Неандертальский параллакс. Гибриды

– Что делает его лучшим источником, чем ты? – спросил Понтер, отрывая взгляд от дороги – езда по скоростным шоссе всё ещё была для него в новинку – и поворачиваясь к Мэри.

– Ну он рукоположен. – Специальным жестом – небольшим поднятием левой руки – Мэри теперь могла предотвращать гудок, издаваемый компаньоном Понтера, когда она и сама знала, что слово, только что произнесённое, ему не знакомо. – Посвящён в сан – собственно, это и делает его священником. Ну то есть частью духовенства.

– Прости, – сказал Понтер. – Я всё равно ничего не понимаю.

– В религии существует два класса людей, – сказала Мэри, – клирики и миряне.

Понтер улыбнулся:

– Так совпало, что я не способен произнести ни того, ни другого слова.

Мэри улыбнулась в ответ; ей нравилось его ироничное чувство юмора.

– Так вот, – продолжала она, – клирики – это те, кто прошёл специальную подготовку для выполнения религиозных функций. Миряне – простые люди, как ты или я.

– Но ты говорила, что религия – это система верований, этических и моральных принципов.

– Так и есть.

– Тогда все приверженцы религии должны иметь к ним равный доступ.

Мэри моргнула.

– Ну да, конечно, просто… видишь ли, исходные тексты могут по-разному трактоваться.

– Например?

Мэри задумалась.

– Ну, например, вопрос о том, оставалась ли Мария – мать Иисуса – девственницей всю свою жизнь. Дело в том, что в Библии есть упоминания о сродниках Господних. «Сродники» – это старинное слово, обозначающее братьев.

Понтер кивнул, хотя Мэри подозревала, что если Хак сразу перевёл «сродников» как братьев, то Понтер, вероятно, услышал какую-то бессмыслицу наподобие «“братья” – это старинное слово, обозначающее братьев».

– И этот вопрос так важен?

– Нет, думаю, этот – не особенно. Но другие, относящиеся к области морали, могут быть важны.

Они проезжали через Парри-Саунд.

– Какие, например? – спросил Понтер.

– Ну, к примеру, аборты.

– Аборт… это прекращение жизни плода?

– Да.

– А в чём моральная проблема?

– Ну в том, можно ли это делать. Убить нерождённого ребёнка.

– А зачем вам это может понадобиться? – спросил Понтер.

– Ну если беременность была случайной…

– Как можно случайно забеременеть?

– Ну ты знаешь… – Мэри оборвала себя. – Нет, думаю, ты не знаешь. В твоём мире поколения рождаются каждые десять лет.

Понтер кивнул.

– А менструальные циклы всех ваших женщин синхронизованы. Так что, когда мужчина и женщина сходятся вместе на четыре дня в месяц, это обычно происходит тогда, когда женщина не может забеременеть.

Понтер снова кивнул.

– Ну, в общем, у нас всё не так. Мужчины и женщины постоянно живут вместе и занимаются сексом в течение всего месяца. Случаются беременности, которых не ожидали и не планировали.

– Когда я впервые попал к вам сюда, ты мне говорила, что у твоего народа есть способы предотвращения беременности.

– Есть. Механические и фармацевтические.

Понтер смотрел мимо Мэри на залив Джорджиан-Бей.

– Они не работают?

– По большей части работают. Но не все их применяют, даже когда не хотят зачать ребёнка.

– Почему?

Мэри пожала плечами:

– Неудобно. Дорого. Для тех, кто не пользуется контрацептивными таблетками – необходимость… э… отвлекаться от процесса…

– И всё же создать новую жизнь и потом от неё избавиться…

– Вот видишь! – сказала Мэри. – Даже для тебя это моральная проблема.

– Разумеется. Жизнь бесценна – потому что конечна. – Пауза. – Ну так и что же ваша религия говорит об абортах?

– Что это грех, причём смертный.

– О. То есть ваша религия предписывает применять средства контрацепции?

– Нет, – ответила Мэри. – Это тоже грех.

– Но ведь это… я думаю, тут подойдёт ваше слово «чушь».

Мэри двинула плечом:

– Бог велел нам плодиться и размножаться.

– Это поэтому у вашего мира такое большое население? Потому что так велел ваш Бог?

– Думаю, это один из факторов.

– Но… прости меня, конечно, но я не понимаю. У тебя ведь был партнёр в течение многих декамесяцев, не так ли?

