скачать книгу бесплатно
Ее поцелуй оставил на шее Кельнера красный след от помады, и она довольно улыбнулась, когда услышала хриплое:
– Хо… хочу.
– Там я ношу белый халат, а «папа»… придумал все, что там есть.
«Мне страшно рожать ребенка здесь, Харри!».
– Лагерь Дахау? Эйке?
Кельнер отодвинул от себя Ханну, приподнимая ее лицо за подбородок. – Это он готовит что-то страшное?
Красавица кивнула, снова обнимая Харри.
– Им кое-кто мешает, мой дорогой. Им мешает Рём… и они готовы его убрать.
Ханна в замешательстве посмотрела на мужчину, и снова улыбнулась.
– Но не будем о грустном. Это их игры, пусть делают, что хотят. А я буду делать то, что хочу я.
Ее рука легла на обнаженную грудь Кельнера и начала медленно спускаться вниз.
«Я боюсь рожать ребенка… это мое личное дело!».
— Я хочу тебя. А она… она тебя хочет?
Ланг расстегнула пояс его брюк и поцеловала Харри в губы.
Нет.
Харри обнял Ханну и ответил на ее поцелуй.
Ты должен быть дома!
Ступеньки лестницы скрипнули под его тяжелым шагом, и затихли. В правой руке Эдварда узким лучом засветился карманный фонарь. Ступая как можно тише, он обошел все комнаты второго этажа, начиная со спальни. Ничего.
И никого.
Его Эл исчезла.
Улица Принца Альбрехта, 8.
Где Эл?
Человек в черной форме, проследив за взглядом блондина, подошел к стулу, на котором сидела Элисон, и ударил коленом по его спинке, отчего она странно выгнулась вперед, неестественно выгибая спину девушки. Скованные за спиной руки Эл напряглись еще сильнее, до предела, из ее груди вылетел хрип.
Ну да, а я – сам Гиринг!
Schweigen! Schweigen! Schweigen!
Это похоже на клятву, не так ли?
Агна делает глубокий вдох и закрывает глаза.
Посмотри, посмотри на меня! Посмотри на меня своими глазами!
Нервное дыхание Гиббельса обдает ее жаром, а влажные поцелуи оставляют на коже слюну. Не веря собственной удаче и совершенно обезумев, он пытается руками, взглядом и губами охватить как можно больше тела Агны, и от дикого вожделения его трясет, словно в лихорадке. Вот Агна открывает глаза и смотрит вверх, вытягивая шею. Горячая слеза катится по ее щеке и падает вниз. В приступе страсти карлик сжимает ее лицо обеими руками, с силой опускает вниз вздернутый подбородок… Ее спина неестественно выгибается вперед, Эдварду остается до нее пара шагов, он хватает Гиббельса за воротник пиджака, стягивая его на худой шее министра… Жажда душит Милна, как удавка. Тело Себастьяна Трюдо скорчено судорогой на холодном песке.
Ты хочешь жить, мальчик?
Плеть в руке Гиринга заносится над ним, но он не чувствует удара. Только кивай головой Себ, только кивай головой. Рейхсмаршал смотрит на него черными глазами и безумно хохочет, а там, справа от него, они мучают Эл. Себ переводит взгляд на Гиринга, – по лицу министра потоком бежит кровь, марая парадный белый мундир.
Его любимый, такой никто еще не носил!
Женщина опускается на колени перед маленьким Херманном, ласково гладит его по волосам.
Мой дорогой сын станет великим человеком. Или великим и добрым, или великим и злым.
Гиббельс склоняется над обнаженной Элис. Его Элис!
Эдвард тянет к ней руку, но горло ссохлось от жажды, язык отказывается ему служить.
Хрип-хрип-хрип…
Ты хочешь жить, мальчик?
Концом свернутой плети Гиринг приподнимает за подбородок голову Себастьяна Трюдо.
У тебя кровь, что случилось?
Эдвард прикасается к разбитым вискам. Слишком много крови! Она бежит красной волной на его руки, на холодный ночной песок… яркий прожектор бьет потоком света ему в глаза. Справа от него в голодном безумии трясется овчарка.
