Экватор. Колониальный роман

– Должен ли я из этого заключить, что наша трактовка ситуации должна превалировать над их?

– Должна превалировать, но она также должна быть объяснена и представлена таким образом, чтобы их ви́дение в конечном счете совпало бы с нашим. В этом случае, очевидно, все зависит от того, как вы сможете поладить с английским консулом. Этот пункт является решающим. Так же, как и способность объяснить колонистам, что поставлено на карту и каковы новые правила игры. Скажите мне откровенно: теперь я все понятно объяснил?

Прежде чем ответить, Луиш-Бернарду сделал паузу, задумчиво вздохнул и дал королю откровенный ответ, о котором тот просил:

– Думаю, Ваше Величество, вы были настолько понятны, насколько сочли это возможным.

– Тогда мы поняли друг друга. Теперь нам не осталось ничего, кроме как дождаться вашего ответа. И я вас искренне прошу: пусть он будет хорошо обдуманным и настолько великодушным, насколько вы можете себе позволить. – Дон Карлуш поднялся, показывая этим, что разговор закончен.

Сейчас Луиш-Бернарду хотел лишь одного – уехать отсюда, остаться одному и хорошенько переварить эту обрушившуюся на него фатальную перспективу. Однако король посчитал, что обязан ему еще одним, последним жестом:

– Надеюсь, вы доставите мне удовольствие и останетесь на ужин, а также переночуете у нас?

– Благодарю вас, мой господин. Не знаю, поймете ли вы меня правильно, но я хотел бы уехать уже сегодня, пятичасовым поездом, поскольку этим вечером в Лиссабоне у меня назначен ужин.

Дон Карлуш проводил его до лестницы, граф де-Арнозу – до выхода на первом этаже. Он вызвал для Луиша-Бернарду экипаж до станции и, прежде чем проститься, положил ему руку на плечо и сказал:

– Я хочу присвоить себе слова, сказанные Его Величеством, только сделаю это с бо́льшим пафосом, который непозволителен королю в его положении: вы – самый подходящий человек для этой задачи, и от ее решения зависят многие очень важные для нашей страны вещи. Надеюсь, вы понимаете масштаб того, что поставлено на карту: день, когда мы потеряем первую колонию, станет неизбежным началом конца Империи, а с ним и конца короны, королевства, а возможно, даже и страны. Мы ждем, когда Испания нас проглотит. Сейчас все может начаться заново или же все начнет заканчиваться. Король не мог сказать вам этого так же прямо. Однако, если у него не будет таких людей, как вы, первой жертвой будет он, а за ним Португалия. Луиш-Бернарду, подумайте хорошенько: «Могли бы вы получить от жизни что-либо более грандиозное?»

Луиш-Бернарду сел в карету и посмотрел на часы в кармане жилета: было почти пять часов. Солнце уже приближалось к горизонту, и день, еще недавно такой ясный, заканчивался. Начало смеркаться, на городок надвигался холод, из печных труб над домами поднимался дым. Люди в домах, наверное, сидели вокруг своих больших очагов, в которых дымились мясные колбаски, а в стоящих на углях кастрюлях грелся ужин. Еще там, наверняка, были уставшие после работы мужчины, собравшиеся вокруг огня с детьми на коленях, их раньше времени состарившиеся матери, склонившиеся над кастрюлями, собаки, свернувшиеся калачиком у теплой кирпичной кладки, старики, задремавшие на деревянных лавках в ожидании ужина. А еще, где-нибудь в кабаке, несчастные пьяницы, покачиваясь над барной стойкой, допивали свой вечный последний стаканчик, прежде чем отправиться домой. Улицы городка были уже почти пустыми, только случайные прохожие изредка рисовались серыми тенями вдоль белых стен. Церковный колокол пробил без четверти пять, и все вдруг показалось таким грустным, словно в воздухе нависло нечто неизбежное, фатальное. В тот день Луиш-Бенарду, сам не понимая почему, пожелал себе тихой провинциальной жизни, со временем, текущим так медленно, что можно было бы поверить в Вечность. Однако на станции его ждал поезд, который должен был вернуть его в большой и беспорядочный город, единственный мир, который был ему знаком, который он любил и понимал.

В поезде он закрыл глаза и почти мгновенно заснул. Ему снилось, что он в Африке, под жгучим солнцем, с пальмами, насекомыми, неграми, кричавшими что-то на непонятном языке – и все это в расточительном многообразии ярких красок, вспыхивавших вокруг него. Посреди всего, в пыли и суматохе, стоял он и следил за строительством Дворца графов Брагансских, который Сеньор Дон Карлуш приказал ему выстроить в этих тропиках.

