Птичка

– Да ты че? И дверь выбили, наверное, потому что открыта была, да?

– Мы частники, – вдруг включился Буанье, но как-то чуть заторможенно. – работаем на хозяина соседнего участка. Думали, что ту подростки ошиваются. В прошлый раз на нашей территории подожгли ангар, теперь ищем ответственных.

Шакал замер, зацепившись за слова Эмиля. Резко отпустил Винса и подозрительно сощурился.

– Пиздаболы. – лениво включился женский голос, подходя ближе.

Теперь они могли ее разглядеть – тощая мерзкая баба с отросшим выжженным блондом. Не молодая, но и не старая, скорее, потрепанная. Лицо – облезлая перчатка, пережившая три войны и одну неудачную подтяжку. Как будто эта женщина была одной из тех, кто не привык улыбаться или флиртовать, а скорее держать за яйца и выкручивать, если что-то не устроит.

– Один шатался, другой проверял, да? – протянула она. – Не клеится.

Дверь где-то за спиной заскрипела, послышали гулкие шаги.

– Ну, чего? – вступил третий голос, более бодрый. – Как дела?

Ему не ответили сразу – дождались, пока подойдет. Винсент не увидел лица вошедшего – только засек боковым зрением татуировку якоря на запястье.

– Никак. – развел руками Шакал. – Ты звонил ему?

– Да звонил. – отозвался Якорь. – Не берет трубу.

– И че делать будем?

– Да че делать? Муравью хуй приделать. – третий говорил нервно, активно размахивая руками. – Узнать надо, че это за черти. А потом плясать и думать, кому звонить.

– А если реально менты? – Баба напряглась. – То…

– … то давай ты не будешь мандеть, золотко. – Якорь сплюнул. – Щас узнаем и потом будем решать.

– И как ты собираешься узнавать? – не затыкалась она.

– Увидишь. – Якорь сделал несколько шагов в сторону, загремел в стороне металлом.

Звук был похож на тот, когда копаешься в ящике с инструментами. И по озабоченному лицу женщины можно было понять, что допрос будет не самым приятным, даже для нее.

– Да ну вас… – буркнула она и как-то сразу сдулась, стала меньше, смиреннее, почти человечной. – Я курить.

И двинулась в сторону выхода, как старая дворняга.

А Буанье все не смотрел. Винсент отчаянно пытался поймать его взгляд, чтобы хоть что-то понять, хоть что-то уловить. Но все так же глухо. А от угрожающего громыхания где-то сзади становилось все мерзотнее.

Спустя пару минут и три «сука, бля», Якорь, наконец, появился в поле их зрения.

– Ну, че, кто из них тут самый разговорчивый? – с садисткой заинтересованностью в голосе спросил он.

– Да хз, вот этот, наверное, – Шакал, кажется, тоже чуть поник, но уходить не спешил. – лохматый.

– А, лохматый… – причмокнул Якорь, двинувшись к Винсу.

И Марсо едва не выругался. Прямо перед его носом возник ржавый молоток с деревянной ручкой.

– Ну, че, может, скажешь?

Винсент сглотнул. Говорят, что в такие моменты по спине пробегают мурашки, или сердце уходит в пятки. Ни хуя подобного. Все его существо сжалось, в висках застучало, тело как будто вывернули изнутри. Он надеялся, что Буанье встрянет, начнет заговаривать им зубы, но ничего подобного не было. Лейтенант только заметно ссутулился.

Винс коротко мотнул головой. Не как ответ, а как попытка сбросить с плеч дикое напряжение. Марсо хотел ляпнуть что-то, чтобы оттянуть момент, но язык прилип к небу. Даже мозг отказывался работать, концентрируясь исключительно на ощущении «я либо обоссусь, либо блевану, либо оба варианта сразу».

– Молчишь, да? – Якорь положил руку ему на плечо. – А если я вот этим тебе по костям заеду? Скажешь?

– Слушай, а не перебор? – аккуратно вмешался Шакал.

