Забракованные

Она медленно шла по коридору, вглядываясь в лица давно ушедших из этого мира людей. И если в королевском дворце ей казалось, что глаза мертвых следят за ней, отчего по спине бежали мурашки, то сейчас портреты не вызывали ничего, кроме любопытства.

Например, Амелия выяснила, что ее супруг – точная копия своего прадеда или, возможно, прапрадеда. Портреты были не подписаны, но, судя по одежде и прическам изображенных на них, были размещены в хронологическом порядке. Так человек, на которого как две капли воды походил Рэймер, был одет по моде столетней давности, не меньше.

А вот и Ренар Монтегрейн, отец Рэймера, которому она также никогда не была представлена, но не единожды видела его на светских мероприятиях. На портрете он был запечатлен еще совсем молодым, тем не менее оставался легко узнаваемым.

Со следующего холста блистала красивейшая светловолосая женщина. Разумеется, снова без подписи, но логично было бы предположить, что прекрасная незнакомка была супругой Ренара Монтегрейна и матерью нынешнего хозяина дома.

Подтверждением этой догадки являлись следующие портреты: Рэймера и белокурой девушки, надо понимать, сестры, ныне – леди Боулер. Рэймеру на портрете было не более двадцати, именно так он выглядел в их с Амелией первую встречу. С сестрой они были схожи разве что разрезом и цветом глаз. Помимо светлых волос, Луиса была обладательницей пухлых губ и маленького вздернутого носа, точь-в-точь как у матери.

Портрет Луисы был последним. Изображение покойной жены младшего Монтегрейна отсутствовало. Только ли потому, что она так и не родила наследника? Или же по причине постоянных болезней ей было не до позирования художникам? Или – Амелия вспомнила поведение супруга в храме – Рэймеру было плевать на традиции?

Хотя, может, оно и к лучшему? Мэл не была уверена, что хотела бы видеть на этой стене свой портрет. Это было бы… кощунственно. Она здесь не для того, чтобы по-настоящему войти в эту семью, а по одной конкретной причине – сделать так, чтобы род Монтегрейнов прервался уже навсегда.

От этой мысли Амелия передернула плечами и поспешила покинуть данный коридор, будто и правда совершила нечто непотребное, разглядывая портреты людей, к которым она сама не имела ни малейшего отношения.

Так и не найдя по дороге Дафну и не встретив никого из слуг, Мэл решила вернуться в свои покои, дорогу до которых запомнила: нужно было лишь подняться по лестнице и повернуть налево. Оттуда она сможет вызвать служанку сама, а если та где-то далеко, то спокойно дождаться или ее, или дворецкого, который навряд ли забудет о своем обещании все ей здесь показать.

Рассудив так, Амелия направилась в выбранном направлении, но, сделав еще несколько шагов, замерла, услышав голоса и так и не завернув за угол, за которым справа находилась лестница, а слева парадный вход в дом.

– Ну, как поездка? – произнес кто-то с усмешкой.

Голос показался Амелии смутно знакомым, но она не смогла сразу сообразить, кому он принадлежит. Вероятно, к хозяину поместья с утра пораньше заехал кто-то из знакомых.

А вот обладателя второго голоса определила сразу.

– А ты как думаешь? – ответил своему невидимому спутнику Монтегрейн. – Неделя без тренировок, и все. Если бы Джо был не таким послушным, свернул бы шею.

Судя по интонации – кто-то из близких знакомых.

Амелия замерла, практически вжавшись в стену.

Выйти и помешать? Или подождать, вдруг они уйдут наверх или в левое крыло? В любом случае, если Мэл сейчас появится из-за угла, это будет выглядеть так, будто она подслушивала. А она, конечно, подслушивала, но не специально!

– Экипаж тебе в помощь, друг мой, – ехидно отозвался все еще не узнанный первый.

Шаги, перестук палки Монтегрейна по плитке пола в холле.

Амелия воровато обернулась. Попытаться незаметно уйти той же дорогой, как и пришла? Только если беседующие повернут именно сюда, ее побег будет выглядеть еще хуже…

– Поездил неделю в экипаже, спасибо, – тем временем огрызнулся Монтегрейн. – Теперь заново привыкать к седлу.

И Амелия так и осталась на месте.

Собеседник фыркнул.

– Ты заново учился ходить. Научился же. Так что седло – дело десятое!

