Неандертальский параллакс. Гибриды

Мэри попыталась с серьёзным лицом кивнуть, но, похоже, ей не удалось до конца подавить улыбку.

– Что смешного? – спросил Понтер.

– Джок попросил меня поехать с тобой!

– Правда? – переспросил Понтер. – Это же здорово! – Он на секунду замолк. – Но, конечно…

Мэри кивнула и махнула рукой:

– Знаю, знаю. Мы будем видеться только четыре дня в месяц. – В мире Понтера мужчины и женщины живут по большей части отдельно друг от друга: женщины – в центральных частях поселений, мужчины – на их окраинах. – Но мы по крайней мере будем в одном и том же мире, и у меня там будет полезное занятие. Джок хочет, чтобы я в течение месяца изучала неандертальские биотехнологии – столько, сколько успею.

– Отлично, – сказал Понтер. – Чем больше культурного обмена, тем лучше. – Он коротко взглянул в окно на озеро Онтарио, вероятно задумавшись о предстоящем путешествии. – Значит, нам нужно отправляться в Садбери.

– Двое станут Одним только через десять дней, не так ли?

Понтеру не требовалось консультироваться с компаньоном, чтобы убедиться в правильности этой цифры. Его партнёрша Класт умерла от лейкемии два года назад, но с дочерями он также мог видеться только тогда, когда Двое становятся Одним. Он кивнул:

– А после этого я уезжаю на юг – в моём мире к месту, которое соответствует штаб-квартире Объединённых Наций. – Понтер никогда не говорил «ООН»; неандертальцы так и не изобрели фонетического алфавита, и концепция обозначения по первым буквам была им совершенно чужда. – Там будут строить новый портал.

– Ах… – сказала Мэри.

Понтер поспешно вскинул руку:

– Но я не поеду на Донакат, пока Двое не перестанут быть Одним, и, разумеется, до следующего раза я вернусь.

Мэри ощутила, как её энтузиазм начинает слабеть. Умом она понимала, что между их с Понтером встречами будет проходить двадцать пять дней, даже если она навсегда поселится в мире неандертальцев, но к этому нужно было привыкнуть. Как бы ей хотелось, чтобы нашлось решение, какое-нибудь, в каком-то из миров, решение, благодаря которому они с Понтером могли бы всегда быть вместе.

– Если ты возвращаешься со мной, – сказал Понтер, – то мы, наверное, поедем в Садбери вместе. Меня обещала подвезти Лу, но…

– Луиза? Она что, тоже отправляется?

– Нет-нет-нет. Но она послезавтра едет в Садбери к Рубену. – Когда они все вместе находились на карантине, у Луизы Бенуа и Рубена Монтего случился роман, который продолжился и после его снятия. – Кстати, – сказал Понтер, – раз уж мы все четверо будем в Садбери, можно бы было вместе поужинать. Мне так нравились барбекю у Рубена…

* * *

На этой версии Земли у Мэри Воган были два дома: она снимала квартиру в Бристоль-Харбор здесь, в окрестностях Рочестера, а также ей принадлежала квартира в кондоминиуме в Ричмонд-Хилле, северном предместье Торонто. В этот второй дом они и направлялись сейчас с Понтером – три с половиной часа на машине от штаб-квартиры «Синерджи-Груп». По дороге, сразу после съезда с хайвэя в Буффало, они остановились поесть в KFC – Kentucky Fried Chicken. По мнению Понтера, то была самая вкусная еда в мире – мнение, которое Мэри, с некоторым ущербом для своей талии, разделяла. Специи – продукт жаркого климата, изначально призванный маскировать вкус не слишком свежего мяса; народ Понтера, населяющий высокие широты, никогда свою еду ничем особенно не приправлял, так что комбинация из одиннадцати различных трав и специй была на вкус не похожа ни на что из того, что он ел раньше.

Во время поездки Мэри проигрывала CD-диски – её раздражало искать новую радиостанцию каждый раз, когда они удалялись от прежней. Она начала со сборника «Лучшие хиты» Мартины Макбрайд, а сейчас они слушали Come On Over Шанайи Твейн. Мэри любила большинство песен Шанайи, но терпеть не могла «Женщину во мне», которой не хватало её фирменного напора. Она всё надеялась как-нибудь собраться и прожечь собственный CD с этим альбомом, но без этой песни.

