Человек внутри

– Не-е-ет, – протянул Василий, зажмурился, вспоминая нечто лихорадочно. – Не со всеми. Он тебя когда-нибудь точно восхитит, иголочки-то покажет. Ну, заберёшь его?

– Заберу, если иголочки не очень острые. Дайте два денька на подумать.

– Ладно, решайся, – согласился Василий и, подозвав Анну, успокоил её ласковым словом.

Она хлопнула весело в розово-жёлтые ладоши, вынула из холодильника пластиковый контейнер и открыла селёдку с луком. Дети столпились вокруг стола и заканючили жалобно рыбу. Извозились все в масле с укропом и, облизав перепачканные пальцы, побежали к раковине пенить руки в жидком ромашковом мыле. После подпустили к раковине и меня, обрызгали шаловливо пахучей водой, надули парочку мелких пузырей.

С помощником я давно не разговаривал. Он вышел за мной на улицу, остановил, легонько ущипнув за локоть.

– Как вы?

– Ничего. Так себе.

– Владимир, не злитесь на меня. Вы и впрямь злитесь? Но за что? – спросил помощник, перекривился, собирая слёзы широченным рукавом. – Кажется, есть много поводов.

– Не злюсь. С чего взял? Я горжусь тобой, как никогда никем не гордился!

– Вы-то?

– Удивлён?

Он просиял, повис на моей шее и залепетал обычным своим мальчишеским голосом:

– Не знали, что приходил Костя? Он извинился, и я его простил. Объясните, что с вами не так.

– Да не души, отпусти! Вот так, дай отдышаться… Пустыркины мне кое-что предложили. Ни разу не догадаешься, что же.

– Но у них ничего нет, – сказал растерянно помощник.

– Забыл, что у них есть ты? Я предупреждаю сейчас, чтобы ты был готов переехать ко мне. Переедешь или нет?

– Думаю, у меня нет выбора. Если так будет удобнее всем, то перееду. Но для чего? Я настолько мешаюсь у них под ногами? Нет, это же не причина! Всё упирается в деньги, Владимир, мне ясно, что деньги ставят во главу угла. Пообещайте только, что вернёте Пустыркиным, когда они разбогатеют. Я уже тоскую без них, словно уехал на край света.

– Верну в целости и сохранности, – пообещал я под ярким фонарём.

Он махнул ладонью на прощание и скрылся в подъезде.

В среду, как я определился с выбором, Василий подал заявку на переоформление прав на помощника. Она рассматривалась в течение пяти рабочих дней. После того, как заявка была удовлетворена, мы приехали в многофункциональный центр. Помощник подтвердил, что ни я, ни Василий не принуждаем его расписываться в предоставленном ему стандартном бланке, и он полностью готов к тому, чтобы стать моей собственностью. В договоре были прописаны условия, которые я должен был строго выполнять; насчитывалось не менее пятнадцати пунктов, предусмотренных и для помощника, главной обязанностью которого являлось преданное, самоотверженное (и не смотря ни на что, всё же добровольное, если так правильно выразиться!) служение хозяину. Я допустил мысль, что он товар, но говорящий, живой.

– Где его браслет?

Василий подписал соглашение в полупрозрачной кабинке, стены которой прекрасно пропускали звуки, и ответил за уже официально чужого ему помощника:

– Проворонил браслетик-то. Вот досада! Ну, это не страшно, я прав?

– Жаль, конечно, что потерял. Владимир Беркутов, вы всё же купите новый, заказной. Если вы много времени проводите вне дома, специалист порекомендует браслет со встроенной функцией, с помощью которой вам легко удастся определить местоположение помощника.

– Он ему ни к чему.

– Ни к чему! – изумилась подслушивавшая девушка с проколотым носом. – А понимать? Вы их понимаете вот так, сходу? Они же, – понизила она голос до шёпота, – другие.

Василий, сердясь, крутанул у виска, и замахал папкой.

– Думай, что болтаешь. Брысь!