III

Луиш-Бернарду взял фиакр здесь же, на станции Террейру-ду-Пасу, куда причалил его речной пароходик, прибывший в Лиссабон со станции Баррейру. Он уже сильно опаздывал на ужин, однако надеялся, что успеет еще застать кофе и дижестив. Эти еженедельные ужины в «Центральном» он пропускал только в случаях абсолютно исключительных, когда уже никак не мог там находиться. И дело не в том, что там было как-то по-особому весело и интересно: просто здесь можно было провести время среди друзей, в непринужденной атмосфере и мужских разговорах, охватывавших обширный диапазон тем от женщин до политики, а также – лошадей, где-нибудь в промежутке. Иногда здесь заключали сделки, обменивались книгами, говорили о путешествиях, делились новыми слухами, заводили знакомства и полезные связи. При этом каждый вносил в это общее дело свой вклад в соответствии со сферой, в которой вращался. Иногда такие ужины оказывались полезными, иногда – совершенно бесполезными. В любом случае в Лиссабоне не было большого выбора, как провести вечер. Как сказал в свое время Э́са устами кузена Базилио[12], это был город, где «в полночь негде было съесть крылышко куропатки и выпить бокал шампанского».

В противовес группе «Побежденные жизнью», в которую входил Э́са де Кейро́ш, они называли себя «Выжившие». Это означало, что пусть менее болезненно и, конечно, не с таким блеском, но они тем не менее были настроены извлечь из этой лиссабонской жизни начала 900-х все, что она способна им дать. Именно данное обстоятельство, в первую очередь, ценил в этой столь разнородной группе Луиш-Бернарду: ее члены не были моралистами, они не клялись друг другу спасти родину, не верили в совершенство мира и не выставляли себя школой добродетели или примером для подражания. Они жили с тем, что было, и тем, что было. Наверное, нигде, кроме как здесь, не обсуждались столь спокойно ежедневные «за» и «против» монархии и республики. Главный тезис «Выживших» заключался в том, что проблемы нации не решаются той или иной конституционной формой правления: и при монархии, и при республике народ останется таким же неграмотным и несчастным, а исход выборов будет решаться провинциальными царьками, имеющими способы обеспечить большинство в кортесах. Государственный аппарат будет по-прежнему пополняться за счет личных знакомств или политической лояльности, а не личных заслуг, сама же страна продолжит прирастать бесполезными графами, маркизами или перевозбужденными демагогами-республиканцами. Все так же этот народ будет пребывать в плену отсталых идей и консервативных сил, для которых все новое подобно самому дьяволу. Чего никогда не было в Португалии, так это традиций гражданского общества, жажды свободы, привычки думать и действовать собственным умом: несчастный труженик в поле говорил и делал всегда то, что ему велел хозяин, тот повторял спущенное ему сверху от местного начальника, который, в свою очередь, отчитывался и пресмыкался перед своими партийными боссами в Лиссабоне. Можно было что-то поворошить в верхушке пирамиды, однако все остальное, вплоть до ее основания, не сдвинуть. Хворь эта серьезнее любой лихорадки, и никаким государственным строем ее не вылечить.

Когда Луиш-Бернарду приехал, вся компания находилась за столом уже пару часов. Уже подавали specialité отеля «Центральный» – фирменные блинчики «Сюзетт». Он сел на свободное место с краю стола. Рядом с ним сидел Жуан Фуржаж, напротив – доктор[13] Вери́ссиму. Антониу-Педру де-Атаиде Вери́ссиму, довольно любопытная личность, финансист и интеллектуал, филантроп, добрый отец семейства и одновременно – воинствующий агностик и постоянный любовник Берты де-Соуза, актрисы, производившей фурор в столичном ревю. Ее внешние данные, впрочем, оставались для Луиша-Бернарду вне сферы его понимания: короткие и пухлые, напоминающие крепенькие деревца ножки, круглые, скорее похожие на автомобильное колесо, бедра и лицо деревенской девицы, продвигаемой в театральные «старлетки». Будучи настоящим джентльменом, за что его и почитали в обществе, доктор Вери́ссиму тем не менее никогда не распространялся о завоеванном им привилегированном статусе при упомянутой даме, близости с которой – непонятно почему – домогалась добрая половина всех лиссабонских мужчин.

