скачать книгу бесплатно
Многие очевидцы рассказывали о том, как злобный гигант расправился с Пьером, владельцем замка Френэ, который со своими людьми и собаками выехал в близлежащую рощу поохотиться на благородного оленя. Настигнув всадника, великан одной рукой сгреб его вместе с лошадью, поднял и, в несколько огромных скачков преодолев расстояние, отделявшее его от замка, шваркнул обоих о гранитные стены. Затем, поймав оленя, за которым гнался несчастный Пьер, гигант швырнул его вслед за ними, и долго еще на камнях багровели огромные кровавые пятна, и ни осенние дожди, ни зимние снега так и не смогли полностью их смыть.
Ходили также и бесчисленные истории о немыслимых кощунствах и надругательствах, совершенных колоссом: о деревянной статуе Святой Девы, которую он сбросил в воды Исуали у Ксима, привязав ее предварительно человеческими кишками к мертвому телу бесчестного преступника; о кишащих червями трупах, которых он голыми руками выкопал из неосвященных могил и закинул во двор Перигонского монастыря бенедиктинцев; о церкви Святой Зиновии, которую он утопил вместе со священниками и прихожанами в нечистотах, собрав с окрестных ферм все навозные кучи.
8. Падение колосса
Туда-сюда, без какой-либо логики, передвигаясь зигзагами, точно пьяный, гигант без устали шагал по разоренной стране из конца в конец, из стороны в сторону, будто одержимый духом грабежа и убийства, оставляя за собой, точно жнец с каким-то ужасным серпом, бесконечный след разрушений, резни, ограблений. А когда кроваво-красное солнце, словно закопченное в дыму горящих деревень, опустилось за лес, он продолжил свои гнусные деяния в сумерках, и до людей по-прежнему доносились леденящие душу раскаты его безумного оглушительного смеха.
Гаспар дю Норд, подошедший к воротам Виона на закате, сквозь просветы в чаще древнего леса увидел далеко позади голову и плечи кошмарного великана, который двигался по течению Исуали, время от времени нагибаясь – по всей видимости, для того, чтобы совершить очередное злодеяние.
Гаспар, хотя и устал до полного изнеможения, ускорил шаг. Однако он не думал, что чудовище войдет в Вион, предмет особой ненависти и злобы Натэра, ранее следующего утра. Низкая душа злобного карлика, торжествующая в своей безграничной склонности к разрушению, наверняка должна отложить завершающий акт возмездия, дабы насладиться им в полной мере, а ночью продолжит терроризировать окрестные села и деревни.
Несмотря на отвратительные грязные лохмотья, в которых Гаспар стал практически неузнаваемым и приобрел исключительно непрезентабельный вид, стражники без лишних вопросов впустили его в городские ворота. Вион был уже наводнен обитателями близлежащих окрестностей, искавших защиты внутри спасительных городских стен, и ни одной даже самой сомнительной личности не отказывали в приюте. Вокруг стен выстроились солдаты с луками и копьями, готовые преградить вход великану. Арбалетчики заняли позиции над воротами, а вокруг бастионов плотно расставили баллисты. Город бурлил и гудел, как растревоженный улей.
Паника и полнейшая неразбериха царили в Вионе. Бледные перепуганные люди бестолково кружили по улицам. Скрученные наспех факелы мрачно горели в сумерках, которые зловеще сгустились, будто город накрыла тень крыльев приближающихся дьявольских птиц. Казалось, тьма буквально пропитана неосязаемым страхом и опутана паутиной удушающего ужаса. С трудом прокладывая себе дорогу в этом бушующем море безумия, Гаспар, подобно обессилевшему, но упорному пловцу, что борется с волной первобытного липкого кошмара, медленно продвигался к своей мансарде.
Механически, не осознавая, что делает, он поужинал. Все его духовные и физические силы были истощены до предела, и он рухнул на свое узкое ложе, не сняв даже лохмотьев, пропитанных засохшей грязью, и заснул как убитый.
Разбудил его мертвенно-бледный лунный свет, лившийся сквозь незанавешенное окно. Гаспар встал и остаток ночи занимался некими таинственными приготовлениями, которые были единственной надеждой одолеть дьявольское чудовище, созданное и оживленное злой волей Натэра.
Лихорадочно работая в свете заходящей луны и бледного огонька единственной свечи, юноша собрал различные алхимические вещества, которые у него имелись, и смешал из них темно-серый порошок, который на его глазах нередко применял Натэр. Бывший ученик колдуна рассудил, что колосс, созданный из костей и плоти мертвых, беззаконно поднятых из своих могил, и движимый лишь душой мертвого волшебника, должен поддаться действию этого порошка, который Натэр использовал, чтобы возвращать в небытие воскрешенных им мертвецов. Если всыпать порошок в ноздри таких созданий, те мирно возвращались в свои могилы и вновь засыпали вечным сном.
Гаспар приготовил внушительное количество порошка, полагая, что одной щепотки, для того чтобы справиться с исполинским порождением склепа, будет недостаточно. Когда он закончил латинскую формулу страшного словесного заклинания, которая усиливала действие порошка, уже занимался бледный рассвет, и слабый огонек оплывшей свечи был практически неразличим. К формуле этой, взывавшей к помощи Аластора и других злых духов, Гаспар прибегнул с большой неохотой, но иного выхода не было, ибо с колдовством можно бороться лишь колдовством еще более могущественным.