Они летели по шоссе, музыка играла, солнце садилось – в это время года оно садится рано, – и Мэри задумалась. Отредактировать CD-диск проще простого. Отредактировать жизнь трудно. Конечно, в её прошлом было всего несколько моментов, которые она хотела бы вычеркнуть. Изнасилование, разумеется, – неужели это было всего три месяца назад? Кое-какие финансовые неудачи. Плюс горсточка реплик, сказанных невпопад.

Но вот как насчёт её брака с Кольмом О’Кейси?

Она знала, чего Кольм от неё захочет: чтобы она заявила перед лицом Церкви и Господа, что её брака на самом деле никогда не было. Именно в этом и состояла церковная процедура аннулирования брака: в опровержении, в отрицании того, что брак когда-либо имел место.

Понятное дело, что когда-нибудь Церковь отменит свой запрет на разводы. Пока Мэри не встретилась с Понтером, у неё не было особых причин для того, чтобы свернуть отношения с Кольмом официально, но теперь она действительно хотела их завершить. И она должна была выбирать между лицемерием – процедурой аннуляции – и отлучением в наказание за развод.

Какая ирония: католик может избавиться от любого греха, просто исповедавшись в нём. Но если тебя угораздило выйти замуж не за того человека, то простого пути назад нет. Церковь желает, чтобы вы оставались вместе, пока смерть вас не разлучит – если только вы не готовы лгать о самом факте своего брака.

Но, чёрт возьми, их с Кольмом брак не заслуживал того, чтобы вот так вот его стереть, вымарать, вычистить отовсюду.

Ну да, она не была на сто процентов уверена, когда принимала его предложение, и сомневалась, когда отец вёл её к алтарю. Но первые несколько лет их брака были хорошим временем, и когда всё испортилось, это произошло лишь из-за изменений в их целях и интересах.

В последнее время было много разговоров о Большом Скачке, когда у людей впервые появилось подлинное самосознание около 40 000 лет назад. В жизни Мэри был свой Большой Скачок, когда она осознала, что её желания и карьерные устремления вовсе не должны смирно сидеть на заднем сиденье позади желаний и устремлений её законного супруга. И с этого момента их жизни разошлись – теперь их разделяли целые миры.

Нет, она не хочет отрицать свой брак.

Из чего следует…

Из чего вместо аннуляции следует развод. Конечно, нет такого закона, согласно которому глексен – так неандертальцы называют Homo sapiens, – официально состоящий в браке с другим глексеном, не мог бы вступить в союз с барастом противоположного пола, но в будущем, вне всякого сомнения, такие законы появятся. Мэри всем сердцем желала стать партнёршей Понтера, и чтобы сделать это правильно, нужно наконец окончательно завершить её отношения с Кольмом.

Мэри завершила обгон, потом взглянула на Понтера.

– Милый? – сказала она.

Понтер едва заметно нахмурился. Для Мэри такое обращение было совершенно естественно, но Понтеру оно не нравилось из-за звука «и», который он сам был не способен произнести.

– Да? – ответил он.

– Мы ведь собирались переночевать у меня в Ричмонд-Хилле, помнишь?

Понтер кивнул.

– И, в общем, ты также знаешь, что юридически я до сих пор состою в союзе с… с моим партнёром здесь, в этом мире.

Понтер снова кивнул.

– Мне… мне нужно встретиться с ним, если будет такая возможность, прежде чем мы отправимся из Ричмонд-Хилла дальше, в Садбери. Скорее всего, за завтраком или за ланчем.

– Мне будет любопытно познакомиться с ним, – сказал Понтер. – Посмотреть, какого рода глексенов ты предпочитаешь…

CD-проигрыватель переключился на следующую песню: «Есть ли жизнь после любви?»

– Нет, – сказала Мэри. – В смысле, мне нужно встретиться с ним одной.

Она опять взглянула на Понтера и увидела, как его единственная на оба глаза бровь взбирается на надбровный валик.

– О!.. – сказал он, воспользовавшись английским междометием напрямую.

Мэри снова перевела взгляд на дорогу.

– Пришло время расставить всё по местам.

Глава 3

Я говорил это во время своей предвыборной кампании, и я говорю это снова: президент обязан мыслить масштабно – не только до следующих выборов, а на десятилетия и целые поколения вперёд. И сегодня я хочу поговорить с вами об этой дальней перспективе…

Корнелиус Раскин лежал на своей пропитанной по́том постели. Он жил в квартире на верхнем этаже в Дрифтвуде, самом заброшенном районе Торонто, – в своём «пентхаузе в трущобах», как он его называл, когда был в настроении шутить. Солнце светило в щель между потрёпанными занавесками. Корнелиус не завёл будильник – не заводил его уже несколько дней – и не находил в себе сил даже для того, чтобы перевернуться на бок и посмотреть на часы.

