Несправедливость

Моросил мелкий, назойливый дождь. Его почти не было видно, лишь ощущалась на лице противная, липкая влажность, пропитывающая все вокруг. Воздух стал тяжелым, им было трудно дышать.

– Как дела? – спросила Аня. Голос ее прозвучал неестественно, будто она сама не верила в необходимость этого вопроса.

– Nicht schlecht, – ответил он, и его тон был холодным, как лед в невской воде.

Одна мысль сверлила мозг: как спросить ее про измену? А может, я все выдумал? Сгустил краски? Но тогда почему все сошлось так идеально, как в плохом детективе? Почему каждый кусочек пазла встает на свое место, рисуя картину самого банального предательства?

– А что это значит? Нихт, чего? – она нахмурила брови, делая вид, что не понимает.

– Немецкий: «неплохо» или «не так уж и плохо».

Аня коротко, беззвучно хмыкнула.

Разговаривать не о чем. Вообще не о чем. Все свелось к этому идиотскому ритуалу: «Как дела?» – «Нормально». Вот и вся любовь. Вот и вся наша годовая эпопея. Рутина, которая засасывает, как болото. Желание бросить все, послать ее к чертям, возросло после той прогулки. Оно пробило не просто потолок, а все девять этажей этого дерьмового города.

Как ее спросить? «Слушай, а что это у тебя на шее был засос?» – звучит как-то убого, по-детски. Злость куда-то ушла, ее сменила какая-то грязная, тягучая усталость. Но если она начнет врать – она же начнет врать, я это знаю – злость вернется, и тогда ей не поздоровится. «Ань, поговорить надо. Ты мне изменяла?» – тоже дерьмово, но так я хотя бы увижу ее реакцию. Или вот: «Чего тебе во мне не хватает?» – и что она ответит? Денег. Конечно, денег. Ей, как и ее мамаше, нужна роскошь, красивая жизнь, чтобы было чем хвастаться перед такими же курицами. А у меня что? Гроши. Живу как придется. А ты, Ань? Ты чего хотела?

Дождь усилился, капли стали крупнее, больнее бить по лицу. Легкая осенняя куртка промокла насквозь, влага просачивалась внутрь, леденила кожу. Волосы Ани, обычно блестящие, теперь слиплись и походили на грязную паклю.

Вова сжимал в руке зонт-трость. Тяжелый, целиком из черного металла, сделанный на заказ. Рукоятка была выточена в виде крюка, увенчанного крестом. Нижний конец – тупой и монолитный, как у телескопической дубинки. Холодное оружие, замаскированное под бытовой предмет.

Он щелкнул кнопкой, и черный купол с шипением раскрылся, словно крылья хищной птицы. Аня тут же юркнула под него, прижалась к нему всем телом.

Теплое тело. Мягкое, податливое. Так и хочет, чтобы его приласкали, обняли, простили все грехи. А заслуживает ли? Она прижимается ко мне, а в голове, наверное, прокручивает вчерашнюю ночь с тем ублюдком. Она лжет. Она уже давно лжет. Я это чувствую кожей. Но как доказать? Где взять эти чертовы доказательства?

Не бояться. Просто спросить. Задать прямой вопрос и смотреть в глаза. Смотреть пристально. Увижу страх – и все станет ясно. Обычный человек удивится, возмутится. А она? Она замешкается. Посмотрит в землю, потом на меня, и только потом выдавит из себя оправдание. Она простая, ее как открытую книгу читать. Так как же ее спросить?

«Чернышевская». Аня жила где-то тут, в этих лабиринтах дореволюционных доходных домов. Вова никогда не знал точного адреса – она всегда просила его оставаться у метро, а дальше шла одна. Ее мать, та еще сука, запрещала ей рассказывать, где они живут. В паспорте у Ани была прописка где-то у «Старой Деревни», но это была пустышка, фикция для галочки.

Прогулка только началась, она не уйдет сейчас, не посмеет.

Они свернули в один из дворов-колодцев. Здесь было чуть суше, навес над входом в парадную хоть как-то защищал от дождя.

Прислонились к холодной, шершавой стене. Кирпич был сухим, вода до него не добралась.

– У меня вопрос, – наконец выдавил он. Голос прозвучал хрипло.

– Какой? – она посмотрела на него, и в ее глазах мелькнула быстрая, как молния, тревога.

– Ты когда-нибудь изменяла мне? – Вова прищурился, впился в нее взглядом, не моргая.

Все как по учебнику. Замешкалась. Отвела глаза, уставилась в грязный асфальт под ногами. Потом снова посмотрела на меня, и на ее губах появилась какая-то дурацкая, виноватая ухмылка. Предательница. Все и так понятно.

– Нет, – она неестественно подпрыгнула на месте, сделала глубокий вдох, будто готовилась к прыжку в воду.

