скачать книгу бесплатно
– Чем занимаетесь?
Я хотел ему ответить, что не тем, чем мы занимаемся у меня дома по ночам, а также довольно часто – в обеденный перерыв прямо здесь, но промолчал. Маша, проявляя больше человечности, решила поддержать разговор:
– Работаем.
– Как работается?
– Нормально.
– Хорошо… Сроп решил уволиться.
– Да.
– Каждый сам решает.
– Да.
– Но насчет инопланетян – это он, конечно, зря.
Не дождавшись комментариев с нашей стороны, он взял паузу и продолжил:
– Я вот хочу в Америку уехать.
Я несколько удивился, но снова промолчал. Маша, пытаясь скрыть недоумение, спросила зачем, и тогда он выдал длинное и подробное объяснение:
– У них все для людей. У них пособия есть. Сроп говорит, что они над неграми издевались. Он-то откуда знает, если там не был? А даже если и так. У нас по-другому, что ли? Только негров нет. А покрасить всех, кто Беломорканал строил, в черный цвет – каково будет? Устроюсь там инженером, куплю в кредит дом с бассейном и буду плавать. Кредиты у них, кстати, по одному проценту. А у нас? На их зарплату заживу.
Потом сделал паузу и добавил:
– Любовницу заведу…
И снова пауза и пристальный взгляд на Машу, явно изучающий ее реакцию. Она смотрела с безразличием. Он подождал еще какое-то время и, видимо окончательно убедившись в безуспешности всяческих попыток, в том числе и этих последних, на которые, вероятно, были возложены самые серьезные надежды, сказал:
– Ладно, я пошел. Пока.
После этого встал и ушел.
Глава 33
Наступила суббота, которая не отличалась какими-то событиями, за исключением того, что мы перевезли Машины вещи ко мне. Погода была холодная и гадкая, поэтому всю вторую половину дня мы сидели дома.
Мы бездельничали, разговаривали, смотрели телек, ели, потом она листала фотографии в моем телефоне и нашла там кое-какие пикантные снимки моей бывшей подруги и тех некоторых после нее, с которыми у меня бывали кратковременные отношения. Я действительно имел такую, если можно так сказать, слабость – фотографировать моих подружек, хотя потом нечасто пересматривал эти фотографии. Наверное, это было вызвано скорее стремлением к прекрасному, чем банальным коллекционированием. Но, может быть, я просто оправдываю себя и свою пакостную натуру. Она внимательно рассмотрела все фотографии и, чего я никак не ожидал, сказала, что хочет так же и даже лучше. Женская конкуренция как будто была выше дурацких предрассудков.
Весь день, хотя и отвлекая мозг разными бестолковыми делами, я раздумывал, как мне поступить с письмом моей мамочки, пытаясь решить, отвечать на него или нет. Если и отвечать, то что писать? Четыре страницы ее текста не сводились ровно ни к чему, кроме как, в конечном счете, восхвалению себя же, хотя и прикрытому каким-то сожалением. Ясно также, что отношения наши таковы, что никакие разговоры, а тем более письма повлиять на них каким-то образом не смогут. В то же время мне хотелось что-то ответить, и скорее не чувство сына к матери вызывало это желание, а стремление удовлетворить собственное эго. Здесь, как говорят, яблочко от яблоньки, хотя я терпеть не могу поговорки.
В таких примерно раздумьях я находился, когда Маша обнаружила эти фотографии моих прежних подружек и с интересом их рассматривала. Я пытался ей сказать, что, может быть, не стоит этого делать и, наверное, мне лучше вообще их удалить, но она возразила, что ни в коем случае не нужно, она намерена как следует изучить «всех этих баб», как она выразилась. Вряд ли я ожидал бы такой реакции от кого-либо, и даже вряд ли поверил бы, что такая реакция вообще может быть, и теперь смотрел на это как на явление, плохо мне понятное: она определяла слабые и сильные стороны каждой, выдавая комментарии вроде «хорошая задница», «неужели такие сиськи тебе могли нравиться?», «соблазнительные губы». Я спросил: может, она хочет устроить как-нибудь вечер втроем, чтобы она смогла не только на фотографиях, но и на деле оценить качества и способности женщины, которая согласилась бы поучаствовать в этом с нами? На это она ответила, что, возможно, когда-нибудь так и будет. На мой вопрос, есть ли у нее подобный опыт, она ответила: нет. Я подумал, что она врет, и спросил, был ли у нее опыт с двумя парнями одновременно. Она и на это сказала: нет. Я снова подумал, что она врет.