– Завали ебало. – огрызнулся тот, крепче сжимая молоток. – Скажи вообще «спасибо», что я ваши косяки разгребаю.

Он наклонился к Винсенту еще ближе. В лицо ударил запах легкого перегара и дешевых сигарет. Марсо старательно пытался разглядеть черы его лица, но как будто не мог различить ничего, потому что то и дело цеплялся за молоток и татуировку.

– Ссышь, когда страшно, да? – Якорь перешел на шепот. – Ну, че ты? Давай поговорим. И ничего тебе не будет.

– Не ссу, – слова вышли сдавленно, Винс облизнул пересохшие губы. – сказали же… Мы на частников работаем… Ангар сожгли…

– Ты долбоеб? – вопросительно вскинул брови Якорь. – Да или нет?

– Нет.

– А мне кажется, что долбоеб. Какой, нахуй, ангар? Какие частники, сопля? Ты чей, скотина?

– Мужик, – Винсент неосознанно дрогнул. – мы ничьи.

– Да ты че? А зачем во времянку полезли?

– Мы искали…

«БЛЯДЬ, СУКА! ЧТО ИСКАЛИ?! КОГО ИСКАЛИ?! ЧТО ТАМ ГОВОРИЛ ЭМИЛЬ? Я НЕ ПОНИМАЮ! Я НЕ ПОМНЮ!»

– … искали то, что нельзя было искать. – оборвал его Якорь, выпрямившись. – И делали это намеренно, да? Вопрос в том, кто вам слил место.

Он специально растягивал слова. Наверняка, чтобы Винс сорвался и выдал. Хуй там! Нельзя. Нужно молчать, нужно собраться. Нужно, нужно, нужно…

– Я ТЕБЯ СПРОСИЛ, ГОВНЮК?! – мужик с татуировкой резко сорвался на крик и затряс инструментом прямо у лица. – ГОВОРИ, БЛЯДЬ! ИЛИ Я ТЕБЕ, СУКЕ, КОСТИ ПЕРЕЛОМАЮ!

Рука его схватила Винса за шею, с силой сдавливая: недостаточно, чтобы придушить, но ощутимо властно. Ногти впились в горло.

– Я тебе череп раскрою! Тебя мамка родная не узнает, понял?! – он ревел, как цепной пес, брызжа слюной. – Говори, блядина, кто вас послал?!

«Соберись, Марсо, соберись! Тяни время, он ни хера не сделает. Не сделает… Или сделает? СУКА, ЭМИЛЬ!»

– Не хочешь, да?.. Ну хорошо, – голос Якоря вдруг стал почти спокойным. Таким, каким обычно говорят о вещах, которые уже решили сделать.

– Развязывай и держи его, блядь. Руку давай сюда.

Стоящий в стороне Шакал рванулся вперед, резанул стяжки – и на этом все стало слишком реальным.

– Вы че?! – Винс дернулся, но крепкие лапы удержали его на месте. – Вы че творите?!

Якорь легким движением подвинул к стулу, пустой ящик.

– Скрути его! – командовал тот, с силой приложив правую руку Марсо к поверхности. – Держи, не отпускай!

Шакал вцепился намертво. У Винса затряслись мышцы – не от страха, от невозможности что-либо изменить. Холод металла коснулся его кожи, обшарпанный, в ржавых пятнах.

– Ты будешь говорить, сучонок, – мужик с тату чуть сильнее надавил головкой инструмента на тыльную сторону ладони, сжимая запястье. – ты скажешь мне, кто вас послал. Или я, блядь, пальцы тебе сломаю. Ложку больше держать не сможешь.

– Сами полезли! – отчаянно выпалил Винсент, голос дрожал. – Никто не посылал!

Он чувствовал, как в глазах предательски защипало.

«Нет, нет, нет, НЕТ! Только, сука, не это! Соберись! Почему сейчас?! КАКОГО ХЕРА?!»

