Раубриттер II. Spero

– Вы, судя по всему, поднимаетесь с Хлорной Поляны, сеньоры… не много ли там снега в эту пору?

– Пройти можно, – охотно отвечал ему кто-то, булькая вином. – Вчера было по колено.

– А Нитка все так же непроходима, как весной?

– Да уж будь уверен, старик, и лучше не стала.

Гримберт не смог бы с уверенностью сказать, сколько времени прошло за этим разговором. Съев мясо, он с наслаждением облизал тарелку от сладкого жира и тут же ощутил, как склоняется на трещащей шее голова, сделавшаяся вдруг тяжелой и пустой, как церковный колокол. Тело попросту силилось восстановить скудные запасы энергии.

Гримберт задремал, пользуясь тем, что на него почти не обращают внимания. К тому же поддержать эту странную беседу он не смог бы при всем желании. Он был пришлым в краю, где эти люди чувствовали себя как дома. И мало кто из них мог представить, сколь далеко его собственный мир находится от привычного им.

– А вы недурно искушены по части Альб, – с искренним уважением заметил Берхард. – Осмелюсь спросить, что вас привело в эти края?

Кто-то из сидящих хохотнул, но как-то мрачно – непохоже было, что его душил искренний смех.

– У каждого свой проводник в Альбы, старый. У тебя нужда, у нас – любовь, будь она неладна.

Это прозвучало так необычно, что Гримберт на миг даже вынырнул из глубокого океана дремы, чьи сладкие волны уже почти сомкнулись над его головой. Любовь? Похоже, и Берхард удивился.

– От любви в мире много всякого происходит, – пробормотал он. – Но впервые слышу, чтоб она в горы гнала, да еще троих сразу.

Кто-то за столом тоскливо вздохнул.

– Не наша любовь. Хозяйская. Ты про Флорио Несчастного слышал, старый? Про рыцаря?

– Мое ремесло – колбы да пробирки мыть, – по-старчески брюзгливо отозвался Берхард. – Куда уж рыцарями интересоваться. Хозяин, что ль, ваш?

– Хозяин, – подтвердил кто-то. – Бывший. Мы при нем слугами были. Может, слышал про него? Из графьев Кибург, что на севере.

– Не слышал, сеньоры, не слышал. А что, хороший рыцарь был?

– Лучший к востоку от Аахена, – с гордостью заявил один из собеседников, уже немного тяжело ворочающий языком от вина, – Пушки у него такие были, что от одного выстрела все дома в городе качались, вот как.

– Да что пушки… – перебил его другой, тоже немного хмельной. – Пушки – это ерунда. Главное – рыцарская доблесть. Доблесть у него необычайная была. Говорят, сам император его из своего кубка поил, так-то! Столичные поэты друг другу космы драли за право про его подвиги песнь сочинить!

Гримберт встрепенулся, вновь каким-то образом не канув в темную пучину без сновидений.

– Знатный воин, выходит, – сдержанно согласился Берхард. – Повезло вам с господином.

– Если бы только доблесть! – с непонятным запалом воскликнул один из его собеседников. – Душа у него благородная была, вот что главное. Истинная рыцарская душа, нынче уж таких не встретишь. Сейчас рыцарь уже не тот пошел, не как в старые времена. Все норовит баб потискать или там кусок пашни у соседа отрезать. Но Флорио фон Кибург был настоящий рыцарь, как заведено. Понял, старый хрыч? Только вот через все свое благородство счастья не нажил, только горе одно.

– Разбился? Проиграл на турнире?

– Если бы, старик! – кто-то из бывших рыцарских слуг надсадно треснул кулаком по столу. – Влюбился он. Влюбился наш хозяин несчастный. Самая худшая из всех бед, ждущая мужчину. С того момента и прозвали его Несчастным.