Но реальный мир очень скоро вторгнется в его жизнь. Он не мог вспомнить, какие именно пособия по болезни предусматривались его контрактом сезонного преподавателя, но, без сомнения, через некоторое количество дней университет, профсоюз, профсоюзный страхователь или все трое вместе потребуют с него больничный лист. Так что, если он не начнёт снова преподавать, ему перестанут платить, а если ему перестанут платить…

У него хватит денег на оплату аренды до следующего месяца, и, разумеется, первый и последний месяцы срока аренды он оплатил вперёд, так что в этой квартире он может оставаться до конца года.

Корнелиус подавил желание протянуть руку и снова ощупать мошонку. Их не было; он знал, что их нет. Он начинал смиряться с тем, что их нет.

Конечно, это можно лечить: мужчины нередко теряют тестикулы из-за рака. Корнелиус мог бы принимать тестостероновые препараты. И никто – по крайней мере, никто из его знакомых – не знал бы, что он их принимает.

Личная жизнь? Её не было с тех пор, как Мелоди бросила его два года назад. Он был раздавлен разрывом и даже в течение пары дней подумывал о самоубийстве. Но она была выпускницей Осгуд-Холла – юридического факультета Йоркского университета, она отработала практику и получила место ассистента в «Купер Джегер» с окладом 180 000 долларов в год. Ему никогда было не стать таким мужем – главой и опорой семьи, – какого она искала, а теперь…

А теперь.

Корнелиус смотрел в потолок, чувствуя, как деревенеет всё тело.

* * *

Мэри не виделась с Кольмом О’Кейси довольно давно, но выглядел он сейчас лет на пять старше, чем она помнила. Конечно, обычно, думая о нём, она вспоминала то время, когда они ещё жили вместе, когда собирались вместе выйти на пенсию и вместе поселиться в милом сельском доме на острове Солт-Спринг в Британской Колумбии…

Завидев Мэри, Кольм встал и склонился к ней для поцелуя. Она отвернулась, подставив щёку.

– Привет, Мэри, – сказал он, снова усаживаясь. В этом стейк-хаузе в обеденное время было что-то сюрреалистическое: благодаря тёмному дереву, светильникам под Тиффани и отсутствию окон здесь словно всегда был вечер. Кольм уже заказал вино – «Л’Амбьянс», их любимое. Он налил напиток в бокал Мэри.

Она устроилась поудобнее – насколько смогла – на противоположном от Кольма краю стола; между ними мерцал в стеклянном сосуде огонёк свечи. Кольм, как и Мэри, был немного полноват. Линия волос продолжила отступление, виски поседели. У него был маленький нос и такой же рот – даже по глексенским стандартам.

– В последнее время о тебе постоянно говорят в новостях, – сказал Кольм. Мэри, автоматически ощетинившись, собралась уже было ответить что-то резкое, но он остановил её жестом и продолжил: – Я рад за тебя.

Мэри постаралась сохранить спокойствие. Разговор и без лишних эмоций предстоит нелёгкий.

– Спасибо.

– И как оно тебе? – спросил Кольм. – Там, в неандертальском мире?

Мэри слегка пожала плечами:

– Всё так, как рассказывают по телевизору. Чище, чем у нас. Меньше народу.

– Хочу как-нибудь тоже там побывать, – сказал Кольм. Потом посерьёзнел и добавил: – Хотя вряд ли у меня будет случай. Не представляю, зачем бы они стали приглашать кого-нибудь с моей специальностью.

И это в самом деле было так. Кольм преподавал в Торонтском университете английскую литературу; предметом его исследований были пьесы, приписываемые Шекспиру, но авторство которых подвергалось сомнению.

– Никогда не знаешь, – сказала Мэри. Шесть месяцев своего саббатикала[9] и их брака он провёл в Китае: она никогда бы не подумала, что китайцы могут интересоваться Шекспиром.