– Да. Кольм.

– И у вас с ним не было детей.

– Верно.

– Но ведь вы же наверняка занимались сексом. Почему у вас не появилось детей?

– Ну на самом деле я таки пользуюсь контрацептивами. Я принимаю таблетки – это комбинация синтетического эстрогена и прогестерона. И поэтому не могу забеременеть.

– Но ведь это грех?

– Многие католики это делают. Это дилемма для многих из нас: мы хотим быть послушны Богу, но должны принимать во внимание и практические соображения. Видишь ли, в 1968 году, когда весь западный мир становился гораздо либеральнее в вопросах секса, Папа Павел VI издал энциклику. Я помню, как родители обсуждали её в последующие годы; даже для них она стала неожиданностью. Она гласила, что каждый сексуальный контакт должен быть открыт для зачатия. Если честно, большинство католиков ожидали ослабления, а не усиления ограничений. – Мэри вздохнула: – Я лично сторонница контрацептивов.

– Это безусловно лучше, чем аборт, – согласился Понтер. – Но, предположим, ты всё-таки забеременела, не желая того. Предположим…

Мэри немного притормозила, давая соседней машине её обогнать.

– Что?

– Ничего. Прости. Поговорим о чём-нибудь другом.

Но Мэри уже поняла.

– Ты подумал про изнасилование, да? – Она пожала плечами, признавая, что тема непростая. – Тебе интересно, что моя Церковь ожидала бы от меня, если бы я забеременела в результате изнасилования.

– Я не хочу, чтобы ты лишний раз вспоминала об этом.

– Да нет, всё нормально. В конце концов, это ведь я завела разговор об абортах. – Мэри глубоко вдохнула, выдохнула и продолжила: – Если бы я забеременела, то по мнению Церкви я должна бы была родить ребёнка, пусть он и был зачат в результате изнасилования.

– И ты бы родила?

– Нет, – сказала Мэри. – Нет, я бы сделала аборт.

– Ещё один случай, когда ты отказываешься соблюдать предписания своей религии.

– Я люблю католическую церковь, – сказала Мэри. – Мне нравится быть католичкой. Но я отказываюсь передавать кому бы то ни было контроль над своим телом. И всё же…

– Да?

– Нынешний Папа стар и дряхл. Я не думаю, что он протянет долго. Его преемник может ослабить правила.

– Ах, – сказал Понтер.

Они ехали дальше. Шоссе повернуло прочь от Джорджиан-Бей. По обе стороны дороги появились скальные обнажения Канадского щита и островки соснового леса.

– Ты не задумывался о будущем? – спросила Мэри через некоторое время.

– Последнее время я только о нём и думаю.

– Я имела в виду наше будущее, – сказала Мэри.

– Я тоже.

– Я… ты только не обижайся, но я считаю, что мы должны хотя бы обсудить такую возможность: что, если, когда мне придёт время возвращаться, ты вернёшься вместе со мной? Ну то есть поселишься в моём мире постоянно.

– Зачем? – спросил Понтер.

– Ну здесь мы сможем быть вместе всё время, а не только четыре дня в месяц…

– Так-то оно так, – сказал Понтер, – но… но там у меня вся жизнь. – Он поднял свою массивную руку. – Да-да, я знаю, что твоя жизнь здесь, – быстро произнёс он. – Но у меня ведь ещё Адекор.

– Может быть… я не знаю… может быть, Адекор тоже поехал бы с нами?

Понтерова сплошная бровь немедленно взлетела на надбровье.

– А партнёрша Адекора, Лурт Фрадло? Она тоже с нами поедет?

– Ну она…

– А Даб, сын Адекора, который через год должен переехать жить к нему? И, разумеется, партнёрша самой Лурт, и партнёр её партнёрши, и их дети. И моя младшая дочь, Мегамег.

Мэри шумно выдохнула.

– Я знаю, я знаю. Это совершенно непрактично, вот только…

– Что?

Она сняла одну руку с руля и сжала его бедро.

– Понтер, я так сильно тебя люблю. Видеться с тобой только четыре дня в месяц…

– Адекор очень сильно любит Лурт, но тоже видится с ней только в эти дни. И я очень любил Класт, хотя наши встречи длились те же четыре дня. – Его лицо было бесстрастно. – Мы так живём.

– Я знаю. Я просто обдумываю возможности.

– А ведь есть и другие проблемы. Ваши города нестерпимо воняют. Я не думаю, что смогу выдерживать это постоянно.