Вери́ссиму был также сдержан и в делах, хотя о его способностях ходили настоящие легенды. Он обладал безошибочным чутьем к инвестициям, которые всегда оказывались фатально выигрышными. Покупая задешево и продавая задорого, он часто набредал на настоящую жилу там, где другие ничего не обнаруживали. Надо сказать, что и по этому поводу на их четверговых ужинах с его уст не слетало ни одного лишнего слова.

Помимо безупречных деловых качеств, как говорили, он был славен еще и тем, что, к примеру, сидящий на другом конце стола Филипе Мартиньш, самый молодой в группе, смог закончить курс медицины в Университете Коимбры только благодаря стипендии, в течение нескольких лет подряд выплачиваемой доктором Вери́ссиму. То была дань памяти отцу юноши, с которым у Вери́ссиму когда-то были общие дела.

– Ну, давай рассказывай, что он от тебя хотел? – спросил Жуан Фуржаж, как только Луиш-Бернарду сел рядом с ним. Речь шла про поездку друга в Вила-Висозу, о которой только Жуан знал заранее.

– Он предложил мне полностью поменять жизнь. Чтобы я похоронил себя ради служения родине. А у тебя есть для меня новости?

– Есть, есть, успокойся.

– Хорошие или плохие?

– Это зависит от того, как на это посмотреть: для меня плохие, для тебя, наверное, хорошие. Но потом поговорим. Сдается мне, что нам еще много что нужно будет обговорить.

Они продолжили разговор на другие темы, в то время как официанты окружили Луиша-Бернарду, чтобы подать ему классические местные закуски, за которыми последовал калкан[14], приготовленный в печи, с пюре из капусты, рапса и картофелем «принсеза», в сопровождении белого вина Colares. Обсуждались достоинства Луси́лии Симоэньш, модной молоденькой актрисы, которая уже три месяца выступала в сногсшибательной роли Лоренцы Феличиани Бальзамо в спектакле «Великий Калиостро» театра «Дона Аме́лия», каждый раз при полном аншлаге. Кто-то из сидящих за столом процитировал рассуждения из еженедельника Ilustração Portuguesa о том, красива ли Луси́лия или нет: «Красива? – Гораздо более того: с этой ее миниатюрной родинкой на щеке, ее тоненькими ноздрями, чувствительными к малейшим приливам крови, Луси́лия Симоэньш не просто красива, она дьявольски красива!»

Разговор шел по нарастающей: от родинки вскоре перешли к бюсту, а от Луси́лии Симоэньш к дочери разорившегося дворянина, которую последнее время все чаще видели в театре «Сан-Карлуш» или в кафе «Бразилейра» с томным взглядом, стреляющим по сторонам и, казалось, написанной на лбу фразой: «Умоляю, спасите моего папочку!». Постепенно Луиш-Бернарду отключился от общих разговоров и смеха. Он чувствовал себя тихо парящим над действительностью и наполовину отсутствующим. Ему думалось о Матилде, о том, о чем они должны были договориться с ее кузеном Жуаном, о Доне Карлуше, о его дворце в Вила-Висозе и о том, что ему приснилось тогда в поезде. Несмотря на то что он уже почти не участвовал в беседе, Луиш-Бернарду чувствовал физическое и умственное умиротворение, находясь здесь, со своими друзьями, едва слыша их в обволакивающем его шуме. Ему казалось, будто он все еще находится в поезде, будто бы весь день он ничего другого не ощущал, кроме этих, тянущих его вслед за собой людей и событий, которые он даже не попытался остановить.

Когда компания переместилась в гостиную к бренди и сигарам, после того как Луиш-Бернарду отказался от запеченной утки и блинчиков, чтобы наверстать пропущенное им из-за опоздания время, он огляделся в поисках Жуана.

Однако еще до того, как он смог найти его, доктор Вери́ссиму неожиданно схватил его за руку и, отведя в сторону, спросил, могут ли они переговорить наедине.

Они уселись в глубине бара в потертые кожаные кресла, которые знавали не одно поколение желавших тут пообщаться тет-а-тет и, конечно же, обсудить самые важные в мире темы. Луиш-Бернарду был вынужден вынырнуть из своего недавнего, столь комфортного для него оцепенения, тем более что необычность поведения доктора Вери́ссиму, была по крайней мере любопытна.

