Демонхаус

На ее ключицах поднимается и опускается в такт дыханию золотая цепочка. Я замечаю зеленое свечение медальона. Сара по обычаю усмехается и отступает. Свет гаснет.

– Лари, сделаешь чай с жасмином? – зевая, протягивает ведьма и уходит на второй этаж.

– Не вопрос, – отзывается Иларий, приглаживая свои золотые волосы и сдувая несуществующую пыль с белоснежного пиджака.

С другой стороны огромной гостиной (объединенной с кухней) доносится приглушенный звук телевизора. Там Рон, закончивший развлекаться с моим «подарком», привычно развалился в массивном кресле с банкой пива. Я уже успел привыкнуть к хмельному амбре. Этот человек целыми днями переключает каналы, ругает пульт, пьет, курит, но, самое забавное, остальное время занимается спортом.

Плазменный телевизор, холодильник, микроволновка и прочие радости современного мира выглядят на фоне готического интерьера как деструктивный элемент. Я не представляю, чем призраки занимались здесь раньше, до появления благ цивилизации, и рад, что могу хотя бы посмотреть сериал, когда отвоюю пульт у Рона, который почему-то помешан на популярных женских проектах, вроде «Секса в большом городе» или «Отчаянных домохозяек».

Обилие черно-коричневых оттенков с бордовыми акцентами в декоре угнетает мою психику. Не спорю, что все эти узкие арочные окна, бордовые шторы с драпировкой, витражи на добротном кухонном гарнитуре, стрельчатые потолки, камин из темного мрамора с золотыми узорами, решеткой и фигурами какой-то нечисти из «Божественной комедии» Данте, ажурная мебель с резьбой, люстра, подвешенная на цепях, с коваными фрагментами и светильниками в виде свечей, придают дому особый шарм и загадочность, но подобная атмосфера окончательно вгоняет меня в депрессию.

– Может, хватит упиваться? – рявкаю я на Рона и забираю пульт.

В одной его руке банка с пивом, в другой – кусок курицы в панировке.

– Закончу к обеду, – отмахивается он от меня.

– Уже обед.

– К обеду пятницы. Сегодня четверг.

Рон вырывает пульт обратно и откидывается на диване, отрывая зубами внушительный кусок мяса. Курица выпадает из его рта и приземляется на желтую футболку.

– Мне вот интересно, – не выдерживаю я, – тебе не стремно было сейчас трахаться у всех на глазах?

– А тебе не стремно было стоять и смотреть, вместо того чтобы свалить и не мешать мне отдыхать? – парирует он. – Или ты застыл, первый раз в жизни увидев что-то действительно длинное? Не переживай, мне стесняться нечего. И на вас всех мне глубоко по хер, так что читай свои нравоучения кому-нибудь другому.

Позвякивая ложкой из антикварного громоздкого сервиза, голос подает Иларий:

– Ты рискуешь очутиться за дверью «тайника», Рекс.

– Чего? – переспрашиваю я, отвлеченный банкой, которую Рон в меня запустил. – Тайника?

Иларий поправляет на носу очки в кошачьей оправе без стекол. Зрение после смерти идеальное, но парню явно комфортнее в очках, они для него как маникюр для девушки – поддерживают душевное равновесие.

– Мы не единственные в доме, – продолжает Иларий. – Других призраков Сара заперла в подвале.

Я щурюсь и соображаю, о какой двери идет речь. Да, в подвале имеется одна странная запертая дверь. И кое-что за ней слышно. Голоса…

Во тьме эта дверь светится и выглядит как врата в преисподнюю. Ламп в той части подвала нет, бродишь на ощупь. Близко я не подходил, но даже на расстоянии слышал, как оттуда доносится что-то невнятное. Как ни старался, разобрать и нескольких слов не смог. Только жути нагнал на себя. Хотя… чего я могу бояться? Я мертв!

Не знаю, чем я стал, но факт остается фактом. Мне перерезали горло. Я дорожу этим знанием, боюсь забыть, кто я, что произошло… сойти с ума.