– Ломай. – внезапно вмешался Буанье, тон его был твердым, уверенным. – Если пацану жизнь испортить хочешь. Тебе говорят, сами полезли. Че ты хочешь? Говори со мной.

Винс услышал эти слова, как сквозь вату. Хотел, чтобы они помогли. Хотел, чтобы они что-то остановили. Но Якорю было плевать.

– А вот щас и узнаем. Начну с мизинца, пидор. – предупредил он.

Марсо понимал, что сейчас случится что-то непоправимое, и единственная его мысль была уже не о верности, не о молчании, а лишь о том, чтобы хоть немного оттянуть боль.

Он мотал головой, как безумный, цепляясь глазами за лицо Якоря, надеясь найти хоть каплю жалости, но видел только холодную готовность ударить.

«Не могу… не могу больше! Сука! Почему я?!»

Молоток поднялся выше. В голове у Винса вдруг стало совершенно пусто и тихо.

– Стой! – крикнул он хрипло, задыхаясь от собственного страха. Голос сломался, но слова сами рвались наружу, предательские, гадкие, слабые. – Я правда не знаю нихуя! У меня инфы нет! Он старший, сука! Это все к нему!

И стало так гадко, так мерзко от этих слов, что он предпочел бы уже лучше почувствовать удар молотка, чем вот так жалко себя выдать. Но поздно. Назад дороги не было.

Якорь сощурился. На лице появилась пиздопротивная вязкая ухмылочка.

– Во… Так бы сразу. А то ломаешься, как целка. – он медленно опустил молоток и повернулся к Эмилю. – Видишь? Как все просто, сука, когда есть молоток. Универсальный инструмент, да?

Крики Буанье были хуже боли. Они были хуже всего. Они вгрызались внутрь, пробивались через кости, забивали уши, разрывали мозг на куски. Винс четко слышал, как ломают пальцы, как дробят суставы – не ломают даже, а медленно, с наслаждением, крошат на мелкие осколки.

А на фоне, спокойно, ровно, с мерзким, неторопливым удовольствием звучал голос Якоря:

– Говори, сука. Говори…

И снова – влажный хруст костей. И снова – крик, который, казалось, никогда не закончится.

***

Он толком не запомнил, как их вытащили. Вернее, помнил, но как-то смутно. Группа быстрого реагирования вытащила их спустя пятнадцать минут с того момента, как Эмилю сломали первую фалангу. Всех троих успели поймать, – даже Бабу, которая пыталась свалить через колючий забор и исцарапала себе морду в кровь.

Последующие дни у него в памяти тоже особо не отложились. Наверное, потому что они все стали, как один: отчеты, безличное существование среди других оперов в отделе, брифинги. Иногда он просыпался с дрожью в руке, той самой, которую почти сломали. Хотя удар так и не случился.

С Буанье они не разговаривали. Винсент лишь один раз пришел к нему в больницу. Долго оправдывался.

– Забудь, салага. Мой косяк был. – только и сказал он. Как будто можно было.

К слову, после этого, лейтенант так и не смог толком восстановиться. Он проработал в отделе после реабилитации еще полгода. Ну, как проработал – ему выдали повышение посадили в отдельный кабинет, как наставника. Или как помощника. Хрен знает. Но больше Эмиль не мог ни держать ствол, ни заполнять бумаги. Потом ушел по собственному желанию и, вроде как, обрубил все связи.

Самого Винсента не уволили. Официально – не было причины. Да, облажался зеленый. Да, пострадал другой сотрудник. Но в итоге они оба отпечатались в рапорте, как жертвы преступления.

«ЧП во время оперативной работы», как говорил Ланс Патье на каждой дисциплинарке.

Марсо хотел уволиться, даже несколько раз писал заявление. Потом рвал его и стыдливо запихивал на самое дно мусорного ведра. А когда сказал об этом шефу – тот и вовсе отказался это обсуждать.

