Восстание

Тем не менее полной и окончательной победы над первым и потому самым знаменитым ополчением не получилось. Остатки добровольческой армии спешно рванули к Питеру под защиту «нейтралов», пригревших революционный штаб. Там Васильев пришёлся ко двору и за заслуги свои, и за известность, уже пахнувшую легендарностью, и, что немаловажно, за знакомство с одним из ленинских воскресителей. Хотя неприметного Кирюшу он и в упор бы не узнал, если бы не телевидение с Интернетом, сколько таких перед ним прошло за годы школьной работы. Однако, он насочинял про детские годы Фомина кучу баек и безостановочно их травил, превознося с юных лет раскрывшиеся в парне мудрость, пытливый ум и сверхчеловеческие моральные качества.

Васильева поставили курировать процесс создания ополчений в городах и весях. У него получалось. Ополчения множились день ото дня. Наиболее активно сработали, разумеется, «братки» и действующие, и затаившиеся на разных государственных и бизнес постах бывшие. Воевать после горького васильевского опыта они не особо стремились. А вот погромов и разбоев было не счесть.

Полиция, видимо, тоже сохраняла «нейтралитет». А если честно, просто страшно было стражам порядка и не хотелось выползать из дома.

Но Россия постепенно саморегулировалась по исторической привычке. Где-то одни бандиты, поправильнее, других громили, понеправильнее, где-то одуревшие от безысходности мужики громили и братков, и попрятавшуюся полицию, а где-то, особо обнаглевших, «нейтральные» военные убивали без суда и следствия.

Народ в общем и целом жил как обычно: всех боялся, власть любую уважал.

Домов много освободилось хороших: хозяева исчезли в миг. В основном госслужащие да менеджеры нацкомпаний. Кто говорил, в отпуске, кто – уволился, а кто просто так пропал. На международные рейсы билетов на два месяца вперёд не было. Уезжали на машинах.

И тут как раз случилось событие, должное по идее вернуть всё обратно. Но это происшествие осталось никем почти в стране не замечено, зато перевернуло отношение всего остального мира сначала к описываемым событиям, а затем и к России в целом.

Иностранцы сошлись во мнении, что русские окончательно сошли с ума, и логика их непредсказуема. Хотя где Россия и где логика?

***

Спустя неделю после треклятого первомая и начала восстания, в кабинете секретаря Совета безопасности Прокуророва зазвонил давно уже не тревоживший его телефон, обычный городской. Номер был известен крайне узкому кругу лиц, потому по иерархии на столе среди ещё шести аппаратов он занимал почётное второе место, после телефона прямой связи с президентом.

Алексей Владимирович задумчиво чистил пистолет, делал это он после первомая ежедневно, коротая минуты между совещаниями и чтением сводок. Зачем – сам не знал, но как-то успокаивало. Телефонную трубку он, однако, схватил почти мгновенно, с первой же трелью, нечаянно смахнув при этом рукавом расставленные на столе пузатые патроны.

– Алё? – откашливаясь, торопливо, но настороженно он именно спросил, а не дежурно начал разговор.

– Здравствуй, любезный Алексей Владимирович, – прогрохотал приятный бас из трубки, не причинив при этом никаких страданий уху: голос звучал мелодично, почти по-церковному, – как поживаешь, как наша печень?

– Спасибо, Илья Иванович, сам-то не очень, в связи с последними событиями, а вот печень, вашими.. кхм… молитвами, лучше всех поживает, – Прокуроров расплылся в столь необходимой ему сейчас улыбке.

– А я-то как раз по событиям и звоню.

Секретарь Совбеза ответом был огорошен. Ну каким образом пусть гениальный, но очень далёкий от всей этой грязи политической академик Подиров мог помочь в нынешней ситуации?

– Что же вы, уважаемый Илья Иванович, судя по вашей специализации, придумали, как затолкать этого Ленина обратно в Мавзолей?

– Почти, – Подиров выдержал паузу, словно стараясь по дыханию старого приятеля и пациента понять, готов ли он его слушать дальше. – А ты что же, веришь, что этот Ленин настоящий?

– Я вообще уже ничего по этому поводу не думаю! – несмотря на бескрайнее уважение к учёному, Прокуроров таки раздражённо сорвался. – Хотя, смотря на наш народ, я уже сам начинаю сомневаться.

– А ты не сомневайся. Я его разоблачу.

