Экватор. Колониальный роман

С кофе подавали портвейн Delaforce 1848 года. И то и другое было превосходным. Потом Дон Карлуш неспешно встал, и вся компания последовала на нижний этаж в небольшой зал, обогреваемый двумя каминами, где гостей ждал столик с несколькими марками коньяка и отделанная серебром сигарная коробка, из которой каждый не преминул взять себе по сигаре. На другом столике лежали последние газеты, прибывшие сюда на том же поезде, что и Луиш-Бернарду. Собравшаяся было вокруг столов группа вскоре разошлась по разным углам комнаты: одни уселись на диваны с газетами, другие беседовали, стоя у камина, третьи просто наслаждались ароматом своих сигар.

В общем, обстановка очень напоминала клубную: та же сладостная мужская праздность из всё того же меню маленьких человеческих радостей.

Обед был очень приятным, еда столичной, дворец – прекрасным и весьма достойным, скорее графским, чем королевским, однако именно поэтому он выглядел более уютным и гостеприимным. Сам же городок Вила-Висоза был просто потрясающим: что ни говори, посетить его стоило. «Однако сейчас, похоже, настало время расплатиться по счету», – подумал про себя Луиш-Бернарду. В этот самый момент Дон Карлуш поднялся с дивана, на котором до этого сидел, и попросил его следовать за ним. Они шли втроем – король, Луиш-Бернарду и граф де-Арнозу. Путь их лежал через несколько залов первого этажа, двери которых открывались перед ними одна за другой, пока они не дошли до самого дальнего зала со стеклянной дверью, ведущей на веранду с видом на сад.

Эта была относительно небольшая комната, также отапливаемая живым огнем, которая, похоже, являлась рабочим кабинетом короля: почти половину ее площади занимал длинный секретер со стопками бумаг и газетами, чуть в стороне от него, в углу, полукругом расположились четыре кожаных кресла, над которыми на стене висел писанный маслом портрет короля, рядом с ним портрет королевы Аме́лии, а также несколько акварелей, в том числе одна с изображением яхты «Аме́лия» кисти самого Дона Карлуша. Луиш-Бернарду занял кресло напротив того, в которое сели король и граф де-Арнозу, который промолчал почти все время, лишь иногда уточняя кое-какие детали в речи короля. Со своего места за дверью, ведущей на веранду, Луиш-Бернарду мог видеть сад, откуда слышалось тихое журчание воды в фонтанах. Несмотря на закрытую дверь, до него доносился запах апельсиновых и лимонных деревьев. Практически впервые за все свои годы он вдруг пожелал себе вот такой размеренной деревенской жизни, в которой все тихо, мирно и подчинено своему порядку, как в этом средиземноморском саду.

– Прежде всего, мой дорогой Валенса, – громкий голос Дона Карлуша разом покончил с его сладкими грезами и чуть не напугал его, – я хочу снова поблагодарить вас за то, что вы согласились принять мое приглашение. Сожалею только, что мой сын Луиш-Филипе не смог быть здесь. Ему бы наверняка было приятно с вами познакомиться, а кроме того, наследный принц особо заинтересован вопросом, ради которого мы здесь собрались.

– Нет, это я, Ваше Величество, благодарен вам за обед и за возможность познакомиться с этим великолепным домом и этой чудесной местностью.

– Очень любезно с вашей стороны, что вам нравится Вила-Висоза, что делает честь тонкости ваших чувств и хорошему вкусу. Но, дорогой мой, давно уже ушли те времена, когда короли звали людей, и те бегом бежали на встречу с ними, или когда король мог вызвать кого-то и сообщить, что дает ему важное поручение. Начну с самого конца: я позвал вас сюда не для того, чтобы доверить вам определенную миссию, поскольку сегодня есть люди, которые считают, что служить королю – не то же самое, что служить родине, а для того, чтобы сделать вам предложение. Вы можете рассматривать это именно так. В то время как для меня это является служением королю и служением Португалии.

Дон Карлуш сделал паузу, осмотрев его своими проницательными голубыми глазами. Луиш-Бернарду ощутил внезапно возникшую неловкость в первый раз за этот день. Неожиданно для себя он вдруг со всей остротой осознал: перед ним был король, перед ним был король, говоривший со своим подданным, каким бы искренним и уважительным при этом ни был его тон.