– Обосрался ты, – произнес тогда Ланс.– а теперь и сбежать хочешь, да? И как ты потом жить собираешься? Бухать начнешь? Думаешь, если уйдешь – оно само забудется? Хрен там. Ты либо переживаешь то говно, в которое вляпался, либо в нем остаешься, как ссыкло. Ты, Марсо, кем остаться хочешь? Ссыклом?

Винсент остался. То ли потому что и вправду не хотел навсегда остаться заклеймленным этим уебищным ярлыком, то ли потому что и вправду нашел в себе силы и совесть. Почти полтора года он варился среди говна, среди отстраненных взглядов коллег и выполнял всю работу, что сваливали старшие: начиная от «перепиши вручную акты об изъятии» и заканчивая «принеси пожрать и машину после выезда помой».

Любые нападки в свою сторону пережевывал, не огрызаясь. Даже когда бухой опер на корпоративе сказал «не вывозишь ты службу, Винни, не твое» – Марсо промолчал.

И когда, наконец, ему впервые позволили провести допрос, а после сказали «хорошая работа, красавчик», Винсент впервые выдохнул. И не похвалу он запомнил. А то, как после допроса никто не посмотрел на него с жалостью. Как в отделе не замолчали, когда он вошел. И пусть «своим» он стал намного позже, этого «красавчик» было вполне достаточно.

***

Странно, но теперь он не чувствовал ни стыда, ни вины. Только пустоту. Как будто внутри давно все выгорело. Даже имя Буанье звучало, как из старой хроники: не как бывший напарник, а как какой-то факт из газеты.

Образы прошлого внезапно рассыпались – зазвонил телефон, «черный». Тот, который Винс использовал не для отчетов, а для связи со складскими.

Номер незнакомый.

– Алло? – сипло буркнул он в трубку.

– Борзой, просыпайся. – зазвучал знакомый холодный голос. – Поднимай задницу и двигай по адресу. Прямо сейчас.

И отключился. Телефон пиликнул СМС-кой буквальной через минуту.

Винсент некоторое время пялился на строчки сообщения с координатами. Потом на Клэр. И лишь затем встал.

Его ждал Лютер.

Глава 14. Трое в лодке, не считая трупа

Снова какое-то полуподвальное помещение, – в залупе мира, за три пизды от цивилизации.

Он ужасно устал. Каждый чих вокруг доводил его до нервного тика. Таксист, который развязно гнал про погоду, будто это кого-то ебет, кроме него и его полусгнившей "Тойоты". Потом – мошки. Целый ебаный рой, словно их кто-то науськал. Они лезли в рот, в глаза, в душу.

Винс брел через какую-то индустриальный район: ржавые ворота, кучи мусора, мертвые погрузчики, запах дешевой солярки и гнили. Каждый шаг, как по минному полю из шприцов и собачьего дерьма. И, как вишенка на этом гниющем торте – он зацепился за какую-то арматурину и порвал, блядь, штанину.

Только вот стоило приблизиться к месту назначения, как все раздражение вдруг упало куда-то вниз, сменившись диким напряжением. Таким, что садится в живот, холодит позвоночник и шепчет: «тебя тут ни хрена хорошего не ждет».

В заброшенном порту, у причала ждала старая баржа с ироничным названием «Sainte Victoire». Краска облупилась, судно явно гнило тут не первый год.

Лестница на борт была ржавая, шаткая и скрипела при каждом его шаге. Металлические переборки искажали звуки, делали их какими-то потусторонними. Вдалеке кто-то переговаривался. Разобрать слова было невозможно, но это явно не звучало, как простая болтовня.

Винсент на пару секунд замедлился, собираясь с мыслями. Рука машинально скользнула во внутренний карман и проверила – там ли тревожка? Успеет ли нажать, если что?

«Соберись, блядь. Сейчас не время нюни размазывать.»

И шагнул в одну из приоткрытых дверей. Та протяжно застонала и впустила его в узкую кабину.

– Долго ты. – первым зазвучал голос Лютера, слишком спокойный и твердый.

Винсент поднял глаза и пересекся с ним взглядом. Но не надолго, потому что его внимание зацепили еще двое, что находились в комнате. Один – живой, а второй – уже нет.