– Мы могли бы поселиться за городом. Где-нибудь вдали от городов, от машин. Где-нибудь, где воздух чист. Мне неважно, где жить, если вместе с тобой.

– Я не могу оставить свою культуру, – сказала Понтер. – Как и бросить семью.

Мэри вздохнула:

– Я знаю.

Понтер несколько раз сморгнул.

– Хотел бы я… хотел бы я предложить решение, которое сделало бы тебя счастливой.

– Речь не только обо мне, – сказала Мэри. – А что сделало бы счастливым тебя?

– Меня? – переспросил Понтер. – Я был бы доволен, если бы ты встречала меня в Центре Салдака каждый раз, когда Двое становятся Одним.

– И тебе бы этого хватало? Четырёх дней в месяц?

– Мэре, ты должна понять: я и представить себе не могу чего-то большего. Да, в твоём мире мы проводили вместе много дней подряд, но когда я здесь, то очень скучаю по Адекору.

По выражению лица Мэри Понтер, должно быть, заключил, что его слова её огорчили.

– Прости, Мэре, – продолжил он, – но ты не можешь ревновать меня к Адекору, это совершенно неуместно.

– Неуместно! – воскликнула Мэри, но потом сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. – Да, ты, конечно, прав. Я это понимаю – по крайней мере, умом. И я пытаюсь примириться с этим на уровне чувств.

– Если это для тебя что-то значит, Адекору ты очень нравишься, и он желает тебе только добра. – Понтер помолчал. – Ты ведь тоже ему этого желаешь, правда?

Мэри ничего не сказала. Солнце висело низко над горизонтом. Машина летела вперёд.

– Мэре? Ты ведь желаешь добра Адекору, правда?

– Что? – встрепенулась она. – О, конечно. Конечно.

Глава 5

Пять десятилетий назад мой предшественник в Овальном кабинете, Джон Фицджеральд Кеннеди, сказал: «Пришло время делать большие шаги – время для нового великого американского проекта»[14]. В то время я был простым мальчишкой из негритянского гетто в Монтгомери, но я прекрасно помню, как от этих слов у меня по спине пробежали мурашки…

Мэри и Понтер въехали в переулок, ведущий к дому Рубена Монтего, около семи часов вечера. И Луиза и Рубен ездили на «Фордах Эксплорерах» – несомненное свидетельство того, с усмешкой подумала Мэри, что они созданы друг для друга. У Луизы машина была чёрная, у Рубена – тёмно-бордовая. Мэри припарковалась, и они с Понтером подошли к парадной двери. Проходя мимо машины Луизы, генетик хотела было потрогать рукой капот, но она и так была уверена, что он уже давно остыл.

Рубен владел участком площадью в пару акров в Лайвли, крошечном городке неподалёку от Садбери. Мэри нравился его дом – двухэтажный, просторный и современный. Она позвонила в дверной звонок, и мгновением позже появился Рубен, из-за плеча которого выглядывала Луиза.

– Мэри! – воскликнул Рубен, сгребая её в охапку. – И Понтер! – сказал он, выпустив Мэри и обняв его тоже.

Рубен Монтего был подтянутым тридцатипятилетним мужчиной, чернокожим, с гладко выбритой головой. На нём была футболка с логотипом «Торонто Блю-Джейз»[15] на груди.

– Входите, входите, – сказал Рубен, впуская их в дом с прохладного вечернего воздуха. Мэри скинула туфли, Понтер – нет, потому что не носил обуви. На нём были неандертальские штаны, которые расширялись книзу, превращаясь во что-то вроде встроенных мокасин.

– Карантинное воссоединение! – объявил Понтер, оглядывая их маленькое сообщество. Так оно и было: они вчетвером оказались заперты в этом доме по приказу канадского Минздрава, когда Понтер во время своего первого визита на эту Землю внезапно заболел.

– Истинно так, друг мой, – ответил Рубен на заявление Понтера. Мэри огляделась. Ей очень нравилась здешняя мебель – органичное сочетание карибского и канадского стилей, повсюду тёмное дерево и встроенные книжные шкафы. Сам Рубен был довольно неряшлив, но его бывшая жена, очевидно, обладала отменным вкусом.