– Как я уже сказал, начну с конца: я хочу, чтобы вы приняли предложение занять пост губернатора заморской провинции Сан-Томе́ и При́нсипи. Приступить к исполнению этого назначения или, если вам угодно, поручения надлежит через два месяца. Миссия продлится минимум три года, по истечении которых она будет продолжена, если мы и тогдашнее правительство сочтем это целесообразным. Для вас будут созданы все условия, соответствующие вашей должности и нормам, принятым в колонии. Они вряд ли будут какими-то особенными, скорее – вполне достаточными. Получать вы будете больше министра в Лиссабоне, меньше посла в Париже или Лондоне. В вашем случае (простите мне мою неделикатность, но я был вынужден навести кое-какие справки), это не сделает вас ни богаче, ни беднее. Прежде чем вы выразите свой испуг по поводу сделанного предложения, позвольте заметить, что, как вы, наверное, догадываетесь, ваше имя возникло не случайно. Многие из глубокоуважаемых мною людей рекомендовали мне вас как человека, созданного для этой должности. Мне и самому довелось прочитать то, что вы писали о нашей политике на заморских территориях, и сдается мне, что сейчас вы с убежденностью защищаете как раз те идеи, которые в данный момент и нуждаются в защите. Я также принял во внимание тот факт, что вы человек молодой, не состоящий ни в одной из политических партий. Вы говорите по-английски (чуть позже я объясню вам, почему это важно), вы человек информированный в международных делах и благодаря роду вашей деятельности хорошо разбираетесь в том, как развиваются экономические процессы в колониях и, в частности, на Сан-Томе́.

Луиш-Бернарду не воспользовался новой паузой, которую взял Дон Карлуш, чтобы вступить, наконец, в разговор. Ему казалось, что будет лучше, если он продолжит слушать молча. К тому же он не знал толком, что ответить: предложение казалось абсурдным, даже непонятным. Его сразу же несколько встревожило то определение, которое Король дал его взглядам на политику в колониях. Ведь он не сказал, что разделяет идеи Луиша-Бернарду, а лишь заметил, что «в данный момент» эти идеи «нуждаются в защите» – как бы проводя границу между служением Королю и служением государству.

Дон Карлуш сменил тон и поменял позу. Он вытянул вперед ноги, отвел взгляд и обратил его на кончик своей тлеющей сигары, будто бы видел там нечто заслуживающее особого внимания. Прежде чем снова заговорить, король глубоко вздохнул, как бы примиряя себя с тем, что ему, уже в который раз, придется повторять аргументы, которые у него самого начинали вызывать раздражение.

– До того, как вы дадите мне ответ, дорогой мой, а также, поскольку я считаю вас патриотом, которого волнуют и интересуют мотивы, руководящие людьми, принимающими те или иные государственные решения, я прошу вас позволить мне разъяснить суть вопроса.

Как вы хорошо знаете, в мире существуют те, кто считает, что Португалия не располагает ни экономическими, ни человеческими ресурсами для того, чтобы содержать колониальную империю, и что правильнее для нас было бы продать наши колонии. Потенциально заинтересованных в этом – более чем достаточно. Взять, к примеру, Кайзера или моего двоюродного брата Эдварда. Уже более десятка лет они оба нашептывают нам в уши примерно одно и то же: при таком состоянии финансов и при наших внутренних проблемах нам не найти лучшего выхода. Я так вовсе не думаю. Я не уверен, что, избавив себя от больших проблем, государство тем самым прибавит в величии и мощи. Если бы я надумал продать этот дворец, унаследованный мною от всех предыдущих поколений графов Брагансских, я бы, вне сомнения, смог решить одну из таких проблем. Однако я совсем не уверен, что это сделало бы меня счастливее. Есть и те, кто думает, что при конституционной монархии королю не нужно вмешиваться в подобные дела. В таком случае, я бы стал единственным из португальцев, кому безразлична мощь его государства. То есть я был бы королем не волею давших мне эту власть, а волею тех, кто считает, что государство должно быть именно таким, каким они его видят. Вопрос этот очень глубокий и обширный, и я не хочу сейчас много рассуждать на эту тему. Скажу только, что, если бы я видел это именно так – лучше бы мне было отречься от моих обязанностей. Сожалею только, что ясности в этом деле как не было, так и нет. В этом болоте вязнут усилия и жизни людей – португальцев, которым Португалия столь многим обязана – таких, как мой дорогой друг Моузинью, погибший, будучи уверенным, что, служа своему Королю, он служит своей Родине.