Она пожелала, чтобы я начал фотографировать ее как можно скорее, но мне не сильно-то хотелось делать это сейчас. Во-первых, мысль о письме не давала мне покоя, а во-вторых, теперь меня начал несколько беспокоить тот факт, что Маша, может быть, имела дело с двумя сразу. Это было бы отвратительно, и если разум мой знал, как пережить то, что был один за раз, то как осознать, что было два, – не знал, потому как столкнулся с таким впервые. Может быть, конечно, я все это надумал, но остановиться уже не мог, и мозг мой занимался тем, что искусно и методично терзал себя этим вопросом.
Короче говоря, все это страшно отвлекало меня и не позволяло подойти в тот день к Машиному предложению серьезно, и мы договорились на завтра. Я сказал, что поснимаю ее на фотоаппарат, и это будет гораздо лучше, чем на телефон, и она, видимо предвкушая, что затмит своими прелестями всех моих предыдущих подружек, согласилась перенести съемку на один день.
Тем временем я начал писать ответ.
«Прочитав твое послание, я не был ни удивлен, ни польщен, ни тронут. И хотя детям по воле самой природы положено тянуться к матерям, какими бы те ни были, плохими или хорошими, особенности нашей жизни не позволяют мне ощущать такую тягу ни в какой мере. Хотя, может быть, я несколько лукавлю, потому что ответ тебе я все же решился написать. Но здесь я на самом деле не знаю, что меня к этому подтолкнуло: то ли та самая тяга, в которой я сам себе не признаюсь, то ли банальное чувство вежливости.
История о твоих новых героях, мало чем отличающаяся от предыдущих подобных историй, едва ли меня удивила, потому что не представляет собой ничего необычного, если смотреть на твою жизнь в целом. То один, то другой. Для меня сейчас, кстати, вопрос этот актуален, и философское размышление на тему «а что, если два одновременно?» не дает мне покоя уже полдня. Что ты думаешь на этот счет?
К сожалению, старость – одна из вещей, которые не зовут. Кажется, едва ли ты думала, что она может оказаться когда-нибудь рядом с тобой и привнести тем самым кое-что новое в твое ощущение мира – понимание того, что старое тело никому не нужно. И если старой душой еще можно кого-то заинтересовать, в случае если за свою жизнь она времени зря не теряла и потому стала интересной, то вот старым телом – точно нет. Но в твоем случае, кажется, и про душу можно сказать то же самое, и в этом именно, я полагаю, кроется корень проблемы. И если количеством партнеров еще можно удивить, то едва ли можно серьезно заинтересовать. Впрочем, относительно твоей души я не знаю наверняка и потому прости.
Я не скажу тебе ни да, ни нет, ни вообще ничего насчет того, стоит ли нам общаться вообще. Поступай, как знаешь. По этому поводу у тебя всю жизнь было уже готовое решение, и поскольку выбор, какую роль отвести мне, никогда не стоял, со временем для меня это перестало иметь всякое значение. Поэтому, не думая, что ломать традиции – хорошая практика, оставляю, как и прежде, выбор за тобой. Не знаю заранее, отвечу ли я тебе, если ты напишешь, готов ли я буду пригласить тебя в гости, если приедешь.
Что касается меня, то за время, пока мы не виделись, жизнь моя протекала примерно так. Я закончил институт, устроился на работу, влюбился, она оказалась лживой паскудой, я начал пить, перепробовал все злачные места и всех шлюх, мне разбили морду и сломали кости на лице, потом выгнали с работы, потом я нашел другую работу, познакомился с ней, с межпланетным воином и Егором, который написал молитву. Егора мы извели, теперь уже день живем у меня, трахаемся и ждем его мести. Если он придет и убьет меня, то ответить тебе точно не смогу, поэтому если на свое следующее письмо ответа не получишь, знай, что это может быть одной из причин.
Вот, пожалуй, и все. Хотя нет, вот еще что. Знаешь, со временем, которого у меня оказывалось достаточно для того, чтобы думать и испытывать на себе воздействие жизненных обстоятельств, я начал больше понимать отца и всю ужасную суть его положения. К сожалению, он оказался недостаточно сильным, чтобы преодолеть собственные чувства, а обстоятельства во главе с тобой и армией твоих любовников толкали его все ближе к тому окну, через подоконник которого он однажды переступил».
Глава 34
В воскресенье погода улучшилась, светило солнце, и настроение было даже хорошим. Голая, полуприкрытая одеялом задница Маши тоже радовала, возможно, даже сильнее, чем это неожиданное появление солнца после долгих пасмурных дней. Хотя в этом совпадении была даже какая-то символичность.
