Ангел с черным крылом

В животе снова урчало. Так же настойчиво, как и на вокзале. Если бы не этот мальчишка, она давно бы уже сдала краденое Марм Блэй и запивала бы свой нехитрый ужин добрым элем у Хэймана. И это было бы гораздо приятнее, чем такие вот приключения. Первое правило выживания на улицах мегаполиса: не выделяться и не ввязываться ни в какие переделки. Каждый сам за себя! Ее мать была очень сердобольной и всегда всем помогала. И что? Сгорела дотла, как забытый на сковородке стейк. Да и самой Уне непомерная доброта ее матери ничего хорошего не принесла.

Уна кивнула полицейскому О’Мэлли на пересечении Бауэри-стрит и Гранд-стрит. Она говорила ему, что работает на мыловарне, а Марм Блэй приплачивала, чтобы не сомневался. Он приподнял котелок в знак приветствия и продолжил обход. И все равно серебряный портсигар неприятно оттягивал карман Уны. Скорее бы уже вместо него там появились монеты!

Пройдя еще полтора квартала, Уна заметила краем глаза высокого мужчину в синем длинном пальто, прислонившегося к фонарному столбу. Сначала она заметила блеск серебра на шее и только потом взглянула на лицо. Барни Хэррис. Он притворялся – не очень умело, надо признаться, – что увлечен газетой. Как будто для одетого с иголочки журналиста вполне естественно слоняться по вонючим трущобам. Переминался с ноги на ногу, то и дело выглядывая поверх края газеты. Испуганный резким визгом тормозов надземки, он дернулся, оступился и, замахав газетой, чуть не упал.

Уна усмехнулась, но замедлила шаг. Может, свернуть на другую улицу, пока не поздно, чтобы не встречаться с ним? Марм Блэй очень злилась, когда ей приходилось задерживаться в магазине. Да и не в настроении сейчас Уна болтать. Но она обязана ему за фальшивое алиби неделю назад у оперного театра, где ее обвинили в краже кольца с печаткой.

Партия сопрано потрясла всех в тот вечер. И если бы копы оттащили ее тогда в участок и обыскали, то в складках ее юбки обнаружили бы не только кольцо. Но она утверждала, что была весь вечер в компании мистера Хэрриса. И действительно, он разыскал ее в первом антракте и сделал комплимент по поводу платья (естественно, краденого и слегка тесноватого). Так что это не была полная ложь. К счастью, он быстро и верно истолковал выражение лица Уны, когда та появилась в сопровождении копов, и без колебаний подтвердил ее слова.

И теперь она ему должна. Как же это противно! И это против всех ее правил! Как бы то ни было, ей пришлось, тяжело вздохнув, продолжить путь в его направлении.

– Ты в этих местах прям белая ворона! – сказала она, подходя к нему. – Сел не на тот поезд?

– Мисс Келли! Какая встреча! Надеялся, что вы рано или поздно появитесь.

– Так ты месил грязь от самой Газетной мили[7] только ради моей скромной особы? Даже не знаю, польщена я или напугана…

– О, вам нечего бояться. Я бы и цветы принес, но не уверен, что вы их любите.

– Я люблю золотые побрякушки, бриллианты, французский шелк.

– Непременно подарил бы вам все это, но вы ведь тут же отнесете мои подарки в магазин Марм Блэй…

Уна пожала плечами.

– Ну, мне же надо на что-то жить…

Он поджал губы и произнес что-то вроде «хм-м». Его серые глаза слегка сузились. Не с осуждением – Уна видела достаточно осуждающих взглядов, – скорее, озадаченно. Словно она диковинная птичка в антикварном магазине, молчаливая, полинявшая. Эту птичку явно надо спасать. В его глазах читался немой вопрос: может, я тот самый мужчина, что спасет тебя? Может, именно он сможет прервать бесконечную чреду неприятностей в ее жизни?