Ответа не последовало, а вот шаги зазвучали громче – кажется, к лестнице… – и вдруг снова смолкли: мужчины остановились. А Амелия запоздало сообразила, что навряд ли Монтегрейн с его больной ногой обитает в комнатах на втором этаже или вообще часто посещает второй этаж.

Отметённый недавно план показался не столь провальным, и она, пятясь, осторожно сделала шаг назад. По крайней мере отойдет чуть дальше, а потом, если будет замечена, изменит направление движения, сделав вид, что изначально была слишком далеко и ничего не могла услышать.

Шаг, еще шаг…

– Бриверивз уже проснулась?

И Мэл встала как вкопанная.

– Леди Монтегрейн, ты хотел сказать? – все так же ехидно ответил второй голос, который Амелия неожиданно узнала, и ее резко замутило. – Не знаю еще. Как раз шел проверить, а тут ты. Дай, думаю, скажу доброе утро.

– Планы?

– Покажу поместье, прощупаю почву.

– Не увлекайся, ясно?

– Ты же меня знаешь…

Вот теперь Амелия определенно услышала достаточно.

Она повернулась спиной к выходу в холл и решительно направилась в обратном направлении. Дойдет до столовой и вызовет колокольчиком слуг. Уж кто-нибудь ее наверняка проводит.

Например, тот же лжедворецкий. Почему бы и нет?

ГЛАВА 11

3 года спустя после свадьбы Эйдана и Амелии

Особняк Бриверивзов, Цинн

Амелия кружилась перед зеркалом, с удовольствием рассматривая свой новый наряд. Бледно-нежно-зеленое платье с объемной юбкой, тугим, значительно поднимающим грудь корсетом и пышными рукавами ей необычайно шло. Как сказала портниха, женщины из высшего общества редко выбирают подобный цвет. Как правило, он «бледнит» свою обладательницу или же придает коже зеленый отлив. Бледной от природы Мэл выбранная ткань, как раз наоборот, подходила как нельзя лучше. А небольшая грудь, на размеры которой так часто ругался Эйдан, в этом платье смотрелась значительно больше, отчего Амелия испытывала особую гордость – угодить мужу очень хотелось.

Мэл поправила шпильки в волосах и наконец отошла от зеркала. Супруг обожал, когда жена делала высокие прически. В прошлый раз, когда она вечером встретила его с деревенской, как он выразился, косой, Эйдан очень расстроился. Поэтому шпильки и еще раз шпильки. Хоть от них и чешется голова… Ничего, для того чтобы порадовать мужа, можно и потерпеть.

В последнее время Амелия не всегда была столь оптимистична. Часто бывали и ссоры, и слезы в подушку. Физическая близость в супружеской постели по-прежнему вызывала боль и дискомфорт, но недавно ей объяснили, что в этом не виноват никто, кроме нее самой, и у Мэл открылись глаза. Она словно прозрела.

– А чего ты хочешь? – нравоучительно говорила Элиза, к которой Амелия все чаще сбегала в гости, пока Эйдан был на службе. – Кому хочется возиться с бревном? Женщина должна быть как кошка – гибкая, ловкая, ласковая. Ну и домашнее платье! О чем ты, дорогая! Конечно же он ругался за косу! Никаких кос, никаких туфель без каблука! Ты должна встречать мужа со службы в лучшем виде, и тогда он никогда не потеряет к тебе интерес, будет нежен ночью и щедр днем.

Амелия внимала каждому слову и интенсивно кивала.

Сама Элиза не так давно вышла замуж за человека втрое старше нее. Тем менее, имея за плечами огромный жизненный опыт, тот не смотрел на юную жену свысока, а ценил супругу и прислушивался к ее мнению. О щедрости и говорить не стоило – такого количества платьев, какое в своих гардеробных имела Элиза, Мэл не видела ни у кого.

Зачем столько? Чтобы переодеваться по четыре раза в день и ни разу за несколько лет не повториться? Для чего выходить на ужин в собственном доме в бальном платье, достойном королевского приема? Всего этого Амелия по-прежнему не понимала, хоть и не была стеснена в средствах. Эйдан выделял ей деньги на наряды, но большая часть этих сумм не тратилась по ненадобности.

Элиза же объяснила подруге, как она была не права, измеряя все мерками провинциального Южного округа.

– Эйдан всю жизнь живет в столице! – проповедовала подруга. – Поверь, он разбирается в моде не хуже любой аристократки. Его нужно поражать и покорять каждый день!

