Скотленд-Ярд: Самые громкие убийства, которые расследовала полиция Лондона

– Я направил запрос в больницу Гая, желая узнать, умирал ли у них недавно мальчик, отвечающий такому описанию, – объяснил Томас. – Получил справку, из которой явствовало, что с 28-го числа там скончалось три человека: одна женщина и двое мужчин в возрасте тридцати трех и тридцати семи лет. Поэтому утверждение Бишопа касательно того, где он приобрел тело, не может быть верным.

На вопрос, имеет ли он что-нибудь сказать в свою защиту, Бишоп промолчал. А Мэй, «одетый в крестьянскую блузу и казавшийся совершенно беспечным в ходе всего допроса», разыграл неведение.

– Это не мой покойник, – заявил он, – и ничего я про него не знаю.

Уильямс и Шилдс объявили о своей невиновности.

Судья постановил, чтобы арестованных оставили под стражей, и распорядился провести вскрытие трупа, «дабы прийти к твердому заключению касательно причины смерти».

«Затем арестантов препроводили в камеры, расположенные в задней части здания суда, – писал один репортер. – По пути некоторые из собравшихся в зале провожали их стонами неудовольствия и сердитым шипением»[85].

Доктор Джордж Бимен, местный хирург, в ту же ночь произвел беглый осмотр тела в полицейском участке. По оценке Бимена, мальчик был мертв не более 36 часов. «Лицо выглядит распухшим, – отмечал он, – язык раздут и высунут, глаза выкачены и налиты кровью». Кроме того, он заметил над левой бровью рану примерно дюйм длиной. Из разреза продолжала сочиться кровь, однако лобная кость, по-видимому, не треснула. «Все зубы извлечены, – сообщил он, – десны имеют ссадины и синяки; части [нижней] челюстной кости сломаны и вынуты вместе с зубами»[86].

На другое утро, в субботу 6 ноября, мимо тела ребенка прошествовала печальная процессия отчаявшихся людей. Томас уже получил восемь просьб разрешить осмотр покойника – от родителей пропавших мальчиков «возрастом 13–14 лет». «Родители не простили бы себе свое отсутствие на таковой процедуре, – писал он, – и все они явились в большом смятении чувств. Один из пропавших мальчиков был глухонемым»[87].

Впрочем, никто из этих опечаленных родителей не признал загадочного мальчика за своего сына. Одна итальянская пара заявила, что узнала его, но не знает его имени: уличный музыкант Джозеф Парагалли и его жена утверждали, будто на протяжении последних двух лет иногда мельком видели этого мальчика. Он тоже был итальянцем и часто бродил по улицам, повесив на шею клетку с двумя белыми мышами. В последний раз они заметили его, когда он шел по Оксфорд-стрит в четверть первого пополудни 1 ноября, во вторник[88].

Скудные сведения. Но хоть что-то.

Вечером Бимен вместе с Ричардом Партриджем и профессором анатомии Королевского колледжа Гербертом Майо произвел вскрытие. В области груди и передней части шеи тело «не выказывало ни малейших признаков учиненного над ним насилия». Однако при осмотре верхней части черепа Бимен обнаружил непосредственно под кожей кровь, указывающую на «примененное насилие или несчастный случай». Перевернув тело, он стал снимать кожу с нижней части головы и двинулся дальше; миновав плечи, увидел «три или четыре унции» свернувшейся крови «среди мышц в этой области». Позвоночник не имел трещин, однако, вынимая дужку одного из позвонков для осмотра спинного мозга, Бимен обнаружил «в позвоночном канале некоторое количество свернувшейся крови… давящей на спинной мозг»[89].

В сердце не осталось крови – признак внезапной смерти. Желудок содержал частично переваренную пищу, от которой сильно несло ромом. «В момент смерти процесс пищеварения продолжался, – отметил Бимен. – Полагаю, смерть наступила примерно через три часа после трапезы». Он вытер окровавленные руки о свой кожаный фартук. «Судя по моим наблюдениям тела, – заключил он впоследствии, – летальный исход наступил от удара в заднюю часть шеи»[90].

* * *

Утром во вторник, 8 ноября, суперинтендант Томас был вызван к дантисту Томасу Миллзу, практиковавшему по адресу Бридж-Хаус-плейс, 39. Миллз прочел о мертвом мальчике в газете, особенно обратив внимание на подробности о пропавших зубах. Врач достал небольшой матерчатый мешочек и опорожнил его над столом. Полицейский увидел перед собой россыпь зубов. Миллз заявил: 4 ноября, в пятницу, некий мужчина вошел к нему в приемную и предложил продать за одну гинею 12 человеческих зубов, «шесть на каждую челюсть». Миллз осмотрел принесенные зубы, заметил, что один слегка сколот, и осведомился, все ли они взяты из одного рта.

– Богом клянусь, – заверил пришедший, – все были в одной голове, совсем недавно.

Он объяснил, что зубы взяты из свежего непогребенного трупа мальчика 14–15 лет. Миллз предложил 12 шиллингов за весь набор[91]. Незнакомец согласился и, получив деньги, ушел[92].

– Когда я затем осмотрел их, – рассказывал Миллз, – то обнаружил, что к ним очень прочно пристала некоторая часть плоти десен: вероятно, их насильственным образом извлекали из головы. Мне стоило огромного труда отделить эту плоть от зубов[93].

Захватив зубы (вероятнее всего, принадлежавшие именно этому мертвому мальчику), Томас вернулся к себе в участок. Днем должно было начаться коронерское следствие – в пабе «Единорог» на Хенриэтта-стрит.

«Помещение, где происходило следствие, оказалось забито людьми так, что едва хватало воздуху», – отмечал один из очевидцев. Три дня, на протяжении которых приводились медицинские свидетельства, а Томас перечислял факты, так и не пролили свет на то, кто этот мальчик и каким образом его постигла такая участь. Четверо обвиняемых явно не спешили прояснить дело. Бишоп, отступив от своих первоначальных показаний, заявил, что не приобрел труп в больнице Гая, а выкрал его непосредственно из могилы.

– Не хотелось мне говорить, что я его из могилы вытащил, – пояснил он, – потому как местные сторожа мне доверяют, а они люди семейные, не хочу я их надувать[94].

Присяжных не тронуло это совестливое заявление. По отношению ко всем четырем обвиняемым они вынесли вердикт об «умышленном убийстве, совершенном одним или несколькими неустановленными лицами» (стандартная формулировка: неизвестно было, кто, собственно, убил мальчика) и призвали Скотленд-Ярд провести «тщательное расследование сего дела»[95].

* * *

Расследование продвигалось с удивительной скоростью – несмотря на то, что охватывало главным образом тот дом, где проживали Бишоп с Уильямсом (Нова-Скотиа-Гарденз, 3, в Бетнал-Грин[96]), и питейные заведения, которые они посещали. Один такой кабак именовался «Превратности войны», он находился по адресу Гилтспур-стрит, 4, напротив больницы Святого Варфоломея, и славился как место сборищ «воскресителей». Здесь расхитители могил сбывали товар – в задней комнате, «где в ожидании оценки хирургов [возможных покупателей] на скамьях вдоль стен выставлялись трупы, добытые похитителями, с должным указанием имен»[97][98].

Половой, служивший в этом пабе, сообщил, что обвиняемые провели там вечер 4 ноября. По его словам, примерно в девять вечера Мэй подошел к стойке бара, держа нечто завернутое в носовой платок.

– Я видел, как он льет на платок воду и трет рукой, – рассказывал служитель. – Потом он развернул платок, и я увидел, что там зубы. Мне показалось – кого-то молодого, так я ему и сказал.

Мэй согласился с этой оценкой и признался половому, что надеется выручить за них не меньше двух фунтов. На следующее утро, в восемь часов, Бишоп с Уильямсом вернулись в паб; вскоре к ним присоединился Шилдс. Служитель слышал, как за пинтой эля они обсуждают, где бы найти большую корзину. Один предложил – в больнице Святого Варфоломея. Бишоп покинул заведение и скоро вернулся с корзиной, после чего все трое вышли вместе. «Больше я их не видел, пока их не арестовали», – добавил половой[99].

Томас и его команда полицейских упорно двигались по этому мрачному следу – от одних свидетельских показаний к другим. Так они вышли на кучера по имени Джеймс Сигрейв. По его словам, вечером, 4 ноября, в пятницу, обвиняемые подошли к нему возле паба «Датский король» в окрестностях улицы Олд-Бейли.

– Надел я моей кляче на морду торбу с овсом, – рассказывал извозчик, – и пошел, как всегда, в кабак выпить чаю. – Только-только он устроился за стойкой, как услышал, что его кто-то окликает по имени. Подняв глаза, увидел, как к нему приближается Бишоп, за которым шел Мэй. – Он [Бишоп?] отвел меня в сторонку и сказал, что хочет, чтобы я отвез «жмурика». Я сразу смекнул: речь про какого-то покойника. – Сигрейв добавил, что Бишоп и Мэй предложили ему за труды гинею. Он вернулся к стойке, чтобы обдумать предложение. – Кто-то из клиентов заведения пихнул меня под локоть и намекнул, что эти – из «похитителей», так что я решил с ними не ехать[100].

Вот какие сведения (если свести все к набору сухих фактов) получил Томас в ходе своих разысканий: 4 ноября, в пятницу, у обвиняемых имелось тело мальчика, которое они хотели продать. Между девятью и десятью часами утра Мэй продал зубы мальчика дантисту Томасу Миллзу. Вечером того же дня один из соседей Бишопа видел, как обвиняемые грузят какой-то мешок в желтую коляску, стоящую у коттеджа Бишопа в Бетнал-Грин. «Мешок, похоже, был порядочного веса, – рассказывал сосед, – словно в нем что-то тяжелое». Затем они, по словам свидетеля, укатили «в город». Злоумышленники пытались продать труп нескольким учреждениям, однако им везде отказывали. В частности, подсобный рабочий прозекторской при больнице Гая заявил им, что его не интересует их предложение. «Сами знаете, не могу я его купить, – пояснил он. – Я у вас уже двух покойников вчера купил, да и они мне, по правде сказать, были не очень-то нужны». Впрочем, он разрешил им оставить труп на ночь в здании больницы. Наутро (5 ноября, в субботу) они забрали тело, поместили его в раздобытую корзину и пересекли реку, чтобы добраться до Королевского колледжа. А дальше их, как мы уже знаем, ждал арест[101].

Однако все эти сведения не позволяли понять, как же Бишоп и его подручные достали тело. Кроме того, оставался вопрос: кто был этот мальчик, откуда он взялся, как встретил свой печальный конец? 11 ноября, в пятницу, его похоронили в безымянной могиле (в каких зарывали нищих) на кладбище при соборе Святого Павла в Ковент-Гардене. В пылкой редакционной статье The Times возмущенно обвиняла Бишопа и его подельников даже не в одном убийстве, а во множестве:

Если негодяи схватили на наших улицах беззащитного ребенка-иностранца и, умертвив, тем приготовили его к ножу хирурга, если они рыскали в округе, стремясь раздобыть материал для прозекторской, можно с уверенностью предположить, что для них это стало не единственным злодеянием подобного рода[102].

В день похорон мальчика Томас и полицейский констебль Джозеф Хиггинс отправились к Бишопу домой и арестовали его жену Сару и дочь Роуду на том основании, что те якобы знали об убийстве. Прибыв к обветшавшему домику, Томас поразился его виду: «Это был один из этих уединенных коттеджей, где до ближайшего уличного фонаря четверть мили, притом полуразвалившийся, с черным ходом, глядящим на какой-то пустырь»[103].

При обыске в коттедже обнаружили несколько долот и два гаечных ключа – Сара призналась, что эти инструменты «использовали для вскрывания гробов». Хиггинс обнаружил также шило-пробойник – ручной инструмент, похожий на небольшую заостренную отвертку. Он был покрыт запекшейся кровью. «Я осведомился у нее, какой цели служил этот инструмент, – рассказывал Хиггинс, – однако она не дала ответа, из чего я заключил, что его применяли для выбивания зубов». Вскоре обеим женщинам предъявили обвинение в пособничестве преступлению после его совершения[104].

* * *

Томас, Хиггинс и некоторые другие сотрудники районного управления F, один из которых «имел в юности опыт работы садовником», вернулись к коттеджу утром в субботу, 19 ноября, вооружившись лопатами, «в расчете на возможное обнаружение каких-то иных улик, связанных с ужасным промыслом арестованных». Они копали более шести часов. Из земли пустыря, считавшегося придомовым садиком, вырыли «куртку, пару брюк и небольшую рубашку». В другом месте садика нашли под землей «синее пальто, жилет в темно-коричневую полоску, первоначально сшитый на взрослого мужчину, но переделанный так, чтобы подходить мальчику, а также пару брюк с прикрепленными к ним подтяжками». Эти предметы, зарытые на футовой глубине, «были покрыты пеплом и золою». Возле дома удалось отыскать и иные секреты: близ уборной, находившейся в задней части садика, полицейские выкопали куски человеческого тела и скальп, вероятно, женский – с длинными темно-каштановыми волосами[105].

В тот же день обыскали и сам коттедж. Всего через восемь дней после погребения ребенка сотрудники «Ярда» эксгумировали «мальчика-итальянца». Августин Брюн, «престарелый бирмингемский падроне»[106], приехал в Лондон осмотреть тело. Бирмингемец заключил, что оно принадлежит пареньку по имени Карло Феррари, которого он привез в Англию два года назад: Брюн стал распоряжаться судьбой мальчика после того, как отец Карло «отписал его за плату». В последний раз Брюн видел ребенка в июле 1830 года, когда «отписал» мальчика другому хозяину. Несмело заглядывая в гроб, Брюн через переводчика сообщил: он считает, что это Карло, хотя он не может быть в этом совершенно уверен. Позже падроне пояснил: «Лицо было обезображено, а отсутствие зубов весьма изменило обычную внешность мальчика»[107].

В тот же вечер Томас сообщил о результатах своего расследования боу-стритскому судье Миншаллу. Как отмечается в одном описании, «сей доклад был такого рода, что почтенный Судья немедленно исполнился изумления и ужаса». Через три дня обвиняемые предстали перед Миншаллом, чтобы выслушать новые доказательства против них. На основании находок в Нова-Скотиа-Гарденз Бишопу, Мэю и Уильямсу грозило дополнительное обвинение – в «умышленном убийстве неизвестного мужчины». Процесс над ними, занявший всего один день, прошел в пятницу, 2 декабря, в суде Олд-Бейли[108]. Шилдсу повезло больше сообщников. Его отпустили, так как суд счел: имеющиеся улики «показывают, что он ничего не знал о деле и лишь перенес корзину» с телом мальчика в Королевский колледж[109].

«Никакой судебный процесс в этом или каком-либо ином уголовном суде страны не привлекал большего внимания общества и не возбуждал более глубокого интереса в умах людских, – уверяла одна из лондонских газет. – И, несомненно, еще не бывало, чтобы представшие перед суровым судом, обвиняющим их по страшному делу, касающемуся вопросов жизни и смерти, вызывали у публики столь же мало сострадания, как три человека, выведенных в тот день на процесс»[110].

В девять утра они заявили о своей невиновности, к половине девятого вечера суд признал их виновными, а еще через полчаса их приговорили к смертной казни. Колеса правосудия вертелись споро: казнь назначили уже на понедельник, 5 декабря. Накануне того дня, когда им предстояло закачаться на виселице в Ньюгейтской тюрьме, Бишоп и Уильямс сознались в содеянном, причем именно Бишоп дал самый пространный отчет об их преступлении. Он заявил, что мальчишка был никакой не итальянец, а один постреленок из Линкольншира, которого они с Уильямсом подобрали в пабе «Колокол» в Смитфилде вечером 3 ноября, в четверг. Они заманили мальчика в дом Бишопа, пообещав бедняге работу. В доме, когда все остальные уже легли, они дали мальчику рома, в который подмешали опиум. Он запил ром пивом и вскоре без чувств валялся на полу. Два злоумышленника выволокли его на задний двор, обвязали лодыжки веревкой и затем головой вниз спустили в садовый колодец.

– Он почти весь ушел под воду, одни ступни торчали, – вспоминал Бишоп. – Уильямс привязал другой конец веревки к забору, чтоб тело совсем не утопло – тогда бы мы его не достали. Малец немного побултыхался руками и ногами, с минуту шли пузыри[111].

Они оставили его под водой на протяжении 45 минут, после чего вытащили, раздели догола и зарыли одежду. Спрятав тело в домике прачечной, убийцы улеглись спать. Почти весь следующий день (пятницу, 4 ноября) они провели в пабе «Превратности войны». Именно там они утром случайно встретились с Мэем. «Я Мэя знал, – сообщил Бишоп, – но перед этим его недели две не видал». Они стали пить ром и обсуждать, почем нынче идет свежий покойник. Порешили на том, что запросить девять гиней будет справедливо. Поздним утром отправились искать кэбмена, который помог бы им возить товар по городу. Не сумев найти подходящего извозчика, они наняли на Фаррингдон-стрит желтую коляску и вернулись в Нова-Скотиа-Гарденз показать Мэю, что у них есть. Мэй не знал, что мальчик именно убит (а не скончался от естественных причин или несчастного случая), и спросил, нельзя ли ему забрать его зубы. Бишоп согласился и дал Мэю пробойник, чтобы их вышибить.

Рисунок 1831 года, изображающий Джона Бишопа, Томаса Уильямса и Джеймса Мэя – «лондонских бёркеров»

– Обычно так и поступают – первым делом вынимают зубы, – пояснил Бишоп, – потому как ежели покойник куда-нибудь денется, так хоть зубы останутся. После того как мы вынули зубы, мы сунули труп в мешок и оттащили к нашей повозке.

Затем они покатили продавать «эту штуковину» (выражение Бишопа) – но попытки завершились прискорбно[112].

Уильямс подписал показания, из которых явствовало, что признание Бишопа – правда. Парочка также созналась, что сходным образом убила бездомную по имени Фанни Пигберн, которую они нашли в ночь на 10 октября (она ночевала под аркой возле двери одного из домов в Шордиче). Ее тело они продали в Анатомический театр Грейнджера за восемь гиней. Через две недели набрели на мальчика по имени Каннингем, ночевавшего на смитфилдском свином рынке. Они расправились с ним уже привычным манером и продали труп в больницу Святого Варфоломея, обогатившись еще на восемь гиней[113].

Тот факт, что Мэй не участвовал в собственно убийствах, отсрочил его повешение на 12 часов. Бишопу и Уильямсу подобные послабления не светили, и они были казнены утром 5 декабря – близ здания Ньюгейтской тюрьмы, под улюлюканье многотысячной толпы. «Не прошло и двух минут после их восхождения на эшафот, – писала The Preston Chronicle, – как был подан обычный сигнал и люк под виселицей отворился. Бишоп, по-видимому, умер мгновенно, Уильямс же корчился еще несколько минут»[114].

Следуя обычной практике, тела оставили висеть на протяжении часа, после чего веревки обрезали. После смерти два злодея двинулись вполне закономерным путем: труп Бишопа отвезли в прозекторскую Королевского колледжа, а тело Уильямса стало материалом для медицинских штудий в больнице Святого Варфоломея.

* * *

Впрочем, в деле оставались нераспутанные нити. Скотленд-Ярд так и не сумел установить личность «мальчика-итальянца». Заявление Бишопа, что жертва родом из Линкольншира, не вызвало особого доверия, так как власти графства не сообщали в последнее время о каком-либо пропавшем ребенке. Кроме того, общественность взволновало количество жертв, погибших (возможно) от рук «лондонских бёркеров» (как прозвали Бишопа с Уильямсом). Ходили слухи, что Бишоп хотел сознаться аж в 60 убийствах, но очень может быть, что газетчики сознательно преувеличили цифры, дабы поднять тиражи. Так или иначе, несмотря на все вопросы, остававшиеся без ответа, это дело стало одним из первых громких достижений Скотленд-Ярда[115].

Преступление так заинтриговало публику, что «Ярд» даже убедил владельца жилища, где обитал Бишоп, разрешить любопытным организованно посещать этот «кровавый дом» в Нова-Скотиа-Гарденз, чтобы помешать неминуемому «безудержному наплыву сотен зевак, запрудивших узкие дорожки здешних садов и пытавшихся подобраться поближе к средоточию ужаса». У входа в дом установили пропускные будки, «притом предписывалось допускать лишь чистую публику». Охотники за сувенирами обобрали дом подчистую. Журнал The Examiner сообщил с немалой долей мрачного юмора: «Домовладелец, в чьих покоях произошло убийство, делается ныне вполне обеспеченным человеком… Если кто-то подобный Бишопу готов был совершить убийство за 12 фунтов (кажется, таковы средние рыночные расценки за один труп, проданный для вскрытия), то владелец сего скромного жилища мог бы счесть выгодным для себя нарочно убедить злодея обратить его в место трагедии, чтобы хозяин потом мог наделать зубочисток из здешних досок и планок и торговать этими зубочистками по кроне за штуку»[116].

Отзвуки этого дела не затихали еще долго. Отреагировав на него (в числе прочих дел об убийствах), парламент в 1832 году принял так называемый Анатомический закон (четырьмя годами раньше парламентарии уже предпринимали попытку провести подобный закон, но она провалилась). Целью его был подрыв нелегальной торговли трупами. Для этого предлагалось обратиться к новому источнику «товара» – беднякам. Теперь невостребованные тела нищих разрешалось бесплатно передавать для легальных медицинских исследований. Впоследствии удалось принять еще целый ряд постановлений в данной сфере, и наконец в 2004 году появился закон «О человеческих тканях», собравший воедино все предыдущие законодательные акты и поправки к ним, касающиеся регулирования «отбора, хранения, использования и утилизации человеческих тканей»[117].

2

Расчленители

«Трагедия на Эджуэр-роуд». Полюбуйтесь на отрезанную голову

Скотленд-Ярд, делавший лишь первые шаги, вступил в 1830-е годы без отдела детективов в штатском. Сама мысль о полицейском, тайно выполняющем свою работу в гражданском платье, подогревала общественную паранойю и вечный страх перед всевидящим оком государства. Такие полицейские, рассуждали опасающиеся, с легкостью могут играть роль соглядатаев. Тем не менее «Ярд» иногда прибегал к помощи сотрудников в штатском – скажем, во время Парада лорд-мэра[118]. Отсюда «оставался лишь один шажок до применения их для подслушивания разговоров в трактирах или даже для проникновения на разного рода собрания». Эта проблема вызвала в обществе ожесточенную дискуссию в мае 1833 года, когда сержант Попэй, выдавая себя за обнищавшего художника, проник в ряды Национального союза рабочих классов – «подрывной» (по мнению властей) организации, продвигавшей социалистические идеи улучшения положения рабочих. Попэй узнал, что ближайшее собрание состоится 13 мая в Колдбат-Филдс, «на этой пустоши близ Кларкенуэллского исправительного дома», в лондонском районе Ислингтон[119].

«Ярд» привлек к операции 600 констеблей, которые, по словам очевидца, двинулись к месту проведения собрания «плотным строем, с военной четкостью». Как сообщала The London Courier and Evening Gazette, «последовало яростное столкновение; кое-кто в толпе орудовал дубинками, начиненными свинцом». Полиция усмирила разъяренную толпу, однако не без потерь. После стычки обнаружилось, что полицейский констебль Роберт Калли лежит на земле «с обильно кровоточащею колотою раною в левом боку; не прошло и десяти минут, как бедняга испустил дух»[120].

Коронерское расследование смерти Калли вынесло вердикт «оправданное убийство» – к большому неудовольствию Скотленд-Ярда. Созданный парламентом Особый комитет, призванный изучить этот случай, также осудил действия полиции. Он обвинил Попэя в том, что полисмен «привнес методы обмана и сокрытия правды в обычный ход частной жизни». Комитет заявил, что полицейские в штатском должны использоваться лишь для выявления или расследования преступлений, а не для безответственных попыток предотвращать их. Если же полиция использует подобных сотрудников под каким-то иным предлогом, это «крайне противно настроениям общества и совершенно чуждо духу конституции»[121]. Даже при таких ограничениях сама мысль о создании отдела полицейских в штатском продолжала вызывать беспокойство. Скотленд-Ярд все еще действовал как бы в рамках испытательного срока, ему лишь предстояло заслужить доверие общества. Как отмечается в одном из первых исторических исследований «Ярда», «случай с Попэем отвратил комиссаров от вступления на эту почву [т. е. от создания подобного отдела], которая казалась довольно опасной»[122].

Хотя новой полиции предписывалось в первую очередь предотвращать преступления, а не выявлять их, ей следовало «по долгу службы расследовать всякое правонарушение, о котором становилось известно». Новая структура проявила неплохие расследовательские таланты в деле «мальчика-итальянца» – и вскоре подтвердит свою искусность в ходе так называемой Трагедии на Эджуэр-роуд[123].

Все началось днем в среду, 28 декабря 1836 года. Каменщик-мостовщик Роберт Бонд обнаружил нечто неприятное под камнем мостовой на стройке, которая шла на Эджуэр-роуд, близ одного конца Оксфорд-стрит. Камень четырех футов в длину и трех в ширину был выворочен из мостовой и прислонен к стене, сделанной из каменных же плит. Проходя мимо, Бонд заметил за этим камнем «что-то темное». Наклонившись, увидел мешок из грубой холстины, обвязанный веревкой[124].

Оттащив камень в сторону, Бонд увидел, что из таинственного свертка натекла лужа крови диаметром примерно девять дюймов. «Я вначале подумал, что там кусок мяса, – рассказывал Бонд, – но потом стал ворочать и нащупал руку». Он позвал напарника, который начал уговаривать Бонда открыть мешок. Бонд развязал бечевку, заглянул внутрь и с отвращением попятился. «Мы увидали человечье тулово, – сообщил он позже. – Руки на груди сложены и подвязаны». Его панические крики: «Полиция! Полиция!» – привлекли внимание полицейского констебля Сэмюэла Пеглера, сотрудника районного управления S (Хэмстед): находясь в патруле, он как раз шел по противоположной стороне улицы[125].