– То есть ведьма прячет за дверью души убитых мужчин, чтобы они не разгуливали по дому? – предполагаю я и тру подбородок. – Но парочку услужливых ребят оставляет.

– Я похож на услужливого идиота вроде Ларика? – возмущается Рон, громко чавкая. – Не мечтайте. Просто каждый из нас Саре чем-то интересен.

– Ага, – бурчит Иларий, натирая поднос до скрипа, – рядом должен быть хоть один урод, в сравнении с которым девушка будет чувствовать себя безумно желанной. Хорошо, что у нас есть Рон.

Рон кидает в Илария банку.

Я посмеиваюсь. Рон действительно выглядит как побитый после матча хоккеист, его части лица будто бы сдвинуты с природного места. У него рожа гиппопотама. Еще и шрам от скулы до лба. В остальном – ничего сверхзапоминающегося: кудлатые каштановые волосы и карие радужки. Я умудрился выпытать, кем он работал при жизни. Оказалось, что Рон был следователем.

А вот Иларий – смазливая кукла для девочек: блондин с салатовыми глазами, высокий, худой, с россыпью веснушек, курносый, у него идеальные ногти, безупречно выглаженные дорогие рубашки и зализанные волосы до плеч.

– Ты здесь двадцать лет, – восклицаю я. – Неужели не пытался выбраться?

– Слушай, просто оставь меня в покое, а? – не отрываясь от просмотра новостей, выпаливает Рон и набивает рот луковыми чипсами. – Скоро ты отправишься в подвал. Не хочу водить с тобой знакомства, парень.

– Никуда я не отправлюсь! Во-первых, меня будут искать. Эту заразу арестуют! Во-вторых, она не сможет удерживать меня вечно.

Рон давится пивом и смеется.

– Ну-ну, видишь ли…

Он замолкает, услышав звонок в дверь, а мое сердце в этот момент делает сальто. Подбежав к окну, я вижу полицейского. Да неужели! Не прошло и века!

Я резко распахиваю дверь в дом. Она лязгает о стену, и ветер торопится ворваться в гостиную, катает по доскам разбросанные Роном банки.

Гость отпрыгивает, окидывает меня взглядом и ошеломленно выдает:

– Рекс Крамской? Нам поступило заявление, что вы пропали без вести, но…

– Да! – кричу я и затаскиваю спасителя в дом. Так крепко вцепляюсь в рубашку полицейского, что голубая ткань трещит и рвется. – Я мертв! Меня убили вот на этом месте!

Стоп…

Что я несу?

– Простите, – мямлит спаситель с ярко выраженным желанием измерить мне температуру. Его черные кустистые брови изгибаются. – Что вы сказали?

– Хотели убить, – исправляюсь я. – Здесь живет самый настоящий маньяк. Маньячка!

Я указываю на кровавое пятно и в мыслях чуть ли не рыдаю: то ли от горя, то ли от счастья. Живой человек меня видит! Он разговаривает со мной. А значит… что? Значит, надо бежать.

– Скорее, – я тяну мужчину обратно на улицу. – Здесь опасно находиться. Поверьте! Я все расскажу в участке.

Полицейский не сопротивляется, ныряет за мной на улицу. Сейчас он, скорее всего, видит угрозу именно во мне, а не в моих сказках про маньячку, и раздумывает, не отправиться ли сразу в психбольницу. Да лучше туда! Главное, отсюда сбежать, пока ведьма не вернулась. Она совершила ошибку, когда потеряла меня из виду, а я шанса не упущу.

Улыбаясь лучам солнца, я бросаюсь к воротам. Сад, жуткий и густой, скрипит ветками и шепчет вслед, но я счастлив и ощущаю лишь пряный запах травы, бодрящий холод и вкус свободы. Я хватаюсь за ручку калитки, выскакиваю со двора и прощаюсь с пыльными стенами мрачного особняка, с воем его стекол и коридоров по ночам, с его чокнутыми обитателями и…

Внезапно – все расплывается.