– Вот те на… – натурально удивился Берхард. – Влюбился, подумать только. Это ж дело простое…

– Это у тебя дело простое. Понравилась молодуха, схватил ее за косу – и на сеновал. Ну, может, родителям ее пива бочонок выставить и пару грошей медных. У сеньоров оно все не так происходит.

– Ну-ка, ну-ка… – пробормотал Берхард, в самом деле заинтересованный. – Раз уж запряг, так езжай. Что там за любовь у вашего рыцаря была?

– Не просто любовь. Особая, понимаешь… Каждому рыцарю полагается иметь прекрасную даму. Подвиги ей посвящать, колено преклонять… Обычно дамы тоже из знатных, графини там всякие, баронессы…

– Такую на сеновал не потащишь, – согласился Берхард.

– Бревно ты, старый, при чем тут сеновал… Каждому рыцарю нужна прекрасная дама. Правило такое. Вот наш сир Флорио и нашел такую – на свою голову нашел.

– Как же ее звали?

– А вот этого не скажу, – его собеседник рыгнул. Который из трех это был, Гримберт уже не мог сказать, от вина голоса у них сделались хриплыми и похожими. – Потому как честь дамы свята, понял?

Судя по манерам, рыцарские слуги имели приблизительно такое же представление о чести, как аббат о сенокосе, но Гримберт предпочел промолчать. Удобное свойство слепого – где бы он ни расположился, все окружающие через какое-то время начинают считать его чем-то вроде предмета обстановки. Гримберт не собирался нарушать это впечатление, тем более что Берхард, похоже, и без того отлично играл роль собеседника.

– Принял наш Флорио от нее платочек вышитый, а как принял – так и конец ему пришел. Пронзило любовью, будто кумулятивным снарядом, прям сквозь броню. С того дня позабыл он про охоту, турниры и прочее житье рыцарское. Затосковал так, что только глянешь – у самого сердце разрывается. С того дня он только о том и думал, как бы подвиг рыцарский совершить и посвятить его своей даме. Чтоб та, значит, одарила его своей благосклонностью.

– Подвиг, значит?

– То-то и оно. А женщина – это, старик, завсегда женщина, и неважно, пастушка она или там графиня. У женщин оно всегда одинаково внутри устроено. Она-то и довольна, что сам Флорио фон Кибург перед ней на коленях стоит, будто паж какой. Первым делом повелела ему, чтоб сразил во славу своей прекрасной дамы два десятка других рыцарей.

– И как? Сразил?

– Сразил три дюжины! Нарочно самых сильных вызывал. Конечно, и его порядком потрепало. Попробуй столько боев выдержать, не шутка… Но выиграл, значит. Всех поверг, всех разгромил. Говорят, императору пришлось даже ордонанс специальный объявить, чтоб он прекратил вызывать всех встречных на бой, иначе половину имперского рыцарства наш Флорио перебил бы. Такую вот силу в нем любовь к прекрасной даме разожгла. Вернулся он к ней с гордостью, вроде как победитель. Думал, она его хотя бы улыбкой отблагодарит…

– Держи карман шире! – Берхард пьяно захихикал. – У нас вот тоже в Баярдо была одна, дочь корчмаря, так она…

Кто-то треснул по столу крепким кулаком.

– Заткнись и слушай, что дальше было! Эта, значит, прекрасная дама даже в лице не переменилась, когда ей Флорио о своем подвиге рассказал. Будто он не три дюжины рыцарей поверг, а три дюжины мух на трактирном столе перебил. Не прошло и дня, новую затею для него придумала. Отправляйся, мой любезный рыцарь, на Пиренеи, говорит, да отбей у мавров Севилью. Как тебе такое, а?

Берхард что-то нечленораздельно промычал. Должно быть, и сам успел прилично накачаться вином.