– Молодец, – Вова медленно покрутил зонт в руках, наблюдая, как капли воды разлетаются с его черной ткани.

Действительно, молодец. Актриса хренова. Хорошая ты, Ань. Очень. А я-то верил. Поддерживал. Ты всем своим подружкам рассказывала, какой я замечательный, веселый. Мы могли часами болтать ни о чем, гулять по городу, открывать новые места. А сейчас? Сейчас мы – два чужих человека, которые не могут связать и двух слов. Это ты начала отдаляться. Ты начала пропадать. Перестала рассказывать, где была, с кем. Стала сама назначать встречи, а потом и вовсе забила. Что это было? Просто привязанность? А сейчас она кончилась, и ты нашла себе кого-то нового? Может, бросить тебя прямо здесь, в этом вонючем дворе? Посмотреть, как ты заплачешь, как будешь умолять простить? Это было бы забавно. Я бы посмотрел на это с удовольствием.

Из темноты парадной, с грохотом распахнув дверь, вышел парень. Он шел, пошатываясь, пьяной, разбитной походкой. Лицо его расплывалось в улыбке – наглой и мерзкой. Худой, жилистый. Темные кудри падали на лоб.

Он подошел вплотную к Ане. Теперь было видно: зрачки расширены до предела, в них плавал не только алкогольный угар.

– А-а-ань, – просипел он высоким, противным голосом, – какими судьба-а-ми?

– Отвали, – голос Ани дрогнул, в нем послышались слезы.

– Как это, «отвали»? – парень ухмыльнулся еще шире. – Ты вчера со мной, а сегодня с э-этим? – он ткнул грязным пальцем в грудь Вовы.

Вова медленно улыбнулся. Оскалился, как волк, провел языком по зубам. Перевел взгляд на Аню, полный немого вопроса.

– Ты не так все понял! – затараторила она, и в глазах ее заплясал настоящий, животный страх. – Он друг мой! Мы с Лешей с детства дружим!

– Пи-и-издит, – с наслаждением протянул Леша и приподнял глаза к небу, выпуская струйку пара изо рта. – Мы вчера у меня на хате на кровати, того…

– А на это ответ будет? – тихо спросил Вова, не отрывая взгляда от девушки.

– Это н-неправда, – ее голос предательски задрожал.

Врешь. Врешь, сука. Он хоть и в говно, но факты излагает четко. Хреново оправдываешься, Анька. Очень хреново. Ну давай, попробуй еще. Интересно, получится ли у тебя лучше? А ведь это ты сама привела меня сюда. Сама. Ты знала, куда мы идем. Привела прямо в логово к своему ублюдку. Ну что ж… Сейчас я ему устрою экскурсию в реанимацию.

– Чем он тебя зацепил? – голос Вовы стал тихим и опасным. – Чем я хуже? – Он аккуратно поставил зонт-трость на землю и похрустел костяшками пальцев.

– Да я же говорю, он друг! – взвизгнула Аня.

– Не друзья! – перебил ее Леша. – Мы ебе…

Вова взмахнул рукой, и его кулак со всей силы врезался в подбородок парня. Тот только мотанул головой, но на ногах устоял. Стойкий оказался.

Аня вскрикнула, но Вова резко прикрыл ей рот ладонью, заглушив звук.

Леша, пошатываясь, начал отступать. Вова пошел за ним, не спеша.

– Я расскажу тебе сказку, – начал он нараспев и резко ударил ногой по колену соперника. Тот, наконец, с грохотом рухнул на мокрый асфальт. – Жил-был парень. Очень любил одну девушку. До безумия, до смерти. Встречались они год, души друг в друге не чаяли, ни на кого не смотрели. По крайней мере, так думал парень. А однажды, гуляя в парке, парень заметил у девушки на шее кровоподтек.

Вова присел рядом с лежащим на корточках, уперся пятками в землю.

– И начал думать: а не изменяет ли она? Сбежал тогда с прогулки, не мог на нее смотреть, тошнило. Потом нашел себе друга, с ним стало веселее, можно было посмеяться над всей этой хуйней. И вроде бы все наладилось. Но парень снова пошел гулять с этой девушкой. И встретил большо-о-ого и страшного дракона-наркомана. А тот сказал, что она его любовница. И знаешь, что сделал парень с этим драконом?

Леша попытался подняться, сделать выпад, но Вова ловко отскочил в сторону.

– Хватит! – закричала Аня, и в ее голосе уже слышались рыдания.

Вова начал приближаться к Леше. Медленно, не спеша, делая театрально большие шаги. На его лице играла спокойная, почти блаженная улыбка. Он повернулся к Ане и подмигнул.

Резким, отработанным движением он схватил Лешу за шею, с силой ударил его лицом об свой поднятый локоть. Раздался глухой хруст. Тот замычал, захлебываясь кровью. Вова вцепился ему в волосы, оттянул голову назад и снова ударил – в челюсть. Раз. Два. Три. Пока не послышался тот самый, костяной хруст. Четыре. Он с силой вдавил его голову в землю.

Тот лежал. Дышал, хрипло, с присвистом. Живой. Алая кровь ручьем текла из носа, растекаясь по луже, смешиваясь с дождевой водой. Челюсть была перекошена набок, придавая лицу идиотское, нечеловеческое выражение.

Аня разрыдалась.

Не так она, наверное, представляла наше расставание.

– Лешка… – тихо произнес Вова. – Парень сломал дракону челюсть. Вот, что он сделал с ним. Конец.

Он спокойно подошел к своему зонту, поднял его, отряхнул. Улыбка не сходила с его лица.

Аня бросилась к своему любовнику, упала на колени рядом, зарылась лицом в его куртку. Ее плечи судорожно вздрагивали.

– Живой он, – сказал Вова, и в его голосе звучала почти нежность. – Я всего-то ему хирургическую операцию провел на рот. Зато базарить теперь не будет. Тебе ведь это нужно было, Ань? Чтобы он заткнулся? Ну вот, я выполнил твое желание. Люблю тебя, Ань. Зови на такие операции, если что. Буду ждать звонка, ну или сообщения. Как тебе проще, так и связывайся со мной. Твой единственный и неповторимый ангел, блядь, хранитель, Владимир. Ты пока займись им, помоги, он ведь важнее, чем я. Пока.

Он щелкнул кнопкой, и черный купол зонта снова раскрылся над его головой. Не оглядываясь, он вышел из двора, оставив за спиной плачущую девушку и окровавленное тело в грязной луже. Дождь усиливался, смывая с асфальта алые подтеки.

***

Кровь. Алая, живая, яркая. В ней можно купаться, в этой алости, утонуть. «Алые паруса» – дешевый фейерверк по сравнению с этим насыщенным, металлическим цветом. Нос, распухший и красный от кровотечения. Нос – индикатор, лакмусовая бумажка моего разложения. «Потри нос, все пройдет», – говорила мама в детстве. Но ничего не проходило. Ни черта не проходило. Кровь сочилась, упрямая, как дурная мысль. В детстве говорили – слабые сосуды. Херня. В армию, по крайней мере, не возьмут с такими сосудами, вот и плюс. Конечно, когда резко вставал, она тут же пускала свою красную струю, но не в таких же количествах. За последние два месяца эти кровотечения достали его, выели душу. Но сначала был звон в ушах, и мир плыл, как в дурмане. Потом приходила боль – тупая, раскалывающая череп изнутри. И только потом, как финальный аккорд, – кровь. О тошноте и говорить нечего – все и так ясно. Головокружение, тошнота, боль, кровь. Весь этот джентльменский набор за пару месяцев. Пустяк, а какие последствия.

От боли он корчился, гримасничал, как клоун в немом кино. Кричал в голос, но только внутри себя, чтобы никто не услышал. Лежал на холодном кафеле в туалете, дверь на замке, никто не войдет, не увидит. «Пусть мама услышит…» Но мама не услышит. Он никому не говорил о своей боли. Ни единой душе. Ни о головокружении, ни о тошноте, ни о кровавых ручьях из носа. Так лучше. Скажешь – начнутся волнения, сбор денег, жалостливые взгляды. А ему этого не надо. Молчать. Только молчать. Мать с отцом не должны знать. Ни в коем случае. Но узнать нужно одно: в какой именно области мозга засела эта тварь, эта опухоль?

Случайно пискнул от внезапного удара боли в виске. Не услышали. Слава богу. Услышат – начнутся вопросы. Нельзя, чтобы кто-то из родни знал. Нельзя.

Надо идти на обследование, – прошептало что-то внутри. Но как? Одному – страшно. Нужен кто-то. Кто-то, кто заслуживает правды. Кто не осудит, не станет жалеть, а просто поймет и услышит. «Пусть мама услышит…» – блевать тянет. Мама, зачем ты меня такого родила? Я не хотел болеть. Не хотел страдать. Не хотел жить в этом дерьме. Хочу уйти с достоинством, по-своему. Не так, как вы хотите – «надо до старости дожить». Я это понимаю. Я и сам хочу до старости, но жизнь мне этого не дает. Как сделать себе легче? Как жить, когда внутри тебя сидит бомба? Я всегда считал, что мелкие проблемы – для идиотов. Я и сам себе это внушал, и другим готов был рассказывать. Но у меня проблема не мелкая. Я могу умереть. И мне ничего не остается, кроме как ждать своей смерти. И она будет простой: я усну и не проснусь. Просто умру во сне от боли. И никто даже знать не будет.

Взял телефон. Пальцы скользнули по экрану, оставляя красные размазанные следы. Разблокировал, нашел контакт, написал: