я придирался к словам. Просто, данная ошибка дает мне понять, что главную весть Библии вы, скорее всего, еще не слышали. Поэтому, пользуясь случаем, спешу ее вам сообщить…»

Как только главный редактор понял, что его собираются «грузить» христианством, он возмущенно отшвырнул от себя компьютерную мышь. С него хватало и домашних проповедников. Хоть Марк с женой и жили отдельно, но каждый раз при встрече сын пытался свернуть в разговоре на церковную стезю. На что у Кипарисова-старшего выработалась настоящая аллергия. Он просто начинал нервно чесаться от слов «Бог» и «Церковь». Но читатель – не сын. Его сообщение нельзя было просто проигнорировать и на основании религиозной неприязни отправить в «корзину». Тем более, что он единственный, кто прислал отзыв за столь огромный отрезок времени. Поэтому, скрепя сердце, Аверкий Степанович стал прокручивать письмо дальше.

«…Никто как метролог так хорошо не знает значение термина «погрешность». Значит, вам проще будет понять, что такое грех. Грех – это несоответствие первоначальному Божьему плану. Исходно человек был сотворен святым. Первого человека можно сравнить со средством измерения, у которого все параметры имеют погрешность равную абсолютному математическому нулю. Однако человек ослушался Бога, и грех, войдя в мир, стал множиться и расти. Люди всяческим образом начали «выходить из строя».

Что-то похожее и в моей рабочей практике бывает. Принесут на поверку, скажем, несколько источников питания. Включишь их. Мама дорогая! Один пищит и все время показывает ограничение по току, у другого половина цифровых индикаторов не светится. Какая там погрешность?! Их параметры вообще не соответствуют установленным. Вот так и с людьми получилось. Каждый жил кто во что горазд. «Кто в мажоре, кто в тренажере». Какие-то минимальные понятия о морали еще сохранялись. Но как далеки от подлинной святости даже высшие идеалы нравственности! Не говоря об ее жалких остатках…»

– А может весь этот цирк с письмом «от читателя» мне Марк устроил? – вдруг осенила Кипарисова неожиданная догадка. – Вай-фай и ноут в его палате имеются. Впрочем, вряд ли это Марк. Совсем не его стиль изложения. Да и подобных мыслей я от него никогда не слышал. А вдруг это Валера? – при воспоминании о старшем сыне пульс Кипарисова учащенно забился, но и эту мысль он тут же отверг. В отличие от Марка, в профессии Валерий не пошел по стопам отца, а стал музыкантом, да и церковью не увлекся как брат. А потому не мог козырять ни метрологическими, ни богословскими терминами.

– Эх, сынок… где же ты?

«…Бог не собирался оставаться в стороне. Чтобы «разрулить» ситуацию Он через Моисея дал Закон с десятью заповедями и огромным комплексом обрядов и ритуалов. Этим как бы было введено понятие «допустимой погрешности» (не нарушайте хотя бы от сих – до сих). Много веков люди всячески уклонялись от исполнения Моисеева Закона. А даже если кто и пытался быть «в пределах его погрешности», то это всё равно не удавалась.

Подобные потуги предпринимались, пока на землю Бог не послал Своего Сына Иисуса Христа – Бога и Человека в одной Личности (Эталон в метрологических формулировках). Христос исполнил Закон полностью до последней запятой. Его жизнь стала воплощением святости, любви, доброты. И, казалось бы, все должны были с радостью Его принять. Но вы же знаете этих, так называемых «специалистов»… Всегда найдется олух, которому проще забраковать годное средство измерения, чем признать, что это он сам проявил некомпетентность (погрешности оператора и метода). Вот и современники Иисуса решили Его просто убить, чтобы Он больше не обличал их недостатки.

Но, уважаемый Аверкий Степанович, понимаете, в чем дело? Его Божественная святость никуда при этом не делась, и потому Он воскрес.