Все же, глядя на нее, эта мысль так и вертелась у меня в голове. Интересно, как это было: один с одной стороны, другой – с другой? Все виды удовольствий, в том числе это, когда два сразу, – ничего не миновало ее. Но, в сущности, чем это хуже, чем удовольствие, добываемое алкоголем? Да и, в конце концов, может быть, она меня любит? Во всяком случае, не меньше, чем всех предыдущих. Проклятая эта философия так раздражала мой мозг, что я шлепнул ее по округлому заду, оставив яркий след, и, пока она не успела понять даже, что происходит, отлюбил ее жестко и быстро, закончив своими растекающимися следами у нее на лице. А после, оставив ее лежать в лучах утреннего солнца, пошел готовить завтрак.
Она не вставала, видимо, получая какое-то удовольствие от наступившего послевкусия и скоро, кажется, опять заснула, полуприкрытая, с красным следом на заднице и стекающей с лица на подушку спермой. Луч солнца, как признак зарождения нового дня, касался ее лица, губ, влажных от потеков, которые несли в себе половину жизни, но так и не достигли цели для соединения со второй половиной, – луч этот, казалось, признавал собственную беспомощность и, несмотря на всю силу веры, которой он питался испокон веков от язычников, религиозных фанатиков и прочих безумцев, черта с два мог бы сейчас зародить что-нибудь кроме той мысли, что лицо ее, будучи испачканным и освещенным, приобретает еще более выгодный ракурс и заставляет смотрящего скоро и неизбежно начать ощущать тягу к тому, чтобы и другие ее места заполнить частицами себя, таким образом хотя бы в какой-то мере оправдывая участие солнца в простом и развратном процессе зарождения жизни.
Частично таким образом взяв дань за тех двоих, которых, вполне вероятно, на самом деле не было, настроение свое я улучшил и теперь варил кофе в турке, слушая музыку и размышляя над тем, как сегодня я буду фотографировать мою подругу. События этого утра подсказали мне, что будет неплохо сделать несколько фотографий со стекающей с ее лица и других частей тела жидкостью. Дальше мне пришла в голову мысль, что для получения совсем уж эксклюзивного материала снимать буду на пленку, которой, правда, не было и которую требовалось купить.
Эта страсть к пленке, родом из детства, до сих пор меня не отпускала, и иногда я удовлетворял ее, доставая старый фотоаппарат отца, снимая пару кассет, проявляя их и получая таким образом снимки, которые, по моему мнению, своим зерном и цветопередачей получались куда более живыми, чем цифровые. Впрочем, вопрос этот только вкуса, восприятия и опыта.
Какое-то время назад, когда цифровые технологии только зарождались, один знакомый фотограф сказал, что никогда эти технологии не вытеснят пленку. Конечно, я ему не поверил, потому что в моих глазах этим своим суждением он напоминал язычника, убежденного в существовании своих богов и поверженного потом фактически ни за что новыми такими же, в сущности, язычниками, которые только назвали себя по-другому, потому что придумали себе несколько иного идола. Вытеснение произошло быстро, и теперь не так-то просто даже купить пленку, не говоря уже о том, чтобы проявить ее. Что касается качества снимков, то здесь я тоже убежден, что мои суждения и выводы исключительно субъективны. Как бы то ни было, сам процесс съемки на пленочный фотоаппарат доставляет мне значительно большее удовольствие, а как раз получением удовольствия я и собирался заняться в ближайшее время.
Письмо, хотя я его еще не отправил, меня заботило куда меньше, чем накануне: по крайней мере, я его написал. Но что-то все же удерживало меня от отправки. Случается такое: как будто нужно преодолеть сомнения перед тем, как поставить последнюю точку. А в этом случае, наверное, дает о себе знать тот самый природный инстинкт отношения ребенка к родителю. В любом случае, я решил еще немного подождать, по крайней мере до вечера.
Маша умылась, мы позавтракали, и я поехал за пленкой. Я купил две кассеты по тридцать шесть кадров каждая, хотел было купить вина, но передумал, объяснив самому себе, что искусство должно твориться на трезвую голову, и приехал домой. Эта моя убежденность в трезвом искусстве оказалась в тот день очень правильной, потому что спустя несколько часов наступили события, в которых если и оказаться, то лучше трезвым.
Не будучи профессионалом по части студийной фотосъемки и фотосъемки вообще, я предоставил Маше в этом процессе первую роль, тем более что кому как не ей, автору идеи, знать, каким образом лучше реализовать то, что она хотела. Я лишь озвучил ей свои утренние пожелания, на которые она, конечно же (видимо потому, что в моей практике это будет своего рода эксклюзив), согласилась с большой охотой. Эти сцены, однако, мы решили оставить напоследок, в том числе потому еще, что я сам за все время съемок, исходя слюной по ее голому телу, смогу подготовиться как следует и выдать максимальный результат.