Что ты хочешь, мальчик?
Он хочет, чтобы Эл отпустили.
Ответ неверный, Эдвард Милн. Скажи мне лучше, а она тебя хочет? Светлые волосы Ханны Ланг выглядят совсем белыми в свете лагерного прожектора. Она смеется, глядя на Кельнера и его потрескавшиеся от жажды губы.
«Я боюсь, Харри! Ты хочешь воды?Ты должен быть дома!».
Ланг склонилась над ним, закрывая обзор.
– Ты хочешь воды?
Кельнер рывком садится в постели, одним резким движением прижимая Ханну за горло к белой простыни. Она хрипит, бьется в испуге, и он ее отпускает.
– Харри, что с тобой?!
Ее глаза блестят, она ничего не понимает, только пугается, и молча наблюдает за тем, как он быстро поднимается с постели, натягивает брюки и рубашку, поднимает с пола пиджак, пальто, ботинки. Хлопок по карманам, кивок светлой головы и, несколько секунд спустя, – шум отъезжающей от дома машины.
***
– Автомобиль фрау обнаружили недалеко от нашей больницы. Мы предполагаем, что часть пути она смогла проехать самостоятельно, но когда фрау Кельнер стало совсем плохо, и она уже потеряла сознание, ее заметил мужчина. Он и привез вашу жену к нам. Сейчас она вне опасности, но, к нашему огромному сожалению, ребенка спасти не удалось. Просто удивительно, как она смогла сама…
Харри Кельнер с трудом понимал слова врача.
На дорогу от дома Ханны Ланг до Груневальда у него ушло два часа и сорок пять минут. На пять минут меньше, чем в прошлый раз. И точно так же, как в прошлый раз, гостиная в доме Кельнеров оказалась пустой, – только на блестящем столике у двери лежала записка от Кайлы.
«Фрау Агна в «Шарите», я еду туда».
Написано торопливо, с ошибками. Заводя «Мерседес», Милн посмеялся над собственной педантичностью: даже сейчас его наблюдательность, заточенная годами разведки, продолжает верно служить ему. В больнице он встретил плачущую Кайлу Кац. Это нормально, напомнил он себе, глядя на ее опухшее от слез лицо. Нормально, когда люди плачут, – они плачут, когда им страшно. Кайла плакала. А Элис научилась этому только недавно. Она сама сказала об этом однажды, и улыбнулась, все еще шмыгая носом.
Кайла рассказала, что пришла к ним домой раньше обычного, – трамвай приехал в Груневальд необычно быстро, и, чтобы не ждать на улице, она позволила себе воспользоваться давним предложением Агны, и зашла в дом. Потом зазвонил телефон, усталый мужской голос со вздохом сообщил ей, что фрау Агна Кельнер поступила в больницу «Шарите» в тяжелом состоянии.
С тех пор прошло двенадцать часов.
И вот теперь врач, может быть, тот самый, что звонил к ним домой, сказал Харри, что ребенок умер.
Но Эл жива.
Мозг Милна работал против него. Так, сопоставив события минувших вечера и ночи, он с детальной педантичностью сообщил Эдварду, что, по его расчетам, в то время, когда Элисон стало плохо, он занимался сексом с Ханной Ланг.
– Je t’emmerde!
– Простите?
Врач вопросительно взглянул на Харри.
– Герр Кельнер, вам плохо?
Нет, нет, заверил его Харри, – с ним все в порядке. Он просто изменил той, которую любил, потерял ребенка и едва не потерял ее. Но с ним все в порядке, ведь он все еще хороший разведчик. С новым заданием от Баве в кармане, которое он успел расшифровать перед тем, как поехал сюда: «Приезжайте в Лондон. Срочно».
2.3
Элисон вздрогнула и проснулась. Солнечные лучи резко светили в узкое больничное окно, заставляя ее открыть глаза и осмотреться: белые стены, белый потолок.
– Видишь, ничего необычного… – тихо прошептала она сама себе, снова закрывая глаза.
Странные сны не оставляли ее ни на секунду, и у нее не было сил с ними бороться. Рука Эл скользнула вниз, упираясь во что-то. Нужно было снова открыть глаза.