Кто бы поведал Амелии все эти премудрости по прибытии в Цинн. Раньше на тему отношений она беседовала лишь с Кларой, которая все больше говорила о любви и нежности между супругами, сама будучи очень далекой от столичной жизни.

– Любовь любовью, а головой тоже надо думать, – учила Элиза.

И Мэл не могла с ней поспорить. Одной любви Эйдану оказалось мало. Амелия по-прежнему верила, что он любил ее, но все чаще был груб, а ссоры повторялись все с меньшими интервалами во времени.

Сперва Мэл винила во всем супруга и даже всерьез подумывала написать отцу и, если не вернуться к нему, то хотя бы попросить его забрать ее из Цинна на несколько месяцев. Но Элиза Форнье перевернула ее внутренний мир с ног на голову. Как же Эйдан был не прав, когда запрещал им дружить!

Пританцовывая возле стола, на котором слугами уже были расставлены холодные закуски и бокалы, Мэл поправляла салфетки и проверяла, насколько устойчиво стоят в подсвечниках свечи. Никто давно не пользовался свечами в быту – магические светильники были доступны каждому, но Элиза доходчиво объяснила ей, что свечи можно использовать не только по их прямому назначению. Например, с их помощью можно создать интимную обстановку.

Эйдану понравится, непременно понравится.

Амелия бросила взгляд на часы с крупным циферблатом на стене: супруг задерживался.

На мгновение стало обидно – она же так готовилась. Но Мэл усилием воли поборола в себе это чувство. Это она предоставлена сама себе целыми днями, а Эйдан служит на благо короны. В прошлом месяце он даже выезжал на учения за пределы столицы – работал и уставал. Вот и сегодня наверняка задержался по уважительной причине.

Решив провести время ожидания с пользой, Амелия сбегала на второй этаж, принесла пишущие принадлежности и устроилась прямо за обеденным столом. Стол этот мог поместить за собой не менее десяти человек, поэтому посудой был занят лишь его край, и Мэл спокойно расположилась на свободном месте.

«Дорогой отец, – вывела она самописным пером, стараясь писать как можно более аккуратно, – я очень скучаю. У меня все хорошо. Правда».

Амелия нахмурилась, отложила перо, перечитала написанное и нетерпеливо порвала бумагу на мелкие кусочки. «Все хорошо. Правда»… Додумалась! Выглядело так, будто бы она сама себя в этом убеждала. Отец наверняка забеспокоится, стоит ему прочесть эту глупость. А ведь у него больное сердце.

«Дорогой отец, как у вас дела? Очень скучаю», – начала снова, причем заставив себя улыбаться. Это был еще один из уроков Элизы: подруга утверждала, что, если писать с улыбкой или со слезами, это непременно отразится на стиле письма, и адресат сумеет это почувствовать.

Во дворе раздался шум. Стукнули ворота, затем послышались голоса и конское ржание. Громкий голос Эйдана был пропитан недовольством – за закрытыми дверями Амелия не могла разобрать слов, но интонации слышала отчетливо.

Устал, решила она. Ничего, сейчас увидит приготовленный для него романтический ужин, ее новое платье и оттает.

Не успевая отнести недописанное письмо наверх, Мэл положила перо и бумагу на свободный стул и придвинула его поближе к столу. Гостей они не ждут, поэтому она спокойно уберет вещи с незанятого сиденья после ужина.

Расправила подол платья от несуществующих на самом деле складок, поправила прическу, глубоко вздохнула, готовясь, и встала напротив двери, чтобы встретить мужа во всей красе. Он должен восхититься ее внешним видом, поцеловать и похвалить. А потом Амелия шагнет в сторону и продемонстрирует ему накрытый стол…

Черт! Свечи!

Безумно волнуясь и боясь не успеть, Мэл бросилась их зажигать. Огниво не слушалось. На самом деле она попросту не умела им пользоваться: камин всегда разжигали слуги, а Эйдан, если ему хотелось сделать это самостоятельно, мог лишь щелкнуть пальцами и получить огонь. Боевой маг, ее гордость.

Успев зажечь лишь половину свечей, Амелия бросила эту затею и потушила магический светильник. Половина – уже достаточно. Они смогут зажечь остальные вместе или же потушить горящие, чтобы вновь включить светильник – кто знает, понравятся ли Эйдану свечи. Запах от них, надо признать, шел весьма специфический.

Мэл успела вернуться в прежнюю позицию – спиной к столу, лицом к двери, сцепив кисти рук на уровне бедер – как раз за мгновение до того, как двустворчатые двери распахнулись.