– Мой дорогой друг, – начал финансист, – я сэкономлю ваше время на вступлении. В деловых разговорах я предпочитаю идти к цели по прямой: не хотели бы вы рассмотреть вопрос о продаже вашего дела?

Луиш-Бернарду посмотрел на него, будто на явившееся миру божество: «Нет, этого не может быть! Что же за день сегодня такой? Что в нем такого экстраординарного, что все наперебой предлагают мне заняться полной распродажей моей собственной жизни?»

– Простите меня, мой дорогой доктор, но ваш вопрос настолько неожиданный, я даже не уверен, что правильно его понял: вы спрашиваете, хочу ли я продать свою компанию? Всю, целиком?

– Да. Корабли, офисы, сотрудников, склады, клиентуру и агентскую сеть. Все ваше дело, полностью.

– А почему я должен продавать его?

– Ну, я не знаю, да и не мое это дело. Я спрашиваю только, не намерены ли вы это сделать. Иногда мы продаем что-то, что-то покупаем, а в других случаях – сидим на своей собственности до самого конца наших дней. Не знаю, какова ваша философия на этот счет, но, как вы знаете, моим делом как раз и являются покупка и продажа. Единственное, от чего я не намерен избавляться, – это книги, картины и дети. Все остальное имеет свою цену: если она становится такой-то, я продаю, если другой – покупаю. Прошу вас не обижаться на мой вопрос, это всего-навсего коммерческое предложение.

– Я не обижаюсь, я сбит с толку. Я владею компанией пятнадцать лет, как вы знаете. Она стала частью моей жизни, и мне никогда не приходило в голову продавать ее. Это полностью… как вам сказать – нереально, абсурдно.

– Конечно, я вас отлично понимаю. Я и не ожидал, что вы мне вот так вот, сходу, дадите ответ.

– Но вы все-таки скажите, доктор, вы собираетесь купить ее для себя?

– Нет, не буду вас здесь обманывать. Мое занятие, как я вам уже сказал – покупать и продавать. Дело в том, что у меня есть один клиент, иностранец, который, как я думаю, будет заинтересован в том, чтобы иметь подобное дело в Лиссабоне. И я намерен купить его у вас и продать ему. Естественно, с прибылью для себя.

– Тогда, доктор, позвольте мне спросить вас прямо сейчас: есть ли у вас представление о том, сколько вы мне могли бы предложить?

– Да, есть. Я догадался, что вы не готовы выдвигать сейчас предложение о продаже, и предпочитаю перейти сразу к делу. Изучив немного вашу компанию, получив некоторую информацию здесь и там, поинтересовавшись состоянием кораблей, я произвел расчеты. Итак, на мой взгляд, мой дорогой Валенса, ваша компания будет стоить примерно восемьдесят тысяч рейсов[15]. Я же готов предложить вам сто тысяч.

Луиш-Бернарду на некоторое время замолчал, раздумывая над тем, что только что услышал. Предложение было, честно говоря, щедрым. Хотя он и не был готов выставляться на продажу, несколько раз он пытался прикинуть стоимость компании, но никогда не доходил до суммы в восемьдесят тысяч. Может, семьдесят пять, но не восемьдесят, как считал его собеседник. К тому же он предлагал еще двадцать тысяч сверх этого. Если бы он был продавцом, то этот вариант можно было бы считать упавшим с неба. Но он не продавец. Если только…

– Дорогой доктор, как я вам уже сказал, я был готов сегодня ко всему, кроме подобного предложения. Я подумаю над ним, из уважения к вам. Когда вам нужен ответ?

– О, как вам будет угодно: две, три недели, месяц. Думайте столько, сколько понадобится. Самое главное, чтобы мы, придя к соглашению, совершили хорошую сделку. А хорошая сделка – это та, после которой мы останемся такими же друзьями, какими были и до нее.

Они вернулись к остальной компании, и Луиш-Бернарду увидел, что Жуан Фуржаж идет ему навстречу.

– Куда ты пропал? Ты сегодня весь какой-то таинственный.

– Мне кажется, что именно сегодня жизнь моя разом перестала быть рутинной и предсказуемой: со мной все время что-то происходит!

– Так, рассказывай же!

– Сначала позволь мне выпить коньяку, он мне сейчас просто необходим. И, думаю, нам лучше отойти куда-нибудь.