«Слышно, как снаружи журчит вода в фонтанах», – подумал про себя Луиш-Бернарду. Кроме этого никаких других звуков не было. В зале установилась напряженная тишина. Луиш-Бернарду, как и все тогда, был глубоко поражен так и не получившим внятного объяснения самоубийством Албукерке три года назад. Так же, как и остальные, он хорошо знал, что Дон Карлуш безгранично уважал Моузинью и восхищался им. Об этом можно судить хотя бы по его сообщению председателю Совета о решении назначить «героя Шаймите»[9] наставником наследного принца Дона Луиша-Филипе: «Я не в состоянии предложить своему сыну в пример человека более достойного, более любящего своего короля и более верного своей родине». Однако эта любовь и верность, похоже, были не в счет, когда семь лет назад король подписал декрет, который унизительным образом ограничивал права тогдашнего королевского наместника в Мозамбике – зная при этом заранее, что Моузинью не вынесет такой публичной пощечины и подаст в отставку, что он и сделал. Голоса, впоследствии звучавшие в обществе, напрямую связывали должность наставника принца – явное понижение для крупнейшего военачальника и героя своего времени – с трагическим завершением карьеры 46-летнего Моузинью. Для Моузинью, написавшего однажды: «я уверен, что служил королю и стране на пределе своих возможностей и знаний, а также лучше, чем бо́льшая часть моих современников», было вполне законным посчитать, что король, которому он служил и который настолько выделял его заслуги, принес его в жертву политическим играм и мелким, сиюминутным политическим интересам. Таким образом, в словах Дона Карлуша Луиш-Бернарду видел не только упрек в адрес других, сколько собственное сожаление и раскаяние, идущие из глубины его души. Из троих присутствовавших, пожалуй, только личный секретарь Дона Карлуша, Бернарду Пиндела, граф де-Арнозу, но еще и друг детства, доверенное лицо Моузинью, состоявший с ним в постоянной переписке, знал об этом деле всю правду и был в состоянии высказаться с позиций полной справедливости. Однако граф де-Арнозу все это время молчал, разглядывая что-то в глубине зала, будто и не слыша последних слов, сказанных королем: кстати, никогда и никто не слышал от Арнозу слова, которое в большей или меньшей степени не служило бы делу суверена.

Дон Карлуш снова прервал установившееся молчание:

– Ну, а теперь перейдем к Сан-Томе́ и При́нсипи. Как вы знаете, мой друг, Сан-Томе́ – это самая малая из наших колоний, сравнимая только с Восточным Тимором. Она производит всего две вещи – какао, в избытке, и немного кофе. Но этого хватает, чтобы она являлась самодостаточной и даже давала государству и своим фермерам доход, которым не стоит пренебрегать. Все местное сельское хозяйство основано на рабочей силе, которую мы импортируем, прежде всего из Анголы, а также с Кабо-Верде – для работы на фермах. Главная проблема Сан-Томе́ заключается в нехватке рабочих рук. Но дело идет и, кажется, неплохо, как вы поймете. Какао отличается превосходным качеством, кофе тоже отличный – к слову, именно его мы и пили сегодня за обедом – и производство стабильно высокое.

Но дела идут настолько хорошо, что мы стали представлять собой угрозу для английских компаний, которые конкурируют с нами на рынке какао, производимом ими на освобожденных от леса территориях в Нигерии, Габоне и Британских Антильских островах. Я полагаю, вы все это знаете, и никакой новости я вам не сообщаю?

– Да, конечно, я знаком с цифрами и знаю о конкуренции, которую мы составляем англичанам. – Здесь Луиш-Бернарду чувствовал себя на своей территории.