Поморщившись от боли во всем теле, Элисон медленно повернула голову влево. В этой стороне солнца было меньше, и она облегченно вздохнула, ускользая от лучей, и чувствуя, как они, не дотянувшись, оставляют ее в покое прохладной тени. С третьей попытки ей удалось сфокусировать взгляд на стенах палаты, неотличимых друг от друга. Если бы не дверь, которая, впрочем, была такой же белой, она не знала бы, как отсюда выбраться.
Но как она попала сюда?
Голова заболела, стоило ей начать вспоминать о том, что было до того, как она оказалась в больничной палате. Пустая попытка. «Лучше просто осмотреться», – подумала она.
Ее взгляд остановился на спящем Милне. Он заснул сидя на стуле и наклонившись вперед, – положив голову на кровать, рядом с ней. Элис осторожно улыбнулась, надеясь, что хотя бы это движение не вызовет в теле ноющей боли, и погладила Эдварда по волосам, долго наблюдая за тем, как светлые на кончиках, они постепенно меняют тон, темнея у корней и напоминая оттенком полевой мёд. Эл наслаждалась ощущением того, как они мягко скользят сквозь ее пальцы. А потом она посмотрела на узкую, бугристую полосу.
Шрам.
Едва касаясь, она осторожно очертила его пальцем, ведя от окончания шрама – к виску, туда, где он когда-то начался, и почти вплотную подходил к новым ранам Милна, оставшимся после допроса в гестапо. Следы от кастета заживали быстро, но все еще немного кровоточили, частично покрытые багровой коркой. Медленно наклонившись вниз, Элис поцеловала шрамы, и откинулась на подушки, снова закрывая глаза, – голова даже от небольшого наклона сильно закружилась, а низ живота стянуло спазмами, словно железными обручами, снова опрокидывая ее в ноющую, медленную боль.
…Это все были глупости, – она и сама не понимала, почему так ведет себя с Эдвардом, и когда через несколько минут после его ухода в дверь постучали, Элис радостно подумала, что это он: вернулся, и передумал уезжать в Рождество. Быстро повернув ручку на входной двери, Эл застыла, не успев ничего сказать. Зато двое мужчин в черной красивой форме, похоже, чувствовали себя прекрасно, когда, оглядев ее с ног до головы, медленно прошли в дом, и остановились так близко от нее, что в ярком свете электрических ламп она не могла четко рассмотреть их лиц: вместо того, чтобы ясно осветить их, лампы скрадывали углы и овалы гестаповских ищеек.
Так, у одного из них, черные провалы, казалось, высосали левый глаз и всю левую половину лица, а у второго закрались под нижние веки, высвечивая их чернотой, и делая глаза такими же черными.
Это заняло всего несколько секунд, но ни тогда, ни потом Эл не могла сказать, почему она так четко запомнила именно этот момент. Может быть, размышляла она, это потому, что в следующий миг все изменилось: и ее, резко развернув лицом к стене, обыскали?
По крайней мере, так это назвали они. Элисон успела заметить, как красиво переливаются серебряные нашивки на их черной форме, а потом, все еще удивляясь этому дикому сочетанию зла и красоты, почувствовала, как руки одного из гестаповцев скользят по ее телу, задерживаясь на груди и талии.
– Дай я!
Голос прозвучал совсем близко, и руки другого полицейского ощупали ее тело, скользя и поднимая темно-синюю ткань платья.
К горлу подступил ком, и Элис попыталась сглотнуть его как можно тише, ничем не нарушая почти полную тишину, в которой слышались только движения мужчин, скрип сапог и едва различимое шуршание от соприкосновения мужских рук с ее платьем, на котором не было ни одного кармашка, а единственными «потайными» отделами можно было считать разве что белый кружевной воротничок с брошью у длинной шеи и такие же манжеты на рукавах.
Она хорошо помнила, как ее снова ловко повернули, и сально усмехаясь в испуганное лицо, бросили в нее пальто, резко сорвав его с вешалки, отчего петля на воротнике порвалась, и оно упало к ногам Эл черной бесформенной лужей. Она ничего не спрашивала. Это было ни к чему, и, к тому же, огромный страх, скрутивший горло, и, – как казалось Эл, – все внутренности, не давал ей говорить. Страх проговориться. Сказать не то. Быть понятой не так.