Новый день принес в Вион новые ужасы. Гаспар интуитивно чувствовал, что мстительный великан, который, по слухам, с нечеловеческой неутомимостью и неистощимой энергией всю ночь бродил по Аверуани, рано утром двинется в ненавистный город. Предчувствие его не обмануло, ибо едва он закончил свой труд, как снаружи донесся нарастающий гул и далекий рев гиганта, перекрывающий пронзительные крики насмерть перепуганной толпы.
Гаспар знал, что, если он хочет найти удобное место, откуда удастся всыпать порошок в ноздри стофутового колосса, нельзя терять ни минуты. Городские стены и даже большинство церковных шпилей были недостаточно высоки, и после непродолжительных размышлений он решил, что главный собор, расположенный в самом центре Виона, – единственное подходящее здание, с крыши которого можно бросить вызов колдуну. Юноша был уверен, что солдаты вряд ли окажут чудищу хоть сколько-нибудь серьезное сопротивление. Ни одно земное оружие не в силах было бы поразить столь громадное существо, к тому же воскрешенное по воле ада, ибо и продвижение ожившего мертвеца обычного размера невозможно остановить, даже с головы до ног утыкав его стрелами или пронзив дюжиной пик.
Юноша торопливо наполнил порошком вместительный кожаный кисет и, прицепив его к поясу, присоединился к взволнованной толпе на улицах. Многие спешили к собору, надеясь найти убежище в его священных стенах, и Гаспару оставалось лишь плыть по воле неистовствующего людского потока.
Неф был заполнен верующими, и священники, чьи голоса время от времени срывались от тщательно скрываемого страха, служили торжественные мессы. Не замеченный отчаявшейся толпой, Гаспар отыскал головокружительно крутую винтовую лестницу, что вела на охраняемую горгульями крышу высокой башни собора.
Здесь он и устроился, затаившись за каменной фигурой грифона с головой кота. Из своей засады ему сквозь скученные шпили и фронтоны было хорошо видно приближающегося великана, чья голова и туловище маячили над городской стеной. Тучи стрел, различимые даже на таком расстоянии, взвились навстречу чудовищу, которое даже не остановилось, чтобы от них отмахнуться. Огромные валуны, полетевшие в него из баллист, очевидно, произвели на него не больше впечатления, чем галька, которой мальчишки швыряются в прохожих, а тяжелые стрелы арбалетов, застрявшие в его плоти, были всего лишь занозами.
Ничто не могло его остановить. Крошечные фигурки копьеносцев, пытавшихся противостоять ему с оружием наперевес, снесло со стены над восточными воротами одним ударом семидесятифутовой сосны, которой он орудовал как дубинкой. Затем, очистив стену, великан перемахнул через нее и очутился в Вионе.
Рыча и заливаясь ликующим хохотом, точно обезумевший Циклоп, он зашагал по узким улочкам между домами, не достававшими ему даже до пояса, безжалостно топча всех, кто вовремя не скрылся с его пути, и молотя по крышам своей дубинкой. Одним взмахом левой руки он сносил щипцы, переворачивал церковные колокольни, и колокола, падая, звенели в жалобной тревоге. Хор горестных криков и безумных стенаний отмечал его путь.
Он шел прямо к собору, как и рассчитывал Гаспар: бывший ученик колдуна предвидел, что величественное здание навлечет на себя особенную злость колосса.
Улицы в мгновение ока опустели, но великан, точно желая выгнать людей из убежищ или сокрушить их прямо там, на ходу разбивал своей дубиной, словно тараном, стены, окна и крыши домов. Разорение и опустошение, которые он оставлял за собой, не поддавались никакому описанию.
Вскоре он очутился перед соборной башней, где, спрятавшись за горгульей, поджидал его Гаспар. Голова великана оказалась вровень с вершиной башни, а глаза, когда он подошел ближе, яростно засверкали – точь-в-точь два колодца с горящей серой. Раскрытые губы, изогнувшиеся в злобной ухмылке, обнажили громадные, как сталактиты, клыки, и голосом, похожим на раскаты грома, он закричал:
– Эй вы, сопливые попы и верные овцы бессильного Бога! Выходите и кланяйтесь великому Натэру, а не то я отправлю вас прямиком в ад!
Но тут Гаспар с несравненным мужеством вышел из-за своего укрытия и показался на глаза бушующему колоссу.
– Поди-ка сюда, Натэр, если это и вправду ты, гнусный разоритель могил и склепов, – дерзко крикнул он. – Подойди ближе, я хочу потолковать с тобой!
Сатанинская ярость, искажавшая великанские черты, сменилась гримасой чудовищного недоумения. Глядя на Гаспара с таким видом, словно не мог поверить своим глазам, гигант опустил занесенную дубину и подошел ближе к башне, так что лицо его очутилось всего в нескольких футах от бесстрашного студента. Затем, очевидно убедившись, что перед ним действительно его бывший ученик, колдун вновь разъярился, и глаза его полыхнули адским огнем, превратив лицо в маску дикой злобы. Его искривленная рука начала подниматься, а судорожно подергивающиеся пальцы потянулись к голове юноши, простирая над ним черную тень, затмившую яркое солнце. Гаспар увидел побелевшие лица ошеломленных учеников некроманта, которые выглядывали из дощатой корзинки через его плечо.
– Ты ли это, Гаспар, мой малодушный ученик? – оглушительно взревел колосс. – Я думал, ты гниешь в подземелье Илурни, и вдруг встречаю тебя на верхушке этого проклятого собора, который вот-вот разрушу!.. Тебе стоило бы остаться там, куда я тебя бросил, мой милый Гаспар!