В своей области Кольм был почти так же знаменит, как Мэри – в своей: ни одна работа о «Двух знатных родичах»[10] не обходится без цитирования Кольма. Однако реальный мир вторгся в их башни из слоновой кости очень рано. Как Йорский, так и Торонтский университеты устанавливают зарплату профессорам, исходя из их ценности на рынке труда: профессорам права платят намного больше, чем профессорам истории, потому что у них гораздо больше возможностей найти хорошее место вне университета. Точно так же в последнее время – в особенности в последнее время – генетики были ходовым товаром, в то время как специалисты по английской литературе за пределами учебных заведений не были нужны никому. У одного из друзей Мэри даже была такая подпись в электронных письмах:

Выпускник естественно-научного факультета спрашивает: «Почему оно работает?» Выпускник технического факультета спрашивает: «Как оно работает?» Выпускник экономического спрашивает: «Сколько оно стоит?» Выпускник факультета английской литературы спрашивает: «Вам добавить картошку фри в заказ?»

Статус Мэри как главной добытчицы в семье был лишь одним из источников трений. И всё-таки она внутренне содрогнулась, представив себе, что бы было, узнай он, сколько она сейчас получает в «Синерджи Груп».

Подошла официантка, они сделали заказы: стейк с картошкой фри для Кольма, окунь для Мэри.

– Тебе понравилось в Нью-Йорке? – спросил Кольм.

На полсекунды Мэри подумала, что он имеет в виду город Нью-Йорк, в котором в сентябре неудавшийся террорист прострелил Понтеру плечо. Но нет, разумеется, он имел в виду Рочестер, штат Нью-Йорк, – новое место работы Мэри и её место жительства на время контракта с «Синерджи Груп».

– Приятное местечко, – сказала она. – Окно моего офиса выходит прямо на озеро Онтарио, и я снимаю отличную квартиру в районе Фингер-Лейкс.

– Хорошо, – сказал Кольм. – Очень хорошо. – Он пригубил вина и выжидающе посмотрел на неё.

Мэри, в свою очередь, сделала глубокий вдох. В конце концов, это ведь она попросила о встрече.

– Кольм… – начала она.

Он опустил свой бокал на стол. Они были женаты семь лет; он наверняка знал, что таким вот тоном она вряд ли собирается сказать что-то приятное.

– Кольм, – снова сказала Мэри. – Я думаю, пришло время нам… завершить незаконченные дела.

Кольм наморщил лоб:

– Да? Я считал, что мы утрясли все подробности…

– Я имею в виду, – прервала его Мэри, – что пришло время сделать наш… наше расставание постоянным.

Официантка выбрала этот неподходящий момент, чтобы принести салаты: «Цезарь» для Кольма, зелёный салат с малиновым соусом для Мэри. Кольм отослал официантку, которая предложила к салату молотого перца, и сказал тихим голосом:

– Ты имеешь в виду аннуляцию?

– Я… думаю, я предпочла бы развод, – сказала Мэри ещё тише.

– Ох. – Кольм посмотрел в сторону, на незажжённый камин в дальнем краю зала. – Ох-ох-ох…

– Просто, кажется, пришло время, – сказала Мэри.

– Правда? – спросил Кольм. – Почему именно сейчас?

Мэри испытала сожаление. Если изучение Шекспира и оставляет какой-то след, то обычно это привычка видеть во всём движущие силы и скрытые смыслы: ничто не случается просто так. Но она не была уверена, как это правильно сформулировать.

Нет – нет, всё не так. По дороге сюда она прокручивала слова в голове снова и снова. Она не была уверена в том, как он отреагирует.

– Я встретила другого человека, – сказала Мэри. – Мы хотим попытаться устроить совместную жизнь.

Кольм поднял свой бокал и снова отпил вина, потом взял из принесённой официанткой корзинки кусочек хлеба. Имитация причастия; этот жест уже сказал всё, что необходимо. Но Кольм всё-таки подкрепил своё послание словами:

– Развод означает отлучение.

– Я знаю, – с тяжёлым сердцем ответила Мэри. – Но аннуляция кажется таким лицемерием.

– Я не хочу покидать Церковь, Мэри. В моей жизни и без этого достаточно потрясений.

Мэри не понравился намёк на то, что инициатором разрыва была она. Однако, возможно, он прав. Возможно, она обязана ему хотя бы этим.

– Но я не хочу делать вид, будто нашего брака никогда не было.

Это смягчило Кольма, и на мгновение Мэри подумала, что он собирается потянуться над льняной скатертью и взять её за руку:

– Я его знаю – этого твоего нового спутника?

Мэри покачала головой.

