Человек внутри

– Откуда идёт этот запах?

Я указал вперёд, нервно кашлянув.

– Ну, там же ничего нет? – удивился он и без промедления скрылся в сарае.

Не прошло и минуты, как оттуда послышался ужасающий грохот. Кеша выглянул наружу и заскулил:

– Уронил кое-что. Но вы не переживайте, оно не разломалось. Это если бы разломалось, то да, а так нет! Я уберусь в следующий раз, как отдохну.

– Мне плевать, что ты там задел и что хочешь копаться в мусоре! Скажи, есть ли запах или нет?

– Ничего, ничего нет.

– Так и знал!

– Что знали?

– Не скажу.

– Вы так всегда, – помрачнел Кеша и выронил рубашку, которую до этого крепко зажимал подмышкой. – Почему не хотите сказать? Я тогда здесь для чего нахожусь? Эх вы, глупый человек!

– Может, и глупый. Раз так, иди в дом. Я хочу побыть в одиночестве. А ты делаешь мне хуже и сам не представляешь насколько.

– Ну и сидите! Ещё взрослым называетесь… Я хоть и маленький, но знаю, что когда кому-то плохо, его надо поддерживать. Вы, по всей видимости, не любите, что о вас заботятся.

Кеша поднял рубашку и, встряхнув её от грязи, ушёл.

Дарья Сергеевна до вечера от сарая не отходила, успела обойти его вдоль и поперёк. Затем позвала на вчерашние макароны с сыром и, догадавшись, что у меня беда с головой, намекнула неделикатно:

– Ты, кажется, не придуриваешься. Может, тебе дать кое-какой номерок? У меня есть знакомый по этим самым делам.

– Каким таким делам?

Дарья Сергеевна наклонилась ближе и шепнула в ухо, чтобы Кеша не услыхал:

– Щекотливым. Ведь если тебе чудится запах, это не есть нормально.

– Тебе ли судить меня? Может, от усталости и прочего, – предположил я.

– Когда-то я зверски уставала, когда меня наняли швеёй. Почти не ела, а всё за машинкой сидела. Мне тогда казалось (во сне!), будто по ночам иглы пляшут, и кто-то ворует шёлк прямо из-под носа! Некто разрезал ножницами ткань на мелкие куски, рассыпал булавки, а что вытворяла шкатулка! Её включали, и долго не стихала музыка. Дзинь, дзинь, разносилось эхо. Я же не могла проснуться, будто меня заставляли спать, чувствовала, как хозяйничают и топчутся с нетерпением за спиной. Меня будто бы хотели убить.

– И как, нашли вора?

– Не знаю, может быть, и нашли, может, и нет. Я уволилась, когда галлюцинации замерещились наяву. Страшно было работать в мастерской, населённой нечистью. Пусть, даже если она завелась из-за меня.

– Ты страдала, значит, от видений. У меня запахи наяву. Галлюцинации, говоришь?

Дарья Сергеевна энергично закивала и, отодвинувшись, опустошила тарелку.

– Так дать номерок?

– Психиатра?

– Его же.

– Рано.

– Не затягивай, Володя. Я переживаю за тебя, – произнесла она и, взлохматив волосы, добавила добродушно: – Как котёнок непослушный.

– А что сразу непослушный? Может, я хочу справиться без тебя? Если станет хуже, то попрошу номер. Пока поводов для паники нет, и ты не паникуй и не переживай, потому что я здоровый человек. Видишь, и аппетит не пропал! Температуры нет, и горло не болит, нос не заложен.

– Так у тебя не ОРВИ, не ОРЗ, – напомнила Дарья Сергеевна.

– И не грипп.

– Симптомы-то другие! – проговорила она почти сурово.

– Да что ОРВИ, что грипп какой-нибудь! Все болезни похожи друг на друга, и все они от нервов.

– Ну, ну, вирусы и бактерии тут ни при чём?

– Причём, но они любят ослабшие организмы. Мой-то вон какой, никакие болезни ему не страшны!.. Ах да, у меня же ещё есть вторая мамка под боком.