Змей.

Точнее то, что от него осталось. Он лежал на перевернутом пластиковом контейнере, как на дешевом жертвенном алтаре. Под ним кусок клеенки, наскоро подложенной, непонятно даже зачем. Губы почернели, будто обуглились. Из уголка рта вытекла тонкая струйка пены, вперемешку с рвотной слизью. Глаза были открыты, вывернутые вверх, мутные и пустые. Лицо застыло в гримасе удивленного ужаса, как будто смерть подкралась не со спины, а прямо в лицо.

Да. Винс-то точно знал, откуда именно она пришла.

А вот другой… Стоял поодаль. И выглядел, как человек, которого легко встретить на улице: ни массивный, ни худой; ни молодой, ни старый. Волосы коротко стрижены, лицо блеклое, будто его сто раз стирали. Он не производил впечатления опасного.

И именно поэтому был самым опасным в комнате.

– Борзой, в следующий раз, если сказано «срочно», то ехать надо срочно, – тихо начал Лютер, закуривая. – мы с Домом задолбались тут сидеть.

Винс моргнул. Дом. Тот самый.

«Ебать меня трактором…»

Но пока не сказал ничего. Не время включаться в разговор, – нельзя начинать с тупых вопросов. А в голове крутились только они.

– Видел? – Лютер кивнул на тело.

– Был там, – повел плечом Винсент. – я к нему за шифровкой пришел по делу с хмурым. А там тело.

– Я в курсе, что ты был. И не один.

– С Рыжей. Потом ушли сразу, чтобы времени не терять.

– А он, значит, просто взял и сдох, да? – Лютер затянулся и пристально уставился в лицо Винсента.

Марсо не дернулся, хотя почувствовал, как в карманах вспотели ладони.

– Передознулся, походу, – ровно отозвался он. – мы зашли, а он там в пене, в дерьме. Рыжая наблевала, сам…

– Избавь меня от этого говнища, – прервал его босс, морщась. – Я не прошу тебя рассказывать мне, что там было. Я прошу понять одну вещь…

Лютер убрал сигарету, затушил ее о стену, медленно, как будто ему нравилось это движение. Окурок оставил на стене черный след и полетел на пол.

Винсенту стало как-то неприятно. Как будто тушили об него, а не об обшивку баржи.

– Змей был куском мяса. Но он был моим мясом. Кто-то решил, что может есть с моего стола и срать в мой же суп. Пусть. Но я первым узнаю, кто это…

Лютер уставился на него в упор.

–…а вторым – он сдохнет.

– Ты думаешь, что я его убрал? – не выдержал Винсент.

– Я не думаю. Просто интересные вещи творятся. Я даю одному псу шанс, а у меня вдруг кадровая зачистка случается. Без моего ведома. Совпадение?

– Что с ним произошло?

Лютер хмыкнул и недовольно скривил губы. Но ничего не сказал, только повернулся к Дому и молча кивнул.

Тот, как по команде, поднялся. Медленно, как-то отстраненно скучающе подошел к трупу, по пути натягивая одноразовые медицинские перчатки. Винсент знал, что Дом не доктор, но сейчас он двигался так, будто собирался провести вскрытие. Не ради диагноза – ради понимания, а не пиздит ли тут кто.

Дом наклонился над лицом Змея. Без тени брезгливости аккуратно раздвинул губы мертвеца. В полутьме блеснули мелкие осколки. Он приподнял один и показал Винсу.

Винсент встретился с ним взглядом, всего на секунду. И тут же пожалел.

Глаза у Дома были… никакие: не пустые, не злые, а как у робота, который исправно выполняет свои функции.

В этом взгляде даже банального интереса. Он видел Винса так же, как видел труп.

– Ампула раскрошилась прямо во рту, – произнес Доминик негромко, как будто сообщал о погоде. – Слизистая вся порезана.

– Может, сам? – предположил Винсент.