– Севилью, понимаешь? Сам император со своим воинством трижды пытался Севилью у мавров отбить, людей положил столько, что вспомнить страшно, а тут один рыцарь… Любой другой плюнул бы и платочек тот в нужник бы швырнул, только не таков был Флорио из Кибургов, прозванный Несчастным. Он заложил фамильный замок, опустошил родовую казну, нанял пару полков квадов, принял под знамя всех рыцарей, что захотели маврам отомстить, и отправился на Пиренеи.

– Серьезный человек, что тут говорить…

– Война была такая, что море кипело! Миллион человек, говорят, заживо под стенами Севильи сгорело, а еще миллион от нейротоксической лихорадки перемерло. Но что такое миллионы, когда любовь сильнее ядерного реактора? Пала Севилья. Флорио, израненный, в своем потрепанном доспехе, первым вошел в город и объявил победу в честь своей прекрасной дамы.

– А она что? – пробормотал Берхард, икнув.

Собеседник звучно сплюнул на пол.

– Даже не моргнула, говорят. Будто каждый день к ее ногам города кладут. Приняла его небрежно, разве что едва-едва кивнула. Что ей миллионы, что ей честь рыцарская… Такая вот благодарность.

– Вот ведь сука какая…

– Но-но! Ты полегче, старик! – судя по тому, как охнул Берхард, кто-то из рыцарских слуг крепко тряхнул его за шкирку. – Тут о даме речь! Тем паче это еще не конец. Еще неделю прекрасная дама думала, что бы еще Флорио фон Кибургу поручить. А на восьмой день призвала его, небрежно, будто пса какого, и говорит… Иди, говорит, любезный мой рыцарь, да настоящий подвиг соверши – ради меня и истинной веры. Принеси мне один из Гвоздей Христовых – тех, коими Иисуса Христа евреи к кресту прибили.

В Палаццо повисла напряженная тишина, не нарушаемая даже бульканьем вина.

– Гвозди Христовы? – изумленно повторил Берхард. – Мыслимо ли?

Ответом ему был тяжелый вздох всех троих.

– Тут любому понятно, что блажь это и каприз дамский, а никакой не подвиг. Сотни рыцарей эти распроклятые Гвозди Христовы по всему миру искали. Только везло им не сильно-то. Самые везучие домой возвращались. А про тех, кто невезучий, и вовсе ничего не известно, потому как пропали без следа. Гвозди ей! Ты спрашивал, старый, может ли любовь людей в Альбы загнать, где опасность за каждым камнем и возвращается один из трех. Так вот, любовь – это такая штука, что весь мир испепелить может, столько в ней мощности. Главное, чтоб орудие, значит, достойное было. Наш Флорио был достойным оружием.

– Пошел искать, что ли?

– Замок его был заложен, земли проданы, вассалы и наемники пали под стенами далеких городов, остался только доспех да немного слуг вроде нас. Да и тех он с собой не взял. Понимал, куда уходит, на страдания обрекать не хотел. Чертова эта любовь, гиблая сила… Ушел он, мы уж думали, с концами. Ждали, незнамо зачем…

На полу зазвенели осколки разбившейся тарелки – кто-то из хмельных собеседников, видимо, увлекшись, смахнул ее со стола.

– Так что же… Вернулся? – осторожно уточнил Берхард.

– Вернулся! – торжественно провозгласил рыцарский слуга. – Вернулся наш Флорио, через тринадцать долгих лет. Многие про него и думать забыли, а он все ж вернулся. Доспех избит так, что живого места нет, дыра на дыре. Реактор течет, снаряды все расстреляны, краска обожжена. Хромает, бедняга. Но идет. Вошел он в замок своей прекрасной дамы и, не снимая доспеха, опустился перед ней на колени. И протянул ей на ладони Гвоздь Христов, невесть какими путями отбитый у неверных.

Берхард испустил изумленный возглас.

– Ну и ну! Да, пожалуй, что такая любовь не только в Альбы загнать может, но и срыть эти проклятые горы до самого основания!