– Вы не бросайтесь, если не понимаете так, как понимает этот мужчина. – Она указала некрасиво пальцем на меня. – Мой бы давно загнулся. Знаете, как оно бывает, забегаешься как белка в колесе, не покормишь помощника, не погуляешь с ним, не отведёшь на консультацию. Он хворает бедненький, мучается чего-то, сам не понимает чего, а ты гадаешь. Вот тут-то и пригождается браслет. Глядишь, горит коричневым, значит, тоскует без дела, даёшь ему работы, да побольше, чтоб на неделю хватило!

Помощник слушал очень внимательно. Он повернул голову, улыбнулся ласково и вдруг сказал жёстко:

– А помощник, с которым вы обходитесь, как с домашним питомцем, явно думает про вас точно также. Не ложитесь сегодня спать, проверьте, чем он занимается ночью, – намекнул он с лёгкой усмешкой. – Кидает ли в стену браслет, который натирает запястье до крови, или разрабатывает план побега. Брысь! – повторил он громко, в точности, как Василий. – Пока я терпелив с вами, но это ненадолго.

Девушка обратилась ко мне с искренним возмущением:

– Угомоните своего помощника! Чего он встрял? Я не просила.

– Он не мой помощник, а свой собственный, – сказал я, как в старом известном мультфильме. – Это вы дали ему повод. Сами виноваты.

Она тотчас закипела и, растолкав толпу, выплеснула гнев на ни в чём неповинную бабушку с увесистой тростью.

– Вот бы она ею ударила девку, – оскалился Василий. – Как по мне, только так научится манерам. Дура!

– Ну, тише, тише, – обнял его крепко за плечи помощник. – Вы не психуйте, а то быстрее состаритесь. Без презрения в зеркало не посмотритесь. И презрение не от того, что погубили красоту, а из-за испорченных по глупости нервов, испорченного здоровья.

– Да, сейчас я в самом расцвете сил, – согласился Василий и вмиг обмяк на мягком стуле. – Ну, идёмте! – подскочил он бодро. – Душно. Не люблю жару.

Глава восьмая.

Первый помощник в доме на холме

Пустыркины умудрились собрать маленький, но тяжёлый чемоданчик для помощника. Они проводили его без лишних слов и без слёз и пообещали, что будут писать письма на электронную почту, звонить два раза в день. В машине помощник робко заикнулся о сахарном мармеладе, переданном Анной, достал из кармана с десяток сладких кубиков и охотно поделился ими со мной. Он проводил нежным взглядом Сонечку, одарил её напоследок воздушным поцелуем.

Помню, как я назвал их семьёй и окончательно растрогался. Я мучился от слабости в салоне, но не включал кондиционер, почти не шевелился. Зато помощник крутился постоянно и припадал щекой к стеклу, оставляя размытые отпечатки. Вот он приплюснул нос, повеселел заметно. Засветился, как солнышко, пронзил меня золотистым лучом, идущим от сердца, и застонал:

– Когда приедем?

– Скоро.

– Дарья Сергеевна знает?

– Я говорил с ней. Она не горит желанием увидеться с тобой.

– Ничего. Я попробую ей понравиться, – решил помощник, повернулся ко мне абсолютно счастливый, чистый. Очень мне понравился.

– Раньше ты меня звал начальником? Теперь как?

– Как? – спросил он, вылупившись тупо.

– Хозяином?

– Владимиром, раз уж на то пошло.

– Хочу, чтобы звал хозяином.

– Никак!

Помощник упрямо выпятил губы, над его скулами выступил слабый румянец. Он коротко объяснил, что звать человека из семьи хозяином неуместно и грубо, что лучше всего называть по имени или придумать прозвище, которое бы звучало одновременно смешно и ласково. Я думал, думал, но отказался от затеи, связанной с прозвищем.

– По имени зови.

– Хорошо.