Дом выпрямился, стряхнул стекло с перчатки и, не глядя, добавил:

– Или помогли. Или захотел сам, но чтобы наверняка. Но… – он сделал паузу, лениво качнул головой, —…не похоже на суицид.

Лютер хмыкнул и сделал шаг вперед.

– Что скажешь, Борзой? – голос был почти любезный, как у воспитателя в дурдоме. – Ты же у нас теперь эксперт по чужим смертям.

Винсент выдержал паузу. Не слишком долгую, но достаточную, чтобы было видно: он слышал, он понял, но не спешит реагировать. Любая эмоция сейчас была бы лишней, особенно оправдание. Особенно – страх.

– Нечего говорить, – пожал плечами Марсо. – Лютер, ты знаешь, что я в заднице. И знаешь, чем занимаюсь сейчас. И еще большие проблемы мне не нужны.

– Не нужны, – кивнул босс. – но каким-то хуем ты эти проблемы к себе цепляешь.

На некоторое время снова повисла тишина. Только Дом отошел в сторону и тихо прикурил. Запахло по-чужому сладковато. Будто не только внешность, но и сам дым не имел права сочетаться с его работой.

– Был у меня один пациент, – неожиданно буднично затянул Доминик. – не помню, как его звали. Не по делу, так. Личный интерес.

Он сделал паузу, выпустил дым, и продолжил тем же тоном:

– Тоже говорил, что ему проблемы не нужны, что «ни во что ввязываться не хочет», а я-то понимаю. Мы все так живем. Всем хочется жить просто.

Дом на мгновение замолчал, глядя в пустоту, как будто пытаясь вспомнить что-то неважное.

– Я верил ему минут двадцать, – спокойно продолжил он. – Пока не достал коробок спичек и не объяснил, как долго может гореть одна спичка, если подставлять ее к глазному яблоку. Десять секунд. Иногда – двенадцать.

Мужчина вздохнул и аккуратно затушил сигарету о металлическую стену, бросив окурок на пол.

– Главное, глаз держать открытым. Организм ведь, как делает? Самого себя защищает. – он щелкнул пальцами. – Моргает, с-с-собака. Но если зафиксировать голову и аккуратно прижать веко, то работать можно. Человек вдруг понимает, что защитить себя уже не может. А пленка на глазу начинает сворачиваться.

Доминик сделал паузу. Совсем короткую.

– Я не жег слишком уж, конечно, просто рядом держал. Минуту, другую. – он посмотрел на Винса. – И все, что он так тщательно скрывал, вдруг всплыло. Люди удивительно честны, когда им грозит потерять то, через что они видят этот мир.

Он бросил взгляд на тело Змея, потом на Винса.

– А ты говоришь – «нечего говорить». Всегда есть что. Вопрос только в способе.

И улыбнулся. Сука, улыбнулся! Как будто бы просто рассказал старый анекдот или дурацкую шутку, а теперь ждал реакции.

– За это я тебя и уважаю, – отозвался Лютер, сощурившись. – хорошие слова говоришь, Дом. Очень хорошие.

«К чему этот цирк?»

Ждут, выдаст ли он себя? Подозревают? Издеваются?

– Проблема в одном, – сухо отозвался Винс. – если у человека в башке пусто, хоть всю рожу поджарь.

– А у тебя, Борзой, пусто? – хмыкнул босс.

– Я думаю, ты это легко можешь проверить и сам, если захочешь. – мрачно попытался отшутиться Марсо, сжав челюсть.

Лютер не улыбнулся. Только скосил взгляд на Дома.

– Объясни ему.

Палач обогнул ящик, где лежало тело, встал сбоку от Винса. И, будто бы между делом, взял его за запястье. Не резко, но так, что вырваться сразу не вышло. Сильные, сухие пальцы сжались с неприятной уверенностью, как тиски.

– Иди сюда. – сказал он тихо.

Винсент остался стоять на месте.

– Сказали – подойди. – надавил Лютер, даже не повышая голоса.