Одна пленка закончилась, член мой стоял как палка, и я едва уже сдерживал себя от того, чтобы не наброситься на нее и разрядиться. Но я терпел ради искусства, и вообще, можно сказать, был стойким солдатом. Я зарядил вторую пленку, и мы продолжили. Она стояла на четвереньках, развратно играя сама с собой, тем самым как будто приглашая меня оставить эту дурацкую камеру и занять то место, которое сейчас занимали ее пальцы. Но я держался как мог, отвлекая себя мыслью, насколько тяжело, наверное, приходится оператору порно, который должен ощущать себя не иначе как мучеником. Иные могут принять такие мысли за кощунство, но чем не пытка – смотреть на влажное голое тело в самых горячих его местах, находясь совсем рядом, в каком-нибудь метре от него, но не имея возможности дотянуться и удовлетворить эту потребность, не менее природную, чем потребность в еде.
Осталось три кадра до конца тридцатишестикадровой пленки, и я сказал Маше, что финал близко. Тогда она, прекратив играть с самыми чувствительными частями тела и, видимо, тоже дойдя уже до какого-то исступления и желая разрядки, села на край кровати, посмотрела на меня похотливым и от этого затуманенным взглядом и открыла рот. Я подошел к ней, приблизил к ее губам так долго терпевший, прошедший этот долгий путь воздержания страждущий орган и погрузил внутрь, ощущая, как новые силы, проникая сквозь него, наполняют все мое тело. Умелыми движениями она возмещала мне все то, что я в течение этих часов работы растратил, словно странник в пустыне, иссушившись почти до невозможности и готовый отдать все ради капли спасительной влаги.
Как будто в каком-то сне издали до меня начали доноситься звуки, скорее даже пение, похожее на молитву. Чудилось мне примерно: «…И послал лукавый сынов своих на землю… сошед на которую… начали искать они себе подобных… чтобы собрать себе войско…». Но разрядка была близко, да и не придал я этим кажущимся звукам значения, списав их на активную работу изголодавшегося мозга, который, как это часто бывает, рисует какие-то картины, сопровождающие процесс, но не имеющие к нему никакого отношения. Однажды, во время близости с одной из моих подружек, я, вспомнив забавный кадр из мультфильма, расхохотался во все горло. С кем не бывает?
Излив на Машино лицо плоды своей страсти, я быстро вернулся к фотоаппарату, чтобы запечатлеть великолепный результат нашей любви, пока композиция была еще свежа. Мне как будто показался шорох в коридоре, словно какое-то бормотание. Но я опять не придал этому значения, да и нужно было спешить, пока картина не остыла. С противоположного конца комнаты я смотрел через объектив фотоаппарата, палец мой уже вдавливал кнопку спуска затвора – как вдруг громкие звуки какого-то жуткого чтения раздались за спиной Маши, и в двери появился сам источник этого мерзкого песнопения, одетый наподобие священника, – Егорка с ножом в руке.
Отчасти потому, что процесс в моем мозгу был уже запущен, а отчасти потому, что едва я мог себе позволить упустить такой кадр, но я спустил затвор. Это случилось еще до того, как Маша обернулась и смогла увидеть это стоящее сзади безумно опасное чучело. В следующее мгновение она обернулась, и лицо ее, с обильными следами стекающей жидкости, перекосилось от ужаса, изо рта вырвался вопль. Я, не в состоянии удержаться от соблазна внести свой вклад в фотографическое искусство, сделал еще два кадра. На этом пленка закончилась.
Теперь я смог рассмотреть происходящее подробнее. Егорка, одетый в какой-то балахон, напоминающий поповское одеяние, с черной мешковатой сумкой на плече, в задранной кверху одной руке держал большой нож, сантиметров тридцать длиной, наверное, а в другой – лист бумаги, по которому торжественно и нараспев читал:
– …И набрел он на логово сынов адовых, посланников Сатаны, прелюбодействующих на их проклятом ложе для зарождения новых отпрысков зла и распространению их по свету для порабощения его во славу проклятому Сатане…
Вид его был полон торжественности, а глаза, сверкая фанатичным огнем инквизитора, говорили о том, что он совсем тронулся. Прочитав такое вступление, он остановился, оглядел комнату, направил взгляд на меня, призадумался на секунду, как будто принимая решение, и, наверное приняв его, направил на меня нож как указующий перст со словами: «Там сиди».
Затем он принялся разглядывать Машу и, видимо разложив в своем уме конечную картину на составляющие, из которых композиция собрана, произнес:
– Значит, мне ты отказала, а тут сидишь в сперме этого сопляка… Вот как… Тебе нравится?