– Хорошо. Итак, Соверал, который является нашим послом в Лондоне и который, я бы сказал, числится одним из самых влиятельных иностранцев как при дворе, так и в английской печати, последнее время шлет нам с каждым разом все более тревожные депеши о том, что английские фирмы-производители какао затевают определенную кампанию против Сан-Томе́ и При́нсипи. Не раскрою никакого секрета, если скажу вам, что маркиз Соверал – большой друг английского короля, как, впрочем, и я сам. Так вот, именно благодаря этой дружбе Эдуард[10] переслал мне записку, в которой посоветовал нам быть внимательными и что-нибудь предпринять для того, чтобы ситуация не зашла слишком далеко, когда под давлением правительства он будет вынужден действовать сам или согласится с тем, чтобы правительство выступило против нас.

– Так в чем же претензии англичан? – спросил Луиш-Бернарду.

– Все началось с жалобы, представленной несколько лет назад одной английской компанией, Cadbury, владеющей производством какао в английской части Западной Африки и импортирующей какао из Сан-Томе́. Cadbury, которая делает из какао шоколад, жалуется на то, что мы нечестным образом конкурируем с английскими компаниями, потому что, дескать, используем на своих фермах на Сан-Томе́ труд рабов, привозимых из Анголы.

– А это правда? – снова спросил Луиш-Бернарду.

– Ну, это, похоже, зависит от точки зрения, от того, что понимать под трудом рабов. Строго говоря, мы называем их контрактными рабочими, однако проблема заключается в том, что каждый год по контракту на фермы Сан-Томе́ и При́нсипи, в среднем, привозится три тысячи рабочих, а корабли, которые их привозят, едут назад пустыми. И это для англичан является синонимом рабства: если работники набираются в Анголе и не возвращаются, это означает, что они несвободны. Еще только не хватало, чтобы нас стали называть работорговцами! Министр по делам колоний объяснил послу, что так называемые «рабы» получают зарплату, к ним лучше относятся, они живут в значительно более комфортных условиях, чем работники на английских фермах в той же Африке или на Антильских островах. Что же касается их здоровья, то что может быть большей гарантией заботы о нем, если не тот факт, что многие фермы имеют собственные госпитали, полностью экипированные? Вещь немыслимая для всей Африки. Однако все это было бесполезно: воодушевленная Ливерпульской торговой ассоциацией, английская пресса начала постоянно набрасываться на нас.

На этих словах Дон Карлуш поднялся, подошел к лежавшей на рабочем столе газете и протянул ее собеседнику. Луиш-Бернарду взглянул на уже раскрытую на нужной странице газету с заголовком, написанным жирными буквами: «Slavery still alive in Portuguese African colonies»[11]. Король снова сел:

– Там, в Лондоне, Соверал попробовал использовать обычные проверенные методы – пригласил на ужин влиятельных издателей с Флит-стрит, дабы попробовать хотя бы приостановить этот крик. Но даже ему это не удалось.

В конце концов, нам пришлось уступить давлению со стороны английского правительства и принять у себя Джозефа Бертта, представителя Торговой ассоциации, чтобы он прояснил ситуацию. Тот прибыл в начале прошлого года и оказался настолько подготовленным, что даже потрудился научиться говорить по-португальски.

В Лиссабоне он был принят почти всеми: министром, Ассоциацией землевладельцев, журналистами – всеми, кого он только пожелал увидеть.

– Да, я вспоминаю, что слышал об этом, – вставил Луиш-Бернарду. – И каким же было заключение этого Джозефа Бертта?

– Конечно, он не глупец: здесь он не сделал никакого заключения. Он испросил разрешения отправиться на Сан-Томе́ и При́нсипи, а потом в Анголу, чтобы потом представить подробный, обоснованный отчет тем, кто его туда командировал. Я обсудил это вместе с правительством и с владельцами собственности на Сан-Томе́. Мы не увидели возможности воспрепятствовать его поездке, без того чтобы не продемонстрировать этим, что мы боимся какой-либо инспекции на местах. Если бы мы так поступили, то можно было бы не сомневаться, вся эта кампания в Англии приобрела бы тональность настоящей истерики, и английское правительство тогда начало бы оказывать давление, столь резкое и непозволительное, что это возымело бы разрушительное воздействие на здешнюю политическую атмосферу.

«Был бы еще один ультиматум!» – подумал про себя Луиш-Бернарду, чувствуя, что не осмелится произнести вслух это проклятое слово, которое наверняка немало потревожило бы воспоминания Дона Карлуша.