Из гигантского рта на студента пахнуло затхлым духом склепа. Длинные пальцы великана с почерневшими ногтями размером с лопату каждый угрожающе застыли над ним. К тому времени Гаспар уже украдкой нащупал на поясе и развязал кисет. Когда кровожадно шевелящиеся пальцы нависли над ним, он вытряхнул содержимое кисета прямо великану в лицо, и темно-серое облако мелкого порошка скрыло из виду гигантские ухмыляющиеся губы и трепещущие ноздри.
С бешено бьющимся сердцем юноша ждал результата, страшась, что порошок все же окажется бессилен против изощренных хитростей Натэра и его сатанинской изобретательности. Но, точно по мановению волшебной палочки, едва чудовище вдохнуло магический порошок, злобный блеск в бездонных, как сама преисподняя, глазах потух. Исполинская рука, совсем чуть-чуть не дотянувшись до отважного юноши, безжизненно повисла вдоль тела. Выражение гнева стерлось с громадной перекошенной маски, точно с лица покойника, громадная дубина выскользнула из пальцев и с грохотом упала на мостовую; колосс развернулся спиной к собору и нетвердой походкой побрел по разоренному городу обратно. Ручищи его бесполезно свисали по бокам.
Он что-то сонно бормотал себе под нос на ходу, и люди, слышавшие его, клялись, что голос его больше не был ужасным громоподобным голосом Натэра, но в нем звучали интонации и говоры множества людей сразу, и среди них можно было различить голоса некоторых пропавших из могил мертвецов. А голос самого колдуна, ничуть не громче, нежели был при жизни, время от времени пробивался сквозь многоголосый хор, точно сердито против чего-то протестовал.
Перебравшись через восточную стену тем же манером, каким попал в город, колосс бродил туда-сюда на протяжении многих часов, не изливая больше свою ярость и злобу, но разыскивая, как думали люди, все те могилы, из которых были так предательски подняты сотни тел, что составляли его исполинское тело. От склепа к склепу, от кладбища к кладбищу переходил он, ища успокоения по всему краю, но нигде не нашлось такой могилы, которая могла бы принять мертвого великана.
Потом, когда наступил вечер, люди увидели, как вдали, у красного горизонта, он голыми руками роет мягкую суглинистую землю на берегу реки Исуаль. Туда, в эту чудовищную собственноручно вырытую яму, он лег, чтобы больше уже не подниматься. Десять учеников Натэра, по слухам, не смогли выбраться из заплечной корзины, и их раздавило громадное тело колосса, ибо никого из них никогда больше не видели.
Много дней еще никто не осмеливался приблизиться к гигантскому трупу, и он гнил под летним солнцем, издавая чудовищное зловоние, вызвавшее мор в той части Аверуани. А те, кто все же решился подойти к нему с наступлением осени, когда запах стал слабее, утверждали, будто слышали исходивший от облюбованной воронами огромной туши голос Натэра, который все еще сердито протестовал против чего-то.
Что же до Гаспара дю Норда, ставшего спасителем провинции, рассказывают, что он дожил до преклонных лет, пользуясь всеобщим уважением, и был единственным в тамошних краях колдуном, кто ни разу не навлек на себя осуждение церкви.
Бог астероида
Путь человека через пропасти, что разделяют планеты, отмечен множеством трагедий. Один корабль за другим, точно отважные пылинки, исчезали в бесконечности – и не возвращались. По большей части канувшие в незнаемое исследователи, само собой, не оставили сведений о своей участи. Корабли их вспыхивали неведомыми метеорами в атмосфере далеких миров и бесформенными металлическими огарками обрушивались на земли, где не ступала нога человека, или же превращались в мертвые, застывшие спутники какой-нибудь планеты или луны. Быть может, некоторые из пропавших ракет и сумели где-то сесть, но их команды погибали тут же или некоторое время пытались выжить среди бесконечно враждебной стихии космоса, не предназначенной для людей.
Позднее, по мере того как разведчики сумели продвинуться дальше, было обнаружено немало таких останков ранних экспедиций, одиноко вращающихся на своей орбите; обломки других были замечены на внеземных берегах. Иногда – нечасто – удавалось восстановить подробности одинокой, далекой трагедии. Порой в оплавленном, покореженном корпусе находили сохранившийся бортовой журнал или записки. Среди прочих случаев известна история «Селенита», первой известной ракеты, осмелившейся проникнуть в пояс астероидов.
К моменту ее исчезновения пятьдесят лет тому назад, в 1980 году, организовали уже десять экспедиций на Марс, и на Большом Сырте устроили ракетодром с маленькой постоянной колонией землян. Все обитатели колонии были серьезными учеными и в то же время чрезвычайно закаленными и физически сильными людьми.
Марсианский климат, а также полное отчуждение от привычных условий, как и следовало ожидать, оказывали чрезвычайно тяжелое, подчас катастрофическое влияние. Обитателям колонии приходилось непрерывно вести борьбу со смертельно опасными или просто вредоносными бактериями, неизвестными науке, постоянным воздействием пагубного излучения почвы, воздуха и солнца. Более слабая гравитация тоже играла свою роль, вызывая странные и необратимые нарушения метаболизма. Но страшнее всего были неврологические и психические проблемы. Среди персонала базы начали развиваться странные, иррациональные вспышки враждебности, маний, фобий, которые алиенистам так и не удалось классифицировать.