– То-то и оно… Хорошая история, а? Такая заслуживает доброго вина. А от твоего, старик, железом разит… Ладно, неважно. Взглянула прекрасная дама на драгоценный дар, что протянул ей Флорио, и скривилась. «Какая страшная ржавая железяка! – только и сказала она. – Едва ли рыцарю к лицу гордиться таким подвигом. Лучше я придумаю для вас нечто стоящее…»

– А он?..

Голос рассказчика сделался задумчивым и негромким.

– И тогда мессир Флорио фон Кибург, прозванный Несчастным, не снимая доспеха, поднял свою прекрасную даму в воздух и оторвал ей сперва руки, а потом ноги. И затем растоптал так, что только кровавое пятно в зале и осталось. Такая уж это сила – любовь, старик. В тот же день распустил он последних своих слуг – нас, – сел на корабль и отправился в Палестину, отвоевывать Гроб Господень. Такое вот дело, старик. Такая вот штука.

– Ну дела…

– Больше мы о нашем господине ничего не слыхали, – у бывшего слуги ощутимо заплетался язык. – Где-то за морем он сейчас… Бьет неверных… Раз уж такая сила… Куда ж ее…

– А вы, значит, бросили службу?

– Да ведь и некому служить. Теперь сами по себе… Вольные птицы, значит. Решили податься куда-нибудь на юг. Говорят, там война с лангобардами в разгаре, может, примкнем где…

* * *

Гримберт через силу поднялся. Несмотря на то, что вина он не пил, в голове шумело, как от доброго кувшина – тепло и сытная еда оглушили его, заставив мир покачиваться на своем незыблемом, казалось бы, месте.

– К-куда это ты, крот слепой? – окликнул его кто-то от стола.

– Отлить, – бросил он, нащупывая клюку. – Если не вернусь через пять минут, пусть кто-то выйдет и выкопает меня из снега.

Это развеселило бывших слуг.

– Ты б больше из-за мороза беспокоился! Смотри, если что отломается, не выкидывай, в карман клади!

– Потом, глядишь, лекарь в Сан-Ремо пришьет. Главное, чтоб трезвый был, а то еще промахнуться может…

– Один мой друг из Бадена тоже вот…

– Не спеши, племянничек! – Берхард кряхтя поднялся на ноги. – Одному в ночь опасно выходить. Ветер там такой, что человека до сапогов сточит. Пошли-ка подсоблю тебе.

Провожаемые шутками, большая часть из которых были столь же солеными, сколь и нечленораздельными, они вышли наружу. И Гримберт мгновенно убедился в том, что слова Берхарда были отнюдь не преувеличением. Ветер, точно того и дожидавшийся снаружи, хлестнул его поперек лица свинцовой девятихвостой плетью, да так, что, кажется, даже зубы задребезжали. Оттаявшее было тело тревожно заныло.

Но сейчас Гримберту было не до него. Он на ощупь нашел плечо Берхарда, похожее на стальной слиток, обмотанный тряпьем, и сжал его что было сил.

– Надо уходить, – он попытался нажать и голосом. – И лучше поскорее.

– Уходить?

Берхард не удивился, не возмутился, как ожидал Гримберт, напротив, в его голосе, почти перекрываемом злым свистом ветра, послышалось нечто такое, что позволяло предположить, будто бывший альмогавар улыбается.

– Да. Немедля. Эти люди не те, за кого себя выдают.

– Они не рыцарские слуги?

– Может, и слуги, да только к мессиру Флорио они имеют такое же отношение, как я – к Папе Римскому. Они самозванцы.

– С чего ты это взял?

Гримберту не хотелось отвечать на этот вопрос. Но выбора, похоже, не было. В Альбах было множество тропинок, явных и тайных, спокойных или смертельно опасных, пересекающихся или навеки разбегающихся в стороны. Берхард был его единственной тропинкой.