– Какой-нибудь американец, я думаю, – продолжал Кольм. – Вскружил тебе голову, да?

– Он не американец, – ответила Мэри, словно оправдываясь. – Он канадский гражданин. – А потом, поразившись собственной жестокости, продолжила: – И да, он вскружил мне голову.

– Как его зовут?

Мэри знала, зачем он спрашивает: не надеясь на то, что имя окажется знакомым, а из-за того, что, по его мнению, фамилия могла многое сказать о человеке. Если у Кольма и был недостаток, то состоял он в том, что Кольм был сыном своего отца, косноязычного твердолобого человека, делившего мир исключительно по этническому признаку. Несомненно, Кольм уже сейчас перебирал варианты возможных ответов. Если бы ухажёр Мэри оказался итальянцем, Кольм заклеймил бы его как жиголо. Носи он еврейскую фамилию, Кольм предположил бы, что у него куча денег, и сказал бы что-то насчёт того, что Мэри никогда не была по-настоящему счастлива замужем за скромным преподавателем.

– Ты его не знаешь, – ответила Мэри.

– Ты уже это сказала. Я хотел бы знать его имя.

Мэри закрыла глаза. Она наивно надеялась вообще избежать этого вопроса, но, разумеется, он обязан был рано или поздно всплыть. Она нерешительно ковырнула вилкой салат, а потом, глядя в тарелку и не в силах встретиться с Кольмом взглядом, произнесла:

– Понтер Боддет.

Она услышала, как его вилка резко звякнула о тарелку с салатом.

– Боже, Мэри! Неандерталец?

Мэри сама не поняла, как начала оправдывать Понтера, и тут же пожалела, что не смогла подавить рефлекторную реакцию.

– Он хороший человек, Кольм. Добрый, умный и любящий.

– И как теперь ты это делаешь? – спросил Кольм, но его тон был не так язвителен, как слова. – Снова играешь в «музыкальные имена»? И что там на этот раз, «Мэри Боддет»? Вы будете жить здесь или собираетесь поселиться в его мире, и…

Внезапно Кольм замолк и вскинул брови.

– Нет-нет, так не получится. В газетах писали. Мужчины и женщины в их мире не живут вместе. Господи, Мэри, ну и странный же у тебя кризис среднего возраста.

Ответы роились у Мэри в голове. Ей было всего тридцать девять, чёрт побери, – возможно, математическая «середина жизни», но совершенно точно не психологическая. И это не она, а Кольм обзавёлся новой парой сразу, как только они перестали жить вместе, хотя их отношениям с Линдой уже больше года как пришёл конец. В конце концов Мэри остановилась на ответе, к которому так часто прибегала за годы замужества:

– Ты не понимаешь.

– Вот уж что есть, то есть – не понимаю, – сказал Кольм, явно сдерживая голос, чтобы его не услышали за соседними столиками. – Это… это извращение. Он ведь даже не человек.

– Понтер – человек, – твёрдо ответила Мэри.

– Я видел, как на «Си-ти-ви» рассказывали о твоём открытии, – сказал Кольм. – У неандертальцев даже число хромосом другое.

– Это не имеет значения, – сказала Мэри.

– Чёрта с два! Пускай я всего лишь профессор английского, но я знаю, что это означает принадлежность к другому биологическому виду. И я знаю, что это означает, что у вас с ним не может быть детей.

Детей, мысленно повторила Мэри, ощутив, как зачастило сердце. Конечно, когда она была моложе, то хотела стать матерью. Но ко времени окончания аспирантуры, когда у них с Кольмом наконец-то появились какие-то деньги, их брак уже дал трещину. Мэри наделала в своей жизни немало глупостей, но ей, по крайней мере, достало ума не заводить ребёнка лишь для того, чтобы попытаться укрепить слабеющие узы.

А сейчас перед ней маячила большая жирная цифра 40; боже, да менопауза придёт, не успеешь оглянуться! И кроме того, у Понтера уже двое своих детей.

И всё же…

И всё же до этого момента, пока Кольм не сказал, Мэри ни разу даже мысль не пришла об их с Понтером совместных детях. Но Кольм был прав. Ромео и Джульетта были просто Монтекки и Капулетти; разделяющий их барьер был попросту ничем по сравнению с барьером, разделившим Боддета и Воган, неандертальца и глексенку. «Под звездой злосчастной»[11], куда там! В злосчастной вселенной, на злосчастной исторической линии.

