Несправедливость

– Я там живу, прикинь? – Он непринужденно, будто так и надо, положил свою тяжелую, в грубой ткани рубахи, руку Диме на плечо, и тот внутренне весь сжался, ощутив незваное тепло. – А ты-то где живешь, молчаливый?

Дима скользнул взглядом по указанному дому, потом на два соседних, таких же обшарпанных, с темными парадными. Всего три многоэтажки. И они оказались в двух шагах от моего дома. Через дорогу, не больше. Всего три. Три. Какого хера ты живешь так близко? Что ты ко мне прикопался, словно репейник? Нарочно, что ли? Следил за мной?

– Неподалеку, – скрипуче выдавил Дима, решив не стряхивать с себя эту обжигающую тяжесть, а просто подождать, пока тому самому не надоест. Сколько он сможет продержаться? Минуту? Две?

Через несколько десятков шагов рука сама собой спала, будто Вова потерял к ней интерес или удовлетворил свое любопытство.

Они уже миновали дом, на который он указывал.

– Мы же вроде прошли твой дом? – уточнил Дима, чувствуя, как по спине бегут мурашки раздражения.

– Так мне на твой хочется посмотреть. Мне с тобой учиться год вообще-то, – Вова ухмыльнулся, и в его глазах заплясали знакомые чертики, смесь наглости и какого-то дикого веселья.

А почему бы тебе не узнать мой адрес у классной руководительницы? Ты же так ловко, так беспардонно выудил номер телефона. Что мешало прописку разузнать? Совесть заела? Или забыл? А может, ты сам хочешь, чтобы я тебе все рассказал, выдал ответы на твои гребаные вопросы добровольно, как нечто ценное?

– Ладно, – Дима посмотрел на него искоса, сквозь полуприкрытые веки, с подозрением, которое копилось с самой их встречи.

Но с каждым шагом к родной парадной волнение начало нарастать, превращаясь из смутной тревоги в физическую, давящую боль. В висках застучало, заныло, будто кто-то маленький и злой долбил изнутри по костям. Лицо стало само собой кривиться от спазмов, губы подрагивали. Только бы кровь не пошла. Не сейчас. Сейчас бы только добраться до кровати, рухнуть на нее лицом в подушку и отключиться, вырубиться, как вырубается перегретый компьютер.

Он чувствовал, как лицо покрывается мертвенной, восковой бледностью. Ноги стали ватными, непослушными, их начало заносить на мелких кочках асфальта. Слабость накатывала волной, с каждой секундой все сильнее, смывая остатки сил. Он судорожно приоткрыл рот, пытаясь глубже дышать, глотая прохладный, пахнущий выхлопами воздух. Стало чуть легче, дышать просторнее, но тут же тело бросило в жар, по спине и груди пробежали противные, липкие капли пота.

Таблетку бы. Всего одну. Как в детстве – мама давала большую, белую, шипучую. Кинешь в стакан с водой – она шипит, пузырится, растворяется, как волшебный эликсир в сказке. Выпьешь эту гадость – и через несколько минут боль отступает, отползает, как побежденный зверь. Магия. Чудо. Иллюзия, что все можно исправить.

Покажите мне это чудо. Я всю жизнь его жду, высматриваю в серых буднях, в случайных улыбках прохожих, в первых лучах солнца. Но нет никаких чудес. Есть только бесконечная рутина, замкнутый круг, мысли о том, как протянуть еще один день, не сломавшись. И то, некоторые и с этим не справляются – просто хотят сдохнуть поскорее, потому что жить, вставать с утра и делать вид, что все нормально, просто надоело. Невыносимо надоело.

Боль, как ни странно, начала отступать. Сжатые виски понемногу отпускало, тупая пульсация стихала. Спасибо. Наверное, нужно было просто поразмышлять о своем, о вечном, отвлечься. Лучшее лекарство – самокопание до тошноты.

Они наконец дошли до Диминого дома. Тот же серый, покрытая граффити парадная, та же облупленная, с вмятинами дверь.

Дима развернулся к парадной. Рука сама потянулась в карман за ключами. Сегодня не было сил даже дернуть дверь с привычным усилием, как он обычно делал. Все тело было разбитым, выжатым. Сегодня проще было открыть ее по-человечески, вставить ключ в замочную скважину, провернуть.

Он посмотрел на Вову: тот стоял в паре шагов и ухмылялся своим мыслям, с деланным интересом оглядывая новую для него, ничем не примечательную локацию. Пускай смотрит. Внутрь он все равно не попадет. Незачем ему видеть наши хоромы с советским ремонтом, вечным запахом тления и старых обоев.