– Я был немного знаком с мессиром Флорио. Поверь мне на слово, многие люди куда охотнее признались в ереси, чем в службе на него. Эти трое в глаза не видели фон Кибурга, скорее всего, лишь пересказывают слухи, щедро снабжая их такими же выдуманными деталями. Они лгут нам, Берхард.

– В Альбах нельзя лгать, – строго произнес Берхард, но даже в этой строгости Гримберту почудилась непонятная насмешка. – Здешние законы насчет этого просты. Но лучше бы тебе быть уверенным в своих подозрениях. Что не так с этим вашим Флорио? Он не был таким светочем добродетели, как считают наши новые приятели?

Гримберт оперся на клюку, встав так, чтоб ветер не хлестал в лицо.

– Он был свихнувшимся выродком, убийцей и психопатом.

– Вот те на!

– При императорском дворе много психопатов, но Флорио сумел выделиться даже на их фоне.

– Он в самом деле был непревзойден в схватке?

– Да, но не за счет меткости, а за счет того, что предпочитал стрелять первым. И делал это не утруждая себя лишними размышлениями. Говорят, как-то раз он расстрелял из пулеметов рыцаря, с которым повздорил, еще до того, как тот успел забраться в свой доспех. Попросту превратил в дымящиеся лохмотья на пороге какой-то корчмы. А когда император потребовал от него объяснений, лишь усмехнулся и сказал: «Я и так дал этому ублюдку десять секунд для того, чтобы извиниться передо мной, не моя вина, что он воспользовался этим временем неправильно».

– Не очень-то благородно, – пробормотал Берхард.

Гримберт оскалился:

– В любой бешеной собаке больше благородства, чем в мессире Флорио фон Кибурге! Он и в самом деле готов был бросить вызов любому рыцарю, но только прекрасная дама имела к этому отношение в последнюю очередь. Просто большую часть времени он был опьянен наркотическими зельями до такой степени, что с трудом сознавал, где находится, и в каждом встречном видел врага. Я слышал, где-то в Провансе он расстрелял из крупнокалиберных гаубиц чертову ветряную мельницу – только потому, что она показалась ему похожей на великана.

– Но про штурм Севильи они не соврали?

– Флорио и в самом деле был там. Но не потому, что был защитником истинной веры. Просто император поспешил отослать его подальше от Аахена, воспользовавшись первым удобным предлогом. На фон Кибурга и так уже смотрели, как на бешеную гиену.

– Но штурм…

– Он не имел никакого отношения к штурму, город был взят без участия Флорио, когда его залили напалмом. Зато Флорио оказался первым, когда крепостные стены пали и дошел черед до расправы над жителями. Говорят, он учинил в Севилье такую резню, что трупы еще три дня хоронили во рву.

– Вот тебе и прекрасная дама… – голос Берхарда не казался озадаченным, скорее насмешливым. – Вот так-так… Ну, а Гвозди Христовы?

– Не было никаких гвоздей, – пробормотал Гримберт, морщась от очередного порыва ветра, колючего, как пригоршня битого стекла, брошенного в лицо. – Его поход веры превратился в один растянутый на три года кошмар. Три года Флорио фон Кибург безумствовал на юге, творя подвиги столь же дикие, сколь и пугающие. Сжигал деревни вместе с их обитателями, приняв их за еретиков. Расстреливал паломников, обвиняя их в укрывательстве священных реликвий. Чуть не стал причиной мятежа на юге, уничтожив несколько баронов безо всякого суда. Воин веры… Говорят, Святому Престолу пришлось вычеркнуть из своего Информатория некоторые его наиболее значимые подвиги, чтоб не плодить беспокойства и слухов. Вот что такое был Флорио фон Кибург, прозванный Несчастным. Он приносил несчастья везде, где появлялся. В конце концов императору пришлось отослать его в Палестину, чтобы избавиться от этого источника неприятностей. Говорят, сарацины в конце концов пленили его и сварили в масле. Хотел бы я на это надеяться.

– Что-то мне подсказывает, что и с прекрасной дамой все было не так просто, а?

Гримберт усмехнулся.

– Прекрасная дама… Для Флорио всякая дама была прекрасной, если только не оказывалась достаточно быстрой, чтоб сбежать или покончить с собой. Единственное, во что бы я охотно поверил, это в оторванные конечности. Флорио и в самом деле отличался… Некоторой… неразборчивостью в постели.

Закончить Гримберт не успел – неподалеку грохнула дверь и наружу выбрался один из рыцарских слуг. Звук его заплетающихся шагов был столь хорошо различим, что не требовалось иметь глаза для того, чтобы понять – этот парень едва держится на ногах. Гримберт инстинктивно сильнее обхватил клюку. Палка в руках слепого – такое же грозное оружие, как куриный клюв, но по крайней мере без боя он не сдастся.

Боя… Он едва сдержал щиплющий изнутри грудь нервный смех. Вот уж верно будет бой, о котором туринские поэты сложат прекрасные песни.

Но боя не последовало.

– Дерьмовое вино у тебя, старик! – пробормотал самозваный рыцарский слуга. – Голова от него раскалывается и звезды будто реют перед глазами… Чтоб тебя с ним…

Его несколько раз звучно вырвало, после чего Гримберт расслышал негромкий звук, похожий на тот, что раздается, если уронить наземь куль с мукой.

«Вырубился, – с облегчением понял Гримберт. – Одним меньше. Невеликая радость, но может сыграть на руку. Двое преследователей – это все-таки меньше, чем трое. Хотя куда они с Берхардом успеют дойти-то при такой погоде, тем более что оставшиеся живо хватятся своего приятеля?»

– Надо убираться, слышишь? – он попытался схватить Берхарда за рукав, но схватил лишь пустоту. – Где ты?

Голос Берхарда внезапно раздался с противоположной стороны, совсем не там, где Гримберт ожидал его услышать.

– Минутку, мессир. Не годится оставлять этого парня лежать вот так вот на голых камнях такой ночью. Стоило бы помочь ему.

Гримберт чуть не застонал. Вот в ком уж он точно не мог предполагать благородства, так это в контрабандисте и бывшем наемнике-альмогаваре.

– Уходим! – едва не крикнул он. – Брось его, я сказал!

– Еще немного мессир… Сейчас.

Следующий звук он расслышал удивительно четко – на несколько секунд стих грызущий скалы ветер. Это было похоже на приглушенный шелест стали, словно кто-то достает короткий клинок из ножен. Следом послышалось быстрое шипение, перемежаемое резким треском, а вслед за ним – влажный всхлип. Что-то судорожно забилось о камни, точно гибнущий мотылек, но всего через несколько секунд этот звук затих и прекратился.

– Берхард? – Гримберт неуверенно двинулся на звук, выставив перед собой растопыренные пальцы.

– Осторожно, мессир, – спокойно сказал Берхард откуда-то снизу. – Не наступи в кровь. Кровь на снегу хорошо отпечатывается, а нам лишние следы ни к чему.

– Что ты наделал?

– Я? Как и обещал – помог ему. Поверь, с моей стороны это было истинно христианским поступком. Последние минуты парень ужасно мучился. И мучился бы еще сильнее, если бы я не перерезал ему горло.

* * *

Гримберт едва не попятился. Его напугал не столько хруст перерезаемого горла, сколько тон Берхарда. Спокойный тон человека, рассуждающего о чем-то очевидном и само собой разумеющемся. Он настолько не сочетался с добродушным бормотанием старого пьяницы, которое он слышал несколько минут назад, что поневоле делалось жутко.