Доминик слегка встряхнул его, Винсента повело вперед. В следующий момент его ладонь легла на грудь Змея, в район сердца. Футболка у трупа была мокрой, липкой, будто кто-то намазал ее смесью из пота, старого масла и блевотины.

Винс задержал дыхание, чтобы не выдать явного отвращения.

– Чувствуешь? – Дом наклонился к его уху. – Не бьется. А утром билось.

Он резко отпустил Винсента, сделал шаг назад, явно довольный своим ебаным театром.

Лютер стоял рядом, внимательно наблюдая. Потом сделал полшага и наклонился, почти касаясь плеча:

– А теперь послушай внимательно, Борзой.

Тон голоса был личный, почти интимный.

– Если я узнаю, что вы с Рыжей приложили руку к смерти МОЕГО человека, – вкрадчиво шептал босс. – вы оба сожрете ровно то же, что сожрал он.

Снова пауза, позволяющая словам закрепиться. Или дать Винсу пространство для реакции.

– Ты будешь сидеть и смотреть, как она захлебывается собственными соплями. И ты напишешь открытку для каждого ее ебаного родственника. Что все хорошо. Что она уехала. И подпишешься, сука, собственным именем.

Винсент не шелохнулся, ни на миллиметр.

Но внутри что-то резануло – быстро, будто скальпелем по сухожилию.

Мишель.

Сука, с хера ли он ее вспомнил?!

У него внутри все скрутило. Комок стоял в горле. Фасад изнутри затрещал, но он изо всех сил держался за шкуру Борзого.

– Тогда это будет самая дебильная смерть. – ровно заговорил Винсент. – Если я начну сейчас отвлекаться на то, чтобы доказывать, что я не при делах, ты потеряешь человека, который тебе реально может принести ответ.

Он посмотрел на труп Змея.

– Кто-то поработал тонко. Я бы хотел, чтобы это был я. Честно. Но не я.

Потом снова в глаза Лютеру:

– Так что… ты решай. Тратить часы на подозрения или дать мне выйти и найти тех, кто тебе действительно гадит в тарелку.

Босс не сказал ничего. А вот Дом снова улыбнулся.

– Хорошо выкрутился, – отметил он с легким налетом восторга в голосе. – смышленый парень.

– Смышленый, – подтвердил Лютер, принявшись вышагивать из стороны в сторону. – посмотрим, есть ли у смышленого наметки.

Внутри Винса как будто немного отпустило. Не полностью, но появился зазор. Шанс увести тему в сторону, пока никто не начал снова крутить ему мозги.

– Есть подозрение, что Волк сливал товар на сторону. У тебя в сети крысы.

Тишина. Опять эта затянутая, намеренно жующая пауза, будто само помещение переваривало каждое слово, сказанное внутри.

– Крысы… – просмаковал Лютер, облизнув губы. – Крысы есть везде, Борзой. Даже в самых чистых домах.

– Это точно. – Дом, судя по его виду, уже успел заскучать, поэтому потянулся за второй сигаретой.

– Но я все еще очень хочу информацию, – продолжал босс, заводя руки за спину. – кому сливал, когда и куда. Все, что вы с Рыжей успели найти должно быть завтра у меня на руках. А вернее, уже сегодня.

– Будет. – Винсент потянулся за сигаретами в карман, но доставать не стал.

Как будто бы слишком не к месту было бы сейчас вот так взять и закурить. Не в этой компании, не в этом месте. И уж точно не рядом с трупом.

– Тогда проваливай, пес. Тебе наберут.

Дожидаться повторной команды он не стал. Просто развернулся, расправил плечи и, громыхая ботинками, пошел к выходу.

– До свидания, Борзой. Был рад встрече. – лениво полетело в спину от Дома.

Просто шагнул за дверь, вниз по скрипучей лестнице, вонючей, промасленной, ржавой.Приторная вежливость палача его добила. Винсент не ответил.

Он вышел за ворота индустриалки, оставляя баржу позади, прошел пару десятков метров. Убедился, что один.