Амелия широко улыбнулась…

– Ты сдурела, почему темно?! – рявкнул супруг, и улыбка на ее лице застыла болезненной маской.

– Прости, – пискнула Мэл, придя в себя. – Я сейчас… – Но успела сделать лишь шаг к столу – Эйдан потушил свечи взмахом руки. Так же магией, подчиняясь его воле, зажглись светильники. – Прости, – повторила Амелия, часто моргая, чтобы не заплакать.

А муж остановился напротив нее, пристально рассматривая. И в его взгляде не было ожидаемого восхищения. Любви и нежности тоже не было – лишь недовольство.

– Какого черта ты нарядилась как шлюха?

Пораженная Амелия вскинула на него глаза. Да, платье открывало вид на плечи и ключицы, рукава-воланы начинались ниже, на уровне лифа, но аристократки появлялись на балах в куда более откровенных нарядах. Всего лишь плечи… Шлюха? За что?

– Это все Элиза, да? – Эйдан в бешенстве шагнул к ней. Его пальцы гвоздями впились в обнаженное плечо. Мэл вскрикнула от боли. – Говори, когда тебя спрашивают! Это все Форнье? Ты общаешься с ней, несмотря на мой прямой запрет?

На сей раз слезы сдержать не удалось. Амелия не знала и сама, отчего заплакала, от боли из-за впившихся в кожу пальцев, или от обиды, но мир вдруг подернулся влажной пеленой.

– Не реви! – Щеку обожгло тяжелой пощечиной. – Отвечай, когда тебе задали вопрос!

Мэл схватилась за лицо. Удар вышел такой силы, что в ушах зазвенело. За что?! Это все, что было в ее голове. Она же так старалась, хотела угодить… Да ее в этом платье никто, кроме слуг, не видел. Даже если Эйдан счел его излишне открытым, то что плохого в том, чтобы показаться в откровенном наряде перед собственным мужем?

Амелия молчала больше от шока, нежели от желания выгородить подругу. Пятилась к стене, прижав ладонь к пульсирующей щеке, и сглатывала бегущие по щекам и попадающие в приоткрытый от ужаса рот крупные капли, пока не уперлась лопатками в стену.

Эйдан догнал, всадил кулак рядом с ее головой. Мэл инстинктивно втянула шею в плечи.

– Или, может, ты ждала не меня, а? – выдвинул муж новую версию.

Внезапно схватил ее за волосы на затылке, вынудив поднять к нему лицо. Только теперь Амелия явственно ощутила запах крепкого алкоголя.

Пьян? Пьян, ну конечно же! В своем уме Эйдан ни за что бы не стал себя так с ней вести.

– Решила, что я останусь на службе на ночь, и позвала в дом любовника?! – Он с силой тряхнул ее за волосы. – Говори, кто он! Я убью его!

Амелию трясло от ужаса, но в то же время она продолжала внушать себе, что виной всему алкоголь. Это она виновата, что не предупредила супруга о планируемом романтическом вечере. Сюрпризы не всегда уместны. Если бы она сказала заранее, он бы не выпил, а она… А он…

– Никто. – Мэл положила трясущиеся ладони на его китель в районе груди. – Успокойся, пожалуйста. Я ждала тебя. Только ты…

И тогда он впечатал ее головой в твердую настенную панель. Перед глазами поплыло.

В полузабытье Амелия чувствовала, как ее, обмякшую, подхватили на руки, затем закинули на плечо и куда-то понесли. Животу было больно, он бился при каждом шаге о твердый плечевой сустав. Голова, свисающая вниз, неимоверно кружилась; подкатила тошнота.

Дверь хлопнула, и Мэл бесцеремонно швырнули на постель как раз в тот момент, когда она уже думала, что не выдержит и ее вырвет.

Эйдан с остервенением срывал с себя одежду. В маленькой, по сравнению со столовой, спальне запах алкоголя стал еще более ощутимым.

Нужно уложить его спать, дать попить, открыть окна и проветрить… Начиная приходить в себя, Мэл тут же вспомнила о своих обязанностях жены – позаботиться о муже.

Но встать с кровати она не успела – Эйдан навалился сверху и стал недвусмысленно задирать на ней платье.

Сейчас? После всего?!

Амелия никогда не противилась супружескому долгу. Иногда робко предлагала перенести на следующую ночь или притворялась, что болит голова, но никогда не упиралась и не спорила, если Эйдан настаивал. А сейчас в ней вдруг что-то оборвалось. Стало противно до рвоты. Запах перегара, грубые движения, тяжесть сопящего мужского тела.