Они пошли в большой зал гостиничного вестибюля, где в это время почти никого не было, за исключением двух гостей, говоривших по-французски рядом со стойкой администратора. Они, судя по всему, только что приехали с вокзала Санта-Аполония, куда прибыли на Южном экспрессе из Парижа. Друзья сели в углу зала, каждый с тяжелым коньячным бокалом в руке. Луиш-Бернарду закурил свою тонкую сигару.

– Сначала расскажи, что передала мне Матилда.

– Ладно. Раз ты не можешь больше ждать, я выполню свою миссию почтового голубя без лишних церемоний. Значит, так: Матилда приезжает завтра в Лиссабон в компании Марты Требусе, тоже из Вила Франка, которая, похоже, играет роль ее доверенного лица по особым случаям. Предлогом их приезда является то, что Матилда помогает Марте в делах, которые она должна решить в Лиссабоне. Они здесь пробудут два дня и остановятся в отеле «Браганса».

Сегодня я как раз занимался бронированием: Матилда зарегистрирована в 306-м, а Марта – в 308-м номере. Но на самом деле они поменяются комнатами. Чем черт не шутит: если кто-то постучит в комнату Марты в поисках Матилды, та скажет, что она в соседнем номере. А поскольку комнаты между собой соединяются, у нее будет время, чтобы предупредить Матилду о том, кто там пришел.

Если Матилда окажется не одна, а я надеюсь, этого не случится – на этих словах Жуан искоса бросил циничный взгляд на Луиша-Бернарду – то этот человек должен будет переместиться в комнату Марты, подстраховав таким образом Матилду.

– Очень изобретательно! Мне бы и в голову не пришла такая задумка: все просто и совершенно.

– А ты знаешь, чей это план? Так ты ошибаешься: я к этому не имею никакого отношения. Все это идея Матилды.

Луиш-Бернарду едва удержался, чтобы не присвистнуть от удивления: та взвешенная холодность, с которой Матилда все спланировала, была настоящим сюрпризом – еще одним в тот день бесконечных поводов удивляться. Сказать по правде, он не был уверен, что не считает этот сюрприз слегка шокирующим.

– Ну все, Луиш, вот тебе записка и установленный план действий. Если ты готов идти вперед, завтра тебе нужно будет только заказать себе номер в этом отеле на одну или на пару ночей, под предлогом, что, скажем, у тебя дома ремонт или еще что-нибудь подобное. Потом, после десяти часов вечера, Дама с камелиями будет тебя ожидать. Но если хочешь услышать мой искренний дружеский совет: не ходи. Напиши ей письмо, объясни, что ты раскаиваешься, придумай какой-нибудь благородный повод – ты в этом большой мастак – а я все ей передам.

– Жуан, я благодарен тебе за все, что ты для меня сделал, в том числе и за этот совет, по-настоящему дружеский, я уверен. Но мне нужно до завтра как следует об этом подумать, и я сделаю это один. Обещаю, что, если я приду к выводу, что оно того не стоит, что это всего-навсего мечта, которая зашла слишком далеко и которая может принести несчастье Матилде, я не пойду. Мое тебе слово.

Между ними установилась тишина. Потом Луиш-Бернарду поднял бокал и чокнулся с Жуаном:

– Будь здоров. Хорошо иметь таких друзей, как ты.

Жуан нехотя улыбнулся. Когда-то давно между ними случился один небольшой инцидент, когда он посчитал, что Луиш-Бернарду разочаровал его, сказав то, что он с тех пор не может забыть: «Не жди от меня верности тем качествам, которых у меня нет. Можешь рассчитывать на те, которыми я обладаю, потому что тут я тебя никогда не подведу». И это было правдой. Он убедился, что это было правдой. И к счастью, и к несчастью.

– А Вила-Висоза? Расскажи теперь, как там все прошло.

– В Вила-Висозе был отличный обед, после которого состоялся разговор наедине, примерно около часа, с королем и с его секретарем Бернарду Пинделой. Короче, Его Величество хочет, чтобы я в недельный срок сказал ему, готов ли я отправиться через пару месяцев на Сан-Томе́ и При́нсипи, на три года, где меня ожидает пост губернатора, назначенного волею короля, с задачей убедить английского консула, который также будет исполнять там свою миссию, что в противовес тому, что пишет английская печать и говорят их коммерсанты, на Сан-Томе́ рабского труда нет. Параллельно с этим, я должен буду убедить португальских поселенцев, что с рабством покончено, и что их работники должны стать полностью свободными людьми – вплоть до того, чтобы иметь право отправиться оттуда восвояси, не навредив при этом благополучию фермерских хозяйств.