Я не могу дышать. Не только пространство, но и само время качается из стороны в сторону, будто некто дергает стрелку циферблата. В голове взрывается женский смех, а за ним песня:

«Над головой топор, у горла нож. Шагни за дверь – и там умрешь».

Секунда… и я падаю на белый ковер. Лицом в кровавую лужу.

Нет…

Не может быть!

Я подскакиваю на ноги, отталкиваю испуганного полицейского и вновь несусь во двор. Ботинки хлюпают по лужам. Еще чуть-чуть…

«Над головой топор, у горла нож. Шагни за дверь – и там умрешь».

Снова гостиная. Лужа. Кровь…

Несколько раз я еще пробую выбежать на улицу, но в итоге сдаюсь – скатываюсь спиной по стене, подпирая лицо потными ладонями.

– Что за фокусы? – сердится полицейский. Видимо, решает, что мы устроили розыгрыш. – Немедленно следуйте за мной. Вы все!

Рон безучастно оглядывает гостя и бормочет:

– Беги, пока можешь, имбецил.

– От кого бежать? – звучит женский смешок. – Неужели от меня?

Голос у лестницы. Он же – предсмертная трель. Сара с гордо вздернутым подбородком спускается на первый этаж, цокая по ступеням каблуками. Она задумчиво косится на меня, а затем спрашивает у полицейского:

– Заблудился, малыш?

– Простите, но я вынужден сопроводить всех в участок.

Сара подплывает к парню, накручивая рыжую прядь на палец.

– Неужели я совершила преступление, офицер? – Ведьма обвивает руками шею полицейского. – В таком случае вы должны меня наказать… по всей строгости.

Я вскакиваю так быстро, что сбиваю вазу с тумбочки, однако Рон хватает меня под руки. Вырываюсь я недолго. Изумленный, понимаю, что Сара убивать гостя не собирается, но с ним происходит нечто странное. Пустой взгляд абсолютно белых глаз. Полицейский ничком падает перед ведьмой и по-щенячьи скулит.

– Ты забудешь, что видел, сохранив в памяти одно. Дом пуст. Его хозяйка живет в другом городе, но иногда приезжает проведать семью. Все понял? Проваливай.

Парень жадно целует изящные пальцы девушки, пока она его не останавливает, после чего он скрывается, тихо прикрыв за собой дверь.

Ведьма стоит посреди гостиной, качая головой и растягивая губы в самодовольную улыбочку, но затем переводит взгляд на меня. Она хватается за медальон и что-то шепчет. Мой живот вдруг скручивает острой болью. Кожу жжет. Лопается. Кровоточит. Я не могу сдержать крика и падаю на пол, не зная, как остановить этот кошмар и что вообще происходит.

Сначала Сара молчит, наблюдая за моими страданиями, а затем разжимает кулак, и боль растворяется.

– Ты когда-нибудь задумывался, чего боишься больше всего на свете? – рассматривая алые ногти, интересуется Сара.

Я молчу, стоя перед ней на коленях, меня словно придавило к полу самосвалом.

– Нет? – ухмыляется она. – Что ж, определенно ты не боялся полиции, хотя и решил почему-то, будто ею можно напугать меня. Знаешь, Рон боялся пауков. Смешно, не правда ли? Лари и вовсе от миллиона вещей в обморок падал. А вот ты, Рекси, ты боялся лишь одного, да? Заточения…

– К чему… ты клонишь? – выдавливаю я.

– Отныне ты пленник дома. И единственное, что должно вызывать у тебя ужас… это гнев его хозяина.

Сара вновь берется за медальон, и в мою кожу изнутри будто вонзаются миллионы игл, разрывая тело. Я вновь падаю на пол, не в силах вдохнуть. Мир гаснет.

Глава 2

Детоубийца

Я в ловушке. Я пленник. Я мертв.