– Ну вот видишь, – Вова прохихикал, коротко и отрывисто, – совсем не сложно было меня сюда провести. – Он протянул руку для прощания, ладонь была широкой, с твердыми, шершавыми пальцами.

– С моей-то паранойей, – Дима с некоторым усилием, почти механически, пожал ее. На прощание. Рукопожатие было крепким, быстрым.

– Ничего, вылечим. Бывай! – Вова легко развернулся на каблуках своих берцев и зашагал прочь, не оглядываясь, его силуэт быстро растворился.

Дима с трудом вставил ключ в замочную скважину, долго ловил момент, чтобы провернуть. Руки дрожали. Слабость давала о себе знать все сильнее, пол уходил из-под ног, затягивая в какую-то зыбкую трясину. Еще секунда – и он рухнет тут же, на холодном бетоне площадки.

Ему удалось устоять, прислонившись спиной к холодной, шершавой и грязной стене парадной. Несколько секунд он просто стоял, закрыв глаза, пытаясь перевести дух.

Он дошел до своего коридора, сбросил сумку на пол с глухим стуком. И тут все началось с новой, удвоенной силой. Все закружилось, поплыло перед глазами, краски спутались в мутное месиво. Голова перестала соображать, мысли расползлись, как испуганные тараканы, не оставляя ничего, кроме паники и физического недомогания.

Он отчаянно, со всей дури, ударил себя раскрытой ладонью по щеке, пытаясь привести чувства в порядок, вернуть ясность. Не помогло. Только щека загорелась огнем. Лучше не стало. Голова продолжала кружиться.

Тошнота подкатила к горлу внезапно и неумолимо, горячей, горькой волной. Он подскочил и в одном слепом прыжке, почти не видя ничего перед собой, нащупал и нажал на выключатель в туалете. Яркий свет резанул по глазам.

Руки сами потянулись к холодному, фарфоровому ободку унитаза. Он поднял тяжелую, дребезжащую крышку. Рот тут же наполнился горькой, противной субстанцией, слюной смешанной с желчью. Сознание поплыло, потемнело в глазах. Ноги подкосились, перестав слушаться.

Он упал.

***

– Вы позволили совсем неизвестному человеку узнать ваш адрес? – Герман отставил свою белую кружку, и его брови поползли вверх, образуя на лбу глубокие складки. – Вы просто привели его к себе? То есть, фактически, указали путь к своему дому? – он попытался уточнить, и в его ровном, профессиональном голосе впервые прозвучали нотки неподдельного изумления.

Дима посмотрел на него, и вдруг на его лице, искаженном усталостью и болью, появилась слабая, кривая улыбка.

– Герман, а вы не задумывались, – начал он медленно, растягивая слова, будто пробуя их на вкус, – что каждая, абсолютно каждая дружба, если она, конечно, настоящая, начинается именно с такого риска? Со шага в пустоту. С доверия, выданного авансом, в долг, под честное слово. Это как поставить всю свою ставку на одну карту, не видя руки противника.

Он сделал паузу, глядя, как за окном медленно садится солнце, окрашивая белые стены кабинета в багровые тона.

– Этот риск… он должен потом оправдать себя. Окупиться будущим доверием, которое уже не будет слепым. Если не оправдает – что ж, значит, дружбы и не было, была лишь иллюзия, и ты остаешься у разбитого корыта, зализывая раны. Но если оправдает… – Дима снова ухмыльнулся, и в его глазах вспыхнул какой-то странный, лихорадочный блеск, – тогда, Герман, тогда перед тобой открывается белая, чистая дорога. И ты идешь по ней уже не один.

Глупый психолог попался, – пронеслось в голове у Димы с внезапной ясностью. Спрашивает очевидные вещи. Деваться некуда – раз уж начал эту исповедь, придется вести ее до конца, до самого дна. До той точки, где уже ничего не будет жалко.

***

Веселый паренек он, но не верит мне, – промелькнуло в голове у Вовы, пока он смотрел вслед Диме. Смотрит сквозь меня, будто я прозрачный. Ай, ладно. Потом как-нибудь, когда братом станет, тогда и поверит. Вроде добрый, в глазах ничего плохого не читается. Правда, чмырят его тут, как последнего петуха на зоне. Ну ничего. Ничего. Выдюжим.