Теперь же благодаря смерти и воскресению Христа, если человек кается, то есть открывает перед Богом свои «погрешности» и «подсоединяется» в причасти к Христу-Эталону, его грехи аннулируются и он получает от Бога помощь для самой серьезной модернизации и абгрейда. Или, говоря по-простому – для счастья на земле и вечной жизни на Небе…»

– О! Если бы так все было просто! – вслух воскликнул Кипарисов, сворачивая файл с письмом, и собираясь дочитать его завтра, когда образуется «окно» после обеда. – Вы, сударь, изволите мне сказки рассказывать. Покаялся человек – и уже святой, и средство измерения имеет идеальные параметры. Но если, как вы выразились, связь с Богом налажена, то что же Бог по-прежнему игнорирует все мольбы? Скажем мой Марк. Из храма не вылезает, и кается, и молится, а детей все нет и нет. Вот если бы исповедался – и на тебе готового ребенка… Такой «абгрейд» я понимаю. А то все это ваше счастье – одна фантастика и пустые слова…

Больничный «аромат», состоящий из смеси запахов хлорки, манной каши и чего-то того, что всегда сопровождает медицинские учреждения, неприятно ударил в нос Кипарисова. Эффект еще больше усилился на фоне мерзопакостной погоды. Мокрый липкий снег вперемешку с дождем превратил тротуары города в коричнево-серую кашицу. Все машины тоже приобрели единый цвет – буро коричневой грязи. В такую погоду на улицу лишний раз не хотелось высовываться.

В этот раз на лестничной площадке терапевтического отделения никого не было. Кипарисов уверенно взялся за ручку застекленной двери. Еще не дойдя до нужной палаты, он заметил свою старую знакомую на блокпосту. Она сидела на кушетке лицом к нему, мило сложив впереди ручки, а все та же молоденькая медсестра с помощью цветных резиночек делала какую-то замысловатую прическу на ее премилой головке.

– А! Дедя! Ти ко мне?

– К тебе, Верочка. Решил проведать. Как поживаешь?

– Холосо. Тетя Дася деляет мне тюмьбю-юмьбю. Сколо я будю афликанкой.

Надо ли объяснять, как светились глаза девочки, когда она шевырялась в Кипарисовском пакете?

– Бедный ребенок! Что ее ждет в жизни? – вздохнула медсестра, когда Вера понесла гостинцы в свою палату. – Я уж и в соц.сети разместила сообщение с фоткой, расписав какой она ласковый и послушный ребенок. Может где-то найдутся для нее новые родители? Хотя вряд ли. Тут соседских котят уже который месяц не могу пристроить, а девочка – не котенок.

Кипарисов на мгновение представил, что случится, если они с Жанной удочерят Веру. Но когда перед ним всплыл образ жены, Аверкий Степанович тут же распрощался с этой странной нежданной мыслью. В воспитании своих-то детей он почти не принимал участия. Все работа, да работа. Не вешать же и чужого ребенка на Жанну.

– Дедя, ласкази мне скаську.

Это Верочка уже вернулась из палаты и дергала Кипарисова за рукав пиджака.

– Сказку? Значит, сказку…

На ум мужчины ничего не шло. Единственное сказочное, что он читал за последние 50 лет, был сегодняшний мейл «от Метролога». Может его перетолковать на детский лад? А почему бы и нет? Переиначил же он цитату.

– Значит… хм… как там обычно начинается?

– В некотолом цалстве… – пришла на помощь Верочка.

– В некотором царстве, в некотором государстве жил-был…народ, да…народ. И творил этот народ всякие безобразия. А Бог…в смысле Царь, ввел им законы: от сих до сих можно, а остальное нельзя – погрешность…хм…грех, то есть. Но почти никто эти законы не исполнял, а если и исполнял, то не полностью. И стали люди от своих беззаконий болеть и умирать. Тогда Царь послал Сына, чтобы Тот…как бы это сказать?… наладил связь с общественностью. А люди не хотели Его слушать и погубили. Но Царевич оказался таким добрым, что ожил и…, и дальше я не помню. Короче, все стали жить долго и счастливо…

Да-а-а…Ну и ерунда у меня получилась!

– Холосая скаська. А есё?

– Нет, Верочка, мне уже пора идти, а сказки пусть тебе другие рассказывают.

Из терапевтического отделения Кипарисов выскочил красный и недовольный собой. Каждый месяц он писал научные статьи, а элементарную сказку сочинить ребенку не смог. Какое там удочерение? Сиди в своем офисе и не высовывайся «дедя». На благотворительность, видишь ли, его потянуло!

К палате сына Кипарисов подошел какой-то потерянный, но быстро взял себя в руки и когда стучался, его лицо уже излучало оптимизм, а своему сердцу он велел помалкивать.