– Мы с ним не говорили о детях, – сказала Мэри. – У Понтера уже есть две дочери – собственно, через полтора года он станет дедушкой.

Мэри заметила, как сощурились серые глаза Кольма, – должно быть, задумался о том, как можно настолько уверенно прогнозировать такие вещи.

– Цель брака – рождение детей, – сказал он.

Мэри прикрыла глаза. Это она настояла на том, чтобы подождать, пока не будет закончена аспирантура, – именно ради этого она села на таблетки, послав к чертям Папу с его предписаниями. Кольм никогда по-настоящему не понимал, что это было необходимо, что её учёба пострадала бы, если бы ей пришлось быть аспиранткой и матерью одновременно. И она знала его достаточно хорошо на том раннем этапе их брака и понимала, что бо́льшая часть бремени по уходу за ребёнком свалится на неё.

– У неандертальцев нет брака в нашем понимании, – сказала она.

Кольма это не убедило.

– Разумеется, ты хочешь выйти за него замуж. Тебе не понадобился бы развод, будь это не так. – Но потом его тон смягчился, и на какое-то мгновение Мэри вспомнила, что привлекло её в Кольме тогда, в самом начале. – Ты, должно быть, очень сильно его любишь, – сказал он, – если готова на отлучение ради него.

– Да, – ответила Мэри и потом, словно устыдившись сходства с тем, что она когда-то сказала перед алтарём, добавила: – Я очень его люблю.

Подошла официантка с заказанными блюдами. Мэри посмотрела на свою рыбу: весьма вероятно – последнее, что она съест в компании мужчины, бывшего её мужем. И внезапно ей захотелось сделать для Кольма что-нибудь хорошее. Она намеревалась твёрдо держаться своего решения получить развод, но он был прав – развод в самом деле означает отлучение от Церкви.

– Я согласна на аннуляцию, – сказала Мэри, – если ты этого хочешь.

– Хочу, – ответил Кольм. – Спасибо. – Секунду помедлив, он отрезал кусочек от своего стейка. – Я думаю, ни к чему тянуть. Можем начать прямо сегодня.

– Спасибо, – сказала Мэри.

– Но у меня есть одна просьба.

Сердце Мэри тревожно забилось.

– Какая?

– Скажи ему – Понтеру, – что наш брак развалился не из-за меня. Это не моя вина. Скажи ему, что я… что я неплохой, в сущности, человек.

Мэри потянулась над столом и сделала то, чего ранее не сделал Кольм, – коснулась его руки.

– Обязательно, – заверила она его.

Глава 4

Позвольте начать с замечания о том, что речь не идёт о противостоянии – мы или они. Не о том, кто лучше – Homo sapiens или Homo neanderthalensis. Не о том, кто смышлёнее – глексены или барасты. Скорее речь идёт о том, чтобы найти наши собственные сильные стороны, лучшие черты нашей собственной природы, и о том, чтобы делать вещи, которыми мы могли бы гордиться…

Сразу после ланча с Кольмом Мэри поехала домой за Понтером, который с видимым удовольствием смотрел на канале «Космос: Станция воображения» повтор классического «Звёздного пути». Понтер, разумеется, видел этот эпизод впервые, но Мэри его тут же узнала – напыщенный и наигранный «Пусть это будет полем последней битвы», в котором приглашённые звёзды Фрэнк Горшин[12] и Лу Антонио[13] разрывали пейзаж лицами, выкрашенными наполовину в белый, наполовину в чёрный цвет.

Они сели в машину Мэри и выехали в Садбери, куда планировали попасть часов через пять – как раз к ужину у Рубена Монтего.

Летя по четырёхсотому шоссе, Мэри вдруг нажала клаксон, а потом замахала рукой – их только что обогнал Луизин чёрный «Форд Эксплорер» с номером D2O – химическая формула тяжёлой воды. Луиза махнула в ответ и умчалась вперёд.

– По-моему, она превышает максимально разрешённую скорость, – сказал Понтер.

Мэри кивнула:

– Уверена, что ей не составит труда отговориться от штрафа.

* * *

Час проходил за часом; километры оставались позади. Шанайю Твейн и Мартину Макбрайд сменила сначала Фэйт Хилл, а потом Сьюзан Аглукарк.

– Я, наверное, не лучший источник сведений о католицизме, – сказала Мэри в ответ на комментарий Понтера. – Думаю, нужно познакомить тебя с отцом Калдикоттом.