– Короче говоря, – продолжал король, – нам показалось, что, скажи мы «нет», нам пришлось бы все потерять и очень мало, а то и вовсе ничего не получить взамен. Как только мы дали Бертту соответствующее разрешение, он без лишнего промедления забрался на корабль и отчалил на Сан-Томе́. Облазав все там и на соседнем острове При́нсипи, в прошлом месяце он отправился оттуда в Анголу, где сейчас и находится. Только до этого он успел отправить отчет в Форин-офис о том, что видел на Сан-Томе́. Совералу удалось вовремя вмешаться и провести приватную встречу с министром, который дал ему прочесть этот отчет. Больше его никто не видел, и сам маркиз говорит мне, что это только к лучшему.

– Все это, конечно, министр оставит у себя, – вставил реплику граф де-Арнозу, прервав свое долгое молчание, – однако неделю назад мы получили от него письмо, в котором он пишет, что, если отчет будет обнародован таким, как есть, мы будем выставлены перед всем миром как последняя нация работорговцев на планете. И это будет всего лишь моральной составляющей ущерба…

– К счастью, – продолжил Дон Карлуш, – у Португалии в Лондоне лучший посол, о котором можно было только мечтать. Соверал смог заключить устную договоренность с министром, лордом Бальфуром: этот отчет будет храниться в Форин-офисе под семью замками, по причине того, что он еще неполный и в нем не хватает части, относящейся к Анголе. Это дает нам время, время для того, чтобы развеять впечатления, собранные господином Берттом.

– Каким образом – назначив нового губернатора?

– Не только назначив нового губернатора, это было бы слишком просто. Нам нужно использовать данное время, чтобы убедить англичан – если не в том, что им не стоит доверять Бертту, то по крайней мере в том, что его сведения являются устаревшими. Так как же нам это сделать? Здесь как раз возникает необходимость того, о чем я вам уже говорил: новый губернатор, помимо качеств, которых требует ситуация, должен также правильно изъясняться по-английски. Дело в том, что обратная сторона договоренности, достигнутой Совералом, заключается в том, что Португалия соглашается с тем, что на Сан-Томе́ будет постоянное английское консульство с проживающим там консулом. И мы согласимся с этим: у нас нет альтернативы.

– Таким образом, Ваше Величество ожидает, что именно новый губернатор сможет убедить английского консула в том, что на островах нет рабства?

– Я ожидаю от вас, – Дон Карлуш особо подчеркнул «от вас», – что вам удастся сделать три вещи: убедить фермеров согласиться со всем, что, по мнению нового губернатора, нужно сделать, дабы у английского консула не нашлось оснований убедиться в истинности написанного в отчете господина Бертта. Во-вторых, сделать это с необходимой аккуратностью, чтобы не спровоцировать протесты на островах и не поставить под угрозу их процветание. И, в-третьих, держать англичанина на расстоянии, уделяя ему необходимое внимание, но давая ему максимально четко понять, что правит на острове Португалия и ее губернатор, представляющий страну и ее короля.

Произнеся это, Дон Карлуш занялся своей сигарой, которая погасла и которую он стал вновь раскуривать. Он поднялся с места, подошел к окну и стал смотреть в сад, словно думал уже о чем-то другом. Было похоже, что он сказал все, что считал необходимым и теперь ждал ответа. Луиш-Бернарду по-прежнему не знал, что ответить. Все это казалось ему настолько неожиданным, настолько далеким от того, что он представлял себе предметом этой встречи, от этого дня и от своей жизни в целом. Ему даже не верилось, что он находится сейчас именно здесь, в кресле графского дворца Вила-Висозы и получает от короля поручение отправиться губернатором на два несчастных далеких островка на экваторе.

– Я надеюсь, Ваше Величество понимает, что мне нужно время, чтобы обдумать сделанное вами предложение. Более того, прежде чем подумать над ответом, мне хотелось бы уточнить для себя круг полномочий, осуществлять которые вы мне соизволили доверить, – начал он с некоторым колебанием.