Помощник зевнул скучно, подперев голову рукой, и тут же закричал восторженно, тыкая пальцем в небо, где взмывала стая птиц. Они покружили плавно над соснами, трепеща крыльями, и полетели прямиком к зелёно-жёлтому холму, спрятались за верхушками деревьев, став незаметными даже для самого внимательно и зоркого наблюдателя.

Шуршала осень. Обдавала своим дыханием, красила кистью лес, срывала листья, обнажая коричневые узловатые ветви. И чувствовалась дождевая сырость и мягкая прохлада.

Помощник слегка приутих. У дома он забрал чемодан и, вбежав на крыльцо, закачался весело в кресле, но подпрыгнул, когда скрипнула дверь. Поклонившись скромно Дарье Сергеевной, вышедшей на дневную прогулку, он вскоре забежал в дом и поставил чемодан у дивана в гостиной. Помощник выбрал самую большую кисть, по всей видимости, из колонка и окунул её в розовый акрил. Он клал небрежные мазки на чистый холст, стоящий у входа в кухню, прикладывал палец к подбородку и поворачивался к нам. Дарья Сергеевна ожидала от него подвоха.

– Не смотри на картины! Ты не у себя, – выпалила она. – А то не продам ничего.

– Продадите. Вы не маратель какой-нибудь.

– У тебя взгляд недобрый, задумчивый слишком. Уж если промелькнёт мысль о том, что я плохо пишу, то именно так и будет.

– Ну, не волнуйся, – успокоил я Дарью Сергеевну и ласково поправил её старый платок. – Он, оказывается, любит рисовать. Неужели не поделишься тюбиками? (Будто с едой для космонавтов, кремом для тела или зубной пастой!) Не деритесь, как дети. В угол поставлю. Углов-то много, хватит на всех.

– Хватит, но он бездарность. Куда он мажет? Посмотри! Посмотри! – изумилась она, взмахнув сухими ладонями.

– Я так вижу, – подал голос помощник. – И прекрасно соображаю, что у меня выходит… Может, вы научите меня рисованию? Хм. Какая красивая рысь в снегу! – Он указывал на картину, написанную Дарьей Сергеевной ещё в молодости, и обтирался влажной тряпочкой от засохшей краски. – Вот, здесь лежит картон. Берите и показывайте, если не нравится моё творчество.

– О, ты так уверен!

– Твёрдо.

– Не напишешь также, даю слово.

– Больно надо, – беззлобно откликнулся он и оставил кисть на столе.

Комната, подготовленная для помощника, находилась на втором этаже, напротив комнаты Дарьи Сергеевны и была почти пуста. (Одна кровать, один письменный стол с мощными ногами, стул, естественно, громоздкий шкаф с резными дверцами и матовая люстра.) Помощник пожаловался горько, что его не поселили с удобством, и, разложив вещички на кровати, предложил мне сесть рядом. Он ожидал точных указаний, вертел головой в сторону занавешенного окна, изнемогая от скуки, и ныл, разминая затёкшую шею.

– У вас есть список?

– Какой?

– Список дел. Что же ещё? Раз уж в магазин я не собираюсь, то присмотрю за домом. Вы напишите на листике и отдайте его мне.

– Чтобы мне такого придумать, помощничек… Допустим. Получишь листок. Тебе какого размера?

– Самого обычного. Не смешно.

– Не смешно. Ты не балуйся с Дашей. Она ведь серьёзно относится к тому, что ты говоришь.

– А кто тут не серьёзен? Я что ли? Мы повеселимся, – сказал помощник. – Серьёзно повеселимся.

– Определённо, она умеет веселиться.

За ужином Дарья Сергеевна хвалилась талантом и кормила помощника рамёном и самодельным сухарями. Сухари были жёсткими и приторными от сиропа, но она хрустела с удовольствием и облизывалась. Подливала чай, звякала глубокой чашкой без расписного блюдца, а наевшись от пуза, вытерла мясистые губы, разыкалась и прикорнула тут же. Я вытащил желтоватую бумажку в клетку, протянул её помощнику.