Девушка с трудом надевала пальто, долго путаясь в рукавах, чем изрядно разозлила поздних гостей. Не выдержав, один из них шагнул к ней, и ударил по лицу. От тяжелой пощечины левая половина лица разгорелась огнем, на глазах выступили слезы, но Эл выдержала первую волну боли, запрещая себе прижимать ладонь к щеке: ей казалось, что так она покажет им, что ей больно, даст повод для смеха. Поэтому она, смирив желание прикоснуться к щеке, только посмотрела на ударившего ее мужчину блестящим взглядом, и крепче сжала губы.
– Пойдем, некогда! – крикнул второй, и Агну Кельнер выволокли из дома, предварительно защелкнув на ее запястьях наручники.
Этот щелчок от двух замков она слышала и сейчас, беспокойно мотая разгоряченной головой из стороны в сторону, в больничной палате «Шарите».
Потом ее, и еще нескольких людей, бывших вместе с ней в кузове грузовика, долго везли в главное здание гестапо. Элис видела, как от тряски на булыжных мостовых люди болтались по кузову из стороны в сторону, и была рада тому, что, сидя спиной к окну, она успела зацепиться пальцами за какую-то железную перекладину, которая теперь не давала ей пораниться. Да, перехватывать поручень приходилось очень часто, – судорожно и быстро, больно выворачивая в сторону правую руку, но Элисон считала, что ей очень повезло, и всю дорогу старалась думать только об одном: они успели схватить Харри Кельнера, или он уехал до их прихода?..
***
– Какая ты глупая, Элисон Эшби! – со смехом сказала высокая темноволосая девочка, вырывая у одной из одноклассниц, окруживших их, тетрадь, в которой были личные записи Эл.
– Только послушайте!
Скривив мокрые губы, тощая громко произнесла: «А потом он меня поцеловал! Знаю, это такие глупости, но все теперь кажется таким невероятным… может быть, он тоже меня любит?» . От хохота волосы на голове одноклассницы Элисон, – которую про себя она называла Шваброй,– упали назад, за спину своей хозяйки. Благодаря эху, в коридоре с высокими сводами колледжа Челтенхэм, раздался оглушительный смех семи девчонок. Одернув форменную клетчатую юбку, Элисон сделала новую попытку вырвать из костлявых рук Швабры свой дневник, но ей это не удалось. Зато веселье одноклассницы стало еще громче.
– Смотри, Марта, она хочет забрать у меня свой дневник!
Швабра помахала тетрадью перед лицом Элисон, злорадно улыбаясь, и прекрасно зная, что невысокая Эшби не сможет ей помешать.
– Ты правильно сделала, когда взяла у нее эту тетрадь. Теперь наша милая Элли будет знать, что доверять никому нельзя… да и кому можно доверять, если тебя никто не любит? Правда, мисс Эшби, психованная сиротка? Родители умерли, брат бросил, а теперь и Эдвард! – Темноволосая произнесла это имя с приторным придыханием, видимо, претендуя на искусную актерскую игру. – Ты правда думаешь, – Швабра скривилась, наклоняясь к Элисон и высовывая язык изо рта, – что тебя может кто-то любить?
Эшби схватила одноклассницу за длинные распущенные волосы, и со всей силы дернула вниз. А когда Швабра, ошалевшая от боли и неожиданности, начала клониться в ее сторону, рыжая девчонка толкнула ее коленом в живот.
– Дрянь! – Эшби с ненавистью посмотрела на Швабру, скрюченную от боли.
Обведя бешеным взглядом всех ее подруг, Элис добавила:
– Не смейте меня трогать!
Клетчатая юбка задела Швабру по лицу, и исчезла из поля зрения. Маленькие каблуки черных лаковых туфель отдавались гулким эхом в ушах онемевших девчонок: оно стучало дробью все время, пока Эшби грозно шагала по галерее, сжав в руке тетрадь с голубой обложкой.