– Слушай, но это ведь и есть точь-в-точь твоя позиция! Король снял это у тебя с языка!

– Какая еще позиция?

– Какая позиция? Да та самая, с которой ты носился, публично защищая ее по газетам и по салонам – о том, что наши поселенцы не способны получать прибыль от колоний, не используя давно забытые историей, отсталые методы. Вот тебе и прекрасная возможность доказать, насколько твои теории справедливы!

– Жуан, хватит издеваться надо мной! Ты разве не видишь, что от меня ждут, чтобы я за несколько месяцев сделал то, что надо было начать делать уже несколько десятков лет назад? К тому же ты даже не представляешь себе размеров жертвы, на которую я вынужден будут пойти: оставить все – мой дом, мою страну, свою жизнь, друзей, работу – и все это для того, чтобы залезть в какую-то дыру на конце света, где и поговорить-то не с кем, где ты можешь считать себя счастливым, если тебя не сразу сжили со света малярия, муха цеце, оспа или желтая лихорадка.

– Желтой лихорадки на Сан-Томе́ нет.

– Ладно, Жуан, не передергивай! Я бы посмотрел, как бы ты повел себя на моем месте!

– На твоем месте я бы поехал. Точнее, на твоем месте я бы чувствовал себя морально обязанным ехать.

– Such a friend![16]

– Луиш, я говорю тебе именно как друг, и доказательством тому будет мое обещание, что если ты поедешь, навестить тебя там, по крайней мере, один раз.

– Один раз!.. Жуан, ты пойми, речь идет о том, чтобы провести три года на островах посреди Атлантики, за восемь тысяч километров от Лиссабона, куда новости, почта и газеты приходят только дважды в месяц! Опера, театр, балы, концерты, лошадиные бега, обыкновенная прогулка по набережной Тежу – ничего этого не будет! Сельва и море, море и сельва! С кем я буду разговаривать, с кем обедать, ужинать, с кем заниматься любовью, в конце концов – с черной какой-нибудь?

– Это служебная миссия за границей, на благо страны. А большинство таких миссий не предполагает работу в посольстве где-нибудь в Риме или Мадриде.

– Да, но и не в ссылке на экваторе!

– Луиш, послушай и хорошенько подумай. Эта должность поднимет твой престиж, даст тебе ощущение выполненного долга. По возвращении она обеспечит тебе всеобщее признание и, черт возьми, это будет вызовом той мелкой монотонности, в которой все мы живем! С другой стороны, Луиш, у тебя ведь кроме друзей, по сути, нет ничего, что могло бы тебя здесь удерживать – ни жены, ни детей, ни родителей, ни невесты, насколько я знаю. Ты не делаешь карьеру, которую было бы жалко оставить, не занимаешь какое-нибудь завидное теплое местечко. Все, что у тебя есть, – это твое предприятие, и ты, вне сомнения, подыщешь кого-нибудь, кто будет им управлять в твое отсутствие. А там ты найдешь себе новые хорошие контракты для твоих кораблей.

– Кстати, должен тебе сказать, мне только что поступило довольно необычное предложение от Вери́ссиму, продать компанию. Этот тип, похоже, догадался, что сейчас для этого наступил самый подходящий момент.

– Что? Серьезно, он хочет купить ее? И неплохо платит?

– Больше, чем я когда-нибудь осмелился бы за нее попросить.

– Ну, Луиш, это тебе точно с неба упало. Прямо знак судьбы. Тогда у тебя готово решение буквально для всего: ты соглашаешься на престижную должность на Сан-Томе́. Свое жалование ты сможешь откладывать, так как там его тратить будет не на что. Ты продашь компанию, заключив отличную сделку, и тебе не придется о ней беспокоиться, когда ты будешь в отъезде. А деньги положишь здесь под проценты в Burnay или куда-нибудь еще, чтобы вернуться состоятельным человеком. Кстати, между делом, сама собой распутывается и эта твоя головная боль с моей кузиной Матилдой. Как видишь, все складывается!

– А причем здесь твоя кузина Матилда?

– Луиш, подумай хорошенько: есть ли хоть какой-нибудь смысл тебе связываться с ней, может, даже сломать всю ее жизнь, стать причиной скандала, из которого, наверняка, никто без потерь не выберется – если ты сейчас рассматриваешь возможность через пару месяцев уехать отсюда? Ты сможешь так с ней поступить?