Пробую на вкус разные фразы и все равно не верю. Товарищи по несчастью не желают помогать, говорят, что выхода нет только из могилы, а мы – в ней. И хохочут как психи. Но я не гнию в земле. Дышу, ем, сплю, да ради чего? Я так устал вымаливать ответы, что ничего уже и не спрашиваю, хожу из угла в угол и обдумываю свое идиотское положение, ищу любую нить к спасению. И знаете, у меня достаточно идей, которые стоит опробовать, я придумал множество способов побега – даже если большая часть из них тупые и безнадежные, – они скопились и скребутся колючими краями в моих извилинах, так что надо выбрать и хоть что-то предпринять.

Не привык я бездействовать. Однако что остается?

Шаг за ворота – и снова в доме под каблуком рыжей мегеры, целыми днями расхаживающей вокруг меня с таким видом, словно я холерный пациент, который подлежит ежечасному осмотру.

Жизнь моя не похожа на жизнь, как мглистая осень за окном не похожа на весну. Я дерево без листьев и плодов, погибшее, но не гниющее. Не человек. Не призрак. Не труп. Я так и не понял, чем являюсь. Тело не отличается от живого: оно болит и ноет, но даже если не удовлетворять потребности – умереть это не поможет.

Я устал от подобного существования, едва оно началось. А больше всего волнует вопрос: почему другие пленники дома молчат? Зачем скрывают правду? И главное – какова эта правда?

Идет вторая неделя пребывания в готическом дурдоме. Я очередной раз пересекаю гостиную и падаю в кресло, как сброшенный с телеги мешок. Рон в полудреме лежит на диване у телевизора, что-то бубнит, но слов не разобрать. Иларий играет на гитаре, поет то жалобные, то чувственные песни и укладывает волосы по три раза в сутки. Запах лака для волос смешивается с пивным амбре Рона. Тошнотворное сочетание. И так изо дня в день.

Проклятый дом – сводит с ума.

С каждым часом я все больше сливаюсь со стенами, понимаю, что пройдет время и я увязну, стану частью интерьера, одной из старых картин в коридорах, где большинство сюжетов связаны с греческими мифами. Может, вычурная мебель или статуи в темных углах тоже были пленниками? Эта мысль не покидает меня. Кажется, что воздух в стенах дома живой: не ты дышишь им, а он тобой.

Неделю назад я обследовал два первых этажа, а вчера и третий – в виде башен, торчащих над крышей рогами. Я смог найти вход только в одну – с пыльной библиотекой, где книжные полки тянутся до потолка и заканчиваются густыми зарослями паутины, из которой уже можно смастерить гамак.

Везде освещение стремится к нулю. Ведьме так сложно купить яркие лампочки? Или она обожает жить в потемках? Есть ощущение, что дело далеко не в предпочтениях ведьмы, потому что недавно я вкрутил новую лампочку рядом со своей спальней, чтобы ночью спокойно ходить в туалет, но на следующий день она лопнула. Я упрямо установил другую. И она сгорела. Свет в этом доме словно нежеланный гость, который старается заявлять о себе как можно меньше, – любой яркий источник, подобно иммунным клеткам, реагирующим на вирусы, дом немедленно находит и уничтожает.

Обои в комнатах либо серые, либо бордовые с золотым или серебристым тиснением. Комнаты похожи друг на друга. Про коридоры совсем молчу. Однотонный лабиринт! Несколько раз я терялся и не мог найти лестницу или нужную дверь. Рассудком я понимаю, что внутри этот дом гораздо больше, нежели когда на него смотришь с улицы, в нем физически не может быть так много помещений, чтобы плутать по коридорам целыми днями, точно в Эрмитаже, и находить все новые и новые закоулки, однако именно этим я и занимаюсь.

Впрочем, теперь я стараюсь сидеть либо в гостиной, либо в своей спальне, распластываюсь на мягкой кровати и наблюдаю, как по углам жмется ночь, ведь даже хреновы ночники выходят в Демонхаусе из строя.