Между людьми, которые обычно были сдержанны и учтивы, случались яростные стычки. Колония, состоявшая из пятнадцати человек, вскоре разделилась на несколько клик, и каждая враждовала со всеми остальными; это нездоровое противостояние по временам приводило к настоящим дракам и даже к кровопролитию.
В одну из таких клик входили Роджер Кольт, Фил Гершом и Эдмонд Беверли. Эти трое, странным образом сдружившись, стали совершенно невыносимы для всех прочих. Похоже было, что они подступили вплотную к черте сумасшествия и дошли до настоящего бреда. Как бы то ни было, они пришли к выводу, что на Марсе, с его пятнадцатью землянами, чересчур многолюдно. Озвучив эту идею самым оскорбительным и воинственным тоном, они также принялись намекать, что намереваются уйти дальше в космос.
Все прочие эти их намеки всерьез не принимали, поскольку троих человек было недостаточно для нормального управления даже самым небольшим из тогдашних ракетных кораблей. Так что Кольту, Гершому и Беверли не составило ни малейшего труда похитить «Селенит», меньший из двух кораблей, что стояли тогда на базе Большого Сырта. В одну прекрасную ночь их товарищи-поселенцы проснулись от пушечного грохота стартующих двигателей и, выбежав наружу из своих домиков листового железа, только и успели, что проводить взглядом огненную стрелу, уходящую в сторону Юпитера.
Догнать их даже не пытались; однако этот инцидент помог оставшимся двенадцати прийти в себя и утихомирить нездоровые раздоры. Судя по отдельным репликам, брошенным мятежниками, их целью были Ганимед либо Европа, – считалось, что на обоих спутниках имеется атмосфера, пригодная для дыхания. Однако казалось весьма сомнительным, что они сумеют миновать опасный пояс астероидов. Помимо того что проложить курс между бесчисленных небесных тел, разбросанных в космическом пространстве, было не так просто, на «Селените» не имелось достаточно топлива и припасов для столь длительного путешествия. Гершом, Кольт и Беверли в своем безумном порыве поскорее расстаться с прочими не удосужились рассчитать, что необходимо для подобного полета, и полностью позабыли об ожидающих их опасностях.
После прощальной вспышки в марсианских небесах «Селенит» так больше никто и не видел; и на протяжении тридцати лет судьба его оставалась загадкой. Позднее, в ходе экспедиции Хольдейна к астероидам, истерзанные обломки ракетного корабля были обнаружены на крохотной далекой Фокее.
В момент прибытия экспедиции Фокея находилась в точке афелия. На ней, как и на прочих малых планетах, была обнаружена атмосфера, слишком разреженная, чтобы ею можно было дышать. Оба полушария были покрыты тонким слоем снега, и в этом-то снегу исследователи, огибавшие крохотную планетку, и разглядели «Селенит».
Увиденное их заинтересовало: форма холмика, частично засыпанного снегом, была вполне узнаваемой и не походила на разбросанные вокруг скалы. Хольдейн отдал приказ совершить посадку, и несколько человек в скафандрах вышли наружу, чтобы осмотреть находку. Обломки вскоре были опознаны как давно пропавший «Селенит».
Заглянув в один из толстых, небьющихся неохрустальных иллюминаторов, они встретились взглядом с пустыми глазницами человеческого скелета, привалившегося к стенке опрокинутого корабля, нависающей над поверхностью астероида. Казалось, скелет ехидно ухмыляется, приветствуя исследователей. Корпус корабля частично врылся в каменистую почву, смялся и даже слегка оплавился при падении, однако не раскололся. Крышку люка заклинило намертво, так что попасть внутрь без газового резака было невозможно.
Громадные засохшие криптогамные растения, которые смахивали на лозы и осыпались от первого прикосновения, оплетали корпус корабля и скалы по соседству. В легком снегу под иллюминатором, подле которого застыл на страже скелет, лежало множество изломанных тел, принадлежавших инсектоидам, похожим на гигантских палочников. Судя по расположению их тощих, трубкообразных конечностей, длиннее, чем у человека, они, видимо, были прямоходящими. Существа эти выглядели невообразимо гротескными, и благодаря почти отсутствующей гравитации их телосложение оказалось пористым и фантастически эфемерным. Позднее в других районах малой планеты было обнаружено еще больше тел подобного типа, однако ни единого живого существа исследователи не нашли. Очевидно, все живое погибло в разгар сверхполярной зимы, когда Фокея пребывала в афелии.
Внутри «Селенита» экспедиция узнала из найденного на полу то ли бортового журнала, то ли дневника, что скелет – все, что осталось от Эдмонда Беверли. Двое его спутников исчезли бесследно; однако же из бортового журнала сделалась известна и их судьба, и последующие мытарства Беверли вплоть почти что до самого момента его смерти от непонятных и необъясненных причин.
Повесть эта странна и трагична. Судя по всему, Беверли вел записи день за днем, с самого отбытия с Большого Сырта, тщась сохранить подобие мужества и умственного равновесия посреди черного одиночества и дезориентации в бесконечности. Здесь я привожу его записки полностью, опустив лишь наиболее ранние отрывки, изобилующие ненужными деталями и враждебными выпадами в адрес других людей. Все ранние записи датированы, и Беверли предпринимал героические усилия, чтобы как-то вести счет дням в космической пустоте, лишенной всяких примет земного времени. Однако после катастрофической посадки на Фокею он эти попытки бросил, так что о периоде, в течение которого он вел эти записи, остается лишь догадываться.