– Да как? – потеряв над собой контроль, вскрикнул Алексей Владимирович, вскочил с кресла, переключил резким ударом по кнопке телефон на громкую связь, схватил зачем-то не до конца собранный пистолет, посмотрел на него, бросил обратно на стол, отчего детали со звоном разлетелись. – Мы даже тело его не нашли и этих выродков не поймали малолетних, как мы этим… этому народу объясним, что они пошли за хрен знает кем? Они же молятся на него натурально, Илья Иваныч, они молятся. Мне трофеи показывали: некоторые повстанцы иконки с его ликом на груди носят. Представляете, какая хрень-то в головах?

– Вот так дела. А я думал, что они атеисты.

– Атеисты… – Прокуроров хмыкнул. – Да они слово-то такое знают? Для того чтобы быть атеистом, нужно быть достаточно интеллектуальным человеком. Нужно понимать, что такое атеизм, знать азы всех основных религий в истории человечества, законы физики, хотя бы примерно представлять, что такое вселенная. А эти… Большинство атеистов – это просто безбожники. Для них вопрос атеизма – это вопрос презрения к совести и морали, этакое внутреннее оправдание. А тут вот ещё и знамя появилось – воскрешённый человеком человек.

Прокуроров залез под стол, решив собрать патроны и отлетевшие части пистолета, ожидая привычного в случаях прикосновения к холодной оружейной стали успокоения.

– Обыкновенный лжепророк, таких много было в истории. И ещё будут, – невозмутимо грохотал сверху голос академика.

Прокуроров высунул голову из-под стола и, глядя на красную лампочку спикерфона, съязвил, чего никогда ранее в отношении Подирова себе не позволял:

– Ну спасибо, успокоили, разъяснили, – затем, поняв, что явно переборщил, вылез уже полностью, как будто это могло исправить положение и, почтительно согнувшись к аппарату, извиняющимся тоном произнёс. – А по делу-то что? Извините, Илья Иваныч, я человек военный, мне надо прямо и, так сказать, по существу…

– Да ничего, я твоё состояние понимаю. А по существу у меня Ленин.

– В смысле? – генерал сел обратно в кресло.

– В самом прямом. Тело у меня, целёхонькое, без следов каких-либо экспериментов. Ну и мозг.

Алексей Владимирович открыл рот, но Подиров предварил все его вопросы:

– Как ко мне попало – долгая история, пока не существенная, потом расскажу при личной встрече. Главное, что есть. Я соберу лучших специалистов со всего мира, сделаем экспертное заключение, предъявим журналистам, всем заинтересованным сторонам.

– Думаете, поможет? – спросил генерал армии Прокуроров с той интонацией в голосе, с которой в далёком детстве спрашивал у матери: «Правда, пройдёт?», ожидая непременно исцеляющего ответа: «Конечно, мой маленький!» и поцелуя в ушибленное место.

– Честно говоря, боюсь, что широкие массы не прислушаются, подумают, что пропаганда, ложь, что все учёные куплены, ну и прочее, понимаете… – да, Подиров не был мамой-волшебницей. – Но попробовать в любом случае стоит. А если не удастся, у меня на этот случай есть план «Б». Правда, тогда придётся подождать.

***

Противно заскрипел антикварный, сработанный ещё в Союзе аппарат защищённой связи со штабом армии.

– Это чё ещё? – спросил самозваный, что в последнее время стало опасной модой, командир мотострелковой бригады майор Чернов.

С первомайского восстания прошло чуть более месяца, и Чернов одним из первых в Сибири решил примкнуть к «нейтралам». Дороги уже почти просохли, и в планах на сегодня-завтра был марш на Москву. Единственным опасным манёвром виделся только проход через близлежащее село Захрапнево. Других населённых пунктов на пути бригады до Омской области не было, а дальше можно раскрыться, никто не догонит. А вот захрапневцы могли сообщить в штаб армии, что создало бы проблемы. Ибо никому в стране дела не было до этой взбунтовавшейся бригады, кроме родного командования.

– Штаб вызывает, – ответил связист.

– Хм… интересно. Он ещё работает; июнь на дворе, все буржуи в отпусках, – криво ухмыльнулся майор, одновременно почувствовав мурашки на спине, – давай-ка, поговорим.

Чернов подошёл к столу, неуверенно протянул руку к телефону, на секунду замер, затем, справляясь с волнением, резкими движениями пару раз сжал ладонь и решительно взял трубку.