Время течет неспешно. Я постепенно, но уверенно подбираюсь к безумию и в отчаянии подумываю перерезать себе горло – посмотреть, что из этого выйдет.

А чего, собственно, ждать?

Я подхожу к кухонному гарнитуру и беру нож для мяса, провожу по острию. Лезвие наточено до скрипа. Прекрасно. Момент истины.

Одним ударом я втыкаю лезвие себе под ребра.

Твою мать!

Горячая кровь хлещет сквозь пальцы, растекаясь по плитке алой лужей. Корчась от боли, я слышу визг Илария, а затем падаю на холодный пол и… открываю глаза посреди гостиной.

Блядь, да как это возможно?!

Иларий заботливо помогает мне встать.

– В тумбочке справа от фикуса есть упаковка мышьяка. Попробуй его сожрать, – подсказывает Рон, не отрываясь от телевизора.

К слову, я мечтаю выбросить его в окно. Не Рона. Телевизор. Ладно… Рона тоже. В общем, из-за этого ящика я окончательно впадаю в депрессию, хотя виделось, что телепередачи будут моей отдушиной. Пока не думаешь о мире за пределами дома, боль не так выворачивает изнутри. Телевизор напоминает обо всем, чего я лишился.

Я просил Рона не включать его при мне, но ублюдок только рад испоганить настроение.

Вот Иларий ведет себя по-людски: показывает дом, предлагает кофе по утрам и поделился своей – растянутой – одеждой, а то ведь я три дня ходил в темно-синем костюме, в котором меня прирезала Сара. Одежда не сохранилась: я ее снял со своего трупа. Сначала думал ходить голым, назло ведьме, но увы, духу не хватило.

Я щупаю грудь, руки, торс… Черная кофта на месте. Джинсы. Носки. Значит, теперь, когда я себя убиваю, одежда сохраняется? Как это понимать? Я телепортируюсь в дом, в то место, которое вроде точки воскрешения или кнопки сохранения в видеоигре? Мозги кипят от предположений!

– Что же ты так с собой, – лопочет Иларий, пряча кухонные ножи в шкаф, будто я ребенок и до них не достану. – Боль-то никто не отменял.

– Я устал просыпаться и видеть стены этой тюрьмы. У меня едет крыша, Лари! Каждое утро я думаю: сука, поскорее бы сдохнуть и оставить этот кошмар!

– Понимаю, – протягивает Рон.

– Неужели?

– Ага. Тоже просыпаюсь, вижу ваши рожи и думаю: бля, поскорее бы заснуть.

Я фыркаю, а Рон, ехидно усмехаясь, первый раз за полдня меняет положение на диване.

– Тебе нужно успокоиться. – Иларий произносит это несвойственным ему грубым тоном и с алчным блеском в глазах. – Сара попросила тебя просто сидеть на месте, а ты воюешь с ней. Она ненавидит, когда ее слова игнорируют.

Я хмурюсь. Иногда мне кажется, что я разговариваю с разными людьми, но большую часть времени Иларий мне нравится, и его достоинства перекрывают мысли о странных редких ехидных выпадах. Возможно, у него что-то с нервами. Как можно сохранить рассудок в таком месте?

– Ее приказы, имеешь в виду?

– Не важно, как ты это назовешь, – и снова мягкий тон со вздохом, – но, если будешь ругаться с ней и дальше, делая все назло, случится плохое… поверь.

Мне хочется заорать.

Плохое? Случится плохое? Что еще со мной может случиться, я же, на хер, сдох!

– Самое страшное случается не когда люди не следуют приказам, а когда беспрекословно их выполняют. Читал Новый Завет? – Я с трудом выпрямляюсь и совершаю несколько движений, чтобы похрустеть позвоночником. После возрождения ужасно болит спина. Затем с облегчением продолжаю: – Когда родился Иисус, царь Ирод испугался и приказал воинам убить всех младенцев в Вифлееме. И ведь их убили! А как насчет холокоста? Или инквизиции? Все эти люди выполняли приказы и прихоти других людей. Я этой рыжей психушнице не игрушка, ясно? Подчиняться не собираюсь!