В кармане завибрировал телефон, прерывая поток мыслей. Он достал его, и лицо его моментально преобразилось. На экране – «Аня». Анька… В груди что-то екнуло, стало тепло и неуютно одновременно.

– Привет, Ань. Что-то случилось? – он произнес это с натянутой, но искренней улыбкой, заставляя голос звучать мягче.

Влюбленность – странная, поганая штука. Кто-то ей молится, кто-то бежит от нее, как от чумы. Иногда смотришь на парочку где-нибудь в парке – держатся за ручки, смеются, и вроде бы мило. А копнешь глубже – видна не необходимость, а зависимость. Один без другого – никуда. Вся эта показная забота, вечные совместные походы в магазин, никакого личного пространства… А попробуй отойти чуть в сторону – сразу подозрения, скандалы. Доверие, вот чего не хватает. Где доверие – там и сомнениям нет места. Любовь… она может быть адски сложной, а может – до смешного простой. Но людей, которые доверяют друг другу полностью, – единицы. Остальные только и делают, что ищут поводы докопаться, уличить, не понимая, что роют могилу своим же чувствам.

– Ой, Вов, все хорошо, – ее голос, сладкий и немного сонный, словно обволакивал сознание, пытаясь усыпить бдительность. – Я хотела просто прогуляться с тобой. Когда будешь свободен?

– Да я прямо сейчас могу хоть, но только вещи домой занести надо.

– Может… – она задумалась, и в трубке повисла короткая пауза. – Через час?

– Давай, без проблем. Как всегда, в том же месте?

– Конечно. Давай, мне торопиться нужно. Люблю.

– И я тебя.

Он сбросил вызов. Медленно, почти с наслаждением, облизал пересохшие губы, словно пробуя на вкус последние произнесенные слова. Но эйфория длилась недолго. Больше никакой голос в ухе не заставлял сердце стучаться сильнее. Пустота.

Зашел в квартиру. Воздух был густой, едкий – пахло табаком и чем-то кислым. Значит, отец дома. Всегда дома, когда не надо.

Повесил куртку на вешалку, сгреб в охапку сумку и побрел на кухню. Отец сидел за столом, сгорбившись, как будто его вдавили в стул. В одной руке – сигарета, в другой – стакан с золотистой жидкостью. Виски. Вова прищурился, разглядывая пачку на столе – «Mackintosh». Дорогие, красивые, с золотым кантом. Самому курить захотелось. Хотя бы чтобы забить этот запах дешевого перегара.

Отец начал разговор, не поднимая глаз:

– Как день прошел?

– Нормально. Ничего интересного, – Вова выдавил улыбку, отвечая на простой, как гвоздь, вопрос.

Отец тяжело вздохнул, выпустил струйку дыма и наконец поднял на него взгляд, красный и мутный.

– У тебя всегда все «нормально», а на деле – через жопу! – в конце фразы его голос сорвался на крик, сиплый и рвущий глотку.

– Да как у меня за один день может быть все «через жопу»? – Вова попытался сохранить спокойствие, но внутри все сжалось в комок. – Подумай.

Отец у него в полиции работает. Служит системе. И характер себе закалил соответствующий – тюремный. Неудачный день, стресс на работе – и сразу ищет, на ком сорваться. Сейчас хочет докопаться до первого учебного дня, а повода никакого. Просто так. От нечего делать и от бессилия.

– Совсем охренел, что ли? – отец встал, и его тень накрыла Вову. – Ты кем себя возомнил, ссыкло?!

– Человеком… – прошептал сын, опуская глаза, ненавидя себя за эту слабость.

Отец прохрипел что-то невнятное, матерное, себе под нос и с раздражением махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху.

Вова покачал головой, развернулся и пошел в свою комнату, мысленно посылая вслед своему опекуну все, что накипело. Иди ты, иди…

Пока он на ходу скидывал с себя школьную одежду и разбрасывал ее по комнате, в голове крутился один и тот же вихрь.

Что же ты меня так недолюбливаешь, батя? Мама от тебя сама ушла, ты сам виноват, довел ее! А я-то тут при чем? Я в ваши взрослые игры не лез, так и ты не лезь в мои, мудила! Отучился на мента, так теперь и меня хочешь под свое крылышко запихнуть? Сделать таким же озлобленным дерьмом?

А если бы у тебя дочь родилась? Отдал бы ее какому-нибудь зажравшемуся капитану-пидорасу из своего управления? Чтобы деньжата капали, проценты от дел грязных? Бабла хочешь? Так заработал бы сам, за свою жизнь! Пятьдесят, сука, лет тебе! А ведешь себя как последнее отребье. Взяточник гребаный.