– Слушаю!

– Чернов, это ты? – раздался густой, с хрипотцой командный голос.

– Так точно! – машинально ответил майор, а потом уже удивился: голос ему был незнаком. В прежней должности с командованием штаба армии беседовать не приходилось, откуда же могли знать его? Значит, кто-то уже доложил.

– Ты чё творишь, майор?

– Ммм… а кто это? С кем говорю?

Трубку с той стороны явно прикрыли ладонью, чтобы поделиться вслух с окружавшими незнакомого собеседника людьми сочной тирадой из отборных выражений. В переводе на русский гражданский язык она означала примерно следующее: «Какие-то непонятные люди непонятной ориентации берутся управлять воинским подразделением».

– Это начальник штаба армии, генерал-майор Сухотерин! – продолжил громыхать собеседник. – Ты чего там затеял? Я повторяю вопрос! Чё ты там думаешь о себе, тихий переворот задумал, полковника под арест, незаконное вооружённое формирование? Ты думаешь, мы информацию не получаем, не прослушиваем вас, от людей рапорты не приходят?

– Я Вам больше не подчиняюсь…

– А кому ты подчиняешься? – перебил самозванца генерал, что-то ещё нечленораздельное пробурчав после фразы, но с вполне читаемым смыслом.

Чернов замялся.

– Ну-у… В данный момент – никому. Нейтралы же, нет пока командования единого. Формируется. Наверное…

– Ты… ты, – генерал захлебнулся возмущением, вынужденный сдерживать все те красноречивые эпитеты, которые враз могли бы выразить его мысль, – ты, Чернов, дурак или где? Ты чё творишь-то?! Нейтралитет – это не анархия, это значит сиди и не дёргайся. Я твоё командование!

– Я вам лично присягу не давал, я Родине присягал. Родину спасать я бойцов и веду, а ваши приказы – стоять и смотреть, как люди гибнут, я считаю преступными и подчиняться отказываюсь!

– Трибунал разберётся! – рявкнул генерал.

– А это ещё неизвестно, кто трибуналы назначать будет! – тоже распалившись, парировал майор.

– Ты мне там угрожаешь, что ли, сучья твоя рожа? – Сухотерин себя уже не контролировал. – Я про твой марш к Москве знаю всё, у меня два дивизиона «Смерчей» развёрнуты, мне только приказ отдать – накроют твои позиции нафиг! Полчаса работы, и мокрого места не останется! Или как там… – генерал вдруг озаботился правильностью формулировок. – Одно мокрое место останется, вот! Пацанов только жалко, которых ты там задурил…

Чернов замер, костяшки пальцев руки, державшей трубку, побелели, глаза бегали по комнате, словно ища кого-то, кто даст совет. События принимали непредвиденный оборот. Он глубоко вздохнул, собрался.

– Поступайте как хотите, мы свой выбор сделали!

– Есть у тебя ещё выбор, майор! Имей честь, людей сбереги! – кричал в трубку начальник штаба армии под аккомпанемент гудков.

Чернов уже повесил трубку и пустым взглядом обречённо смотрел сквозь адъютанта.

– Тревогу объявляйте. Всем в укрытия. Сборы пока прекратить! – голос его звучал непривычно глухо и подавлено.

Внезапно вновь заверещал телефон спецсвязи. Майор посмотрел на него с сомнением, но трубку после недолгих раздумий взял.

– Слушай, Алёша! – вдруг по-отечески заговорил с ним Сухотерин. – Мне грех на душу брать не хочется, но ты мне выбора не оставляешь. Представь, каково мне сейчас на тот свет отправить кучу офицеров, старых сослуживцев, пацанов молодых, чьи матери ко мне тут косяками ходили после призыва?! И главное, что не за хрен собачий все погибнете, понимаешь ты это или нет?!

В голосе пожилого генерала слышались нотки отчаяния. Майор стоял понурый и виноватый, словно опоздавший на урок первоклашка.

– Я тебе не должен говорить, но я тебе скажу под слово офицера, чтобы между нами осталось… Даёшь слово?

– Да, – прохрипел Чернов, выдавив звук из пересохшего горла, даже не понимая, о чём пойдёт речь.

– Ну так вот, майор. Ты неправильно нейтралитет понимаешь как вседозволенность. Сам решил что-то, повёл ребят. Ты пойми, вот эта вся хрень – Ленин там, не Ленин, какая нам, солдатам, на, разница? Мы Родину должны защищать. Сейчас много этих… как мухи на кучу навоза они слетелись все: политики всех цветов, всякие педики там сраные. И дурят, суки, таких вот дурачков… Надо выдержку проявить. План есть простой. Нейтралитет – это третья сила. Чуешь, о чём я? Но нужна выдержка. Армия сыграет в итоге свою роль.

– Я, – начал было командир бригады, но тут же был прерван.

– Послушай! – раздражённо отрезал Сухотерин. – Мы ведь уже тоже проявили свой нейтралитет. Настоящий, а не как у тебя. Мы нарушили приказ командующего округом: не заняли города здесь, не отправили требуемые войска в Москву. Всё, мы все сами под трибуналом ходим. Но не дёргаемся. Пусть эти перебьют друг друга, измотают. Через полгода-год народ поймёт, что нахер они им не нужны, эти балаболы, ленины-шмелины. Все они одним миром мазаны. Страна в жопе была, есть и будет, если не прекратить этот бедлам! Скоро жрать нечего станет. Вот тогда мы откроем наши склады и двинем маршем на Москву, на Питер, понимаешь? Мы одной тушёнкой эти города возьмём, тихо, без шума и пыли. И не надо никаких пуль, снарядов… Ты что думаешь, фуражки надели мы тут, и все мозги высохли под ними? Это ты горячишься там, Россию спасать рвёшься, а ты нас послушай, старших товарищей. Я тебе как человек говорю, понимаешь?!

– То есть вы собираетесь год смотреть, как гибнут люди, как рушится Россия, как эти воры, спасаясь, последнее будут тащить? Это вы называете по-человечески?

– Не горячись, я тебе говорю! Сядь, обдумай. Офицеров собери. У всех семьи, дети. Я даю тебе время. Есть способ малой кровью всё решить. Поставим нормальное правительство, этих всех пересажаем, по заслугам там посмотрим. И нормально всё будет, под контролем армии, чтобы порядок был, чтобы без ворья, без этих оборотней в погонах, уяснил?

– Нет, товарищ генерал-майор, мы в кустах отсиживаться не хотим и не будем! – наконец, удалось вставить свои пару слов в этот поучающий монолог Чернову, после чего он с чувством собственного достоинства бросил трубку. У жены научился, если откровенно.

– Порядок он наводить будет, как же, – удивительно спокойно пробурчал Сухотерин, видимо, исчерпавший свой запас энергии, – и нас всех сконтра… скомпо… да тьфу ж ты, пакость какая этот гражданский язык! Хрен тебе, а не нас позорить!

Он откинулся на спинку кресла, вопросительно посмотрел на командующего армией, который всё это время сидел во главе стола и сосредоточенно точил карандаш. Командующий поднял грустное бледное и влажное от пота лицо, бросил оставшийся огрызок карандаша в урну, обвёл рассеянным взглядом присутствующих, остановился на связисте.

– Ну что, готовы там «Смерчи»?

– Никак нет, товарищ генерал-лейтенант!

– А что так? – командующий почти пропел, явно практиковал по вечерам какие-то психотренинги.

– Командир реактивно-артиллеристской бригады сказал… ответил… – связисту сделалось плохо, лицо покраснело, он рывком освободил воротничок.

–Ну! – йога-практики уходили от генерала, на прощание взмахнув красным платком перед глазами.

– Он отчитался, что не намерен исполнять преступных приказов, товарищ генерал-лейтенант!

– Ну да и хрен с ними, – внезапно всех и себя в том числе успокоил Сухотерин, – пусть идёт. Может, в пути образумится, или его там гвардейцы встретят и с грязью смешают… В любом случае с нас какой спрос? Лишний повод будет вспомнить людям о порядке в стране. Никто никому не подчиняется, бардак. Может, хоть поход этого Чернова заставит командующих нейтральных армий задуматься о создании единого штаба. Да, товарищ генерал-лейтенант?

***

Как ни прискорбно, но Подиров оказался прав в своих предчувствиях.

Приехали академики, нобелевские лауреаты – цвет науки, в общем, куча лучших журналистов с ними. Мировая сенсация, как-никак. Показали мозг в нераспечатанной склянке. Презентовали тело. Без макияжа оно смотрелось не очень: труп как труп, причём выпотрошенный.

Взяли пробы всякие, отослали в свои америки-британии. Засняли всё. Сериал на неделю получился самый рейтинговый в истории телевидения. Потом собрались на самую звёзднейшую пресс-конференцию: огромный зал, почти тысяча журналистов! Тут же тебе тело и мозг, тут же результаты анализов, тут же, само собой, комментарии ведущих мировых специалистов.

Никаких сомнений ни у кого не было. Это Ленин. Мёртвый, законсервированный. Чучело, одним словом.

Все поверили, кроме России. Более того, Россия обиделась. Вот же оно, чудо. Условно можно потрогать его даже. И тут вдруг раз – и отбирают его. Ну наверняка враньё!

Притом вещание центральных каналов, подконтрольных Кремлю, уже было восстановлено на большей части страны и газеты печатали миллионными тиражами, доставляя до самых дальних регионов, и доступ к нужным сайтам обеспечивали. Информация, в общем, доходила до конечного потребителя. Но так вышло: простой народ оказался непростым, не верил. Находил где-то новости неправильные или что-то сам додумывал, или на самом деле при рукопожатии ересь распространялась. Как бы то ни было, все усилия пошли прахом.

Тело и мозг Ленина, ставшие никому не нужными, оставили Подирову. Он просил для работы. Ну а что ещё с этими останками делать, не класть же обратно в Мавзолей? Тем более что президент подписал указ: все мумифицированные тела сжечь. Достали Сталина из могилы, на всякий случай ночью. Так же, как когда-то его вынесли из Мавзолея для захоронения. Оперативно кремировали и прах развеяли за городом. Подирову велели Ленина тоже сжечь как натешится со своими научными работами, даже расписку взяли.

По всему получалось, что пришёл час обещанного Ильёй Ивановичем плана «Б». Но это был не час, как он и предупреждал. Прошло лето в хаосе, грабежах и убийствах. Постепенно приближался к Питеру крестный ход ленинских сектантов, набравший к осени около тридцати тысяч крестоходцев и всколыхнувший всю страну. Блог отлучённого Всеволода бил все рекорды популярности. Мятежная бригада, возглавленная майором Черновым, дошла до Москвы и заняла давно пустующие коттеджные городки по Рублёво-Успенскому шоссе. Не потому что роскоши хотелось, а потому что это было удобное пустое место. Хозяева спешно эвакуировались на «запасные аэродромы» в местах, где их раньше не было, в цивилизованных, с законностью и правами, странах. Да и Москву с этой стороны никто не прикрывал. Гвардейцы почти все силы сосредоточили на Ленинградке.

В городе министерские здания были практически пусты, остались самые большие начальники, которым сам бог велел биться за свою власть до последнего, да их верные секретарши. Руководящую прослойку, так называемый «эффективный менеджмент», бравший недавно взятки миллионами, сдуло, как ветром.

К концу уже шла осень, когда более-менее всё устаканилось, понятны стали хозяева в каждом регионе. Отчаявшиеся достичь быстрой победы коммунисты, которые столкнулись с трудностями со снабжением и вообще управлением подконтрольными регионами, начали массовый террор. Выпал первый снег. Убить за всё время успели всего-то около двадцати тысяч человек. Для России – тьфу, считай, ничего не было.

Но возникла проблема, которая трупами и беженцами не измерялась. Страна, разделённая фактически на три части, еле жила, подъедая припасы. Кремль, естественно, перестал официально перечислять «нейтралам» средства. Хотя денежный поток в ту сторону всё равно шёл в виде платы за охрану месторождений и трубопроводов, предприятий и железнодорожных путей. Однако из отправляемой «дани» до военной казны доходила, странным образом, от силы половина. Непрозрачность процесса многим генералам нравилась. Продуктов стало не хватать, пришлось кое-где «откупорить кубышку» – неприкосновенный запас в надёжных хранилищах на случай ядерной войны, спасибо Советскому Союзу.

«Красным» таких денег, чтобы содержать захваченные территории и лояльные части, взять было негде. Они принялись собирать налоги с жителей своих владений совершенно зверские, которые «буржуазия» не позволяла себе. Пахнуло двадцатыми годами прошлого века, вплоть до продразвёрстки.

У Кремля дела шли лучше. Были и золотовалютный запас, и контроль над ядерными силами, и платежи за, слава Богу и нейтралам, беспрерывно добываемые и продаваемые за рубеж ресурсы. Деньги были кое-какие, короче говоря. Только вот купить теперь на них можно было не всё и не всех, система рухнула. И в целом экономика страны была на грани коллапса. Дело шло к голоду. Военные со своими складами уже повсюду слыли спасителями нации.