Он вполне порядочный человек, этот Барни. Моложавый и довольно симпатичный. Из обеспеченной семьи, судя по серебряной булавке для галстука (на зарплату в «Герольд» такую не купишь). Увы, он просто предложит ей другую клетку, разве что попросторнее и из металла поблагороднее.

Поэтому вместо того, чтобы томно потупить взор и смущенно улыбнуться, она дружески хлопнула его по плечу, попутно умыкнув его серебряную булавку.

– Как я понимаю, ты тащился сюда вовсе не за тем, чтобы мило потрепаться. Что надо-то?

Он нахмурился и зажал газету под мышкой.

– Знаете что-нибудь об убийстве в субботу на Черри-стрит?

– Большеносый Джо? А что такого?

– Как его убили?

– Говорят, задушили. Подробностей не знаю.

Мимо прошла женщина, толкая перед собой тележку с ношеными чулками.

– Пятнадцать центов за пару! – громко кричала она.

На голове у нее была грязная косынка, а на плечах – выцветшая шаль.

Уна схватила пару чулок и внимательно осмотрела их.

– Пять! – отрезала она.

– Десять! – настаивала продавщица.

Уна поднесла хлопковые чулки к носу. Они пахли мылом. Их совсем недавно постирали. Порывшись в карманах, Уна протянула женщине монетку в десять центов. Барни при этом с деланым интересом разглядывал склизкий товар рыбной лавки на противоположной стороне улицы. Щеки его пылали.

– От чего раскраснелся – от рыбы или от чулок? – Уна встряхнула покупкой у него перед носом и убрала ее в саквояж. Если краснеет при виде чулок, то что же будет, если увидит шелковую сорочку? Может, уронить саквояж, как на вокзале, и проверить?

Барни откашлялся, достал из кармана карандаш, похлопал по карманам в поисках блокнотика, потом вздохнул и развернул газету.

– Оставим пока белье. Значит, Большеносого Джо задушили. Но кто?

Уна пожала плечами.

– Откуда я знаю? Он резался в карты так, что должен был чуть ли не каждому второму в городе.

– Согласно полицейскому протоколу, в морге при нем нашли десять долларов и золотые часы. Если его убили из-за долга, то почему не обчистили?

– Может, убийца торопился?

– Но задушить-то время нашлось. Нож или пуля быстрее.

– Да, но и шума больше.

– Не поспоришь.

Барни записал что-то прямо на полях газеты.

– А что полиция? – спросила Уна.

– Они склоняются к версии о карточном долге. Профессиональный риск.

– Вполне возможно.

Помимо своего носа Джо славился склочным характером.

– А что, если карты тут ни при чем? Помните проститутку, что нашли задушенной месяц назад на Уотер-стрит?

Марта-Энн. Она какое-то время работала в одном из шикарных публичных домов, зарабатывала за ночь больше, чем Уна за целую неделю. Но несколько лет назад один постоянный клиент приревновал ее к другому и изрезал ей лицо, как тыкву. С тех пор она стала обычной уличной потаскухой.

Уна переложила саквояж из одной руки в другую и сглотнула.

– Как говорят копы, профессиональный риск.

– Обоих задушили веревкой или ремнем. Что, если убийца один и тот же человек?

– Трущобный маньяк-душитель? Ну нет, о таком пошли бы слухи.

– Не факт, если он нездешний.

– Если нездешний – тем более, – с этими словами Уна показала Барни серебряную булавку. – Я ж говорю: чужаки тут как белые вороны.

Барни улыбнулся и забрал булавку.

– Убедительно. Но все же держите ухо востро, ладно?

– Как же без этого.

Барни убрал булавку и карандаш в карман, оторвал кусок газеты со своими записями, а остальное бросил на мостовую.

– Эй! – Уна тут же подхватила газету.

– Ой, простите. Я не думал… Да там и нет ничего интересного. Ничего, что…

– Могло бы заинтересовать кого-то вроде меня? Может, вообще забыл, что я умею читать?