– Длинный список, – обронил он негромко и шёпотом добавил лукаво: – За день не управлюсь. Так-с, что вы мне предлагаете? А? За какие услуги приходится жить в комнатушке с бледными цветочками?

Помощник зачитал с выражением, не скрывая широкой улыбки:

– Во-первых, убери страшные фигуры, которые находятся позади дома. (Забрось их в подвал, дальше я разберусь с ними.) Во-вторых, проведи влажную уборку. Ведро возьмёшь под ванной, там же тряпку и чистящее средство, – остановился он, хитро прищурившись. – Как вы без меня ещё не задохнулись-то в пыли, бедолаги? Кхм… В-третьих, почини ножку кухонного стола (инструменты в тумбе, в гостиной, где стоит глиняная свистулька и позолоченная копилка). В-четвёртых, засыпь колодец. В-пятых, избавься от дерева растущего перед домом. Оно неизвестно откуда появилось и мешает парковаться! Постскриптум, знаешь-ка, не срубай лиственницу. Я уже так привык к ней, так она понравилась! Мы с ней любим друг друга, потому что она не тревожит меня. Я её тоже. В общем, даже не бери топорик, не дай бог поранишься. Пост постскриптум, может, как-нибудь выстираешь плед Дарьи Сергеевны? Он такой же чумазый, как Дарья Сергеевна, и тонкий. Стирай вручную!

– Ну и что?

– Вам бы от забывчивости таблеточки пропить, – сказал помощник. – Как-то Анна заболела, и мы не предполагали, что с ней делать. Пошла она к доктору, бестактному доктору, не жалевшему своих пациентов. Он обвинил её в том, что она часто переутомляется и не спит по ночам, как спят здоровые люди. Но, впрочем, прописал хорошее лекарство. Анна пропила таблеточки и вновь стала бодрой и свежей. Познакомились вы бы с нею тогда и увидели, как она изменилась.

– Это из-за постскриптума?

– Причём он? Другое дело пост постскриптум!

– Пустыркина болезненная женщина… Она не плохая, просто мягкая по характеру.

– Ой, и не говорите. Наверное, смерть сестры повлияла. – Помощник коротко всхлипнул и промокнул салфеткой лицо. – Вот теперь представьте, как мне будет жалко, если и с вами беда приключится. Вы же ничего не скроете от меня? Вы мне доверяете, как самому себе?

На тот момент я не хранил тайн, но промолчал, так как не был уверен в ответе. Помощник взгрустнул, но через минуту вновь заметно оживился, когда я позвал его сыграть в домино.

– Костяшки? Вы бы ещё предложили шарады разгадать, – пристыдил он меня и напомнил почему-то радостно: – В самом деле, старик! Вы знаете, что есть компьютеры, игры с потрясающим сюжетом и красивой графикой? Мне как-то Сонечка сказала, что будет создавать компьютерные игры. Лучше уж компьютерные, чем настольные.

Глава девятая.

Имя

Лиственница молча собирала пыль косматой головой.

На залитом светом крыльце, под стрекот несмолкающих насекомых, помощник, поддразнивая меня, выкладывал кости на столике и качался в кресле. Оно противно стонало, отвлекало нарочно от игры. Всякий раз, когда я просил помощника успокоиться, он предлагал обратить внимание на травяных сверчков или совсем не тратить силы на пустяки.

– Как же надоело, что ты помощник! – неожиданно выдал я сам для себя вслух и взял кость из резерва.

– Я не могу быть кем-то другим, – улыбнулся он виновато.

– Ты не понял.

– А что?

– Вот меня зовут Владимиром, например, и мне приятно, когда меня окликают по имени. Но что насчёт тебя? Почему вам, помощникам, не дают имена?

Я затронул болезненную для него тему, но не пожалел о том, что спросил. Долго мне не давали покоя гнетущие воспоминания, и до сих пор смешила встреча с девушкой, которая находила речь помощников неясной и странной и потому (может, были и другие, более личные причины) не проявляла заботу к своему помощнику.