Марк располагался в одноместной оплачиваемой палате с кондиционером, WI-FI и с дополнительной кроватью для сиделки. Первое время после операции эту кровать занимала его жена Елизавета. Но после Марк отправил ее домой, чтобы та пришла в себя после больничной кутерьмы и отдохнула. Сейчас койка пустовала. Жена должна была прийти через час.

– Ты ко мне прям как к маленькому – всегда с подарком, – ни то возмутился, ни то обрадовался Марк, видя, как отец из барсетки вытаскивает его любимый шоколад.

– Что врачи?

– Обнадеживают. Возможно, даже на этой неделе выпишут.

– Замечательно! Хоть одна хорошая новость за день.

– Вообще-то эта новость не единственная. – Марк как-то странно сглотнул и зачем-то стал нервно разглаживать складки на своем пододеяльнике. – Это еще не точно. Возможно, я тороплю события… короче… не исключено, что ты скоро станешь дедушкой.

Глаза Кипарисова округлились. В радостном возбуждении он вскочил и кинулся обнимать сына.

– Поздравляю! Я знал – у вас получится! Мой сын! Моя школа! Я скоро буду дедом!!! Ты понимаешь? Де-дом! На каком сроке Елизавета?

– Нет. Ты не понял. Лиза не беременна, – смущенно залепетал Марк, кляня себя, что неправильно выразился

– А-а-а… – разочарованно протянул Кипарисов, но тут же новая догадка осветила его лицо восторгом. – А!! Значит, вы все-таки решили ко мне прислушаться и пойти на ЭКО? От своих обещаний не отступаюсь. Если нужны будут финансы, сколько потребуется – помогу. Я давно говорил выкинуть из головы все эти ваши бредни про убийство лишних зародышей. В жизни побеждает сильнейший.

– Па! мы решили усыновить ребенка из детского дома.

– Вы… что?

– Мы решились на усыновление.

– Ты верно больничной каши объелся или еще от наркоза не отошел. – Рявкнул Аверкий Степанович так громко, что у Марка зазвенело в ушах. – Слышал про такое слово «генетика»? Какая-то «ночная бабочка» залетела от бандита, а вы их выродка будите воспитывать? Могу себе представить, кем он станет, когда подрастет…

– Па…

– Если своего ума нет, то хоть бы нас с матерью пожалели!

– Папа!!! Никакой это не выродок. Она вообще девочка.

– Еще лучше! Пойдет в мамашу и вам тоже в подоле принесет.

– Ты можешь просто выслушать без всяких комментов? Это девочка. Родители у нее были самые обычные, но погибли в автокатастрофе. Да ты и сам можешь убедиться, что это вполне нормальный ребенок. Она находится этажом ниже. Зовут ее Верочка.

Перед глазами Кипарисова все поплыло. Он сел на соседнюю кровать, пытаясь привести в порядок свои разлетевшиеся мысли и чувства. Еще 15 минут назад он был бы просто счастлив, узнать, что для Верочки нашлась приемная семья…какая-нибудь…на стороне. От Марка же он ждал настоящих внуков – истинных продолжателей рода Кипарисовых.

Время шло. Отец, молча, глядел в пол. Сын, не замечая, что делает, накручивал угол пододеяльника себе на палец. Затем он встал и подошел к окну.

Уже включили фонари, и теперь не было видно серых тяжелых туч, бетонной плитой целый день нависавших над городом. Опять шел мокрый снег. Снежинки, подгоняемые ветром, с шуршанием ударялись о стекло больничного окна и медленно по водянистым струйкам сползали к подоконнику, образовывая на нем липкие снежные кучи.

– Хорошо внутри, да, пап? – внезапно прервал молчание Марк. – Я всегда любил смотреть на непогоду из домашнего окна. На улице дождь или ветер лютует. Помнишь, как перед ливнем задувает? Летит мусор, пыль, женщины держатся за юбки, чтобы они не задирались… Потом как ливанет! Кто-то бегом успевает спрятаться под подъездный козырек. Кто-то насквозь промокший уже и не спешит никуда. А я все смотрю со стороны, смотрю…в тепле, в уюте, словно в телевизоре слежу за ними.