Уна смахнула с газеты прилипшую луковую шелуху.

– А еще цветы предлагал.

Барни снова покраснел и потер затылок.

– Я… Э-э…

Уна несколько секунд наслаждалась его неподдельным смятением, а потом дружески пихнула локтем.

– Да ладно, шучу! В туалете пригодится.

Барни хмыкнул и снова уставился на рыбную лавку, избегая встречаться с ней взглядом. Уна запустила руку в его карман, вытащила серебряную булавку и заспешила дальше.

– Не щелкай клювом, Барни! Услышу что-нибудь о твоем загадочном убийце – дам знать!

Когда она прошла уже несколько ярдов, он окликнул ее. Она обернулась.

– Будьте осторожны!

Глава 4

Настороженное выражение лица Барни, его неподдельная тревога за нее – вот что никак не шло из головы, пока она торопилась дальше к магазину Марм Блэй. Он ведь хороший журналист, въедливый, пусть и не очень опытный. Наконец хоть кто-то проявил интерес к трущобам, кроме этих святош-реформаторов с их корыстными целями.

Может быть, стоило пококетничать с ним? Пусть покупает цветы! В это время года они немногим дешевле золота. Уна запустила руку в свой карман и потрогала серебряную булавку. Острый конец тут же проколол перчатку. Уна выругалась и пошла дальше. На город спускались холодные сумерки.

На углу Орчард-стрит перед ней словно из-под земли вырос хулиганистого вида мальчишка с метлой в руке и бросился подметать дорогу прямо у нее под ногами. По сторонам разлеталась грязь и лошадиный навоз.

– Сколько тебе не хватает? – спросила Уна, когда они перешли через дорогу.

Темные волосы, оливковая кожа – лицо знакомое, но как его зовут, она не знала.

– Пять центов.

Уна прекрасно знала все эти штучки. Отец (скорее всего, вовсе и не отец, а самый обычный аферист) отправляет мальчишку на улицу, веля вечером принести такую-то сумму. Не справится – получит порку. Уна вспомнила, как шла с матерью мимо этого самого перекрестка почти двадцать лет назад. Тогда рядом с ними тоже оказался оборванец с метлой, примерно ее ровесник. Только тогда все дети тоже были ирландцами, а не итальянцами, как сейчас. В тот вечер Уна с матерью опять шли кому-то помогать, и вместо денег мать Уны дала тому мальчику сэндвич из приготовленной утром корзины с едой. Потом она показала мальчишке дорогу к Углам[8] и сказала, что он может пойти в Дом промышленности[9], где получит не только еду, но и хоть какое-то образование.

– Никогда не давай им денег, Уна, – сказала ей тогда мать, – иначе эта мерзкая эксплуатация не закончится никогда.

Уна кивнула, хотя была тогда слишком мала и почти ничего не поняла из маминых слов. Сейчас она остановилась и стала искать в кармане монетку. День уже подходит к концу, поэтому на самом деле мальчишке не хватает наверняка одного-двух пенни. Честный мальчик так и сказал бы. Но на честность еды не купишь. На улице можно выжить только постоянно изворачиваясь и пытаясь обвести всех вокруг пальца. Вот чему матери Уны следовало на самом деле учить свою дочь. Уна бросила мальчику пятицентовик и пошла дальше.

* * *

Парадная дверь галантерейной лавки Блэй уже была закрыта, окна темные. Но Уна никогда не ходила через парадную дверь. Оглянувшись, она нырнула в небольшой проулок. Пробираясь между грязными бочками с золой, сломанными клетками для птицы и старыми колесами, она добралась до черного хода.