Он не ждал сопротивления, поэтому толком ее не удерживал, и она, резко оттолкнув его от себя, сумела откатиться в сторону и вскочить.

– Не смей! – Выставила перед собой дрожащие руки. Ее все еще мутило. Стены, пол и кровать качались перед глазами, будто она находилась на корабле, а не в особняке, прочно стоящем на твердой земле. – Не подходи ко мне! Я закричу!

Кому она закричит? Кто придет ей на помощь, когда в доме только слуги, которые не посмеют и пикнуть против своего хозяина? Об этом она не думала, слова сами сорвались с языка. Когда кто-то из мужчин вел себя в высшем обществе развязно, хамил или позволял себе распускать руки, фразы «Я закричу» всегда было более чем достаточно. Сейчас же эти слова стали как тряпка перед носом уже и без того рассвирепевшего быка.

– Кричи, – разрешил Эйдан, приближаясь к ней с бешеным огнем в глазах.

И Амелия поняла, что ему не только безразлично, станет ли она кричать или сопротивляться, но и нравится эта идея.

– Не н-надо… – голос упал до шепота.

Она попыталась убежать. Возможно, если удастся спрятаться, наутро Эйдан проспится, и все будет хорошо… Из дома бежать некуда, но особняк большой. Комнатка под лестницей или сторожка в саду…

Но она не добежала и до двери. Боевой маг сбил ее с ног порывом им же созданного ветра. Амелия упала.

Эйдан больно схватил ее за запястья и потащил к постели.

Никогда, никогда она не сопротивлялась, но сейчас, толком не отдавая себе отчета в действиях, решила бороться до последнего. Мэл укусила его за удерживающую ее руку, получила увесистую оплеуху. Снова чуть не потеряла сознание, попыталась лягнуть обидчика, получила пинок в лодыжку.

Уже не просто обидные пощечины, это были настоящие удары. Рот наполнился кровью. Сознание ускользало. Она лишь на мгновение полностью пришла в себя от новой боли – что-то впивалось в запястье: Эйдан привязывал ее руки к изголовью кровати. Чем? Кажется, собственным кожаным шнурком для волос.

– Пусти! – взвыла Мэл и снова получила удар по лицу, после которого свет померк надолго.

***

Она не могла встать с постели. Подташнивало, все тело болело, во рту чувствовался привкус крови. Ей давно освободили руки, но те, будучи долго связанными, настолько затекли, что Мэл почти их не чувствовала.

Рядом шуршали одеждой.

Сделав над собой усилие, она повернула голову – Эйдан. Муж одевался в свежее, пританцовывал и что-то весело насвистывал себе под нос. Как ни в чем не бывало! Будто избивать, связывать и насиловать жену для него в порядке вещей.

– Ты подлец, – прошептала Мэл, с трудом разлепив слипшиеся от крови разбитые губы.

Эйдан крутанулся на пятках, одарил супругу оценивающим взглядом и… улыбнулся! Широко и открыто. По-настоящему счастливо, как не улыбался со дня их свадьбы.

Ему же понравилось, с ужасом поняла Амелия. Вот чего ему не хватало в их интимной жизни – крови и насилия. Ему не нужна была игривая кошка, какой Мэл советовала стать в постели Элиза, Эйдан нуждался диаметрально в другом – в обездвиженной жертве.

– До вечера, любимая! – Муж сыто улыбнулся, шагнул к постели и запечатлел на израненных губах Мэл быстрый влажный поцелуй. – Жду не дождусь повторения!

Весело подмигнул и скрылся за дверью.

Она не смогла с собой совладать. Перекатилась набок, и ее вырвало прямо на пол спальни.

Настоящее время

Монтегрейн-Парк

Лжедворецкий, кем бы он ни был на самом деле, продолжал гнуть спину и лебезить. Мэл скупо улыбалась в ответ и больше молчала, лишь время от времени выдавая многозначительные «М-м-м…» или «Хм-м».

Вчера в присутствии этого человека ей было неловко, сегодня же, узнав о том, что он являлся кем угодно, только не дворецким, она испытывала лишь напряжение.

Сперва очень хотелось уличить его и новоиспеченного супруга во лжи, но, когда эмоции поутихли, Амелия поняла всю глупость подобного поступка. Их поженили насильно, а Монтегрейн не был дураком, чтобы не догадаться о том, что ей велели за ним шпионить. Так что вполне естественно, что он перестраховался и подослал шпиона и к ней.