Бортовой журнал
10 сентября. Марс сделался всего лишь тускло-багровой звездой в наших кормовых иллюминаторах; согласно моим расчетам, вскоре мы должны оказаться на орбите ближайших астероидов. Юпитер с его лунами, по всей видимости, так же далек, как и прежде, подобно маякам на недостижимых берегах бесконечности. Я сильнее даже, чем поначалу, испытываю эту ужасную, удушающую иллюзию, которой всегда сопровождаются космические путешествия: как будто мы висим неподвижно в застывшей пустоте.
Гершом, однако, жалуется на проблемы с равновесием, сильное головокружение и преследующее его ощущение, будто он падает, словно бы наш корабль с невероятной скоростью летит в бездонную пропасть. Причина подобных симптомов неясна: с регуляторами искусственной гравитации все в порядке. Мы с Кольтом ничего подобного не испытываем. По-моему, ощущение падения было бы и то лучше, чем эта кошмарная иллюзия полной неподвижности; однако Гершом, судя по всему, сильно подавлен и сетует, что эти галлюцинации у него все ярче, а периоды нормального состояния все реже и короче. Он опасается, как бы это ощущение не стало постоянным.
11 сентября. Кольт подсчитал запасы топлива и провизии и полагает, что при условии разумной экономии нам должно хватить и того и другого, чтобы долететь до Европы. Я перепроверил его расчеты и нахожу, что он чересчур оптимистичен. По моим прикидкам, топливо закончится, когда мы будем посреди пояса астероидов, хотя пищи, воды и сжатого воздуха и впрямь могло бы хватить почти до самой Европы. Придется мне скрывать эту новость от остальных. Возвращаться поздно. Я уже не понимаю, не сошли ли мы все с ума, отправившись наобум в странствие по космической бесконечности, толком не подготовившись и не подумав о последствиях. Кольт, судя по всему, утратил даже способность к математическим вычислениям: его расчеты полны самых чудовищных ошибок.
Гершом не может спать и не способен даже стоять на вахте в свою очередь. Галлюцинации падения преследуют его непрерывно, и он вопит от ужаса, думая, что ракета вот-вот рухнет на какую-то темную неведомую планету, к которой ее влечет неодолимое тяготение. Ему очень трудно есть, пить и передвигаться, он жалуется, что не может даже дышать как следует, потому что от стремительного падения задыхается. Состояние его в самом деле мучительно и жалостно.
12 сентября. Гершому хуже. Ни бромид калия, ни даже сильная доза морфия из корабельной аптечки ему не помогли и не дали возможности уснуть. Он выглядит как утопающий, словно вот-вот задохнется. Ему тяжело говорить.
Кольт весьма мрачен и угрюм и постоянно огрызается, когда я к нему обращаюсь. Думаю, состояние Гершома сильно действует ему на нервы – как, впрочем, и мне. Однако мне тяжелее, чем Кольту: я-то ведь знаю о неизбежном конце, который ждет нашу безумную и злополучную экспедицию. Иногда хочется, чтобы все закончилось поскорее… Ад, что таится в глубинах человеческого рассудка, бесконечней космоса, темней, чем ночь, царящая в межпланетном пространстве… и мы, все трое, провели несколько вечностей в аду. Наша попытка к бегству всего лишь ввергла нас в черный, безбрежный лимб, где мы обречены претерпевать свои собственные вечные муки.
Я, как и Гершом, не в состоянии спать. Но меня, в отличие от него, терзает иллюзия вечной недвижности. Несмотря на ежедневные расчеты, которые подтверждают, что мы продвигаемся вперед сквозь бездну, я никак не могу себя убедить, что мы не стоим на месте. Мне кажется, мы парим в пустоте, точно гроб Мухаммеда, далекие равно от Земли и от звезд, в неизмеримо огромном пространстве без ориентиров и направлений. Я не в состоянии описать, насколько это ужасно!
13 сентября. Пока я был на вахте, Кольт залез в аптечку и ухитрился накачаться морфием. Когда наступила его очередь дежурить, оказалось, что он в ступоре, и, что я ни делал, растолкать его так и не удалось. Гершому сделалось намного хуже, – казалось, будто он переживает тысячу смертей разом. Мне же ничего не оставалось, как стоять на вахте, пока я в силах. В любом случае я включил автопилот, чтобы корабль продолжал лететь прежним курсом, даже если я усну.
Не знаю, долго ли я бодрствовал – и сколько времени я проспал. Проснулся я от странного шипения, природу и причину которого поначалу определить не смог. Оглядевшись, я увидел, что Кольт лежит в подвесной койке, по-прежнему пребывая в наркотическом забытьи. Потом я обнаружил, что Гершом исчез, – и начал понимать, что шипение исходит от шлюза. Внутренняя дверца шлюза была надежно заперта – однако, очевидно, кто-то отворил внешний люк, и шипел уходящий воздух. Звук становился все слабее и вот прекратился совсем.
Я наконец понял, что произошло: Гершом, не в силах более выносить свои жуткие галлюцинации, взял и выбросился из «Селенита» наружу! Я кинулся к кормовым иллюминаторам и увидел его тело – с бледным, несколько раздутым лицом и открытыми, выпученными глазами. Оно преследовало нас, точно спутник, сохраняя расстояние в десять-двенадцать футов от кормы. Я мог бы надеть скафандр и попытаться достать тело, но я был уверен, что Гершом мертв, и такое усилие казалось более чем бесполезным. Поскольку утечки воздуха изнутри не наблюдалось, я не стал даже пытаться закрыть люк.