– Не продолжай… я понял, – мнется Иларий и меняет тему: – Ты читал Библию?

– Отец читал мне ее в детстве, но не будем об этом.

Потерянный, я сажусь на медвежью шкуру у камина. Иларий решает растопить очаг, аккуратно подкладывает дрова, боясь испачкать золотистую рубашку. А я вспоминаю богато украшенную обложку отцовской Библии. Толстенная книга с сотнями закладок и заметок. Хоть и прошло больше пятнадцати лет, я на удивление ясно вижу отца и комнату с десятками крестов, вижу благородный блеск камней на изображении Иисуса и надпись: «Ветхий и Новый Завет», слышу шелест старинных страниц, помню их запах.

Каждый день. Ровно в девять вечера. Отец открывал свою реликвию и читал вслух, а я следил за стрелкой на циферблате настенных часов, ожидая возможного наказания. Он никогда не говорил сразу, что меня ждет. Сначала читал…

За потоком воспоминаний я замечаю, что Иларий старается втянуть меня в беседу и уже подплыл к теме креационизма. Я улыбаюсь. Общение с этим человеком поднимает настроение, а заодно и IQ. Мы рассуждаем о Крестовых походах, о тектонике литосферных плит, шлифуем теориями про космическую паутину, в чем я ничего не смыслю, но теперь знаю, что невидимая темная материя образует переплетающиеся нити, вдоль которых сосредоточено большинство скоплений галактик, – это и есть паутина. Разговаривать с Иларием можно вечно. Редкое удовольствие. Слишком долго я находился в обществе строителей, беседа с которыми в основном состояла из отборных ругательств.

Теперь я стараюсь следить за языком, насколько это возможно. С подросткового возраста я проводил время с работягами на стройках и заводах, многое от них перенял, но всегда стремился оставаться культурным человеком. Все-таки я создал свою компанию, а другие знакомые предприниматели не начинали с тяжкого труда, как я. Они – люди высшего общества. Нужно было соответствовать. Но эмоции я по-прежнему контролирую с трудом. Из-за детства или из-за общества, в котором рос… не знаю. Ничего не могу с собой сделать, реагирую на каждую мелочь. Доктор даже успокоительное выписывал, но я его не пил.

Когда Иларий увлеченно рассказывает мне теорию струн, я с изумлением спрашиваю:

– Откуда ты столько знаешь?

– Он уже пять лет сидит в четырех стенах и ни хера больше не делает, кроме чтения своих книг, – саркастично замечает Рон, прежде чем польщенный Иларий успевает ответить. – Ларик, небось, перечитал все книги не только в нашей библиотеке, но и в интернете.

Иларий лишь вздыхает.

– Рон прав. Чем еще здесь заниматься? Не превращаться же в обезьяну, как он.

– Выпей аспиринчика, Лари, – говорит Рон.

– Зачем? У меня ничего не болит.

– Ну, это пока. Скоро я встану, всеку тебе, и заболит. Ты давно в рожу от меня не получал, да? – хрипит Рон, переключая телевизор на мистический канал. – Откуда столько наглости?

– Я видел, что ты брал мой телефон, – заявляет Иларий в пылу, – и поменял статус у меня в социальных сетях на…

– На что? – Рон выгибает одну бровь.

– На «ботексный петух»! – Иларий с размаха кидает в товарища книгу.

Рон от души хохочет.

– Ларик, если бы я хотел, я бы сказал это в твою накрахмаленную петушиную физиономию, а не строчил за спиной в каком-то вонючем приложении.

– Ты свою рожу-то в зеркале лицезрел? – вмешиваюсь я. – Когда я тебя увидел, то еле подавил желание перекреститься.

– Моя внешность создана, чтобы такие фурункулы, как ты, и на десять метров не приближались, – огрызается Рон.

Я не успеваю гавкнуть в ответ, потому что Иларий продолжает возмущаться:

– Если это был не ты, то кто? Я видел, как ты брал мой телефон!