Уна открыла дверь, звякнул дверной колокольчик, и Марм Блэй подняла глаза от жемчужной броши, которую оценивающе разглядывала. Когда Уна увидела ее в первый раз – эту великаншу с пухлыми длинными пальцами и сверлящими маленькими глазками, – она чуть не упала в обморок от страха. Одна оплошность – и она просто сотрет Уну в порошок! Прошло уже несколько лет, но страх так до конца и не ушел. И это несмотря на то, что Марм Блэй научила Уну всем воровским приемам и не раз спасала от колонии. Уна была ее любимицей. Так, по крайней мере, считали все остальные. Но это не отменяло того, что Марм Блэй может в любой момент стереть Уну в порошок.

– Ты только посмотри на это, шейфеле![10] – Марм Блэй похлопала по стулу рядом с собой.

Уна поставила саквояж на пол и подсела за длинный узкий стол, стоявший посередине комнаты. В магазине было две конторы. В одной, соединявшейся с магазином, стоял полированный дубовый стол и шкафы с аккуратными рядами конторских книг, всё официально. Вторая – в которой Уна и сидела сейчас – служила одновременно мастерской и пунктом скупки краденого, с потайными нишами под половицами и неприметным кухонным лифтом, чтобы спускать тяжелую добычу в подвал.

Марм Блэй молча передала Уне брошь и лупу.

– Хромой Тоби просил за нее шестьдесят пять долларов! Что скажешь?

Уна повертела брошь в руках, оценивая вес, и только потом взяла в руки лупу. Жемчужины были закреплены на изящной подложке из травленого серебра. С тыльной стороны стояло клеймо одной из самых известных ювелирных лавок «Мартин и сыновья».

– Изящная. Стоит, думаю, не меньше шестидесяти.

– Посмотри-ка внимательнее!

Уна снова взяла в руки лупу и стала пристально рассматривать брошь. Сначала она не увидела на ней ничего особенного. Марм Блэй, тяжело и хрипло дыша, склонилась над ней. Холода ее легкие всегда переносили с трудом. Уна понюхала брошь – металлического запаха нет, значит, чистое серебро. Да и по весу похоже. Если бы брошь была легче, Уна заподозрила бы, что толстая часть полая внутри. А если тяжелее, то это посеребренный дешевый металл. Уна перевернула брошь и осмотрела застежку. Работа тонкая, но вот только сама застежка выглядела какой-то слишком хрупкой. Уна взяла тряпочку, окунула ее в средство для полировки серебра и слегка потерла застежку. Та осталась такой же тускло-серой, как была.

– Застежка не серебряная. Не чистое серебро, это точно. Да и сделана как-то топорно.

– А еще что? – выжидательно спросила Марм Блэй.

Уна снова перевернула брошь и снова принялась разглядывать жемчужины. На серебре они казались застывшими капельками дождя. Все одинакового цвета и размера. Это и смутило Уну. Если бы это были настоящие жемчужины, под лупой-то было бы видно, что они слегка отличаются формой и размером. Ведь каждая настоящая жемчужина уникальна.

– Жемчужины подделка, хотя и довольно искусная.

– Все?

– Нет.

Уна поскребла ногтем каждую жемчужину. От тех, что были настоящими, на пальце оставался тонкий слой перламутра. От поддельных же – представлявших собой заполненные воском стеклянные шарики, покрытые изнутри перламутровым раствором, приготовляемым с использованием молотой рыбьей чешуи, – на пальце не оставалось ничего.

– Примерно половина.

Марм Блэй одобрительно кивнула. Уна отдала ей брошь.

– Думаете, кто-то уже перепродал ее и заменил настоящие жемчужины искусственными? – спросила Уна. – И застежку заменил?

– Возможно. Но это был кто-то очень умелый, если это так. Иначе в ходе этой работы пострадало бы серебро.

В городе было не так много умельцев – считая саму Марм Блэй, – которые смогли бы так искусно проделать эту работу. Но это был бы адов труд. И все ради нескольких жемчужин и маленького кусочка серебра?

– Вы же не думаете…

– Что это сами «Мартин и сыновья»? Вполне возможно. Покупатели все равно не заметят разницы.

Она улыбнулась, погладила Уну по коленке и добавила:

– Не только мы хотим кушать, шейфеле!