Но невозможно в этой жизни только брать и наблюдать. В конце концов, настает время, когда нужно вкладывать в других и отдавать. Когда я смотрю в Верочкины глаза, то понимаю – нельзя оставлять ребенка в беде только потому, что так тебе ненапряжно. На этом свете именно руками людей Бог творит счастье.

Ты, папа, не переживай. Мы с Лизой уже давно об этом думали. Хорошенько все взвесили. Даже документы уже собрали. А тут как ответ на наши молитвы – это чудо в перьях.

При последних словах Марк усмехнулся, вспомнив торчащие во все стороны Верочкины косички. Если бы он смотрел не в окно, то, наверное, заметил, что застывшие в каменной маске уголки губ Аверкия Степановича, помимо его воли, тоже слегка сдвинулись по направлению к ушам. Не иначе как перед его мысленным взором предстала недавняя африканская «тумба-юмба».

– Она даже чем-то на маму похожа, – продолжал Марк свой монолог, – такая же смышленая и востроносая. Ты ее полюбишь. Верочку невозможно не полюбить. И знаешь… прости меня за шашлыки. Я был неправ, что не приехал.

Проглотив неизвестно откуда взявшийся в горле комок, Аверкий Степанович глухо произнес.

– Мне-то что? Это ваша жизнь, – и чуть погодя едва слышно добавил, – матери сам расскажешь.

8. Концерт

– Круто, круто! It`s perfect! I`m real cool! (великолепно! Я действительно крут!)… – думал Валентин, поворачиваясь то в фас, то в профиль перед одним из огромных зеркал, стоявших по периметру в фойе училища искусств. Оттуда на него смотрел парнишка лет восемнадцати. Черная, небрежно выпущенная рубашка и по моде зауженные книзу джинсы, подчеркивали стройную юношескую фигуру. На шее у него висел кулон в виде черепа.

Рядом в кожаном бежевого цвета кресле развалилась Юлька и, не смотря на то, что Валентин практически не уделял ей внимания, восхищенно щебетала о вчерашнем концерте где "ударники были просто класс, а певец так уработался, что весь взмок, но при этом энергетика от него так и пёрла"…

Валентин и Юля учились в этом самом заведении и сейчас задержались после занятий, чтобы передать скрипку их знакомому.

На этот вечер в концертном зале училища был запланирован какой-то хор.

– Валь, пойдем на концерт, все равно вход бесплатный, наверно Вовка придет не скоро? – просительно протянула девушка, провожая взглядом колоритные фигуры в рясах, прошествовавшие мимо них и углубившиеся в зал. Похоже, ожидаемое мероприятие было духовного содержания.

Валька сморщился, отчаянно замотал головой. Всем своим видом он показывал однокурснице отвращение к предстоящему действу.

Неожиданно из зала показалась Алёна с какой-то девушкой. Они куда-то спешили, о чем-то быстро и весело разговаривая. Обе были в одинаковых платьях «в пол» из темно-зеленого бархата. Белые шарфы полупрозрачным облаком обнимали девичьи плечи и словно крылья своими концами свисали сзади. Казалось, что девушки спустились с небес или, как минимум, неведомым образом перенеслись из прошлого.

– Разве ты тоже участвуешь в концерте? – удивился Валентин, с головы до ног разглядывая Алёну, учившуюся в параллельной группе. Обычно он ее не замечал. В молодежной одежде девушка практически не выделялась среди своих сверстниц.

– А ты пришел послушать? – Алёна на мгновение притормозила, одарив Валентина улыбкой от которой у того пробежали мурашки по всему телу.

– Да нет, подобные мероприятия способны только травмировать мою нежно-художественную натуру. Мы другана ждем, – и он демонстративно повернулся к Юле, давая понять, что Алёна вольна идти дальше, куда ей только вздумается.

Теперь парень припоминал. Краем уха он действительно слышал, как Алёна недавно рассказывала, что она поет в церковном хоре. Впрочем, ему-то что за дело до всего этого? Ему нужно лишь передать скрипку Вовану. Вот и все.

Потихоньку стал собираться народ. Платки на головах некоторых женщин подтверждали Валину догадку, что сейчас начнется заунывное церковное пение.

В конце-концов, Юльке надоело ждать, и, кинув однокурснику небрежное "пока", она, выскользнув из кресла, скрылась за дверью. Чтобы как-то скоротать время он подошел к постепенно заполняющемуся залу и увидел, как два священника в радостном приветствии облобызали друг друга сперва в губы, а затем в руки. Происходящее показалось парню дикостью, но почему-то для остальных это выглядело вполне естественно.