Мэри обнаружила, что, попав в дом, моментально расслабилась. Разумеется, сыграло свою роль то, что именно здесь зародилась её любовь к Понтеру, или то, что этот дом стал для неё надёжным убежищем, охраняемым офицерами федеральной полиции, всего через два дня после того, как Корнелиус Раскин изнасиловал её в кампусе Йоркского университета в Торонто.

– Сейчас для этого уже не совсем сезон, – сказал Рубен, – но ещё можно попробовать устроить барбекю.

– Да, пожалуйста! – согласился Понтер с большим энтузиазмом.

Рубен рассмеялся.

– Значит, договорились. Сейчас я всё приготовлю.

* * *

Луиза Бенуа была вегетарианкой, но не имела ничего против тех, кто ест мясо – и это было весьма кстати, потому что Понтер мясо обожал. Рубен положил на гриль три совершенно гигантских говяжьих пласта, а Луиза занялась приготовлением салата. Рубен постоянно сновал между грилем и кухней, помогая Луизе с приготовлениями. Мэри следила, как они работают бок о бок, время от времени словно невзначай нежно касаясь друг друга. У неё с Кольмом в первые дни их брака тоже было так; а потом стало казаться, что они вечно путаются друг у друга под ногами.

Мэри и Понтер предложили помочь, но Рубен сказал, что помощи не требуется, и скоро ужин был на столе, а все четверо расселись вокруг него. Мэри поразилась мысли о том, что она знает этих людей – троих самых важных людей в её жизни – всего три месяца. Когда сталкиваются миры, всё меняется очень быстро.

Мэри и Рубен ели свои стейки с помощью ножей и вилок. Понтер надел одноразовые обеденные перчатки, которые привёз с собой из дома; он просто брал мясо рукой и отрывал куски зубами.

– Это были поистине фантастические несколько месяцев, – сказал Рубен, похоже думая о том же, о чём и Мэри. – Для всех нас.

И это в самом деле было так. Понтер Боддет случайно перенёсся в эту версию реальности, когда его эксперимент с квантовыми вычислениями вышел из-под контроля. Оставшийся в своём мире партнёр Понтера Адекор Халд был обвинён в том, что убил его и избавился от тела. Адекор и старшая дочь Понтера Жасмель Кет сумели снова открыть межмировой портал на достаточное время для того, чтобы Понтер смог вернуться назад и оправдать Адекора перед трибуналом.

По возвращении домой Понтер сумел убедить Верховный Серый совет позволить им с Адекором попытаться открыть постоянный портал, что им довольно быстро удалось сделать.

Тем временем магнитное поле на этой версии Земли внезапно начало флуктуировать, по-видимому, в преддверии смены полярности. Неандертальская Земля пережила подобное событие совсем недавно, и оно протекало невероятно быстро: магнитное поле их Земли пропало двадцать пять лет назад и полностью восстановилось всего через пятнадцать лет.

Мэри, всё ещё страдающая от нанесённой изнасилованием психологической травмы, покинула Йоркский университет и присоединилась к команде Джока Кригера в только что организованной «Синерджи Груп». Однако на обратном пути в Торонто Понтер идентифицировал насильника Мэри – им оказался Корнелиус Раскин, который также изнасиловал Кейсер Ремтуллу, главу факультета и непосредственную начальницу Мэри.

– Несомненно фантастические, – согласилась Мэри. Она улыбнулась Рубену и Луизе: они были такой прекрасной парой. Понтер сидел рядом с ней; она взяла бы его за руку, не будь та затянута в дурацкую перчатку. Но между Рубеном и Луизой такого препятствия не было: Рубен сжимал Луизину руку и буквально светился от любви к ней.

В продолжение ужина они оживлённо болтали, сначала за главным блюдом, потом за десертом и фруктовым коктейлем и, наконец, за кофе (для троих Homo sapiens) и кока-колой (для Понтера). Мэри наслаждалась каждой минутой общения – но одновременно чувствовала грусть от того, что вечера наподобие этого, в обществе Понтера и их друзей, будут случаться нечасто – неандертальская культура устроена по-другому.

– О, кстати, – сказал Рубен, отхлебнув кофе, – одна моя знакомая из Лаврентийского постоянно просит меня свести её с вами.

В лаборатории Лаврентийского университета в Садбери Мэри провела первое исследование ДНК Понтера, подтвердившее, что он неандерталец.

Бровь Понтера приподнялась:

– Э?..

– Её зовут Вероника Шеннон, она постдок в тамошней группе нейробиологических исследований.

