скачать книгу бесплатно
В седьмом классе не заладилось у Васьки с геометрией. Видно потому, что она на «камчатке» с большей охотой рисовала барышень в широкополых шляпах, чем углы и квадраты. Считала, что геометрия эта в жизни ей никогда не пригодится. А что пригодится, было пока не известно.
Очкастый, долгоносый, как грач, математик Яков Григорьевич утверждал, что только в математике соль, а остальные предметы – ноль.
Ваську он не щадил и запросто лепил ей двойки. Даже обещал поставить кол, но в общем-то колами чаще попросту стращали. Но чем двойка лучше кола?
– Думать надо, Чудинова. Мозговые извилины созданы для того, чтобы мысль не проскакивала по прямой, а застревала в мозгу. Учти, геометрия везде нужна. Портные и каменщики, дорожники и лётчики без неё не обходятся. Хоть Пифагоровы штаны во все стороны равны, но везде они нужны.
Видать, и у Якова Григорьевича была тяга к рифмам.
Когда вывел математик Василисе за год двойку и оставил её на осеннюю переэкзаменовку, она приуныла и даже пожаловалась отцу, что никак не может понять эту треклятую запутанную геометрию.
– У меня тоже по геометрии трояк был, – признался отец. – Ты уж постарайся, учи. Пусть Татьяна поможет или Жанка.
Но Васька была самолюбивой и к сёстрам обращаться не стала. Пыталась сама понять. Но летом геометрию зубрить – мука мученическая.
Тридцатого числа каждого месяца, когда выдавали зарплату под расчёт, Иван Чудинов, приняв на грудь, гулял с друзьями. Случалось, что сводил счёты с обидчиками. На этот раз он оказался в обиде на математика Якова Григорьевича, который замучил его Ваську двойками. И надо же случиться так, что в день сведения счётов встретил Иван Родионович Чудинов учителя на мосту. Тот ехал себе на велосипеде, не подозревая об опасности. Обычно все ему с почтением уступали дорогу. А этот Чудинов не только загородил путь, но и поднял его вместе с велосипедом над перилами, намереваясь сбросить в речку Чернушку.
– Вы что себе позволяете? – панически закричал Яков Григорьевич. – Я никто ни будь, я – учитель.
– А ты почему, учитель, моей девке табель испортил? – ставя математика вместе с велосипедом обратно на мост, крикнул Иван.
– Потому что она ничего не знает и учить не хочет, – обиженно ответил учитель.
– Как так не знает?! По всем предметам пятёрки и четвёрки, а у тебя двойки.
– Понимать надо, а она не понимает и понимать не хочет, – повторил математик.
Оставил Иван учителя в живых и не сбросил в Чернушку.
Учитель инцидент без последствий не оставил, написал заявление участковому уполномоченному Егору Феофилактовичу Трефилову. Впрочем, его по отчеству редко кто называл. На голодный желудок такое и не выговоришь, а учитель написал Егору Феофилактовичу: «Прошу наказать комбайнера Чудинова И. Р. по всей строгости закона за попытку избить и утопить меня в речке Чернушке». Впрочем, утопить в Чернушке было мудрено. В ней в среднем весной до пупа, а летом по колено воды. Но это детали. А Егор Трефилов обязан был дать ход заявлению обиженного учителя в трёхдневный срок. Егору не хотелось, чтоб таскали в район его друга-приятеля, десантника, с которым были они не разлей водой. Трефилова, рыженького, конопатенького, невзрачного мужичка Иван не только любил со школьных лет, но и уважал.
Единственно, за что осуждал Иван Егора, так это за то, что тот боялся своей жены и сам признавался:
– В Афгане танков не боялся, а её боюсь.
А вернее всего говорил так Трефилов, чтобы оборониться от приставучих друзей, когда предлагали ему строить. Как же «троить», если он должен в Коромысловщине трезвость поддерживать.
А вообще-то уважать Егора Трефилова было за что. Это ведь он раскрыл в деревне Слудка преступление, которое следователи даже не сочли за преступление.
По дороге с фермы домой ни с того ни с сего умерла доярка Федосья Тимкина. Никаких видимых признаков насильственной смерти не нашли, разрешили похоронить. Однако Егор Трефилов воспротивился. В снегу рядом с тропкой, по которой шла доярка, заметил след мужского сапога. Один единственный. Когда потребовал дополнительной экспертизы, обнаружили в голове покойной в височной кости обломок острого предмета, по всем вероятности шила. След оказался от сапога бригадира Мишки Зуева. Зачем ему там быть? Устроили обыск. Сапоги нашли. Отпечаток сошёлся. А ещё длинное шило с обломанным остриём, брошенное в инстурментах.
Оказалось, потащил Мишка с фермы вместе с женой два мешка посыпки. Увидела это Федосья Тимкина.
– Корму и так не хватает, а вы ещё таскаетё, – упрекнула она вороватых супругов.
«Докажет», – сообразил бригадир и, выгадав, когда возвращалась Федосья вечером домой, догнал и ударил шилом в висок. Попал в кость. Вот шило и надломилось. А так ранка почти незаметная.
Видать, сильно мстительный был этот Мишка, потому что на суде сказал:
– Я-то высижусь, а она в могиле останется.
Все эти его слова повторяли, удивляясь злодейству.
Вот такой был Егор Трефилов, дотошный милиционер, раскрывший хитрое преступление. А тут какое преступление? Дурацкая выходка, однако надо разбираться.
И вот сошлись в закутке колхозной конторы, где выделили комнатку-пенальчик Трефилову, три мужика: Иванов одноклассник Егор Трефилов, учитель математики Яков Григорьевич и Иван Чудинов. Надлежало разобраться в сути Иванова преступления.
Шёл долгий разговор, во время которого стыдили Ивана, вспоминали дочь его тупицу Василису и требовали и учитель, и уполномоченный, чтоб Иван, пока не поздно, извинился за свой проступок. Тогда возьмёт учитель жалобу обратно.
Иван потел, пыхтел, теребил свои белесые усы и пытался доказать, что был прав. В конце концов сам поставил условие: если научит Яков Григорьевич геометрии его дочь Ваську, то он извинится, а не научит, тогда пеняй учитель на себя.
Но извиниться надо было сейчас, а переэкзаменовка будет в конце августа. Тогда и станет известно: научил математик Ваську или не научил. Как эту закавыку разрешить?
Вот тут милиционер Егор Трефилов пошёл на должностное преступление. Он достал из железного ящика, который называл сейфом, бутылку водки, три алюминиевых стаканчика, из-за книг в шкафу вытащил банку малосольных огурцов, а из ящика стола чёрствую горбушку хлеба. Разлив водку по стаканчикам, скомандовал:
– Пьём!
– Я не пью, – заартачился учитель.
– Совсем что ли не пьёте? – с недоумением посмотрел на него участковый.
– Ну иногда.
– Сегодня как раз «иногда», – сказал Трефилов. – Поехали.
Не зная что к чему, выпили мужики, хрустнули огурцами.
– Мир, – сказал Трефилов и первым протянул руку. Что оставалось делать Ивану. Не такой уж упрямец он был. Пожал руку Якову Григорьевичу.
Раза четыре зазывал математик Василису на консультацию. Вроде поняла она Пифагоровы штаны. Поставил ей трояк Яков Григорьевич на переэкзаменовке.
– Ну вот теперь что-то осталось в извилинах, – заключил он.
С той поры учитель Яков Григорьевич и комбайнер Иван Чудинов стали здороваться за руку, а мудрый милиционер Егор Трефилов подвёл итог:
– Русы хинди пхай-пхай, как говорят индусы. Дружба!
Любил Иван весёлые лихие компании. А из всех мужиков и парней выделял тех, которые служили в десантных войсках. Их он в день ВДВ и 9 мая в День Победы зазывал в Зачернушку. Не обычные в те дни, а решительные и сплочённые, в беретах и тельняшках, выглядывающих в распахнутый ворот рубахи, шли десантники в Зачернушку чуть ли не строем и орали солдатские песни: «Не плачь, девчонка», «Вдоль квартала взвод шагал». Конечно, зычней всех был могучий голос Демида Кочергина. Недаром он в армии ходил в ротных запевалах. Был Демид мужик пройдошливый. Во время телефонизации деревень возглавлял он бригадку связистов. Выпить хотелось, а сухой закон гулял по стране. Демид придумал как закон этот «размочить». Появился у председателя «Светлого пути» Григория Фомича и с хмурым видом начал растолковывать, что есть такие штуки контакты. Если их не протирать спиртом, или на худой конец водкой, то они закислятся и хана стараниям. Надо протирать контакты, а вот у них лимит кончился и если хочет председатель, чтоб была бесперебойная связь, то надо… Григорий Фомич сходу всё усёк:
– Сколько надо?
– Десять литров, – не моргнув глазом, выпалил Демид.
– Пять дам, – сказал председатель. Он понимал, о каком «окислении» идёт речь.
В общем, Демид, закончив телефонизацию, вернулся в родную Коромысловщину, потому что понравилась ему налитая, звонкоголосая Симка Васина. Женился и окончательно осел здесь в те незапамятные времена телефонизации.
Подошли как-то в День ВДВ коромысловские десантники к Зачернушке и замерли в удивлении: на луговине красовался белоснежный шатёр подстать ханскому или царскому. Это Иван Чудинов додумался надеть на жердяной остов свой малый парашют, привезённый из армии.
На траве скатерть растянута, кое-какое угощение деревенское уже расставлено. Десантники загоготали от радостной неожиданности. Ай да Иван Чудинов!
– Душа горит, – заорал механик Кочергин. – По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей!
А голосяра у этого присадистого, ширококостного бугая была такой, что в пяти соседних деревнях слыхать, да вот деревень-то теперь нет. Пустилась гулять бутылка под холодную закусь.
– Тимофеич, ты зачинай, – обратился Иван к самому старослужащему Кочкину Максиму, который с японцами успел повоевать в 1945-м.
– Я артиллерист. Давай мой марш, – и, взмахивая рукой, запел костистый седой Максим Авдеевич, но едва успел одолеть первые четыре слова: «Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой», как густо подхватили все, а Иван разрядил свою гармонь. Особенно задиристо орали припев:
– Артиллеристы, Сталин дал приказ.
Это назло всем, кто Сталина поносил и не признавал. Ну а вернее, чтоб ощутить причастность к отцовской Победе в той Великой Отечественной войне.
Появлялись чугуны с варёной картошкой, а чаще всего уха. Григорий Фомич давал неводчикам распоряжение поймать для десантников рыбы столько, чтоб поварёшка по стойке «смирно» стояла в котле.
За ухой доходило до солдатских бывальщин и анекдотов. Травили их наперебой.
Зачернушкинские старушки жались в сторонке, стесняясь.
– Эй, освободите место, – призывал Егор Трефилов.
– За мам!
– За старшее поколение!
Подводили старушек и Серёгу Огурца. Его садили на опилыш, давали на колени миску с ухой.
Серёга Огурец ни на одну войну не попал. На большую не взяли, потому что мал был, а на эти – куда его перестарка да ещё мирного калеку? Зато он помнил, как деревня встретила весть о том, что кончилась война 9 мая 1945-го.
– В войну-то я плугарил на тракторном прицепе, и на лошади пахал, на быке Африкане, потому что чёрный был, а в ту весну лошадей доконали. На свои огородцы пахать председатель лошадь не дал. За восемь лет изнашивались лошади, а тут ещё бескормица, рёбры да кости у них остались. Не жалели дак. Сами бабы впрягались, а мне сказали: за плуг вставай. И вот шесть наших баб тянули плуг. А до поля на себе перли его.
Только впряглись, вдруг с дороги проезжие заорали, флагом машут.
Поняли мои бабы, война кончилась. Обнялись, а потом как завоют. У меня по коже мураши забегали. Жуть! Горе-то полилось.
Сколько они перенесли всего.
Старухи при этих Огурцовых воспоминаниях начинали сморкаться и утирать глаза уголками полушалков.
– Пережито было.
– Керосину по ложке собрали для одной лампы и у Луши-бригадирки попели и поревели в честь Победы, – заканчивал рассказ Серёга Огурец.
Встречи в Зачернушке под чудиновским парашютом ждали бывшие десантники с особым желанием, да и не только они. Иван выкладывался по полной. Играл так, что в пляс пускались даже отменные седуны и курильщики.
Демид, напившись, мрачнел. Вдруг его одолевали обиды. Он приставал к Ивану:
– Почто тебя все любят, а меня нет. Я ведь тоже здешний, свой, недалеко отсюда родился, всей душой привязан, а почто меня не любят?
– Да будь ты проще, – примиряюще утешал его Егор Трефилов. – Кто тебя не любит? Все любят!
Иван пытался объяснить:
– Ты, Демид, сам ищешь в людях каверзу и подвох. Гоняешь, требуешь, рвать и метать тебе надо, а ты с подходом, по-человечески скажи.
И ещё был желанный праздник в селе Коромысловщина – это День работника сельского хозяйства. Кроме торжественного собрания, где перечислял Григорий Фомич поимённо всех передовиков сева и уборки, хвалил животноводов за привесы, доярок за удои молока, проводилась ярмарка на площади перед магазином. Приезжал торговать выпечкой и тряпками райпотребсоюз. Прямо в кузове грузовика, затянутого кумачом, отплясывали крепконогие девчонки из райцентра, пели свои солисты из ДК и, конечно, звенел голос коромысловской соловушки Зои Игнатьевны, пел колхозный хор. Детвору катали на украшенных лентами и бумажными цветами лошадях. Этим занимался сам председатель колхоза Григорий Фомич. Любил он такие забавы. Недаром на фронте в кавалерии воевал.
Но, пожалуй, самым завлекательным местом, где народу не протолкнуться, в этот день была площадь перед магазином. Там обычно ставили торчком столб, на макушку которого надевалось тележное колесо. На нём помещался какой-нибудь таинственный приз. В прошлом году получил победитель скатерть-самобранку, в которой были завёрнуты две бутылки водки, кусман сала, круг колбасы и целая буханка сыра. Скотник Никола Сластихин, залезший первым, сразу от столба пошёл в столовку с приятелями, чтобы «раздавить» пузыри и пропить «самобранку».
Вот и нынче гремела музыка на площади и заманчиво белела лесина со снятой скобелем корой – ни сучка ни задоринки. И на этот раз на макушке столба было колесо. Там вертелся в корзине и даже хлопал крыльями пожарно-красный петух. Кто снимет его, получит не только петуха, но и ценный приз. Принаряженная по-модному в меховой шапочке, поджав губы, стояла Анфиса Семёновна и держала тайну. Она знала, что прилагается к петуху первому победителю телушка, второму – поросёнок, а третьему – воз дров. Всё нужное в деревенской жизни. Сожалела опять, что нет у неё парней, а то бы… Ивану-то по столбу не подняться. Такой тяжеловес стал. Заготовила и положила она в свою объёмистую сумку две бутылки водки и пятьдесят рублей приготовила. Если выиграет приз какой-нибудь бесхозный, приехавший из отстающего района или с северов ханыга, работающий скотником, она сразу ему две бутылки в руки сунет и выкупит телушку или поросёнка. Телушка, конечно, и ценнее, и нужнее всего.
Васька, узнав от матери, что первый приз телушка, сразу про бабушку Лушу вспомнила. Та вздыхала, что у Вешки десять отёлов, стара уже. Вот бы заменить её породистой тёлочкой. Васька не осуждала мать за то, что та задумала выкупить приз за водку. Для Зачернушки ведь. Кому-то телушка вовсе не нужна, а тут она к месту будет.
Иван толкался среди мужиков, рассказывал анекдоты. Когда подходил к жене, та настораживалась. Вот, наверное, думает благоверный упречно про неё: парня не родила ему, а парень бы приз взял. Девчонки-хохотушки среди подружек. Какой от них прок?!
Охочих забраться по столбу хоть отбавляй. Первый тракторист Витя Кочкин, хватившй для храбрости стакашек, вроде рьяно начал карабкаться вверх по столбу, но добрался только до средины. Застопорилось движение, и он беспомощно сполз вниз, сконфуженно отошёл к приятелям.
– Руки коротки, а задница тяжела, – злорадно пробасил Демид Кочергин
– Вот окаянное вино-то чо делает. Ведь залез бы парень, ежели не пил, – посочувствовала Витина соседка.
А когда соскользнул, так и не добравшись до корзины с петухом даже испытанный спортсмен – школьный учитель Валентин Николаевич, ехидно посочувствовал ему Иван Чудинов:
– Наверное, салом столб-то кто-то намазал.
Музыка играла, пел на грузовике певец из Орлеца, а петух тосковал на столбе. Остановилось действо. Не было победителя в лазаньи по столбу.
И тогда раздевшийся до плавок, решительный, мускулистый горожанин – внук Инны Феликсовны Куклиной Эдуард подошёл к столбу. Все поняли – приз достанется ему. Анфиса Семёновна стала пробираться к бабке Куклиной, стоявшей с внуковой одеждой, чтоб договориться насчёт тёлочки.
Эдик был мускулист и строен. Конечно, запросто взберётся на столб. Городские – они натренированные.
– Аполлон, – оценила Эдика учительница литературы Татьяна Витальевна. И Эдик совсем немного не добрался до корзины с петухом. Спустился вниз и досадливо махнул рукой. Кто-то из деревенских злорадно засвистел: слабак горожанин! Мало каши ел. А Татьяна Чудинова пошла утешить огорчённого Эдуарда Куклина. Он, приезжая в Коромысловщину, на танцах в ДК всегда приглашал Татьяну и долго провожал до дому.
– Кто следующий осмелится лезть? – заманчиво спрашивала через мегафон председатель профкома агрономша Бушмелева.
Ивана нетерпеливо теребнула за рукав полупальто Васька.
– Па, можно я полезу? – прошептала ему в ухо.
– Да ты что? Девки не лазят, – отмахнулся он.
– Ты ведь парнем меня зовёшь, – не сдавалась Васька.
– Опозоришься, сдурела что ли? – попрекнула её мать. – Иди вон к подружкам.
– Долезу, – упрямо пробурчала Васька.
– Лазила что ли? – покосился с подозрением отец.