Она не ответила. Он слегка наклонился к ней, и – более вкрадчиво:
– Я повторяю вопрос. Тебе нравится?
Она подняла на него глаза, перевела взгляд на нож, потом опять на него и, набравшись смелости, тихо сказала:
– Да… Ублюдок…
Скорее всего, она думала, что он после этих слов убьет ее сразу же. Но реакция его была на удивление спокойной:
– Знала бы ты, с кем разговариваешь, сука.
Не иначе, Егор теперь считал себя посланником Господа, спущенным на землю для спасения грешных душ праведников от всякой нечисти вроде нас. Почему-то я был уверен, что он начал именно с нас. Подумав еще секунду, он добавил:
– Ты же знаешь, я всегда добиваюсь своего.
Я стоял, наблюдая за этим диалогом, уже представляя себе, что этот святоша захочет сделать дальше, и думал о ружье, которое стояло здесь, за шторой, в нескольких шагах от меня. Но у него был нож, и вряд ли я бы успел достать ружье, прежде чем он зарезал бы Машу или схватил бы ее, заслонив себя. Поэтому ничего не оставалось, кроме как молча смотреть на происходящее и ждать удобного момента.
– Глупые маленькие уроды. Молитесь пока своему супостату, в ожидании суда страшного, который я вскорости ниспошлю на вас.
Он положил листок на кровать, сбросил сумку с плеча на пол, порылся в ней свободной рукой и достал какой-то сосуд, по виду старинный, как будто для вина. Откупорив пробку и что-то бормоча себе под нос, так тихо, что я не мог разобрать слов, он начал поливать жидкостью красного цвета лезвие ножа. Судя по распространившемуся по комнате запаху, это действительно было вино.
Закончив этот ритуал, он поставил кувшин на пол, взял свой листок, принял торжественную позу и начал читать, монотонно, гнусаво и с пафосом:
– Господи, помилуй нас, рабов твоих грешных, не годных ни на что, акромя как к нажитию грехов новых и молению тебя о прощении, и благослови нас, пресмыкающихся у ног твоих, на низвержение отродий сатанинских, поселившихся едино и блуд ведущих во имя Сатаны и для детей его нарождения. Священным мечом, святая кровью твоей окропленным, дозволь пресечь адские начинания, до прихода праведника великомученного, твоего раба покорного, затеянные и привести могущие к зарождению отродия супостатного, семя грязное сеющего на благословенную землю твою. Во имя благодати рабской всех греховных и грешивших доселе и грешащих до сих пор рабов твоих. Аминь…
Тут Маша, видимо предчувствуя, как он сейчас перережет ей горло, застонала, и из ее глаз потекли слезы. Вообще вид у нее теперь был неоднозначный и потому способный вызвать чувства совершенно противоположные, в зависимости от того, что представляет собой наблюдатель. Егорка, отвлекшись на секунду от снизошедшего на него благоговения, взглянул на Машу, на мгновение отвлекся от ритуала и подумал о другом. В нем будто происходила какая-то борьба, и эти внутренние метания заставляли его медлить со своим священным долгом.
После недолгого размышления он снова сказал:
– Я всегда добиваюсь своего.
Теперь Егор явно передумал убивать ее сейчас, и было ясно, что он имеет в виду. Положив листок на кровать, свободной рукой он приподнял свой балахон и стал расстегивать штаны. Хотя действовать одной рукой было явно неудобно, он пока опасался положить нож. Выглядело это уродливо и комично одновременно: новоявленный инквизитор путался в своем наряде, пыхтел и, преодолев наконец-то первую преграду на пути к цели, освободил свой священный отросток. Штаны его упали на пол, но он продолжал копошиться под балахоном, явно нервничая, поглядывая на Машу с вожделением, а на меня со злостью.
Вообще неудивительно, что обстановка сподвигла его к таким действиям. Реализуя свое давнее похотливое желание, он, во-первых, все-таки добился бы своего, а во-вторых, это произошло бы на глазах у конкурента. Таким образом, одним выстрелом можно было бы убить двух зайцев: порадовать себя осуществлением давней мечты – совокупления с желанной самкой – и заодно отомстить более удачливому самцу (даже лучше, чем это можно было бы себе представить в других обстоятельствах – прямо у него на глазах). Конечно, не что иное, как соблазнительный вид Маши и сорвавшийся с ее губ стон сумели склонить чашу весов в его обезумевшей голове в сторону именно такого выбора. Какая уж тут святость, когда голая, возбужденная, стонущая, облитая спермой женщина сидит в метре от тебя и может быть так легко оттрахана прямо на глазах ее нынешнего любовника.