– Да хоть батька! Я не врач, пойми, и советами одними здоров не будешь.

Молча съев сморщенную грушу, Дарья Сергеевна присоединилась на диван к Кеше, и они заговорили нарочито невнятно и торопливо, по всей видимости, обо мне. Я их не подслушивал. Когда они уснули, и дали мне спокойно вздохнуть, я вновь прибежал к сараю, включил маленькую лампочку с копошащимся вокруг гнусом. Приготовил, на всякий случай, лом. Моё внимание привлекли щели в полу и маленькое тёмное пятно, расползающееся по краю гниющей доски. Вонь, от которой я чихал и задыхался, теперь ощущалась менее остро, и слабо будоражила ноздри. Запах исходил откуда-то снизу.

Я неуверенно сжал лом, повертел в руках и прислонил его к округлой тумбе, у которой не доставало верхнего ящика. На втором этаже в одной из комнат зажёгся свет. Затаив дыхание, я ждал, пока Дарья Сергеевна уснёт. Никто не выходил из дома, не приотворялась дверь.

Через минуту я наконец осмелел, когда свет погас. Ко мне снова вернулась быстрота, и боязнь сменилась решительностью. С упорством, преисполненный надеждой, я отодрал первую доску. Обоняние, казалось бы, не подводило, так как под доской не находилось ничего подозрительного и странного. Я подумал: «Галлюцинации! Даша права, что мне лучше обратиться к психиатру». Но почему-то возникло стойкое волнующее чувство. Меня пронзил страх, откровенно, подленький. Приближалось нечто неминуемое. Отковыряв с треском доску, я весь покрылся липким потом, отбросил лом и сел на корточки, поведя фонариком из стороны в сторону, и окаменел.

На земле лежал истлевший скелет с расколотым черепом. Тёмные глазницы его глядели на меня уныло и враждебно. Возле согнутой левой кисти ползал червь, мелкий красный паук и желтел разорванный браслетик, на котором были начертаны неровные полустёртые буквы «В.Б.» Он был не человеком, а помощником! Сердце, стучавшее с тревогой, выпрыгивало из груди. Кое-как я совладал с паникой.

Я встрепенулся, когда меня больно укусили две-три мошки, намертво приколотил доски на место, положил тихо лом и, заперев сарай, выбежал наружу. Боясь обернуться, посчитал окошки, чтобы как-то забыться. Когда же я опомнился от потрясения, занималось утро, а я сидел в кресле и качался туда-сюда, теребя одеяло.

Кеша вышел на крыльцо с тетрадью и овсяным печеньем.

– Что вы тут делаете?

– Сижу.

– Понятно. Но почему не досыпаете? Вам в «Летний розмарин» ехать.

– Знаю. Решил встать немного раньше.

– В половину шестого? Вы что, жаворонок? – рассмеялся он отрывисто и захрустел печеньем.

– Может, и жаворонок, и сова, и голубь.

– Никогда не замечал.

– Присядь.

Кеша плюхнулся в кресло напротив. Я поинтересовался тетрадью, которую он никому не показывал и не давал читать. Нарастала нервозность.

– Вы хотите полистать? – спросил Кеша.

– Я больше тебе скажу, прочесть!

– Зачем? Тетрадь моё личное дело.

– О, я считал, что мы семья!

Перед глазами стояла удручающая картина. Первая мысль, пришедшая в голову, возмутила и поразила меня. Я представил, как жестоко расправлялся над помощником, как он кричал дико, проливая слёзы, каким осмысленным было выражение лица в последнюю секунду его предсказуемой, тягучей, но такой желанной жизни. Он ненавидел меня, рычал проклятия! Как же я убил его? Вернее, каким способом? Был ли у меня нож или я убивал тем самым ломом, о котором после благополучно забыл? Наверное, именно поэтому я не заглядывал в сарай!

– …обижу. Владимир, возьмите, – сказал он, наморщившись озадаченно. – Вы слышите меня?

– Конечно.

– Раз так, то ладно. Берите, в ней всё самое сокровенное обо мне, – произнёс Кеша ласково и протянул тетрадь. – Возьмите, не стесняйтесь. Что-то вам покажется пресным, что-то не очень…

– Я не стесняюсь. Сейчас так зачитаюсь, что пропущу работу!

Скупо улыбнувшись, я погрузился в чтение. Читал медленно, далеко не внимательно. Смысл написанного постоянно ускользал. Я начинал сердиться. Сделалось мне очень стыдно за слабость и равнодушие к Кеше. Он терпеливо ждал мнение по собственному простому творчеству и радостно заикался от волнения, если спрашивал, когда я закончу новую главу. Прошёл час, верно, самый бестолковый и нудный за последние годы.

– Пора вам на работу. Продолжите, как приедете, – сказал Кеша и, потянувшись, зевнул с большим удовольствием. – Ну как?

– Да… неплохо, – ответил я весьма уклончиво и, скрывая смущение и раздражение, пробормотал вполголоса так, чтобы мои слова не были восприняты серьёзно: – Красивый слог. Тебе бы подучиться, да в писатели или журналисты пойти.

Глава одиннадцатая.

Старуха в бархатном платье

Костя поливал гибискусы удобрением да всё спрашивал о Кеше. Он до сих пор испытывал стеснение и робко, и неловко отвечал мне, но больше не вытворял подлые штучки. Узнав о предательстве, Дмитрий Костяшкин отчитал работника. Я урезал ему зарплату за август, чтобы он и в дальнейшем не потакал своему эгоизму.

Посреди дня в магазин стремительно ворвалась старуха. Полная, невзрачная, с пунцовым лицом, которое прорезали глубокие скорбные морщины, она с потерянным видом бродила от цветка к цветку. Пухлой и короткой рукой она водила перед собой, другой поправляла жидкий светло-русый пучок. Иногда кроткий взор её задерживался на мне. Старуха смотрела с какой-то безмерной гордостью, как я обслуживал клиентов, и не подходила к кассе ближе, чем на два метра. Её серо-зелёные глаза смеялись. Их же наполняла нестерпимая горечь.

– Вы не знаете, кто она? – спросил Костя шёпотом.

– Не знаком. А ты?

– Нет. Фанатка?

– Лишь бы не моя! Я не очень хорошо отношусь к фанатам, особенно ярым. Почему она ничего не покупает?

– Не знаю. Может, вы ей симпатичны? – предположил со смехом Костя. – Вот бы стать таким же популярным у женщин! Они не любят меня. Я серая мышь для них, невидимка! Ничем не уникален, в отличие от вас.

– Следи за тем, что говоришь. Ну, кто я?.. Спрошу, что ей надо, и дело с концом.

– Заметьте, ситуация похожа на ту, что происходила с помощ… Кешей. Желает поработать?

– Но они отличаются между собой, – возразил я спокойно. – Ты постой тут, собери букет для мужчины. Вон он, около ромашек мнётся.

Я подошёл к старухе, позвал её тихонько и тронул за правое плечо. Она отпрянула от неожиданности, повернулась медленно, зажав плотно слабенькие кулачки, и сморщила горбатый нос, усыпанный нежными веснушками. Вблизи она выглядела, как светлый ангел.

– Извините, что беспокою, но… вам что-то нужно? Если так, вы бы могли обратиться ко мне. Я всегда к вашим услугам. Или Костя, то есть, Константин Котиков. Он окажет вам посильную помощь, если вы попросите.

– Нет, нет, нет! – поразилась старуха и скуксилась обиженно. – Почему же ты обращаешься ко мне на вы? Я разве чужая для тебя?

– Вы обознались.

– Саша! Сашенька!

Она приникла ко мне и зарыдала судорожно на груди, светясь от долгожданной радости и печали. Тело её трепетало от страха быть отвергнутой.

С искренним непониманием я воскликнул:

– Путаетесь! Обознались! Не знаю я вас.

– Как же? Что ты со мной делаешь?

Я высвободился решительно, но мягко из тесных объятий. Костя был удивлён не меньше, но притворился, что не слышит нас, и отвлекал людей, которые с любопытством хотели понаблюдать за трогательно-драматичной сценой, и развесили уши.

– Да, ты забыл обо мне.

– Не плачьте, прошу. Хотя бы не здесь. Давайте разберёмся, пожалуйста!

– Не успокаивай, Сашенька, – произнесла она охрипшим до неузнаваемости голосом. – Только ответь, почему не связывался со мной? Ни слуху ни духу от тебя.

– Не зовите меня Сашей. Я Владимир Беркутов!

– Поменял фамилию? Родной, объясни, что случилось, – протянула она умоляюще. – Ты не скучал по мне? Я скучала очень-очень. Ты оставил меня одну. Может быть, ты не любил меня?

– Выйдем на улицу.

– Возьми меня за ладошку, – попросила старуха. – Я чувствую, что земля уходит из-под ног. А у тебя? Ты стал безразличным ко всему человеком. Не ожидала, что ты меня не признаешь. Как не признать мать?

Усевшись на лавку, она молча посмотрела на меня.

– Вы не моя мама. Я даже не знаю, как вас зовут.

– Тогда кто я? Самозванка? Уже как пятьдесят второй год Олеся.

– Если бы! Вы запутались. Я и впрямь долго не общался с мамой, но прекрасно помню, какая она.

– Какая? – спросила Олеся лукаво и прищурилась. – Наверняка лучше, чем я.

– У неё весёлые завитушки на затылке, глаза такие же светло-карие, как у меня. Она тонкая, высокая, с пушком над верхней губой и намного младше. Не в обиду вам, конечно же. Знаете, что я думаю? Вы потеряли сына в аварии, или он умер от смертельной болезни, рака, к примеру. Вы настолько тоскуете о нём, что решили, будто он жив, и вышли на его поиски. Вот, насколько вы не верите в смерть! Увидали кого-то похожего на него (то есть, меня) через окно, когда проходили мимо «Летнего розмарина». И теперь достаёте со своей болью и одиночеством! Будьте так добры, не мешайте и будьте здоровы и счастливы.

– Слушай, дай-ка ещё немножко посмотреть на тебя. Ты теперь другой.

– Глядите. Кто ж вам не даёт? Только на расстоянии! – предупредил я строго и добавил с долей заинтересованности: – Что вы имеете в виду под словом другой?

– Взрослый. Я не видела тебя год, полтора месяца и девятнадцать дней. Много, очень много! Ну, нагнись поближе, хочу тебя поцеловать в щёку. Что ты упрямишься, Сашенька?

– Не лезьте!

Я отвернулся, скрывая презрение в усмешке. Меня не переполняло сочувствие к Олесе, однако чисто по-человечески было её жаль. Понемногу пробуждалось сострадание, и даже захлёстывала нежность.

– У меня есть твоя фотография.

– Старомодно. Ещё и в кошельке?

Олеся, не ответив, расстегнула чёрную сумку из искусственной кожи. К замшевым туфлям уронила паспорт в потрёпанной обложке и ещё что-то мятое, засаленное и грязное, а когда подняла, недовольно кряхтя, проверила тотчас кошелёк и страшно разозлилась.

– Что там?

– Пропала. Я потеряла фотографию. Твою фотографию! Ну почему?

Она суетливо завозилась в сумке, проверила все карманы, но, ничего не найдя, поникла плечами.

Всхлипнула с грустью и пролепетала виновато:

– Фотография была здесь! Клянусь здоровьем!

– Верю, верю, – проговорил я глухо, но проявил снисхождение к Олесе и улыбнулся мягко. – Не ройтесь больше и не клянитесь. Она, наверное, выпала по дороге сюда, или вы просто-напросто оставили её дома.

– Исключено! У меня отменная память. Я знаю, чувствую, что не выкладывала фотографию, – возразила она невозмутимо и накрыла ласково мою ладонь своей. – Живёшь неподалёку?