Надеюсь, Гершом ныне пребывает в мире, и всей душой об этом молюсь. Он будет вечно плавать в космическом пространстве – и в иной пустоте, где нет места мукам человеческого сознания.
15 сентября. Мы кое-как держим прежний курс, хотя Кольт слишком деморализован и одурманен наркотиком, так что от него нет никакого проку. Страшно подумать, что с ним будет, когда наши скромные запасы морфия иссякнут.
Труп Гершома по-прежнему летит за нами, влекомый слабым тяготением корабля. Видимо, Кольта в редкие моменты просветления это приводит в ужас: он все жалуется, что мертвец преследует нас. Да мне и самому не по себе – я не знаю, сколько еще выдержат мои нервы и разум. Иногда мне кажется, что и у меня развивается тот же бред, который терзал Гершома и в конце концов довел его до смерти. На меня накатывает жуткое головокружение, и я боюсь, что вот-вот начну падать. Но мне каким-то образом удается сохранять равновесие.
16 сентября. Кольт извел весь морфий и начинает выказывать признаки глубокой депрессии и неконтролируемой нервозности. Его страх перед трупом-спутником доходит до одержимости, и мне нечем его успокоить. А он еще вбил себе в голову жуткую, суеверную идею.
– Я вам говорю, Гершом нас зовет! – твердил он. – Он не хочет оставаться один там, в черной, ледяной пустоте; и он не отвяжется от корабля, пока один из нас к нему не присоединится. Ступайте к нему, Беверли! Либо вы, либо я! Иначе он станет преследовать «Селенит» вечно.
Я пытался его урезонить, но тщетно. Он накинулся на меня во внезапном припадке маниакальной ярости.
– Если добром не пойдете, я вас своими руками выброшу, черт бы вас подрал! – завизжал он.
Я сидел за пультом управления «Селенита», и он бросился на меня, царапаясь и кусаясь, точно взбесившийся зверь. Он почти одолел меня, потому что дрался с дикой, отчаянной силой безумца… Мне не хочется писать о том, что было дальше, меня тошнит от одного воспоминания… В конце концов он ухватил меня за глотку, впился мне в горло пальцами с острыми ногтями, которые я не мог разжать, сколько ни пытался, и принялся всерьез меня душить. Обороняясь, я вынужден был пристрелить его из автоматического пистолета, который ношу в кармане. Когда я пришел в себя, пошатываясь и переводя дух, я увидел перед собой распростертое тело и багровую лужу, расползающуюся по полу.
Каким-то образом я ухитрился влезть в скафандр. Волоча Кольта за щиколотки, я дотащил его до внутренней двери шлюза. Стоило мне ее отворить, уходящий наружу воздух так и швырнул меня к открытому внешнему люку вместе с трупом; мне стоило немалого труда удержаться на ногах и не вылететь в космическое пространство. Тело Кольта, развернувшись, застряло поперек люка; пришлось выпихивать его наружу руками. Потом я захлопнул за ним люк. Вернувшись внутрь, я увидел, как оно, бледное и раздутое, парит бок о бок с трупом Гершома.
17 сентября. Я остался один – но, как это ни ужасно, меня преследуют и сопровождают мертвецы. Как я ни стараюсь сосредоточиться на безнадежной проблеме выживания, на сложностях космической навигации – тщетно. Я постоянно ощущаю присутствие этих застывших, вздувшихся тел, что плывут в жутком молчании вакуума, под белым безвоздушным солнцем, заливающим их запрокинутые лица своим светом, белесым, точно проказа. Я стараюсь смотреть на приборную панель, на звездные карты, на журнал, который веду, на звезды, к которым лечу… Однако страшный, неодолимый магнетизм заставляет меня то и дело машинально, беспомощно оборачиваться к кормовым иллюминаторам. Для того, что я думаю и испытываю, просто нет слов – все слова потеряны для меня вместе с планетами, которые я оставил так далеко позади. Я тону в хаосе головокружительного ужаса, лишенный всякой надежды на возвращение.
18 сентября. Я вхожу в зону астероидов – этих пустынных скал, фрагментарных и бесформенных, что вращаются, разделенные огромными расстояниями, между Марсом и Юпитером. Сегодня «Селенит» прошел довольно близко от одного из них – крохотного небесного тела, похожего на оторванную от земли гору, которую взяли и забросили в небеса вместе с ее острыми как нож утесами и черными ущельями, что рассекают ее словно бы насквозь. Еще несколько мгновений – и «Селенит» рухнул бы на нее, не включи я задний двигатель и не отверни резко вправо. В итоге я прошел так близко к планетке, что тела Кольта и Гершома оказались в зоне ее притяжения; когда корабль уже был вне опасности и я посмотрел назад, на удаляющиеся скалы, оба тела исчезли из виду. В конце концов я разглядел их в зеркальный телескоп: подобно микроскопическим лунам, они вращались в космосе вокруг этого жуткого, голого астероида. Вероятно, они будут летать там вечно или же постепенно начнут сужать круги и в конце концов упокоятся в одной из неприютных, бездонных расселин.
19 сентября. Я миновал еще несколько астероидов – неправильных фрагментов, чуть крупнее обычных метеоритов; и мне потребовалось все мое штурманское искусство, чтобы избежать столкновения. Из-за необходимости постоянно быть начеку я вынужден непрерывно бодрствовать. Но рано или поздно сон все же одолеет меня, и тогда «Селенит» непременно разобьется и погибнет.