– Время, мой дорогой, это как раз то, чего у вас меньше всего. Мне необходим ответ через неделю. Все детали политического свойства, которые вам понадобятся, вам придется выяснить у меня прямо сейчас. После этого, конечно, потребуется встретиться с министром и рядом других людей, которых мы вам укажем и которых, на наш взгляд, вам нужно будет услышать. Что касается остального, как, например, деталей путешествия, размещения и так далее – всем этим займется Бернарду.

Бернарду де-Пиндела посчитал, что настал его черед вступить в разговор и поддержать короля:

– Дело это стало еще более срочным после того, как позавчера мы получили сообщение от английского посла о том, что уже выбран и назначен консул для Сан-Томе́ и что известна дата его прибытия – начало апреля. Сейчас у нас конец года, и мы считаем необходимым, чтобы новый губернатор поселился на Сан-Томе́ по крайней мере за месяц до прибытия английского консула, чтобы, так сказать, уже держать руку на пульсе. Как мы понимаем, если вы примете этот пост, вам понадобится минимум пара месяцев, чтобы уладить ваши здешние дела, плюс пятнадцать дней пути – так что, как видите, Валенса, ваш ответ нам необходим срочно. Еще и потому, что, если, против ожиданий Его Величества, он будет отрицательным, нам придется искать, и еще более ускоренными темпами, того, кто вас заменит.

Дон Карлуш снова вернулся в кресло и снова посмотрел прямо на него:

– Мы практически в ваших руках, мой дорогой. Ненавижу говорить в таких категориях, но иногда случается, что обстоятельства выше нас. Поверьте тем не менее, что я хорошо осознаю, что прошу от вас огромной жертвы и огромного мужества, которые вам необходимы, чтобы дать свое согласие. Но поверьте также, что я прошу не за себя, а за нашу страну. Сейчас, когда я с вами знаком, когда я вижу вас перед собой, я совершенно уверен, что вы – человек, созданный для этой миссии, и что мне не зря вас рекомендовали. Не говоря уже о том, какое облегчение я испытаю, получив от вас положительный ответ.

Ну, вот и все. Настоящая ловушка, иначе не назовешь. А счет оказался гораздо более обременительным, чем он себе представлял. Как сказать «нет» королю? Какими словами, какими извинениями, какими такими непреодолимыми причинами?

– Я обещаю Вашему Величеству, что дам ответ через неделю, которую вы мне предоставили. Прошу вас понять, что в данный момент – это самое большое, что я могу обещать. Есть вещи, которые зависят не только от меня: я ведь нарушаю весь ход своей жизни. Что-то бросаю, что-то должен хоть как-то организовать на время своего отсутствия. И мне надо будет смириться с тем, что все это я должен буду оставить и отправиться на край света, туда, где для меня не существует никого и где меня ждет, насколько я понял, практически невыполнимая задача.

– Невыполнимая – почему?

Теперь уже Луиш-Бернарду посмотрел королю прямо в глаза. Если он в итоге скажет «нет», было бы правильно, чтобы Дон Карлуш понимал, что поручение его почти неприемлемо. Если скажет «да», то, возможно, другого случая для разговора с королем у него не будет, и тогда стоит прояснить все именно сейчас.

– Если я правильно понял то, что вы мне сказали, Ваше Величество, на Сан-Томе́ фактически существует рабский труд. И новый губернатор должен сделать так, чтобы это не было видно англичанину, дабы не поставить страну под удар со стороны нашего изголодавшегося союзника. Однако в то же время предполагается, что в колонии ничего меняться не будет, дабы не навредить режиму функционирования местного хозяйства.

– Нет, не так. Мы официально отменили рабство уже давно, и у нас есть закон двухгодичной давности, который устанавливает правила организации контрактного труда в колониях, которые не имеют ничего общего ни с одной из форм рабства. Хочу, чтобы это было предельно ясно: Португалия не практикует и не допускает рабство в своих колониях. Это одно дело. И совсем другое дело – согласиться с тем, что англичане, далеко не из альтруистических соображений, хотят считать, что рабством является то, что для нас является не чем иным, как наемным трудом, в соответствии с существующими местными реалиями. И, заметьте, обычаи эти вовсе не обязательно должны совпадать с теми, что приняты в Европе. Или кто-нибудь поверит, что, например, англичанин относится к слугам в своих колониях точно так же, как в Англии?