Понтер явно ожидал, что Рубен продолжит объяснения, но, поскольку он молчал, решил его подтолкнуть:

– Ка? – По-неандертальски это означало «да?».

– Прости, – сказал Рубен, – я просто не знаю, как это сформулировать. Ты ведь, наверное, не знаешь, кто такой Майкл Персингер?

– Я знаю, – сказала Луиза. – Читала статью про него в Saturday Night.

Рубен кивнул:

– Да, там была про него большая статья. Про него также писали и Wired[16], The Skeptical Inquirer[17], и Maclean’s[18], и Scientific American[19], и Discover.

– Кто он? – спросил Понтер.

Рубен отложил вилку.

– Персингер – американский уклонист[20] из тех золотых времён, когда утечка мозгов происходила в обратном направлении. В Лаврентийском он работает много лет и изобрёл там прибор, который вызывает в человеке религиозные переживания путём магнитной стимуляции головного мозга.

– Ах, этот Персингер. – Мэри закатила глаза.

– Слышу в твоём голосе сомнение, – сказал Рубен.

– Это потому что я сомневаюсь, – ответила Мэри. – Это ведь всё чушь собачья.

– Я сам попробовал, – сказал Рубен. – Не с Персингером, а с Вероникой, моей знакомой. Она разработала систему второго поколения на основе исследований Персингера.

– И ты видел Бога? – насмешливо спросила Мэри.

– Можно сказать и так. Там определённо что-то было. – Он посмотрел на Понтера: – И потому-то ей нужен ты, дружище. Она хочет засунуть тебя в свою установку.

– Зачем? – спросил Понтер.

– Зачем? – переспросил Рубен, словно ответ был очевиден. – Потому что наш мир стоит на ушах по поводу того, что твой народ так и не изобрёл религию. Причём не то чтобы она у вас была, но потом вы от неё отказались, – за всю вашу историю вы ни разу даже не задумались об идее Бога или загробной жизни.

– Подобная идея стала бы – как вы это говорите? – плевком в лицо наблюдаемой реальности, – сказал Понтер. Потом посмотрел на Мэри: – Прости, Мэре. Я знаю, что ты во всё это веришь, но…

Мэри кивнула:

– Но ты – нет.

– Так вот, – продолжил Рубен, – группа Персингера считает, что нашла нейробиологическую причину существования у Homo sapiens религиозных верований. И моя знакомая Вероника хочет посмотреть, удастся ли ей вызвать религиозное переживание у неандертальца. Если да, то им придётся найти какое-то объяснение тому факту, что у вас нет религиозных мыслей. Но Вероника считает, что метод, который работает на нас, не сработает на тебе. Она думает, что ваш мозг отличается от нашего на каком-то фундаментальном уровне.

– Интересное предположение, – сказал Понтер. – Процедура не представляет никакой опасности?

Рубен покачал головой:

– Ни малейшей. Собственно, как раз на мне это и проверяли. – Он улыбнулся. – Огромная проблема для большинства психологических исследований состоит в том, что практически все подопытные – студенты-психологи с младших курсов, то есть люди, решившие изучать психологию. Мы знаем невероятно много об устройстве мозга людей этого типа, но очень мало о мозге людей в целом. Я познакомился с Вероникой в прошлом году: она обратилась ко мне по поводу набора подопытных среди шахтёров – совершенно иной демографической группы, чем та, с которой они обычно работают. – Рубен работал штатным медиком на принадлежащей компании «Инко» никелевой шахте «Крейгтон», в которой располагалась Нейтринная обсерватория Садбери. – Она предлагала шахтёрам за участие по паре баксов, но руководство «Инко» пожелало, чтобы до начала набора добровольцев я одобрил процедуру. Я прочитал работу Персингера, ознакомился с модификациями Вероники и прошёл процедуру сам. Магнитное поле там используется совсем небольшое по сравнению, скажем, с МРТ, на которую я регулярно направляю пациентов. Это совершенно безопасно.

– То есть она и мне заплатит пару баксов?

Рубен изумлённо посмотрел на него.

– Ну мне же нужно на что-то жить, – сказал Понтер. Но долго удерживать серьёзное лицо у него не получилось, и его прорезала широкая ухмылка. – Нет, Рубен, ты прав, компенсация меня не интересует. – Он посмотрел на Мэри: – А интересует меня шанс понять эту сторону тебя, Мэре, – то, что занимает такое важное место в твоей жизни и что я совершенно не способен постичь.