В конце концов, не так уж это и важно: конец неизбежен и в любом случае близок. Запасы пищевых концентратов и баллоны со сжатым кислородом позволили бы мне протянуть еще много месяцев – ведь, кроме меня, на них никто не претендует. Но топливо уже почти на исходе – я знаю, ранее я уже проводил расчеты. В любой момент двигатели могут отключиться. А тогда корабль сможет лишь дрейфовать в этом космическом лимбе, бессильно и беспомощно, пока не встретит свою судьбу на каком-нибудь астероидном рифе.
21 сентября (?). Вот и случилось то, чего я ожидал, – и тем не менее благодаря какому-то чуду – а вернее, несчастному случаю – я до сих пор жив.
Топливо иссякло вчера (по крайней мере, я думаю, это было вчера). Но мои физические и душевные силы были в надире, и я даже не сразу осознал, что двигатели смолкли. Я смертельно хотел спать и был далеко за пределами всякой надежды и отчаяния. Я смутно помню, как чисто машинально, силой привычки переключил приборы в автоматический режим, пристегнулся к подвесной койке и мгновенно уснул.
У меня нет возможности определить, сколько времени я проспал. Смутно, точно из пропасти за пределами снов, я услышал грохот, словно бы далекий гром, и ощутил мощный толчок, который вынудил меня кое-как пробудиться. Пока я мало-помалу приходил в себя, меня начало тяготить ощущение неестественного, жгучего жара; но, приподняв свинцовые веки, я поначалу не мог сообразить, что же случилось на самом деле.
Повернув голову и выглянув наружу сквозь один из иллюминаторов, я, вздрогнув от неожиданности, увидел на фоне черно-лилового неба ледяной, сверкающий горизонт зубчатых скал.
Какое-то мгновение я думал, что мой корабль вот-вот разобьется о некую приближающуюся планетку. Но потом я в ошеломлении осознал, что корабль уже разбился! Что от сна, больше похожего на кому, меня пробудило падение «Селенита» на один из этих голых космических островков.
Теперь-то я полностью очнулся и торопливо отстегнул ремни койки. Пол, как выяснилось, резко накренился, словно «Селенит» лежал на склоне или же зарылся носом в инопланетную почву. Ощущая странную, пугающую легкость, с трудом касаясь ногами пола после каждого шага, я подошел к ближайшему иллюминатору. Очевидно, в результате падения искусственная гравитация корабля вышла из строя, и теперь на меня действовала лишь еле заметная гравитация астероида. Мне казалось, будто я легок и бесплотен, как облако, – будто я не более чем воздушный призрак себя былого.
Пол и стены были необычайно горячими – и меня осенило, что корабль мог нагреться, проходя сквозь атмосферу. А значит, хоть какой-то воздух тут, на астероиде, имеется – это небесное тело не совсем лишено атмосферы, как принято думать. Вероятно, астероид этот не так уж мал, диаметром в несколько миль – а может статься, и в сотни миль. Однако даже это открытие не подготовило меня к тому странному, удивительному пейзажу, что открылся мне в иллюминаторе.
Горизонт с зубчатыми пиками, похожий на горную цепь в миниатюре, находился в нескольких сотнях ярдов. Над ним маленькое, но ослепительно-яркое солнце, точно пылающая полная луна, стремительно садилось на темном небе, где проступали все крупные звезды и планеты.
«Селенит» рухнул в неглубокую долину и наполовину зарылся носом и нижней частью в почву, состоящую из раздробленного камня, по большей части базальта. Повсюду высились источенные хребты, бороздчатые столпы и башенки; и, что самое удивительное, по всему этому карабкались хрупкие, трубчатые, безлистые лианы с широкими желто-зелеными усиками, плоскими и тонкими, как бумага. Эфемерные на вид лишайники выше человеческого роста, похожие на лосиные рога, росли где в ряд, где купами вдоль долины, над ручейками, сверкавшими, как расплавленный лунный камень.
Сквозь заросли лишайника я увидел приближение неких живых существ – они возникли из-за скал в центре долины легко и стремительно, как прыгающие насекомые. Существа передвигались длинными, летящими шагами, одновременно легкими и резкими.
Существ было пять. Их, несомненно, привлекло падение «Селенита», и они явились посмотреть. В считаные мгновения они подошли к кораблю и застыли перед ним с той же непринужденной легкостью, которой отличались все их движения.
Что это за существа на самом деле, я не знаю; однако за неимением иных аналогий я уподобил бы их насекомым. Выпрямившись во весь рост, они возвышались на добрые семь футов. Их глаза, фасетчатые опалы на конце изогнутых выдвижных стебельков, оказались вровень с иллюминатором. Невероятно тонкие конечности, жердеобразные тела, похожие на палочников, были покрыты серо-зелеными чешуйками. Их треугольные головы были окаймлены огромными перфорированными мембранами и снабжены ртами со жвалами, которые, казалось, непрерывно ухмылялись.
Думаю, они увидели меня этими своими странными глазами, лишенными всякого выражения, ибо они подступили ближе и прислонились к самому иллюминатору – я мог бы коснуться их рукой, будь иллюминатор открыт. Может, и они тоже были изумлены: тонкие стебельки, на которых сидели их глаза, будто удлинились; существа как-то странно замахали чешуйчатыми руками, задвигали жвалами, будто бы переговариваясь друг с другом. Через некоторое время они ушли и стремительно исчезли за близким горизонтом.