Он вел себя как безумец, его движения стали более резкими и пугающими. Поерзав какое-то время рукой под балахоном, явно раздражаясь, он задрал его, обнажив свое орудие, которое, несмотря на все усилия, до сих пор оставалось вялым. Видимо, совсем забыв о происходящем от отвратительного предвкушения надвигающегося позора, он швырнул нож на кровать и всецело сосредоточился на своем висящем друге. Случается такое, говорят, что при чрезмерном возбуждении эрекция не наступает, хотя, казалось бы, для нее самое время. Не знаю, насколько это правда, но сейчас мы наблюдали или именно такой эффект, или идиотские попытки импотента взбодрить свой непригодный уже к выполнению основной функции член. Но если здесь имело место второе, то черт знает тогда, что вообще происходило в его голове. Возможно, в своем воображении он был до сих пор молод и пылок, потому что разум этой старой обезьяны отказывался признавать существование процесса старения, который неизбежно сопровождает организмы от рождения до могилы и особенно неприятным становится во второй половине жизни.
Я понял, что настало время действовать, и только ждал наиболее подходящего момента. Момент этот насупил быстро, когда Егор, еще немного потрудившись и озлобившись от тщетности попыток, одной рукой продолжал работать, а другой, схватив Машину голову, пытался приблизить ее губы к своему фаллосу. И если до этого момента он периодически и часто поглядывал на меня, злобно сверкая своими озверевшими глазами, то теперь, кажется, целиком и полностью сосредоточился на восстановлении своего мужского достоинства, тем более что смотреть на меня ему было неприятно с точки зрения животных инстинктов.
Конечно, происходило все это гораздо быстрее, чем занимает описание этой сцены, но теперь, оглядываясь на эти события и восстанавливая их в памяти, даже приятно растягивать их, оценивая и рассматривая как будто каждое мгновение в отдельности, восстанавливая или додумывая взаимосвязи, вспоминая собственные тогдашние мысли или присовокупляя новые. Произошедшее за пару минут как будто растягивается на пару часов, будто герои событий в процессе каждого своего движения могут обдумывать причины того или иного поведения, своего и других участников, оценивая действия, свои и других, как до самих действий, так и после них, ощущая то, что следует ощущать, делая то, что стоит делать. В действительности же все происходящее, сжатое до реальной скорости времени, позволяет участнику лишь чувствовать себя беспомощной куклой в руках судьбы. Именно так я себя и чувствовал.
Когда Егор сосредоточился на Маше и отвлекся от меня, я подпрыгнул к шторе, откинул ее, схватил ружье и направил на святого любовника. Он уставился на меня, какую-то долю секунды размышлял о том, как быть дальше, и, вероятно оценив все варианты, выбрал самый надежный – бегство. До двери от него было не более двух шагов, и поскольку брошенный на кровать нож был бесполезен, а потянуться за ним было бы равносильно самоубийству, выбранный Егором вариант поведения оказался наилучшим, не считая, конечно, того, что можно было просто сдаться. Но это было не в его характере. Его натура альфа-самца, вероятно, побуждала его почувствовать себя не иначе как львом, который решил отступить, только чтобы приготовиться к следующему нападению, а не чтобы проиграть. Он с быстротой кошки развернулся и как будто побежал, а скорее прыгнул к двери, потому что спущенные брюки не позволяли ему как следует шевелить ногами. Помню, что ряса его вздыбилась, и сверкнула голая волосатая, как у гориллы, задница.
Едва ли стоит говорить, что я был напуган черт знает как, да и оружие в руках, по той причине, что пользоваться я им толком не умел, еще усилило мое волнение. Я был на пределе, и потому моя психика не была готова ни к каким резким движениям, и прежде всего к тому, которое сделал Егорка. Короче, я нажал на курки, зачем-то почти сразу на два. Раздался страшный грохот, меня откинуло к окну и оглушило, комнату заволокло дымом…
Последующие события не отличаются ничем особенным в сравнении с предыдущими, поэтому расскажу о них вкратце.
Приехала полиция и скорая помощь. Святое туловище, истекающее кровью и изрыгающее проклятия, увезли. Полицейские опросили нас, сфотографировали квартиру, составили какие-то протоколы, забрали ружье, бутылку, священную рукопись и, сказав, что вызовут нас, уехали.