Выбранная шпионом линия поведения – другой вопрос. Но что есть, то есть.

Поэтому она ходила за «дворецким» по дому, больше слушая и ничего не спрашивая. А спросить на самом деле хотелось. Например, о том, почему в особняке так мало слуг и почему все они, не считая самого Дрейдена (который, в общем-то, был не в счет, так как только притворялся прислугой), были похожи между собой.

Откровенно говоря, когда ее проводник начал со знакомства с персоналом, Амелия растерялась. О том, что Лана дочь матушки Соули, она уже догадалась, но, когда увидела Дану, совсем юную девушку лет семнадцати на вид, поняла, что и та в родстве с румяной кухаркой. А еще эти имена: Лана и Дана. Обе высокие, длинноногие, светловолосые. Если бы не рост и не стройные фигуры, и та и другая были бы копиями матушки Соули.

А когда Дрейден повел ее во двор и официально представил уже знакомого ей Оливера и его брата Ронивера, именуемых для своих Олли и Ронни, до Мэл дошло, что матушкой кухарку называют не только за материнскую заботу о домочадцах. Естественно, Олли и Ронни были копиями друг друга, но еще они также походили на Лану и Дану, и по всему выходило, что матушка Соули и впрямь была их матушкой – всем четверым. Такого Амелия не встречала еще нигде: целая семья на службе в одном доме. И главное: никого, кроме них.

Любопытство требовало подробностей, но Мэл рассудила, что узнает куда больше, если порасспрашивает Дафну, волей-неволей разбавившую своим приездом эту компанию родственников, чем если спросит лжеца «дворецкого». Тот же во время своей экскурсии о слугах и их родстве не обмолвился и словом.

Зато действительно показал дом, провел по обоим этажам. Рассказал, что комнаты хозяина, вопреки предположению Амелии о том, что тот из-за увечья не поднимается по лестнице, расположены на втором этаже, только в противоположном от ее покоев крыле. Даже позволил заглянуть в кухню и в прачечную. В первой обнаружилась матушка Соули, от которой под тайное злорадство Мэл Дрейден отхватил полотенцем, когда полез грязными руками во фруктовую нарезку. Во второй трудилась младшая горничная, и лжедворецкий воспользовался случаем представить Дану новой госпоже. Под его пристальным взглядом Дана сделала неумелый книксен и, сбиваясь на каждом слове, заверила Амелию, что она к ее услугам в любое время дня и ночи.

Мэл не сдержалась и, выходя из прачечной, бросила на Дрейдена укоризненный взгляд – запугал ребенка до заикания. Следил бы за ней в своей истинной ипостаси, можно подумать, она могла смогла бы спрятаться. Зачем было устраивать этот цирк?

А вот у родовых портретов, которые Амелия рассматривала, когда подслушала тот неприятный для нее разговор двух друзей, «дворецкий» едва не прокололся. Мэл с самым невинным видом указала на изображение предка Монтегрейна, на того самого, на которого Рэймер был похож как две капли воды, и спросила, кто это, в какие годы жил и чем прославился при жизни.

Любой дворецкий был обязан владеть подобными сведениями. Однако от ее вопроса лицо Дрейдена красноречиво вытянулось. Правда, всего на мгновение. Потом он быстро сориентировался и начал вдохновенно врать о том, что предок господина состоял на службе у его величества и считался уважаемым членом общества. Умно, учитывая то, что Монтегрейны всегда были приближены к королю.

К чести лжедворецкого, выдумывать неизвестное ему имя он не стал и поспешил отвлечь Амелию разговорами о конюшне и саде, которые ей непременно нужно увидеть своими глазами и как можно скорее.

Мэл хотела было позлорадствовать и задать еще несколько вопросов о изображенных на портретах Монтегрейнах, но, услышав о саде, позволила себя увести. Сад с детства был ее любимым местом в любом доме.

***

Бабушка Амелии, покойная леди Георгия Грерогер, обожала сад в их родовом поместье. При ней он был не просто ухожен, сад был прекрасен, он жил и дышал, словно живой. В их саду не срезали засохшие ветки деревьев, не выкорчевывали погибшие растения, не боролись с паразитами – всего этого просто не было. Стоило леди Грерогер коснуться начинающего засыхать куста, как тот тут же давал зеленые ростки. Стоило подышать на пожухлый бутон, как тот раскрывался.