– Создатель считает, что так люди быстрее привязываются к нам. Я с ним не согласен. Нельзя привязаться, дав имя. Я же не пошёл за кошкой соседки сверху только потому, что прозвал её Чёртовой лентяйкой. И она даже не мяукнула, хотя должна была подать знак, – обиженно пробормотал помощник. Он пропустил ход, так как ему было нечем ходить, и продолжил говорить, не скрывая неприязни: – В меня тычут пальцем, спрашивают о браслетике, как ненормальные. Я не люблю его не потому, что он сдавливает руку (хотя, из-за этого тоже), а потому что он делает из меня бездушную марионетку, которая не имеет права чувствовать свободу. А мне так охота летать! Взмахнуть крыльями и унестись в небо. О, было бы здорово!

– Мы ошибаемся. Прости.

– Вы не виноваты. Таково наше бремя, наверное, – нахмурился он сердито. – Я не могу его сбросить. Некому облегчить мою ношу. Знаете, один глупый мудрец как-то ляпнул, что помощники не умеют любить. (Думаю, он не имел в виду любовь к семье, хозяину, хобби или к жизни.) Кто его надоумил на такую чушь? Всё ложь, неправда! Любим, ещё как любим! И я докажу, когда полюблю.

– Ты не любил ни разу?

– Нет. Вы объясните, что значит любить? – спросил он, слегка смутившись. – Я видел, как любят друг друга Анна с Василием. Они уже немолоды, но их любовь по-прежнему глубокая и сильная. Василий иногда долго смотрит на Анну, щиплет её за бок и хихикает. Готовит, когда она болеет или ходит за лекарствами и целует очень-очень легко в лоб, чтобы ободрить. Если надо, нянчится с Сонечкой, когда Анна засиживается допоздна в продуктовом.

– Тут ты не по адресу, дружище.

– У вас была несчастная любовь! – представил помощник, сочувственно промолвив: – Трагедия…

– Первая любовь не всегда несчастная, если ты об этом. У меня вообще не было несчастной, – признался я скромно. – Просто мне не интересно, я плохой советчик и объясняю туманно, не полагаюсь на опыт, а на образы, зачастую расплывчатые.

– Уверяю, что вы прекрасно рассказываете. Что такое любовь, Владимир?

– Если кратко, то всё! Банально, но верно… Ничего в мире не происходит без любви, не создаются творения, и города не строятся. Если полюбишь по-настоящему (не отдавайся бессмысленным мимолётным увлечениям), то почувствуешь сразу же уютное тепло. Куда бы ни пошёл, она последует за тобой, раскроет потенциал. Ты примешь свой талант, начнёшь развивать его, будешь готовым к исполнению мечты. Она творит чудо, когда сковывает безнадёга, делает крепким, если искажается реальность, поднимает с колен и оправляет после падения, заживляя раны. Думается, ты многое теряешь. Может, самого себя? Кто знает, кто знает… Есть кто на примете?

Помощник дёрнулся, будто его током ударило, и, сжав покрепче костяшку, рассмеялся в лицо натянуто. Наступила моя очередь брать кость из резерва.

– Не дурите, кого я сейчас найду? Не ходить же по улицам и присматриваться ко всем. То-то же, бред.

– А полюбить кого хочешь? Помощника… или человека?

– Без разницы, если он добр и честен со мной. Цвет же кожи, возраст, причёска, вера или пол не значат абсолютно ничего, если царит добро и справедливость. Важно проявлять гуманность (не путайте с терпимостью, доведённой до абсурда) в ней наше спасение, – возбудился помощник и воскликнул пылко: – Да, это настоящая любовь! А любовь есть принятие.

– Но что, если человек, в которого ты влюбишься, на самом деле презирает помощников или просто не хочет иметь с ними ничего общего?