Картинки поплыли перед глазами. Когда мама ушла, моя настоящая мама, что ты сделал?! Не смог справиться. Начал пить. И меня, пацаненка, подсадил на эту херь. Помнится, усаживал рядом: «Вован, давай присаживайся, покажу тебе, в чем смысл счастья в нашем мире». Тьфу, блядь! Отравил ты сына своего и травишь до сих пор одним своим присутствием. Этого ты добиваешься? Чтобы я помер с тобой в один день? Так лучше бы ты выстрелил себе в голову еще тогда, когда тебе этот ствол вручили. И меня бы не было, и с мамой ты, может, не познакомился бы. Сука ты. Обыкновенная сука.

Глаза предательски наполнились влагой. Лицо покраснело и стало гореть. Он всхлипнул носом, с силой вытирая лицо рукавом.

Я хотя бы чувствовать что-то могу, а ты? Агрессивная ты мразота! Ты вообще можешь чувствовать любовь?! Можешь?! А?! Твои гены как-то криво передались, ты точно мой отец? Или ты меня еще в роддоме украл, после того как мама умерла? Может, настоящий Вова бегает сейчас где-то в счастливой семье, где на него не орут каждый день и не доебываются по любому поводу! А ты у нас весь из себя спасатель. Взял меня в раннем возрасте на свои грязные, в крови, руки. Да лучше бы ты меня в детский дом отдал! Но нет, гордый до хера, думал, справишься? Справишься с какой-то глистой, которая может только обделать свои штаны?

А вот сейчас эта глиста выросла. Стала сильнее. И ты уже ничего не сможешь с этим поделать.

Он быстро переоделся в чистую, темную одежду. Готов. Готов выйти обратно на улицу, где нет этого спертого воздуха, пропахшего спиртным и сигаретами, где не слышно его тяжелого дыхания.

Вышел в коридор, на секунду застыв у двери. Бросил взгляд на кухню: отец все так же сидел, неподвижный, будто выжидал чего-то. Ждал, когда сын появится снова, чтобы обрушить на него новую порцию своей «житейской правды». Унизительной и лживой.

Он достал ключи, провернул их в замке. Скрипнула половица. Отец очнулся от своего ступора и хрипло, будя все эхо в квартире, крикнул ему вслед:

– Ты куда, щенок?!

– К хуям, бать, – бросил через плечо Вова, не оборачиваясь.

– Ты…

Он с силой захлопнул дверь, чтобы не слышать продолжения. Чтобы этот визгливый, пьяный крик не просочился в его сознание. Полностью закрыл дверь на все замки, один за другим. Не выйдет теперь просто так, не потоптавшись у двери.

Тварь же ты, пап. Жаль, что я не могу вернуться во времени. Убить бы тебя при рождении – и столько бед не случилось бы. Мама жила бы спокойно. Пусть я и не родился бы, зато хоть она была бы жива и счастлива. А ты сгорел бы. И в этой жизни, и в Аду, если он есть.

Он вышел на улицу и глубоко вдохнул. Воздух был прохладным и чистым. Никакой вони. Никакого отца. Никакой мрази, которая только и ждет, чтобы ударить, унизить.

Нужно в Пулковский парк. Там они с Аней всегда встречаются. Он посмотрел на время: до встречи еще минут тридцать. Успеет дойти не спеша.

Он подошел к светофору и замер в ожидании зеленого. Рядом с ним встала молодая женщина с маленьким сыном, лет четырех. Мальчик неуклюже держал ее за руку.

Вова уткнулся взглядом в малыша. Повезло мальцу. У него есть мама, которая водит его за руку. А у меня такой не было. Хотя… Может, и у тебя мама ненастоящая? Как и у меня была?

Ребенок поднял на него свои большие, бездонные глаза. Смотрел пристально, не отрываясь.

Слышишь меня там, в своей детской вселенной? Тогда запомни раз и навсегда: будь с ней счастлив. И никогда, слышишь, никогда не делай ей плохого. Вот у меня ее не было, а я бы отдал все, чтобы пожить с мамой. С настоящей. Мой папа приводил домой разных «мам», но только с одной я по-настоящему общался, пока она не сбежала. А у тебя папа есть? Он классный? Если да – я за тебя рад. А если плохой… не переживай. У меня тоже плохой. Ужасный. Бритоголовый, злой, любит голос на других срывать. Он никогда не изменится. Ему уже ничего не поможет. Но ты, малыш, ты живи. С тобой все обязательно будет хорошо. Смотри, она держит тебя за руку, любит – люби и ты ее. Заботься о ней. Мама – она одна, и ты у нее один. Никто и никогда не заменит тебе маму, я проверял. Тебе говорили, что ты – любимый? Конечно, говорили. Мама? Папа? Или оба? Счастливый ты, парень. Чертовски счастливый. Люби их, пока они есть. Так же сильно, как и они тебя.