– Да так, далековато. Впрочем, мне нравится водить машину. Радио слушаю.

– Какое совпадение! У тебя есть любимая песня?

– Все песни задевают по-своему, и каждая из них любимая… Мне пора вернуться в магазин.

– Как же я? Что делать без тебя?

Старуха хотела было остановить меня, но вдруг пошатнулась и, завалившись обратно на лавку, промурлыкала загадочно:

– Дел по горло у Сашка́. Обменяемся номерами?

– Не думаю, что это хорошая идея. И только попробуйте преследовать меня!

– Если и попробую? – пискнула Олеся с вызовом. – Бросишь на расправу полицейским? Ты очень меня разочаруешь. И так расстроил, когда уехал и не простился со мной. Сменил, оказывается, имя и фамилию, да устроился в магазинчик. Кстати, как твоё отчество?

– Измаилович, – ответил я сухо, стоя к ней спиной.

Олеся заахала.

– Всего лишь совпадение?

– До свидания.

– До встречи, – попрощалась она счастливо.

Я отворил дверь «Летнего розмарина», и сразу же, как Костя окликнул девочку, чтобы передать ей букет душистых лилий, меня замутило.

Глава двенадцатая.

Посиделки в кабинете с зелёными обоями

Психолог Макаров был облачён в чёрное одеяние, сшитое ему, верно, не по размеру. Я медлил с рассказом, тянул всеми способами время, не встречаясь с острым, жёстким взглядом, от которого делалось неловко и душно, и глядел на стол с лампочкой в выпуклом стекле.

Поделился, наконец, наблюдениями и догадками. Мне было нечем дышать. Я был сильно озабочен появлением матери, о которой не слышал, и сходил с ума.

Макаров пододвинул пиалу, полную подушечек с карамелью. Он сгрыз кешью и, не переставая вяло жевать, спросил дружелюбным насмешливым тоном:

– Не едите сладкого?

Его лицо было небритым, щёки желтоватыми и впалыми. Носогубные складки глубокими. Единственной красивой и приятной частью его лица был аккуратный, округлый, пухлый нос красного цвета.

– Просто не хочу.

– Хорошо. Но я бы взял, потому что вкусно… И что вы думаете? Кто такая Олеся?

– Не уверен, что понимаю. Как по мне, никто!

– Вы же пришли сюда не для того, чтобы побеседовать за чашкой чая. Значит, загвоздка имеется. – Он поднялся с кожаного кресла и нажал на пищащий браслетик, желтоватый, как пыль.

В кабинет вбежала помощница с пепельными кудряшками, которые прыгали весело, совсем как живые, и напоминали тугие пружинки. Она забрала из рук Макарова стопку тетрадей на скрепке и бросилась стремглав за дверь. Во всём облике психолога сквозила небрежность. Он спокойно воспринял поспешность помощницы. Мне было непривычно, а при малейшем движении неудобно.

– Да вся загвоздка в том, что внутренний голос считает иначе. Он кричит, буквально вопит о том, что я с ней знаком! Внешне я уверен. Но это только внешне. Вы понимаете, как уладить разлад в голове, в сердце и в душе? Мне иногда кажется, что внутри меня живёт совсем другой человек, который, так сказать, редко выползает наружу, чтобы потом вновь закрыться в своей скорлупе. Он чего там делает? Чего хочет от меня? Кто он, и почему я его настолько плохо знаю?

– По всей видимости, – произнёс по-доброму Макаров, – вы когда-то попали в непростую ситуацию, даже безвыходную, пережили резкое событие, после которого стали ощущать себя не тем, кем вы являетесь на самом деле. Скажите, что вас по-настоящему поразило за последние, скажем, два-три года? Ну, может быть, вы перенесли операцию или у вас умерло домашнее животное, которое вы сильно любили?

– Никаких событий не было. Ни операции, ни животных, ни чего другого… Хотя, погодите-ка, есть. Да, есть! – воскликнул я. – Я переехал в новый дом, о котором мечтал всю жизнь. Приходится, правда, делить его с другой хозяйкой. Мы с ней в хороших отношениях, чуть ли не родственных. Я долго копил, чтобы переехать от мамы. Она меня чересчур опекала, так как я был её единственным сыном. Теперь у неё новая семья, она вышла замуж во второй раз, и у меня скоро появится младший брат, в котором я, естественно, души не буду чаять. Как видите, события есть, но все они безоблачные.

– Приторные. Точно всё? – спросил Макаров с упрямой решимостью. Он в любом случае не сумел бы раскрыть непостижимой тайны.

– Да. Я же сказал!

– А как же запах возле сарая? Вы случайно не охотник и не стреляете зверьё?

– Я против всякого насилия, а тем более насилия над теми, кто слабее и над тем, кто отличается от нас.

– Вторая хозяйка?

Я рассмеялся, представив Дарью Сергеевну с охотничьим ружьём и мёртвым зайцем, завёрнутым в старый платок таким образом, что наружу высовываются одни серые уши.

– Что смешного?

– Да так, немного пофантазировал. Она не охотница, не волчица. Поймите, человеку не тридцать и даже не пятьдесят!

– Разные женщины бывают.

– Не спорю, но она хотела помочь, – возразил я.

– Как?

– Совала номерок психиатра. В итоге, я пришёл к вам, потому что чувствую, что мои проблемы из-за внешних раздражителей.

– Вряд ли. Вы утверждали про человека внутри.

– Ну, из-за него тоже. Но в большей степени виноват не я!

Макаров сел за стол, начеркал что-то шустро на бумажке. Пока я молчал, он говорил громко, с необычайной важностью, смотря мне прямо в глаза:

– Пропейте успокоительное, приготовьте ромашковый отвар. Ограничьте контакты, если возможно, с негативными людьми. Негатив бывает полезен, но как мне кажется, в вашем случае он пойдёт только на вред. Побольше радуйтесь жизни. В вашем окружении есть тот, кто даже в самый хмурый день поднимает настроение?

– Сомневаюсь… или же… да. Наверное. Он помощник. Его зовут Кеша.

– Настолько всё серьёзно? – спросил Макаров улыбаясь. – Понятно, он друг.

– О, нет, нет, нет! – затараторил я, смутившись невольно. – Я ручаюсь за него. Хороший знакомый попросил присмотреть за ним. У него проблемы в семье, квартира сгорела. А как я могу отказать? Нет, вы чего? Пф! Вот был бы он человеком, то я ещё подумал, друг он или заноза.

Улыбка Макарова сделалась шире. Он привстал, и чтобы успокоить меня, протянул задумчиво и нежно:

– У меня ведь тоже есть друг. Я зову его обыкновенным именем, потому что он живой, как и я сам. И любимая есть, Диана. Она помощница и работает в крохотной редакции «Литературный уголок» вместе с друзьями. Правда, газет и книг они выпускают немного. Но я бы посоветовал почитать, что они пишут. Газета у них одна есть, называется «Живое слово». Никакой политики и экономики, никаких знаменитостей и денег и прочей ерунды, которой нас насильно пичкают.

– О чём ещё можно писать в газетах? – удивился я. – И рекламы нет? Продажи недвижимости, анекдотов, в конце концов.

– Вот это вы зря… Стихотворения есть, истории, рассказанные талантливыми помощниками. А новости добрые. Хоть где-то добрые. Помощники не отрицают, что в мире идут войны и люди умирают от голода. Они чаще нашего сталкиваются с несправедливостью. Как говорит Диана, если они будут писать о плохом, то не останется места для хорошего. От неприятных новостей читатели загрустят, совсем расклеятся и подумают, что всё злое есть нормально, и просто-напросто умоют руки. Ведь зачем идти против зла, если это есть наша с вами действительность? Как любят писать в начале книг или фильмов? Основано на реальных событиях. Мол, реализм, как же искренне, взгляните, куда катимся! И гроша не стоит любовь современных гениев очернять жизнь и показывать человеческие пороки и пороки общества. Да что показывать-то, что твердить одно и то же? А знаете, как звучит девиз «Литературного уголка»? Не разъединить, а сплотить! Я придерживаюсь того же мнения.

– Читателям не покажется, что добро в газете наигранное и лишь иллюзия, что редакция скрывает истинное положение дел?

– Это уже другой взгляд. Они не врут. Нет, ни за что! – горячо откликнулся Макаров. – Они стремятся к тому, чтобы читатели привыкали к свету, чтобы от прочитанных в журнале рассказов, написанным по реальным событиям, у них появлялось желание творить добро. Это их единственное желание. Кстати, помощники открыли книжный кружок для подростков. Уже записалось шесть человек. Помощники, однако, в чём-то лучше нас. Что интересное, их не программировали быть человечными.

Я забрал бумажку и повернулся, чтобы выйти из кабинета. Макаров произнёс любопытную, но очень правильную фразу, которая вмиг всколыхнула меня:

– Человеком нельзя родиться, им можно только стать.

Глава тринадцатая.

Подвал с выключенным светом

Дарья Сергеевна выпытывала подробности похода к психологу. Она не притрагивалась к краскам, часто спрашивала о моём состоянии и настойчиво ухаживала, одновременно описывая жуткие события, когда-то происходящие в мастерской. Ей всё казалось, что прошлое следует за ней по пятам. Именно поэтому она боялась заштопывать пододеяльник со здоровенными дырками и стирать одеяло, кстати, тоже.

В бумажке, исписанной Макаровым, кроме обыкновенных рекомендаций был указан адрес «Литературного уголка». Так как Кеше нравилось писать, я не мог не поделиться с ним хорошей новостью. Он отказывался ехать, ссылаясь на то, что не был раньше в таком районе и что обязательно потеряется, даже если воспользуется электронной картой города.

– Поезжай! Тебе будет полезно.

– Не сомневаюсь, что будет. А как же вы с Дарьей? – спросил Кеша озадаченно. – Я не оставлю вас.

– Ты давно не выходил, – настаивал я. – Забыл уже, наверное, как говорить с кем-то, кроме нас и Пустыркиных.

– Мне и тут хорошо. – Он отрицательно замотал головой. Его точно посетило тревожное видение. – К тому же, я до сих пор не убрал крольчиху со двора. Она уже вся растрескалась и превратилась в чёрт знает что.

– Бог с ней, с этой крольчихой! Макаров ведь написал адрес, потому что в разговоре с ним я упомянул тебя.

– Правда?

– Он посоветовал почитать то, что там печатают. А как услышал, что у меня есть ты…

На самом деле, всё обстояло иначе. После слов Макарова о человечности, я крепко задумался о Кеше, о том, что он испытывал ко мне трогательное доверие, когда отдал тетрадь – самое ценное, что было у него из вещей, и сразу же передумал уходить. Вместо этого я попросил психолога начеркать улицу и дом, в котором находится редакция, и поблагодарил его больше за полезную информацию о журналах, нежели за оплаченный сеанс.

Но я был хорошо знаком с Кешиной склонностью к упрямству, которое он унаследовал от Василия, и слегка приукрасил действительность. Когда, наконец, он согласился, я дал ему денег на проезд и проводил до ближайшей остановки.

Дарья Сергеевна напекла сырных булочек и, поджарив ломти пшеничного хлеба, щедро натёрла их чесноком. Она задабривала едой и объясняла заботу тем, что у неё улучшилось самочувствие и больше не гудят ноги, и она может теперь чаще готовить вкуснятину и пробовать новые рецепты. Так я узнал, что Дарья Сергеевна, будучи подростком, мечтала пойти в повара и готовила с удовольствием для матери, которая привила ей любовь к красивым и сытным блюдам. На вопрос, почему не исполнила мечту, промолчала, но взглянула на меня с неясной тоской.