– Я, сука, время смотрел! Отвали от меня!

Иларий скрещивает руки на груди и как ни в чем не бывало продолжает рассказывать мне о квантовой механике и возможной ее связи с той магией, которая удерживает нас в особняке. Я молча слушаю, недоумевая, как Рон и Иларий до сих пор друг друга на куски не разорвали. Спустя час мы с Иларием пригреваемся у огня. Я клюю носом. Однако парень снова берется за гитару, и сон отступает. Поет белобрысый громко и не замолкая; каждая песня сопливее другой: разлука Ромео и Джульетты, душевные терзания бедных художников, одинокий конь посреди поля…

– Ты можешь заткнуться хоть на полчаса? – рычит Рон, закрывая уши коричневыми подушками.

– Деградируй у ящика сколько влезет, а от меня отстань, – обиженно высказывает Иларий, гордо задирает подбородок и скользит в сторону двери, ведущей в подвал. – Неотесанная обезьяна.

Рон швыряет в Илария подушку.

– Свали!

Я тяжело вздыхаю, покачивая в пальцах бокал с мартини. Коктейль тоже намешал Иларий, и я наслаждаюсь легким туманом в голове вот уже пятнадцать минут. Горьковатый освежающий вкус оседает на языке. Пламя в красивом темном мраморном камине с фигурами стражей ада улыбается жаром, расслабляет, и я снова начинаю засыпать, растянувшись на медвежьей шкуре.

– Слушай, все хочу спросить, – будит меня Рон. – Кто дал тебе такое дурацкое имя? Рекс…

– Мама. – Я зеваю. – Она англичанка. А тебя-то как зовут? Какое полное имя? Или настоящее.

– Не твое собачье дело, – фыркает Рон и накрывает лицо подушкой.

– Ты замечательный собеседник, – закатываю я глаза и делаю последний глоток мартини.

– Я знаю, – мычит он тоном, означающим «мне похрен на твое мнение».

Пять минут – и в его горле заводится мотор. Не желая слушать жуткий храп, я поднимаюсь по скрипящей лестнице наверх. Второй этаж состоит из переплетающихся коридоров. Темных. Сырых. Мрачных. Моя комната, к счастью, в правом крыле, где чуть больше света, тогда как другие части дома напоминают гробницу. Все двери сейчас закрыты, многие заперты, хотя, клянусь, я постоянно слышу их хлопанье, когда не нахожусь рядом. Чудеса. И кстати: если я призрак, то почему не прохожу сквозь стены?

Сара не отвечает, во что я превратился. Смеется надо мной, подтрунивает, с любопытством наблюдает за попытками найти выход или сбежать. Ага, сбежишь отсюда…

Все это мне настолько осточертело, что вчера я лично взял белый ковер, пропитанный моей кровью, и выбросил его на улицу. Стало легче… ненадолго.

Добравшись до спальни, я неуверенно застываю, потому что слышу за спиной скрип досок и шарканье.

Этот дом издает тысячи звуков сам по себе, получается жуткая какофония неизведанного, но спустя две недели я уже несильно впечатляюсь его песнями. Это некий живой организм. Зверушка Сары, преданно скрывающая секреты хозяйки… но этот звук другой. Я чувствую чей-то взгляд, нагло упирающийся между лопаток, слышу шепот и плавно поворачиваю голову к источнику.

Никого.

Пусто.

По позвоночнику стекает холодный пот.

Господи, чего вообще бояться, когда ты мертв?

Звук раздается вновь – в другом конце коридора. Я присматриваюсь и вижу фигуру. Некто следит за мной. Ребенок? Мальчик? Я приближаюсь, чтобы рассмотреть гостя – и верно. Странный мальчик лет двенадцати. Худой, точно зубочистка. Длинная голубая рубашка свисает до колен, затертые штаны такие же белые, как и его короткие волосы. Он приманивает меня ладонью, настойчиво намекая, что нужно следовать за ним.