Потом я узнал, что, хотя я и выпустил в него два заряда дроби, ему относительно повезло: он остался жив. Не посчастливилось ему только в том, что я, пусть и ненароком, отстрелил ему член. Похоже, что в своем прыжке он сильно выпятил задницу, и дробь зацепила его орган так, что восстановлению он уже не подлежал. Когда я об этом узнал, меня поначалу стали мучить угрызения совести, потому что такого я никому пожелать бы не мог. Но потом я оправдал себя тем, что, во-первых, его орган, судя по всему, и без того не слишком-то хорошо работал, а во-вторых, святым инквизиторам вообще не нужен член, потому что трахаться и делать детей им запрещено, ибо для них трахаться – грех. Мне это понять, конечно, сложно, потому что грехом они считают единственный способ воспроизводства населения, но раз уж сами так придумали, то и обижаться не на что.
Поэтому я рассудил, что Егор, пришедший именно к такому пониманию мира, легко сможет обойтись без члена, чтобы не грешить, а в случае, если он задумается о продолжении рода, то его учение должно подсказать ему другой, безгрешный способ зачатия новой жизни. Правда, в тюрьме вряд ли об этом стоит думать всерьез.
Глава 35
Само собой разумеется, что были заведены дела и на Егора – за покушение на убийство, и на меня – за причинение тяжких телесных повреждений. Правда, мое дело потом закрыли, поскольку признали, в конце концов, мои действия самозащитой. Кроме того, сперва хотели пришить мне еще незаконное хранение оружия, на которое я не имел разрешения. Но с этим мне, можно сказать, повезло, потому что в конечном счете я отделался небольшим штрафом. Про ружье я сказал, что в тот день только его обнаружил и как раз собирался отнести сдать, а почему милиция не проверяла все эти годы – не знаю. В общем, с ружьем этим случилось так, что всем проще было поверить в мою версию, чем в более серьезное незаконное хранение, потому как тогда пришлось бы привлекать к ответу кое-кого из начальства. Да и к тому же все понимали, кто истинный виновник и что произошло. И, если подумать, не будь этого ружья, разговор был бы совсем коротким – зарезал бы он нас обоих.
Сейчас я говорю об этом так легко, укладывая все произошедшее в пару предложений. На деле же это отняло изрядное количество времени, нервов, оправданий, унижений и прочих гадостей, которыми всегда сопровождаются подобного рода дела.
В квартире мы сделали ремонт, и спустя какое-то время ничего уже не напоминало об этом случае, кроме тех трех фотографий Маши со следами любви и нападающего на нее святоши с безумными глазами и огромным ножом в руке.
Так закончилась история с Егоркой.
Конечно, был суд, на котором Егор Алевтинович выглядел абсолютно невменяемым, была назначена судебно-медицинская экспертиза, которая его невменяемость подтвердила, и он был отправлен на принудительное лечение. О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.
Что касается Маши, то после тех событий почти год мы живем вместе и, может быть, когда-нибудь даже поженимся. Но, честно говоря, все же мысль о том случае, когда у нее были одновременно двое, до сих пор не дает мне покоя. Так и представляю: один с одной стороны, а другой – с другой. Иной раз, смотря на нее, сидящую на кровати, я отгоняю эти мысли, спрашивая себя, а было ли это вообще – и, не дожидаясь того, что ответит мой разум, подхожу к ней, снимаю штаны и воплощаю Егоркину мечту. И становится легче. До следующего раза. Она мне по-прежнему нравится, но вот природу этого чувства я понять так и не могу: это просто похоть или любовь в таком ее спокойном с точки зрения эмоций проявлении? С другой стороны, нечего и голову морочить. Живешь себе, ешь, пьешь, спишь, имеешь женщину – что еще нужно? Только тараканы в голове да призраки прошлого то и дело мешают. Но, может быть, мы действительно поженимся, и еще детей заведем. Время покажет.
Мама с тех пор мне больше не писала, а это может означать, что у нее все хорошо. Я уверен, что письма от нее еще будут, и чем дальше – тем чаще, потому как люди не имеют склонности к старости хорошеть, а кому она будет тогда нужна, кроме любимого сынка? Но здесь, кажется, она ошибается. Сейчас я думаю, что самый верный путь для нее был бы – напрямую к моему папочке: там бы они и встретились, и она своими полученными за всю жизнь навыками пыталась бы вымолить его прощение, и вымолила бы, конечно. А потом опять бы его бросила. Разве кто-то сказал, что ангелов не бросают? Да и ангел ли он вообще? Начиная рассуждать на такие темы, жалею даже, что с Егором так вышло: можно было бы спросить у него, как у них там заведено.
На работе у нас на место Егора приняли другого специалиста – Александра Анатольевича К., говорят, отлично знающего дело, настоящего профессионала. Уж не берусь вот так сразу судить о том, насколько высокий уровень у этого специалиста, но недавнее совещание проходило примерно так.