– Какого дьявола? – простонал он. – Сейчас выйдут его дружки и…

– Нет, не думаю, – задумчиво произнес Берхард. – Скорее всего они уже валяются под столом с разинутыми ртами. Чего мне жаль, так это пола, знаешь ли. Отличные обтесанные доски, мы с ребятами едва спины не сорвали, когда тащили их из долины, а теперь отмывать их от крови и блевотины… Может, ты займешься этим, пока я дотащу тела до ближайшей расселины? Тоже не самый простой труд, знаешь ли, а тебе даже легче будет, слепому, три себе и три…

Понимание пришло не сотрясающим небо грозовым ударом, а мягким упругим толчком, от которого внезапно подломились ноги.

– Яд! Ты отравил их!

– Ничто не растворяется в дрянном вине так хорошо, как добрая порция яда, – с удовольствием заметил Берхард. – Исключительно сильная смесь. Одна часть аконита, одна белладонны, да три сулемы, а еще – собранная ровно в полдень пыль с надгробной плиты и истолченный ноготь утопленника, мне один аптекарь в Бра продал…

– Ты отравил их… – повторил Гримберт, не в силах понять, какое чувство вызывает в нем это. – Но ты же…

– Да, мессир?

– Ты же сразу предложил им вина! Еще до того, как я вывел их на чистую воду! Это значит…

– Это значит, что в то время, пока кто-то работал ртом, я работал головой, – судя по звучным хлопкам, Берхард был занят тем, что обыскивал покойника с перерезанным горлом. – Я, может, насчет рыцарей и плохо разбираюсь, но то, что эти ребята в Альбах впервые, сразу понял.

– Как?

– Сами себя выдали. Крысиная Долина, Тропа Висельника, Закорюка… Это все я выдумал только что. Нет таких мест в Альбах. Не говоря уже о том, что на Хлорной Поляне отродясь не видывали снега. Нельзя лгать в Альбах, мессир. Это против законов.

– Но ты… Ты же сам солгал! – вырвалось у Гримберта. – Едва мы с ними встретились! Про племянника и мощи, про…

Берхард со вздохом разочарования поднялся. Судя по всему, обыск не дал обнадеживающих результатов.

– Может, и солгал, – ворчливо заметил он. – В Альбах закон непрост, мессир. По крайней мере еще не родился тот судья, который полностью его уразумел. Но самое главное правило запомнить нетрудно. Оно называется так – сожри ты, пока не сожрали тебя. Это тут главнейший закон. А остальное…

Он сплюнул в снег.

– Ты недостоин баронского титула, – пробормотал Гримберт. – Имей я возможность, сделал бы тебя графом.

– Благодарю.

– Не подумай, что мне жаль их. Единственное, чего мне жаль, так это того, что мы уже не узнаем, кем они были при жизни.

Судя по всему, этот вопрос мало интересовал его проводника.

– Верно, дезертиры. Мало ли дураков сейчас внизу оружием бряцает… Впрочем, дезертиры по четверо редко бегут, больше поодиночке. Так что скорее беглые каторжники. Думают, что могут укрыться в горах, только слишком поздно понимают, куда попали.

– Их трое, не четверо.

Берхард вновь усмехнулся и в этот раз Гримберт уже не мог сказать, чему именно.

– Нет, мессир. Четверо.

– Но… – что-то неприятно царапнуло грудь твердым когтем. – Где же четвертый? Где-то неподалеку? Караулит?

Берхард удивился.

– Как это где? Да ты его первым делом заметил, как вошли. Пахло уж от него очень недурно.

Гримберт вспомнил густой запах жареного мяса и сладкий жир, который он слизывал с тарелки. Желудок вдруг оказался наполнен тягучей жгучей слизью, челюсти смерзлись воедино.

Так вот почему Берхард отказался от щедрого угощения. Он просто знал. Все понял, едва они вошли.

– Подыши немного, мессир. Вот так, спокойнее. Не переживай, насчет этого в Альбах закона нету.

Гримберт всхлипнул, пытаясь удержать распирающий желудок на месте.

– Ты мог… мог… предупредить.