***

С грехом пополам крестный ход до Питера дошёл. По пути уголовники во главе с Храпом и Вовчиком-могилой отпочковались, создав собственное народное ополчение, довольно значительное, около тысячи человек вместе с примкнувшими мужиками-крестоходцами. Так и пошли с хоругвями и изъятыми из первого разгромленного военного склада автоматами. Оружия было так много, что всё не унесли, брали с расчётом на новобранцев, и всё равно осталось ещё. Предлагали остатки забрать и Всеволоду, мол, в Питер идёшь, там пригодится. Тем более что на руках нести ничего бы не пришлось. Крестный ход оброс значительным обозом, параллельно ему шёл целый караван обеспечения: фуры и даже военная техника для охраны. Кого только Всеволод по пути не собрал! Но расстрига не согласился, хранил он христианскую мораль крепче прежнего. Дело ведь шло к концу веков, чего напоследок грехов набирать.

Ополчение тут же объявило о верности делу революции, хотя слово «красные» им, конечно, не нравилось. Зато это спасло их от столкновений с армией. Получив мандат из Питера, Храп принялся за совершенно законное по нынешним временам раскулачивание. В первую же ночь после вступления в ряды революционных сил его сподвижники вчистую разграбили и сожгли два элитных посёлка. Командование было недовольно, на буржуйские коттеджи у него были другие виды. Но что с православными сделаешь? Пришлось смириться. Ополчение в итоге заслали поближе к линии фронта, такой же эфемерной, как и всё вокруг в эти дни. Но в бои храповские молодцы не вступали, а привычно уже занялись наведением социальной справедливости. За месяц экспроприаций Евгений Петрович нажил больше, чем за годы бандитства и управления Знаменским районом.

Прибыв в Ленинград, крестный ход прошёл торжественно по центру и завершился возле Смольного, штаба революционных сил. На втором этаже из-за колоннады появился вождь, он же Мессия. Дело было к вечеру, поэтому Лжеленин уже слегка покачивался. Все усилия Зверева и «воскресителей» по борьбе с его алкоголизмом привели лишь к дневному воздержанию на время важных государственных дел. К вечеру же он принимался снимать стресс так усердно, что на ужин звать вождя вскоре перестали, чтобы людей не пугать да себе психику не травмировать.

Он неуклюже помахал верующим, крестоходцы тонко завыли:

– Спаси ны, Сыне Божий, воскресый из мертвых, поющия Ти: Аллилуиа.

Царёв, даром что уже бутылку почти в себя влил и соображал слабо, тут же в новую роль вжился и величаво осенил поющих крестным знамением, чем вызвал в их среде эйфорию, а среди наблюдавших за сим революционеров – замешательство.

– Вот скотина пьяная! – только и ахнул Антон, стоявший среди других приближенных за спиной Лжеленина.

Позже всё списали на гениальность вождя и умение воздействовать на любую аудиторию.

А вот с крестоходцами, которым их «Мессия» догадался ни слова не сказать, а, важно покачиваясь, скрыться в здании, возникла проблема. Эти почти тридцать тысяч человек надо было где-то размещать. Нашлись, слава богу, брошенные посёлки и целые жилые комплексы, чьи обитатели скрылись в Финляндии и Прибалтике.

Но одна из авторитетных участниц хода, шедшая из самого Захрапнево и быстро набравшая популярность благодаря своей начитанности и педагогическому опыту (даже с уголовниками справлялась), Анна Евгеньевна, потребовала от революционных властей восстановить справедливость и поселить её в квартире, где она ранее проживала и прав на которую была незаконно лишена. Казус был в том, что квартира ныне принадлежала родителям одного из воскресителей Ленина, Антона Матвеева.

Но власть на то и была революционной, чтобы чтить справедливость. Решено было удовлетворить законные требования простого народа, а жилищный вопрос родителей Матвеева отложить на потом. Анну Евгеньевну заселили именно в ту комнату, где она проживала ранее с родителями.

Но антоновские предки наотрез отказались от всех предложенных шикарных особняков. Они хотели жить тут, в центре, на Синопской набережной и именно в этой квартире, доставшейся непросто, стоившей трудов, денег, сделок с собственной совестью. Это была награда, она должна была принадлежать им. Вопрос принципа.