Загорелся зеленый. Пешеходы тронулись с места.

– Нам пора, малыш, – мысленно прошептал Вова. – Удачи тебе в этой жизни. Вряд ли мы еще встретимся.

Женщина нежно погладила сына по голове, пытаясь привлечь его внимание, чтобы он посмотрел на дорогу. Но мальчик не поворачивался, он через плечо продолжал смотреть на Вову.

Любит. Точка.

Женщина заметила этот немой диалог и сама посмотрела на Вову. Их взгляды встретились на секунду.

– Милый у вас сын, – он выдавил самую добрую улыбку, на какую был способен.

– Спасибо, – она смущенно улыбнулась в ответ. – В гляделки играете?

– Еще как. И он победил.

Прощай, малыш. Будь умнее меня.

Он пришел в парк и нашел ту самую, чуть покосившуюся скамейку, на которой они всегда ждали друг друга. Аня слегка опаздывала. Ну ничего, девушка. Имеет право. Подождет.

Пока он ждал, его взгляд блуждал по прохожим. У всех свои жизни, свои маршруты. Кто-то, как и я, идет на встречу с любимым человеком, сердце ноет от предвкушения. Кто-то просто гуляет, убивая время. А кто-то бежит, стуча кроссовками по асфальту, пытаясь поддерживать форму в этом хаосе. Такие разные, а собрались в одном месте. В этом парке. В одной точке вселенной.

Сквозь листву пробивались лучи заходящего солнца, легкими пятнами ложась на землю, обжигая теплом руки и лицо. Скоро не будет этой листвы. Облетит, превратится в коричневую труху. Скоро не будет и этого солнца – его сменят бесконечные тучи, промозглая зима, холод, сковывающий дыхание.

Послышались знакомые, легкие шаги. Он обернулся.

– Привет, – мило прошептала Аня и, не дав ему встать, обняла его, сидящего на скамейке, сзади, прижавшись щекой к его виску.

– Привет, – он рассмеялся, прикрывая глаза от нахлынувших чувств. – А как джентльмену на ноги встать позволишь?

– Не позволю, – она звонко поцеловала его в щеку, оставив влажный след.

– Ну ты и…

– Да, я. А ты как думал? – она лукаво подмигнула.

Аня обошла скамейку и устроилась рядом, прижавшись плечом. От нее пахло духами, сладкими и цветочными.

– Как день прошел? Как школа?

– Прекрасно, Ань. Пока все нравится, – он сказал это чуть слишком бодро. – А у тебя?

Она вдруг ткнула указательным пальцем в кончик его носа.

– Эй, – проворчал он сквозь зубы, слегка отстраняясь.

– А что? – она с наигранным непониманием повертела головой, и в этот момент свет упал на ее шею под определенным углом. – Не отдашься?

Пока она крутила головой, Вова успел рассмотреть то, чего не должно было быть. На ее шее, чуть ниже линии волос, красовался небольшой, но отчетливый кровоподтек. Багровый, свежий.

Я не трогал твою шею. Ни вчера, ни позавчера. Так кто тогда? У тебя появился другой? И если да, то зачем ты вообще пришла сюда? Нет. Нет, нужно удостовериться. Проверить.

– Закрой глаза, – сказал Вова, и голос его прозвучал непривычно ровно.

– А? – она удивленно подняла брови.

– Доверься. Закрой.

Она пожала плечами и послушно закрыла глаза. На всякий случай он прикрыл их еще и своими ладонями, создавая полную темноту. Она доверчиво улыбнулась в его ладонях.

Он пригляделся. При дневном свете все было очевидно. Да, это был именно засос. След от чужих губ. Недавний.

Он убрал руки с ее лица. По телу прокатилась волна отвращения, холодная и липкая.

– Открывай.

А меня, выходит, тебе уже мало, Ань? Я стал лишним в твоей жизни? Кто он?! С кем ты там, сука, сосалась и трахалась, пока я думал о тебе?!

– Так что ты хотел сделать, Вов? – она открыла глаза и смотрела на него с наивным любопытством.