На мгновенье Валентин вообразил, что вот сейчас придет Вовка, и они с ним так поцелуются.

– Тьфу… – картинка, однако, – он улыбнулся, представив реакцию Юли, если бы она увидела подобную встречу приятелей. Она-то неоднократно ради шутки совала ему как бы для поцелуя свою в фенечках и цветастых браслетах руку с черным маникюром на ногтях, изображая из себя великосветскую даму. Но Валя неизменно ее руку отстранял, дразнясь «дама с Амстердама» или дружески тряс, приговаривая: «Здрасте, здрасте…». Кто же всерьез увидит в этой короткостриженной и раскрашенной во все цвета радуги девчонке – леди?

Тут вспомнилась Алёна в ее длинном концертном платье. Да-а-а! Такой и руку поцеловать можно, впрочем, какая чушь вообще кому-то руки целовать!

Размышления прервал мобильник, Володька опаздывал, но обещал придти не позднее, чем через пол часа.

Между тем концерт начался. "Христос воскресе" запел хор и повторил это в многочисленных вариациях. Да, хор действительно был неплохой. Еще в самом начале концерта объявили, что выступает лауреат чего-то там. Но даже и без этого их мастерство было очевидно. Уж кто-кто, а Валя понимал толк в хоровом пении. Дальше пошли песнопения, в которых он улавливал только отдельные фразы, но общий смысл текста от него неизменно ускользал: "Совет Превечный", "радуйся Земле незасеянная"… Для себя Валентин решил, что пели о весенне-полевых работах, но пока не мог понять какое отношение все это имеет к Церкви.

Что он уже не стоит в дверном проеме, а сидит в зале парень заметил только когда рядом плюхнулся Вован.

– Как дела?

– Дела у прокурора, а у нас – культурно-массовое мероприятие, – Валя в приветствии пожал другу руку.

– Что, хороший концерт?

– Да, так … – Напуская на себя безразличный вид, как можно более бесстрастно отозвался Валентин. – Вообще-то меня сюда знакомая пригласила. Вон она стоит в первом ряду. Ты сейчас погонишь или пока тормознешь?

– А чё, можно посидеть чуток.

Тут на сцену вышел священник. Абсолютно седые волосы и коротко стриженная, аккуратная белая борода, делали его похожим на Тургенева.

– В мире была полная идиллия, – начал он, – до тех пор, пока первый грех не внес диссонанс, который из поколения в поколение все увеличивался и со временем перерос в полнейшую какофонию. Но сегодня у нас есть возможность вновь почувствовать первозданную гармонию: мы услышим "Свете Тихий", выйдем с концерта, увидим закат солнца и поймем, что в мире есть вечный закон любви и нужно жить в соответствии с ним.

И после хор запел: "Свете Тихий святыя славного бессмертнаго Отца Небеснаго Святаго блаженного Иисусе Христе, пришедший на запад солнца…"

Валентин почувствовал, как непонятные слова обжигают его сердце неведомым ранее огнем. Когда занавес закрылся, в душе парня полыхал пожар, в голове пульсировал вопрос: «Что это было? Сила искусства? Как на том концерте Брамса, после которого он решил поступать в это училище?»

– Нет, наверное, и ранее пелось все же не о полевых работах, да и здесь вряд ли прославлялся только закат. Нужно будет позвонить Алёне и узнать смысл этих песен, – думал Валентин, выходя на улицу и прощаясь с Вовкой.

В природе всё было хорошо и тихо. Вечернее солнце раскрасило запад всеми оттенками красного. Его прощальные лучи ласкали кусты и голубые ели, высаженные вдоль училища, отливаясь на них странными бликами. Безоблачное небо обещало, что следующий день будет жарким, а лёгкий ветерок приятно контрастировал с застоявшимся воздухом помещения.