– Не представляю, как я бы изменил его отношение к нам. В любом случае ему повезёт, потому что я не отступлю и не оставлю его в покое. Уж вы-то знаете, что я могу быть очень убедительным и надоедливым… Ладно, что мы о сложном болтаем?

– Оно не сложное, а жизненное.

– Допустим. Хватит! А то расстрою ненароком и вас, и будем вместе плакать над тем, что нельзя изменить.

– Ты от меня ни слезинки не дождёшься. Когда-нибудь говорил с создателем?

– Никогда. И для чего? Что бы я сказал, когда встретился с ним взглядом? Кстати, перед тем, как меня забрали Пустыркины, мы не виделись больше пяти дней. Подозреваю, что мы совсем его доконали.

– Ты победил, – перебил я помощника мягко.

– Уже?

– Набрал сто очков. Мы ведь до ста договаривались?

– Конечно.

Он качнулся ещё разок в кресле, скинул тёплое одеяло, в котором был укутан и, задрожав, покрылся мурашками. Запрыгав резво, чтобы согреться, он подул на руки, затёр их яростно и, наконец, произнёс:

– Собирайте домино и пойдёмте в дом. Холодно-то как!

– Это от усталости бывает. Знобит?

– Сильно.

– Что ж ты раньше не сказал? – спросил я, недовольно убирая костяшки со столика. – Поздно.

– Мне понравилось играть, – прошептал помощник восторженно. – Вы слушали, что я говорю… Спасибо. – Он поклонился мне, как при нашей первой встрече и скрылся за дверью.

Я поспешил нагнать его на лестнице. Он споткнулся от усталости и, потянувшись навстречу, потрепал меня шутливо по щеке, отчего она заметно порозовела.

– Какая пухлая. Много сладкого едите, как Сонечка, растолстеете так скоро. Что ещё? – спросил взволнованный помощник.

– Я дам тебе имя.

– Так и знал, что этим всё закончится!

– Ты ждал?

– Я догадывался, что вы затеяли разговор не просто так. Ну, какое же моё имя, какое? – торопливо заговорил помощник, теребя расстёгнутый рукав.

– Ты теперь Кеша. И никакого номера! Всех, кто продолжит звать тебя помощником, я предупрежу, что у тебя есть имя.

– Кеша… – вымолвил он потрясённо, едва слышно.

– Оно тебе подходит. Ты сердечен, мягок и невинен, как мне кажется.

Он был испуган и не верил мне, всё ждал какого-то подвоха. Ущипнул себя крепко за бедро, вскрикнул коротко и слабо, но вместе с тем счастливо. С губ его сорвался ликующий, уверенный возглас:

– Кеша! Я Кеша!

Взамен он пообещал выполнить за день все дела, которые значились в списке, и, нелепо пританцовывая, разбудил топотом Дарью Сергеевну, уснувшую в гостиной. Она босиком подбежала рысью к ступеням и заворчала:

– Что вам не спится? А? Дурачьё! Совсем не уважаете меня. Володя, ну у тебя-то должна быть голова на плечах!

Кеша на радостях порывисто обнял Дарью Сергеевну, нагнулся к её лицу и поцеловал небрежно и горячо в губы. Она тотчас же проснулась, широко раскрыла выцветшие глаза.

– Ну, не мусоль, не мусоль меня! – покраснела Дарья Сергеевна. – Совсем ополоумел! Ты чего смеёшься? Думаешь это весело, когда не дают спать и целуют противными мокрыми губами? Тогда у меня для тебя плохие новости.

Кеша ничего не думал. Он хотел смеяться до упаду и неустанно повторять своё имя, которое искренне и безоговорочно полюбил.

Глава десятая.