После этого я как можно тщательней осмотрел «Селенит», оценивая ущерб. Я думаю, внешний корпус смялся, а местами даже оплавился: надев скафандр и подойдя к внешнему люку, чтобы попробовать выйти на поверхность планеты, я обнаружил, что не в силах его открыть. Таким образом, оказалось, что я не могу покинуть корабль: у меня нет инструмента, которым можно было бы прорезать прочный металл или разбить толстые неохрустальные иллюминаторы. Итак, я заточен в «Селените», точно в тюрьме; и тюрьма эта со временем сделается моей могилой.
Позднее. Я больше не буду пытаться ставить даты в этих записях. В нынешних обстоятельствах невозможно даже приблизительно определить текущее земное время. Все хронометры встали, их механизмы безнадежно испортились при падении корабля. День на этой планетке длится, по всей видимости, никак не более часа или двух; ночи так же коротки. Стоило мне закончить предыдущую запись, тьма накрыла долину, точно взмах черного крыла, и с тех пор успело миновать столько этих мимолетных дней и ночей, что я сбился со счета. Мое собственное ощущение времени спутывается все сильнее. Теперь, когда я немного свыкся со своим положением, короткие дни тянутся невыразимо скучно.
Существа, которых я называю палочниками, вернулись к «Селениту». Они приходят каждый день и приводят с собой десятки и сотни других. Похоже, они в какой-то степени соответствуют человечеству: доминирующая форма жизни на этой крохотной планетке. В основном они чужды и непостижимы; однако же некоторые их поступки имеют отдаленное сходство с человеческими и предполагают наличие сходных побуждений и инстинктов.
Очевидно, что им интересно. Они огромными толпами собираются вокруг «Селенита», разглядывая его своими глазами на стебельках, ощупывая корпус и иллюминаторы своими хлипкими конечностями. Кажется, они пытаются наладить со мной нечто вроде контакта. Я не уверен, что они издают звуки: корпус корабля звуконепроницаем; но я уверен, что эти неуклюжие жесты, похожие на сигналы семафора, которые они повторяют в определенном порядке напротив иллюминатора всякий раз, как видят меня, имеют вполне конкретный, осознанный смысл.
Кроме того, в их поведении мне мерещится подлинное благоговение, подобное тому, с каким дикари встречали бы таинственного посланца небес. Каждый день, собираясь у корабля, они приносят странные губчатые плоды и пористые растения, которые оставляют на земле как жертвоприношения. Судя по их жестам, они, кажется, умоляют меня принять их дары.
Как ни странно, за ночь эти плоды и овощи в самом деле исчезают. Их пожирают огромные светящиеся летучие создания с прозрачными крыльями, судя по их поведению – сугубо ночные. Однако, несомненно, палочники полагают, будто их приношения принимаю я, непонятный зазвездный бог.
Как же все это странно, нереально, эфемерно… Утратив нормальную гравитацию, я ощущаю себя призраком; и мне кажется, будто я обитаю в призрачном мире. Мои мысли, мои воспоминания, мое отчаянье – все это не более чем дымка, реющая на грани забвения. И тем не менее – о фантастическая насмешка судьбы! – мне поклоняются, точно богу!
Бесчисленное множество дней миновало с тех пор, как я сделал последнюю запись в этом журнале. На астероиде происходит смена времен года: дни делаются короче, ночи длиннее; долина становится по-зимнему голой. Хрупкие, плоские лианы на скалах увядают; высокие кусты, смахивающие на лишайники, окрасились в угрюмые осенние цвета, темно-багряный и блекло-фиолетовый. Солнце проплывает над зубчатым горизонтом по низкой, пологой дуге, и его шар стал совсем маленьким и тусклым, словно уходит куда-то вдаль, в черную пропасть меж звезд.
Обитатели астероида появляются реже, их теперь меньше, и их жертвенные дары скудны и немногочисленны. Они больше не приносят плодов, похожих на губки, – лишь бледные пористые грибы, которые, похоже, растут в пещерах.
Передвигаются они медленно, как если бы зимний холод мало-помалу сковывал их. Вчера трое, возложив свои дары, упали наземь и остались лежать у корабля. Они больше не двигаются, и я почти уверен, что они мертвы. Светящиеся ночные создания больше не прилетают, и жертвоприношения остались лежать нетронутыми рядом с принесшими их.
Сегодня до меня дошел весь ужас моего положения. Палочники больше не приходят. Я думаю, все они умерли – эфемерные обитатели этой крохотной планеты, что несет меня с собой в некий арктический ад Солнечной системы. Несомненно, их жизненный цикл привязан к лету – к тому периоду, когда астероид находится в перигелии.
В темном воздухе собрались прозрачные облака, и на землю падает мелкая снежная пыль. Навалилась немыслимая безысходность – тоска и одиночество, описать которые я не в силах. Система отопления «Селенита» все еще в полном порядке, так что холоду до меня не добраться. Но дух мой окутан черным инеем космического пространства. Даже странно – пока эти разумные насекомые приходили ко мне каждый день, я все же не чувствовал себя настолько заброшенным и одиноким. А теперь, когда они больше не приходят, меня как будто охватывает кромешный ужас одиночества, ледяной страх полного отчуждения в жизни и в смерти. Не могу больше писать, разум и сердце отказываются мне служить.
И все-таки, похоже, я еще жив – жив после целой вечности тьмы и безумия на борту корабля, смерти и зимы за его пределами. Все это время я ничего не писал; сам не знаю, какие смутные побуждения заставили меня вновь вернуться к этой привычке, столь иррациональной и бесполезной.