Валентин почувствовал странное родство со всякой былинкой, будь то сорная трава или недавно высаженная в сквере и огороженная со всех сторон «заморская» туя. Приятно было осознавать себя молодым, здоровым, полным жизненных планов и устремлений. Не хотелось идти в общагу разучивать партитуру. Так бы и остался здесь провожать уставшее солнце в надежде, что городская ночь принесёт не менее приятные сюрпризы и откровения. Сердце юноши наполнилось какой-то особой благодарностью за этот вечер, за этот город, за собаку, пробежавшую мимо него, с видом, будто у неё самое что ни на есть серьезное поручение, за запоздавшую пчелу, прожужжавшую над его ухом, и даже за это самое безотчетное чувство, распиравшее изнутри. Захотелось его как-то выразить, сказать нечто приятное расходящемуся с концерта народу, прокричать: «Э-ге-гей, люди! Я вас люблю!». Но всё, что сделал Валентин – это в полголоса запел простенькую песню, написанную другом Серёгой, которую тот время от времени напевал себе под нос. Когда Валя впервые её услышал, то слова песни показались ему полным бредом, но из-за частого повторения они остались у парня в памяти и сейчас попросились наружу:

Люблю, когда вечером

Дела закончены; пью чай с клубникою.

И без выходных часы работают, тикают.

Люблю, когда вечером

Вновь ветер слоняется, деревья качаются,

И небо темнеет, и к Господу тянется дух.

И время молиться, закрыв свою комнату на замок.

Утихли птицы, но не устанет петь сверчок.

И Бог услышит дыхание сердца, шепот уст.

Господь Всевышний, к Тебе когда-нибудь вернусь!1.

– Хорошо поёте, молодой человек, и смысл слов замечательный.

Валентин резко замолчал и обернулся. Перед ним стоял священник, похожий на Тургенева, и поглаживал свою седую бородку.

– Вам не здесь, а на сцене нужно было исполнять подобные произведения. Как Вы там пели: «И время молиться…»? Замечательно! Сами сочинили?

– Нет, это друг написал.

– Хорошие у Вас друзья. Сейчас это большая редкость, – и священник стал удаляться, по пути крестя подбегавших под благословение слушателей концерта.

Валентин вдруг вспомнил о вопросе, который хотел задать Алёне. Может, не откладывая узнать всё у этого попа? Вроде он выглядит достаточно образованным. А то Алёнка еще возомнит, будто я верующим заделался или еще хуже – решил ее кадрить. Только как к нему обратиться? «Поп» – неудобно. Кажется, их «отцами» называют? А, не важно.

– Извините, послушайте, – Валентин догнал удалявшегося священника, – там, на концерте я не совсем понял, о чём поют. Фу, ты! Совсем забыл слова. Как его… э-э-э… В общем звучит оно примерно так, – и Валя напел мелодию.

– А! Вы имеете в виду «Свете Тихий»? Это, молодой человек, одно из самых древних церковных песнопений. «Свете Тихий» – так называют нашего Господа Иисуса Христа. Люди любят важность и помпезность. Посмотрите, как на сцену выходят современные звезды эстрады. Дыму напустят, тут – блики, там – бутафорские взрывы. Но самое главное событие в мире – рождение Спасителя, произошло очень тихо и для многих незаметно, как мягкий утренний свет. Пришел Христос, когда человечество уже совсем задыхалось в своих грехах и без Него просто всем был бы конец. Поэтому поется: «пришел на запад солнца». Господь взял на Себя все наши грехи. Кстати, юноша, Вы согласны, что все, и мы с Вами в том числе – грешники?

В лице Валентина отразилось смущение и недоверие. С какой стати он – грешник? Учится неплохо, выглядит – так вообще классно. А если иногда в общаге выпивает с друзьями, так ведь это все делают.

Видя замешательство парня, священник продолжил

– Когда я был еще молодым и совсем неверующим, мне казалось, что человека идеальнее чем я сам, просто не существует. Но когда я посмотрелся в «зеркало» Слова Божьего – начал читать Библию, то осознал себя погибшим, просто абсолютно погибшим грешником, совершенно безнадежным…Буквально первые же несколько глав Евангелия от Матфея (там как раз Нагорная проповедь) поразили меня до глубины души. Я был серьезно напуган, что мне угрожает ад, хотя до этого считал, что все нормально и я вполне хороший человек. Просто многое в понимании себя зависит от того, на кого ты ровняешься – на дебошира соседа или на Высший идеал. Божья святость, Божие требования настолько высоки… Господь сказал: «Будьте святы, потому что Я свят». Мы просто отвыкли от этих стандартов. Но для человека, на самом деле, это не какая-то необыкновенная высота – это то, ради чего нас и создал Господь.