– И сколько вы дали Тоби?

– Пятнадцать.

Нормально. Хотя Марм Блэй, конечно, будет нахваливать брошь покупателям и продаст в итоге минимум за пятьдесят. Она положила брошь в выстланную бархатом шкатулку.

Когда Марм Блэй взглянула на Уну снова, глаза ее уже не смеялись.

– Говорят, ты опять попала в какую-то историю на вокзале?

Уна заерзала на стуле. Кто уже успел настучать? Вроде она никого из банды Марм Блэй на вокзале не видела… Но это всего лишь означает, что у той есть глаза и уши, о которых Уна не в курсе.

– Да ерунда!

– Ерунда?

– Ничего особенного. Я же здесь, не правда ли?

– Да, хоть и с большим опозданием…

Она окинула Уну еще раз своим ледяным взглядом, но потом выражение лица смягчилось. Она снова погладила Уну по коленке.

– Да ладно, сегодня на ужин все равно хазенпфеффер[11]. Я никогда не любила крольчатину… Так что давай, хвастайся, что там у тебя сегодня.

Уна вывернула все карманы и выложила на стол перед Марм Блэй их содержимое. Золотое кольцо. Пара детских перчаток. Несколько скомканных банкнот. Серебряный портсигар. Но серебряную булавку Барни она оставила при себе. Она украла ее для того, чтобы доказать свою ловкость, а не чтобы продать. Возможно, в один прекрасный день она вернет ее Барни. Или нет.

Марм Блэй сначала подсчитала деньги, а потом стала изучать остальное. Кольцо сразу приобщила к золотой цепочке от часов. На переплавку. Перчаточки были мягкие, почти не ношенные. Марм Блэй попыталась натянуть перчатку на свою огромную ладонь, но застряла на половине.

– Так, ладно, – пробурчала она и швырнула их в коробку с прочей одеждой.

Затем она взялась за серебряный портсигар.

– Я бы дала за него много больше, если бы на нем не было инициалов.

– Гравировка не такая глубокая. Можно сошлифовать за пару минут.

Марм Блэй поджала губы и метнула взгляд в сторону прочих серебряных безделушек, лежавших в куче на переплавку. Но через пару мгновений кивнула.

– Наверное, ты права.

Она положила портсигар в шкатулку вместе с брошью, а потом закрыла ее на ключ, который всегда носила на цепочке на шее.

Не дожидаясь особых указаний, Уна подхватила шкатулку и отнесла ее в противоположный конец комнаты, где стояло кресло с выцветшей обивкой. Уна немного отодвинула кресло, подняла край ковра и спрятала шкатулку под половицей.

– Завтра останешься работать здесь, в мастерской. – Марм Блэй протянула Уне несколько банкнот и спрятала остальное в карман. Уна даже не стала пересчитывать. Она знала, что там меньше, чем она надеется, но больше, чем она заслуживает.

– Но я не хочу…

Марм Блэй остановила ее ледяным взглядом.

– Besser frieher bewohrent, aider shpeter bevaint.

Уна уже столько раз слышала эту фразу, что прекрасно понимала ее смысл: «Тише едешь – дальше будешь».

Глава 5

Уна прошла по Малберри-стрит в самую гущу трущоб и начала взбираться по крутой лестнице многоквартирного дома, зажигая спичку на каждой площадке, чтобы осветить темную лестничную клетку. Стены с облупившейся краской, в полу зияют дыры, под ногами толстый слой пыли и грязи.

Обычно Уна даже не замечала грязь и вонь мочи и гниющих отбросов, но сегодня та прямо душила ее. Почему жильцы не могут аккуратно опустошать свои ночные горшки и мусорные ведра? И почему не вытирают ноги, заходя в дом? Марм Блэй жила в шикарных многокомнатных апартаментах, расположенных прямо над магазином, с водопроводом и канализацией. Лучшие ткани, которые ей приносили через черный ход, она пускала на обивку своей мебели и шторы для окон. Лучшие из краденых гобеленов и картин удостаивались чести украшать стены ее апартаментов. А Уне опять месить вонючую грязь, пробираясь по обшарпанному коридору к своей комнатушке. Уна вытерла подошву туфли о ступеньку и стала подниматься дальше.

Нет, Марм Блэй надо отдать должное – она очень добра к Уне. И вообще все знали, что Марм Блэй – самая честная из скупщиков краденого, если такое слово вообще применимо к этим людям. И разве она не взяла Уну под крыло тогда, много лет назад? Разве не научила ее всему, что знает сама? Будь Уна порасчетливее, вполне могла бы позволить себе жилье получше. По крайней мере, Марм Блэй все время говорила ей так. Если съешь сразу весь бублик, шейфеле, в кармане останется только дырка…

Когда Уна познакомилась с Марм Блэй, ей не было еще и одиннадцати и она прожила на улице всего несколько месяцев. Но эти месяцы показались ей годами, долгими и трудными. Она еле узнавала свое грязное и осунувшееся лицо, отражавшееся в витринах магазинов.

В то утро она проснулась со слипшимися на морозе ресницами и еле смогла открыть глаза. Когда она добежала до черного хода булочника, который раздавал черствый хлеб нищим вместо того, чтобы скармливать его скоту, то поняла, что уже опоздала. Молочник, развозивший молоко по Бауэри, не отрывал глаз от своей телеги, поэтому стянуть хоть крошку у него Уна так и не смогла. Продрогшая и голодная, она поплелась в Еврейский квартал. Тряпки, которыми она обмотала ноги, совсем истрепались, и она надеялась найти обрезки в помойке возле ателье. В самом центре квартала шла оживленная торговля всякой всячиной: овощи, куры, жестяная посуда.

Уна увидела краем глаза тележку с яблоками, оставшуюся без присмотра. Она тут же подбежала к ней и запустила туда ручонку. В следующий момент она почувствовала железную хватку на запястье. Длинные мясистые пальцы, явно мужские. Но, подняв голову, Уна увидела перед собой женщину, и вовсе не продавщицу этих яблок. Судя по опрятному внешнему виду, эта дама просто вышла утром за покупками. Уне она показалась настоящей великаншей. Серые колючие глаза так и сверлили, а о том, чтобы вывернуться от нее, можно было и не мечтать.

Не успела Уна и рта раскрыть, как появился и продавец яблок. Ну все. Сейчас великанша настучит на нее, а продавец яблок позовет копа. И вместо цепких пальцев этой женщины на руках Уны окажутся наручники. Но великанша лишь взглянула на продавца.

– Полпека[12], bitte, – сказала незнакомка, – и еще одно специально для этой шейфеле.

Она подала продавцу яблок свою корзину и выудила три блестящие монетки из расшитого бисером шелкового кошелечка, висевшего на запястье. Когда продавец яблок подал женщине ее корзину, заполненную свежими ароматными яблоками, она взяла одно, склонилась к Уне и дала его ей со словами:

– В следующий раз поосторожнее!

Уна взяла яблоко и улыбнулась. Но звон монет в кошельке этой женщины… Уна не смогла устоять. Как только та отпустила, наконец, ее руку, Уна рванула кошелек на себя и побежала во весь дух. Она не успела пробежать и половины квартала, как почувствовала, что кто-то схватил ее за воротник и приподнял над землей как котенка.

– И куда это мы так спешим? – с издевкой произнес коп.

В следующее мгновение он увидел шелковый кошелек, который Уна крепко сжимала в руке.

– А-а… Понятно… А вот эта изящная штучка точно не может принадлежать такой оборванке, как ты.

Уна извивалась как уж на сковородке, сердце ее бешено колотилось. От этого копа точно не приходится ждать ничего хорошего. В отчаянии она запустила в него яблоком и попала ему прямо в нос. Коп взвыл от боли и разжал руку. Но не успела Уна вскочить на ноги, как владелица кошелька снова крепко схватила ее. Сожми она пальцы сильнее – и хрустнет кость.

Но великанша этого не сделала. Вместо этого она присела перед Уной на корточки, посмотрела ей прямо в глаза и сказала:

– А ты, смотрю, жадная.

Сердце Уны по-прежнему бешено колотилось, к глазам подступали слезы, но все же она смогла выдержать взгляд этой женщины.

Та помолчала пару мгновений и добавила:

– И бесстрашная, да? А теперь проверим, насколько сообразительная.

Она метнула взгляд на полицейского, все еще державшегося за свой нос.

– Слышала когда-нибудь о колонии для несовершеннолетних?

Уна кивнула.

– Отлично. Тогда ты наверняка знаешь, что это далеко не райский уголок.

Уна снова кивнула.

– Ну, тогда выбирай: верни мне кошелек, или я сдам тебя полицейскому и он доставит тебя прямиком в колонию.

Уна со вздохом протянула женщине кошелек.

– Умница! Так, ну а теперь скажи мне, где же твои родители?

Уна молча понурила голову.

– А-а… – с ноткой сочувствия в голосе протянула великанша. – Тогда пойдем со мной, шейфеле. Ты же хочешь быть воровкой? Слушайся меня, и я научу тебя всему. Станешь лучшей воровкой, хитрой и быстрой. И украдешь столько яблок, сколько пожелаешь.

С этими словами она вынула из кошелька пару монет и вложила их в руку все еще державшегося за нос копа, проходя мимо него.

– Здесь всё в порядке.

Потом она еще раз через плечо посмотрела на Уну и пошла дальше.

Уна, поколебавшись пару секунд, пошла следом. Обойдя полицейского, она таки подняла с земли свое яблоко.

С тех пор прошло четырнадцать лет, и она ни о чем не жалеет.

Вот Уна опять в своей убогой квартире. В гостиной темно, печка давно остыла. Здесь жили еще три женщины, которые тоже работали на Марм Блэй. Сейчас никого не было дома, но кто-то оставил окно приоткрытым, и фланелевая занавеска полоскалась на ветру. Уна бросилась к окну и захлопнула его. Она не стала растапливать печь, хотя и продрогла. И к керосиновой лампе, стоявшей на столе, она тоже не притронулась. Она зажгла свечу и пошла с ней прямиком в маленький закуток без окон, служивший спальней.

Возможно, Марм Блэй и права. Лучше завтра отсидеться в мастерской. Того копа она обхитрила, в этом сомнений нет. И вряд ли кто-либо из пассажиров, видевших ее вчера на вокзале, сможет хоть как-то описать ее. Только какими-нибудь общими фразами. Женщина. На вид лет двадцати пяти. Темные каштановые волосы. Чистая кожа. Она носила одежду неброских матовых тонов, чтобы глаза ее казались карими, а не зелеными, и шляпу с широкими полями. Уже не модно, да, но зато скрывает лицо. К тому же если у того копа, что гнался за ней, мозгов было все-таки чуть больше, чем у курицы, то они сейчас упорно ищут женщину с родинкой на носу. Пустить по ложному следу – один из первых трюков, которому учила Марм Блэй.

Но тот стервец с золотыми часами, он-то как следует ее разглядел. Если его схватят, то наверняка запоет. Да еще и повернет все так, что это она надоумила его украсть часы. Может быть, они даже отвезут его в галерею главного инспектора Бирнеса. Узнает ли он ее среди множества развешанных на стене фото? Фото довольно старое и расплывчатое, ведь она притворилась, что чихает, как раз перед тем, как сработала вспышка. Но ведь и женщин там не много. Всего-то несколько десятков среди примерно тысячи разыскиваемых воров и прочих преступников. Некоторые хвастались, что их фото висит в галерее. Уна не так глупа. Но тоже гордилась этим, втайне.