Александр Анатольевич сидел, напыщенный как индюк, и неимоверно раздувал щеки, хотя сам по комплекции худой, даже щуплый, что придавало его образу какую-то комичность: на худом лице привыкшие растягиваться щеки в спокойные минуты висели, как сдутые воздушные шарики, зато в нужные моменты надувались и придавали его лицу вид устрашающий, если смотреть на лицо отдельно, и забавный, если смотреть на лицо вместе с туловищем. Из-за этой особенности своих щек он почти сразу получил кличку Гондоны, которая всегда употреблялась именно так, во множественном числе, вроде: «сейчас вот Гондоны придет и будет нас дрючить».
Еще была у него привычка добавлять к некоторым словам, на его усмотрение, окончание «на». При вышестоящем начальстве он обычно сдерживался, а при подчиненных применял это самое «на» направо и налево. На вчерашнем совещании сидел Гондоны, как всегда напыщенный, и говорил:
– У вас машины не ездят?! Ездят-на! Лопаты не копают?! Копают-на! Компьютеры не считают?! Считают-на! Ну так чё-на?!
– Александр Анатольевич, так это… Метель была…
– Ну и чё-на?! Снежок пошел, и вы испугались-на? Да мы на Х-ле в такую метель, что вам и не снилось, трактора вытаскивали. Герои были, а не люди-на! Короче…
Вообще, Гондоны, кажется, неплохой мужик, лет на пять, наверное, младше Егорки, никого не оскорблял прямо, как тот, хотя, часто бывало, тоже выходил из себя, и если критиковал, то без излишних вольностей. Говорят, однако, что дело не в том, что он много лучше Егора по складу характера и методам работы, а в том, что психика его не настолько тронулась, как у того: детей у него не похищали, да и должности он занимал не такие высокие. Кроме того, говорят, за всю свою предыдущую успешную карьеру Гондоны наворовал столько, что теперь был счастлив, и счастья этого, по его расчетом, должно было хватить до конца его дней, проживи он хоть до ста пятидесяти лет и даже до двухсот. Именно поэтому в душе ему было плевать на все, что касалось служебных обязанностей, а деятельность он скорее изображал и снова искал возможность, как бы еще украсть.
Впрочем, бог с ним, с начальством: в любом случае, работаю я только для того, чтобы хватало на жизнь, на работе не особо усердствую и, если уж честно, отлыниваю, как могу. Вообще, есть у меня мысли закончить карьеру и заняться чем-то более интересным. С другой стороны, не уверен, что где-то смогу найти более интересных ребят. Ну посмотрим, как случится.
Еще, наверное, следует сказать пару слов о Машином друге и почитателе Перевогине, который за несколько дней до инцидента с Егором сообщил нам о своем намерении уехать в Америку. Как оказалось, он вовсе не шутил. Через две недели уволился из нашей конторы и действительно уехал. На самом деле, он долгое время весьма активно работал над этим вопросом. В результате его упорства и многочисленных попыток высокие технологии свели его с одинокой дамой из города Остин штата Техас, к которой он поехал в гости и на которой женился, получив, таким образом, законный вид на жительство. Об этом он вкратце сообщил Маше в своем недавнем послании, не преминув, впрочем, добавить, что будет ждать ее и надеется на их встречу. Что представляет собой дама, на которой он женился, рассказывать Перевогин не стал, но, ясное дело, едва ли речь о красавце первой молодости, свежей и нетронутой, как утренняя роса на весенней траве. Каким образом и, главное, сколько времени он собрался ждать Машу, будучи женатым, он не раскрыл, однако от этого его намерения нам стало жутковато: не замыслил ли этот псих какую-то подлость? Посмотрим, как будет дальше, если вообще что-то будет. Маша ответила ему несколькими ничего не значащими и не подающими надежд фразами.
Глава 36
Последнее, пожалуй, о чем стоит рассказать, чтобы закончить всю эту историю, – о событии недельной давности, которое было неожиданным, неприятным и приятным одновременно, после которого рассказывать больше и не о чем.
Я возвращался домой с работы вечером, часов около девяти, так что было уже темно, и только фонари на столбах и фары проезжающих машин освещали улицы и дворы. Подходя к подъезду, я заметил сидящую на лавочке около моего подъезда фигуру, что само по себе было странно: в обычную для нашей осени холодную погоду дворы были пустыми. Между тем фигура с самого начала показалась мне знакомой, и, с одной стороны, отгоняя от себя бредовые мысли о том, что такое вообще возможно, а с другой – с каждым шагом все больше убеждаясь в том, что это действительно она, я шел ей навстречу.