– Если хочешь больше узнать о религии, пойдём со мной к мессе, – предложила Мэри.

– С удовольствием, – ответил Понтер. – Но я также хочу встретиться со знакомой Рубена.

– Но ведь нам нужно в твой мир, – сказала Мэри немного раздражённо. – Двое скоро станут Одним.

Понтер кивнул:

– Действительно. И мы не хотим пропустить из них ни мгновения. – Он посмотрел на Рубена: – Твоей знакомой придётся принять нас завтра с утра. Это можно устроить?

– Я сейчас ей позвоню, – ответил Рубен, поднимаясь. – Уверен, что она землю носом рыть будет, лишь бы тебя ублажить.

Глава 6

Джек Кеннеди был прав: тогда настало время для всех нас сделать большой шаг вперёд. И такое время пришло снова. Ибо сильными сторонами Homo sapiens, которыми мы обладали с момента зарождения сознания 40 000 лет назад, было желание посещать новые места, путешествовать, желание видеть, что находится за следующим холмом, желание расширять свои территории и – говоря словами, ставшими популярными через четыре года после той речи Кеннеди, – смело идти туда, куда не ступала нога человека…[21]

Понтер и Мэри провели ночь в доме Рубена на раскладном диване. На следующий день рано утром они явились в маленький кампус Лаврентийского университета и нашли комнату C002B – одну из лабораторий группы нейробиологических исследований.

Вероника Шеннон была худощавой белой женщиной около тридцати лет, с рыжими волосами и носом, который Мэри до знакомства с неандертальцами посчитала бы здоровенным. На ней был белый лабораторный халат.

– Спасибо, что пришли, доктор Боддет, – сказала она, тряся его руку. – Безмерно благодарна, что откликнулись.

Он улыбнулся:

– Можете звать меня Понтер. И не стоит благодарности – меня заинтриговала тема вашего исследования.

– И Мэри – я могу звать вас Мэри? – я так рада познакомиться с вами! – Она пожала Мэри руку. – Какая жалость, что меня не было в кампусе, когда вы приезжали сюда в прошлый раз, – я ездила на каникулы домой, в Галифакс. – Она улыбнулась, потом отвела глаза, словно смутившись. – Вы для меня что-то вроде героя, – добавила она.

Мэри непонимающе моргнула:

– Я?

– Среди канадских женщин-учёных не так много ставших знаменитостями. Ещё до того как появился Понтер, вы фактически нанесли нас на карту. Ваши работы по древней ДНК! Высший класс! Совершенно изумительно! Кто сказал, что канадская женщина не способна завоевать мир?

– Э-э… спасибо.

– Вы стали для меня образцом для подражания. Вы, Жюли Пейетт[22], Роберта Бондар…[23]

Мэри никогда и представить себя не могла в такой компании знаменитостей – Пейетт и Бондар были канадскими женщинами-астронавтами. Но, с другой стороны, она ведь побывала в другом мире раньше них обеих…

– Спасибо, – снова сказала Мэри. – Знаете, у нас правда не так много времени…

Вероника немного покраснела.

– Простите, вы правы. Давайте я объясню вам процедуру. Моя работа базируется на исследовании, начатом здесь, в Лаврентийском университете, Майклом Персингером в 1990-х годах. Базовая идея принадлежит не мне – но наука состоит в воспроизводстве результатов, и цель моей работы – подтверждение его идей.

Мэри оглядела лабораторию, которая оказалась обычной для университетов смесью сверкающего новейшего оборудования с оборудованием старым и потёртым, а также обшарпанной деревянной мебелью. Вероника продолжала говорить:

– Так вот, у Персингера было около восьмидесяти процентов успешных экспериментов. Моё оборудование принадлежит к следующему поколению – модификация того, которым пользовался он, и у меня процент успеха достигает девяносто четырёх.

– Надо же, как совпало, что такого рода исследования проводятся поблизости от портала между двумя мирами, – сказала Мэри.

Но Вероника замотала головой:

– О нет, Мэри, нет! Мы находимся здесь по той же самой причине, что и портал, – из-за никеля, принесённого сюда астероидом два миллиарда лет назад. Видите ли, в самом начале Персингера интересовал феномен НЛО: как так получилось, что летающие тарелки в основном являются сельским увальням с именами вроде Клит или Бубба где-нибудь в глуши.

– Ну, – сказала Мэри, – наклюкаться можно и в глуши.