Проверить тебя. На верность. На которую я, дурак, все еще надеялся.

– Вова?

Проверить, насколько же ты тупая, что даже не удосужилась скрыть следы.

– Эй, что молчишь?

И я доказал это. Самым простым, примитивным методом. И теперь мне от этого еще хуже.

– Хватит молчать, Вова, блин!

Сука. Обыкновенная, глупая сука.

Глава 3. Друг-товарищ

– Дмитрий, а когда вы встретились с ним лично? – Герман откинулся в кресле, сложив пальцы домиком. – То есть, намеренно, спланированно. Не случайно в школьном коридоре.

Знаешь какие вопросы задавать, старик. В самую суть копай. Ну хорошо, уж раз начал – отвечу.

– Сразу после того, как мы отучились первую неделю, – Дима выдавил улыбку, в уголках его рта заплясали нервные зайчики. – Он позвал меня на маленькую, невинную прогулку. В Кунсткамеру. Ну, а что? Я согласился.

***

Прозвенел телефон, разрывая утреннюю тишину. Дима лежал, уставившись в потолок, и слушал, как за окном где-то безнадежно каркает ворона. Он не мог уснуть с семи, и вот уже два часа провалился в это оцепенение, в серую пустоту между сном и явью.

Сообщение светилось на экране:

«Салю-ю-ют. Короче, Димон, в музей пойдешь? В Кунсткамеру. Билеты за мой счет. Хочу посмотреть на баночки с детьми. Думаю, тебе тоже на пользу пойдет».

Вова. Сразу он понял. Незнакомый номер, но стиль, этот идиотский, нарочито-бодрый тон – это мог быть только он.

Посмотрел на время – девять утра.

Дима никогда в своей жизни не был в Кунсткамере, хоть и родился в Петербурге и прожил в нем все свои восемнадцать лет. Никто его никогда не звал в музеи. Ни одноклассники, ни редкие знакомые. А уж тем более – за чужой счет. Это было из разряда несбыточного, как поездка на море.

И теперь он очень хотел туда попасть. До дрожи в коленках. Хоть и с этим странным, навязчивым типом, от которого пахло опасностью и берцами. Плевать на него. Пусть ставит любые условия, ведет в темный переулок – но в музей я попаду. Я должен.

«Во сколько идем?» – отправил он, пальцы скользнули по стеклу быстрее, чем он успел это обдумать.

Ответ пришел почти мгновенно, будто Вова только этого и ждал:

«В 12 часов сможешь? Я, если что, буду стоять уже там, билетики заказывать».

«Смогу. Встретимся около Кунсткамеры прям?» – уточнил Дима, чувствуя, как в груди что-то екает.

«Да, там местечко есть, где билеты заказывают. Короче, я тебя увижу, если что. Да и ты меня наверняка заметишь».

«Хорошо. 12 часов. Кунсткамера».

Он откинул телефон на одеяло. Кунсткамера. Двенадцать часов. Слова повисли в спертом воздухе комнаты. Через три часа нужно было быть там. Выйти из этой комнаты, из этой квартиры, встроиться в город и добраться до него.

А может, он не такой уж и плохой? – попытался он успокоить себя. Если зовет в музей, да еще и платить готов. Спасибо, конечно. Но черт, как это странно. Мы же едва знаем друг друга. Несколько дней – смешно. Зачем? Денег куры не клюют? Или это предлог – выманить из дома, завести в какой-нибудь сырой подвал и разобрать на органы? Странный ты тип, Вова. Подозрительный до жути. Неужто я тебе так приглянулся, что ты решил обзавестись дружочком? Или ты хочешь быть кем-то другим? Знакомым? Странный ты знакомый. Что тобой движет – для меня темный лес. Раскроешь когда-нибудь эту тайну? Хотя ты вроде не из скрытных, всегда говоришь что думаешь, прямолинейный, как удар топором. Думал, только ты меня изучаешь, как под микроскопом? А вот и нет, ни хуя. Я тебя тоже изучаю. Внимательнее, чем ты думаешь. Я вижу тебя четче, чем все эти снующие мимо лица. Может, ты сегодня покажешь какую-то новую грань? Станешь интереснее? А может, и нет. Все решится сегодня. В двенадцать часов.

Он поднялся с кровати. В квартире стояла гробовая тишина. Матери и отца, как всегда, не было. Отдых обеспечен. Никто не будет кричать, никто не вломится в комнату через каждые двадцать минут с дурацкими вопросами: «Как дела? Что делаешь? Уроки сделал?»