Под досками

В воскресенье Кеша взялся за колодец. Работал он добросовестно, с каким-то отчаянным рвением. За отдыхом обтирал лицо и шею запачканной рубашкой, жадно глотал воду, которую набрал в бутылку, чтобы лишний раз не возвращаться в дом и не просить принести чего-нибудь нужного. Почти засыпав колодец крупным щебнем и гравием, он понял, что совсем забыл о песке и вскоре ворвался в мою комнату, оставив грязные следы. (Дарья Сергеевна после, раскорячившись, подтёрла полы.) Я был занят, договаривался с поставщиком о новых сортах белых и нежно-фиолетовых роз. Кеша дождался, пока я положу трубку, и только тогда спросил, где ему взять песок.

– А ты закончил?

– Осталось маленько. Вы бы дали, если он есть. Я сам дотащу мешки.

– Они тяжёлые. К тому же, тебе ещё трудиться и трудиться, – заметил я и кивнул в сторону колодца, вокруг которого вились густые заросли.

– Что предлагаете?

– Я принесу их тебе.

– Вам должен позвонить Костя, – запнулся Кеша, не закончив фразу, и, словно подыскивая слова, договорил непонимающе: – Разве нет?

– Ты подслушивал!

– Стены тонкие, – оправдался он и стукнул рядом с дверью. – Как декорация.

– Иди уже. Костя позвонит ближе к вечеру, а сейчас день. Иди, пока я не разозлился на тебя! – вспыхнул я внезапно, но Кешу совсем не испугал. – Слушай не мои телефонные разговоры, а меня. Подслушивать плохо, если ты не знаешь. Вроде бы, не маленький мальчик, а таким занимаешься!

Он улыбнулся таинственно, восхитился ещё раз тем, как я произношу его имя, и, будто ожидая с нетерпением моей помощи, помчал на улицу.

Он убежал, а я вышел на жару к сараю с поломанным замком. Давно я не проверял сарай и уже порядком отвык от того беспорядка, который ожидал увидеть. Перед тем как войти, я осмотрел пустые, жестяные, зелёные бочки и отогнал слепня, который настойчиво вился кругом и целился в губы. Утомившись, он сел на треснувшую дверь, загудел громче прежнего и вдруг атаковал меня. Я ударил по нему рукой, и он упал замертво в траву, больше не издавая назойливое жужжание.

Первым, что я почувствовал в мало знакомом сарае, был сладкий удушливый запах, который, казалось, исходил из дальнего угла, заваленного гнилью, куда не добирался свет. Убрав вёдра, я нашёл лом, заляпанный старой краской. Потом вынес, шумно пыхтя, мешки. Почему-то я был уверен в том, что они валялись здесь всегда. Запах же усиливался, он делался тошнотворнее, и мне приходилось зажать нос прищепкой и носить по одному мешку. Кеша не понимал, что происходило, и спрашивал, почему из моих глаз брызгали слёзы. Мне было нечего ответить. Я безмолвно умолял, сидя на скамье, чтобы эта невыносимая вонь, преследовавшая меня всюду, исчезла и больше не досаждала. Как только колодец был засыпан, Кеша тут же скрылся под тенью, чтобы обсохнуть. Он склонился над скамьёй и стёр пот, поблёскивающий на выпуклом лбу.

– Ты не чувствуешь? – спросил я, не поднимая головы. – Совсем не чувствуешь?

– Чего?

– Запаха.

– Какого запаха?

– Гадкого. Как будто кто-то сгнил, кто-то сгнил, – повторил я механическим голосом и уставился невидящим взглядом на дом.

Кеша решил почему-то, что мне надо умыться и прилечь и потянул за руку в дом.

– Вот, сейчас, сейчас, всё будет хорошо. Ой, тут ступенька, ой, ещё одна!

– Мне всё видно. Не возись со мной. Погода такая… Показалось, не более.

– По вам не скажешь. Вы нервный.

Я настаивал, что полон сил и энергии. Отпрянул от него, когда он предложил провести на второй этаж, и бросился бегом к сараю с безумной мыслью разобрать его, но в последний момент резко остановился и выронил увесистый железный лом. Кеша прибежал и сел рядом на опрокинутую бочку. Он спросил недоверчиво, уже не утаскивая меня в дом: