Бег в темноте

Лейтенант перевёл удивлённый взгляд на это новое, ещё более неожиданное и странное явление, а затем переглянулся со своим напарником, на плече у которого висел автомат.

– Это ещё что? – с недоумённым видом, чуть нахмурясь, проговорил он, вновь устремляя взор на замершего невдалеке необычайно рослого и крупного, облачённого во всё чёрное субъекта с невидимым, закрытым просторным капюшоном лицом.

Никита и Егор тоже, рефлективно пятясь назад и не в силах вымолвить ни слова – невыразимый ужас сковал им языки, – расширенными, полными дикого, животного страха глазами смотрели на опять представшего перед ними страшного незнакомца, про которого, будь у них время, они могли бы многое рассказать. Но времени у них оставалось только на то, чтобы бежать: едва заметив, что неизвестный тронулся с места и двинулся в их сторону, они, не теряя ни мгновенья, бросились наутёк. Егор успел только крикнуть напоследок пронзительным, срывающимся голосом:

– Не подпускайте его близко!.. Стреляйте! Убейте его!

Однако им осталось неизвестным, сумели ли те, кому адресовался этот призыв, вовремя сориентироваться и дать неведомому для них врагу достойный отпор. Убегая, они лишь краем уха услышали за своей спиной отдалённые звуки яростной, ожесточённой борьбы и, в самом конце, короткую, сухую автоматную очередь, необычно, как нечто чужеродное и неуместное, прозвучавшую в глубокой – и вроде бы мирной – тишине спящего города.

Стремительно удаляясь от места, где разыгралась смертельная схватка, приглушённые отзвуки которой достигли их слуха, беглецы вскоре оставили позади широкую освещённую улицу и тянувшееся вдоль неё пустынное поле и, повернув налево, понеслись по узкой тёмной улочке, окаймлённой с обеих сторон ровными рядами ветвистых деревьев, практически полностью поглощавших скудный свет редких фонарей. Пробежав на одном дыхании небольшой квартал и достигнув следующего перекрёстка, они немного замешкались, беспорядочно вертя головами и рыская глазами кругом, не зная, какое направление выбрать, куда бежать дальше.

Справа от них вдоль тротуара тянулась длинная металлическая ограда, за которой высился целый лес мощных развесистых деревьев с пышными раскидистыми кронами и тяжёлой мохнатой листвой. Это был парк, примыкавший к местному санаторию, два продолговатых пятиэтажных корпуса которого располагались в некотором отдалении и едва угадывались в темноте, за плотной завесой густой зелени.

Вглядевшись в эту необъятную дремучую чащобу, действительно смахивавшую ночью на самый настоящий лес, вплотную примыкавший к городским кварталам, Егор, подумав секунду-другую, тряхнул головой и направился к замеченной им неподалёку калитке в ограде, кратко позвав за собой товарища:

– Пошли.

Тот, страдальчески кривя лицо, прерывисто дыша и прихрамывая, медленно, будто нехотя, поплёлся за ним.

– Я устал, – слабым, плачущим голосом проныл он. – Просто с ног валюсь… Я не могу идти дальше… тем более бежать.

– Скажи спасибо, что ещё живой пока, – бросил через плечо Егор.

– Вот именно, что «пока»! – горько усмехнулся Никита. – Пока что нам везёт. Но рано или поздно он всё равно догонит нас – и тогда…

– Да заткнись ты! – в сердцах прикрикнул на него Егор. – Закрой рот и шевели поршнями!

Но Никита, вместо того чтобы идти быстрее, вообще остановился – в этот момент они были уже на тротуаре, у входа в парк, – и бессильно присел на корточки.

– Никуда я не пойду, – заявил он, угрюмо уставившись в землю. – Всё без толку. Нам не убежать… Ты верно сказал ещё там, на Минской: он не остановится, не успокоится, пока не сделает своего дела… пока не прикончит нас. Как бомжа, как продавщицу, как ментов…

– Ну, насчёт ментов нам ничего не известно, – заметил Егор, тоже вынужденно остановившись и насторожённо озираясь вокруг. – Может, на этот раз у него сорвалось. Противник-то попался посерьёзней, не то что раньше. Ты же слышал очередь: они стреляли в него. И может быть, попали.

– Может быть, – мрачно кивнул Никита. – А может, и нет…

Егор не ответил. Вскинув голову и замерев, он устремил острый, напряжённый взгляд вдаль, туда, откуда они только что примчались. Там, в непроглядной тьме, под сенью выстроившихся вдоль дороги стройных деревьев, раздавались шаги. Такие знакомые им шаги. Его шаги.

Не говоря ни слова, Егор схватил по-прежнему сидевшего на корточках приятеля за майку и потащил его за собой, к калитке. Никита, безмолвно поддавшись этому бешеному порыву, не пытаясь больше возражать, послушно последовал за ним.

Едва очутившись в парке, в густой тени стоявшего рядом клёна, они бросились наземь и, забравшись в заросли кустарника и высокой травы, росших у ограды, уставили пристальные взоры наружу, на тускло озарённый единственным фонарём небольшой пустой перекрёсток.

Впрочем, он недолго оставался пустым. Услышанная Егором, а затем и Никитой поступь, поначалу неясная, приглушённая, едва уловимая, очень скоро сделалась отчётливой, явственной, чеканной. И спустя мгновение в зыбкой уличной полутьме обозначилась рослая широкоплечая фигура в чёрном долгополом одеянии, почти достигавшем земли и едва не волочившемся по ней. Ещё немного погодя она приблизилась к освещённому пространству и стала замедлять шаг.

И тут друзья, не спускавшие с незнакомца округлившихся, горящих страхом и мрачным любопытством глаз, заметили, что он несёт что-то в правой руке. Что-то не очень большое, круглое, тёмное. Что-то, чего раньше у него не было. И они, терзаемые смутными подозрениями, стали особенно пристально всматриваться в этот несомый им непонятный предмет, которого прежде у него не замечали.

Неизвестный, продолжая понемногу сбавлять шаг и наконец, в самом центре проезжей части, остановившись, взмахнул рукой и, будто стремясь поскорее избавиться от своей ноши, швырнул её далеко вперёд. Она с глухим мягким стуком, чуть подпрыгивая и вихляя, покатилась по мостовой, как раз в ту сторону, где притаились за оградой Никита и Егор, и, достигнув края дороги и ударившись о бордюр, замерла на месте.

Приятели внимательно вгляделись в лежавший в нескольких метрах от них странный предмет – и, поняв, что это такое, содрогнулись от ужаса.

– Это голова мента! – чуть слышно вымолвил побледневший, как смерть, Никита и, точно испугавшись, что незнакомец может уловить в разлитой вокруг гробовой тишине даже этот его лёгкий, как вздох, шёпот, упал ничком на землю и затих.

Егор же, привалившись к толстым чугунным прутьям ограды, затаив дыхание и стараясь сдержать нервную дрожь, не отрывал остановившегося, немигающего взгляда от валявшейся в дорожной пыли страшной, обезображенной головы человека, с которым он разговаривал всего несколько минут назад. Напрягая зрение, он различил в мутной неверной мгле окостенелые, искажённые в жуткой гримасе, забрызганные чёрной запёкшейся кровью черты, полузакрытые остекленелые глаза, всклокоченные, стоявшие дыбом волосы, за которые держал свою добычу убийца, когда нёс её сюда.

Неотрывно, словно заворожённый, разглядывая мёртвую голову и чувствуя, как ледяной, смертельный холод широкой волной растекается по его телу, Егор уловил вдруг тонкое протяжное сопение, которое слышал не так давно у себя во дворе, глядя из окна на стоявшего внизу и принюхивавшегося к чему-то ночного гостя. И вот теперь незнакомец делал то же самое: чуть приподняв голову и медленно водя ею из стороны в сторону, точно пытаясь уловить нужную ему воздушную струю, со свистом втягивал носом свежий прохладный воздух.

Однако в этот момент – возможно, на счастье приятелей – вокруг было тихо и безветренно, на деревьях не шевелился ни один лист, и никаких струй, дуновений и даже самых лёгких колебаний в воздухе, спокойном, неподвижном, будто, как и всё окрест, спящем, не было и в помине. И неизвестный, по-видимому, так ничего и не вынюхав, резко, словно раздражённо, передёрнул плечами, ещё раз мельком огляделся кругом и, покинув перекрёсток, своим обычным неспешным, размеренным шагом двинулся дальше по пустой сумрачной улице, вдоль огораживавшей парк ажурной решётки, за которой, надёжно укрытые густой травой и кустами, затаились оцепенелые, полуживые от страха друзья.

Глава 5

Как только массивная чёрная фигура исчезла во мраке и стихла вдали неторопливая гулкая поступь, Егор, подождав для верности ещё некоторое время, осторожно перевёл дух и провёл дрожащей рукой по влажному горячему лбу. А затем потрепал по плечу друга, по-прежнему недвижно, лицом вниз, лежавшего в траве.

– Вроде пронесло. Он не учуял нас. Ушёл…

Никита зашевелился, приподнялся с земли, мотнул головой, будто стряхивая с себя тяжёлую сонную одурь, и, посмотрев на приятеля с каким-то новым, серьёзным и значительным выражением, тихо произнёс:

– Я вспомнил.

– Чего ты вспомнил? – не понял Егор.

– Я вспомнил, где видел его раньше… Я ещё дома говорил тебе, что его фигура, прикид, жесты почему-то показались мне знакомыми. С самого начала, как только мы его встретили, ещё там, на Шмидта, мне почудилось, что я уже видел его когда-то… И я потом всё вспоминал, вспоминал… И вот, наконец, вспомнил!

Голос Никиты, несмотря на глуховатость и прерывистость, был так взволнован и убедителен, в глазах горел такой яркий огонь, в чертах лица читалась такая уверенность и твёрдость, что Егор на этот раз не решился озвучивать свои сомнения и предоставил ему возможность высказаться.

Никита обратил взгляд в тёмную пустоту улицы и, словно проникая мысленно в далёкое прошлое, медленно, чуть растягивая слова, проговорил:

– Это было лет семь-восемь назад. Мы ещё совсем малые были… Мы играли вечером во дворе в футбол. Вся наша компания… Так вот, заигрались мы, как обычно, до темноты, а потом пошли мыться к колонке, – помнишь, там, за жёлтой пятиэтажкой, где тогда бараки были…

– Помню, помню, – проговорил Егор, с хмурым и насторожённым видом поглядывая по сторонам. – Что дальше?

– Ну, смыли мы, значит, с себя грязь, и всё пошли обратно. И ты тоже… А я немного задержался у колонки – кажется, промывал какую-то ссадину. И вдруг…

Никита сделал паузу, насупил брови и ещё пристальнее воззрился в мутную уличную глубь, точно пытаясь отыскать там подробности давнего, казалось, навсегда погребённого под ворохом других, более ярких воспоминаний эпизода, неожиданно ставшего таким важным и актуальным. Затем ещё медленнее и тише, почти шёпотом, произнёс:

– И вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд. Явственно, будто самой кожей, ощутил, что кто-то смотрит на меня, не сводит с меня глаз… Я обернулся. И увидел его!.. – Голос Никиты прервался; он помолчал несколько мгновений и, справившись с волнением, повёл речь дальше: – Он стоял чуть поодаль, в глубине улицы, под деревом. Сгущались сумерки, и его поначалу трудно было разглядеть. Но я разглядел… На нём был тот же самый чёрный плащ до пят, лицо закрыто капюшоном, руки почти до колен. Та же поза, каменная неподвижность, взгляд, от которого у меня мороз пробежал по коже…

Егор криво усмехнулся.

– Опять взгляд! Какой там ещё взгляд? Рожа его и сейчас, и тогда, как ты сам говоришь, была закрыта.

Никита пропустил замечание приятеля мимо ушей и, по-прежнему неотрывно глядя вдаль, как будто в никуда, вполголоса продолжал:

– Какое-то время, не помню, сколько именно, мы смотрели друг на друга. Я не мог оторвать от него глаз. Был словно околдованный… Вокруг никого больше не было. Только он и я… И вдруг я почувствовал страх. Такой страх, какого ни до, ни после того случая не испытывал. Точно кто-то сжал мне сердце и стал медленно стискивать его… Во второй раз я испытал этот страх сегодня… испытываю сейчас… Страх смерти!

Егор с неопределённым выражением, поджав губы и чуть покачивая головой, слушал товарища, и трудно было понять по его лицу, верит ли он Никите или считает его рассказ плодом расстроенного, перевозбуждённого воображения.

Немного помолчав, Никита перевёл взгляд на друга и, слегка повысив голос, проговорил:

– Если ещё совсем недавно у меня и были какие-то сомнения, то теперь я уверен на все сто: я видел тогда его. Это был именно он! Я не ошибся, не напутал и не выдумал это. Всё это было на самом деле… И всё повторилось через много лет, только в гораздо худшем и страшном варианте.

– А тогда-то чем всё закончилось? – спросил Егор.

– Тогда, к счастью, ничем. Будь по-другому, мы вряд ли разговаривали б сейчас с тобой… Я нашёл в себе силы отвести от него взгляд и, не чуя под собой ног, понёсся домой… И долго потом обходил то место стороной. Особенно по вечерам, в сумерки…

– А почему ты никогда не рассказывал мне об этом?

Никита пожал плечами.

– А о чём, собственно, было рассказывать? О том, что увидел кого-то в темноте и неизвестно отчего перепугался. Ведь ничего, по сути, не было. Только этот странный, непонятно почему охвативший меня ужас… Ну, а потом я попросту забыл об этом. Мне стало казаться, что всё это померещилось мне, что ничего на самом деле и не было. Так, пустые детские страхи, призраки, рождённые темнотой… Пока не встретил его сегодня…

Никита умолк и, нахмурившись, вновь устремил неподвижный взор в пространство.

Егор тоже хранил некоторое время молчание, словно обдумывая услышанное, после чего тряхнул головой и с расстановкой произнёс:

– Всё это, конечно, интересно, и очень может быть, что так всё и было, как ты рассказал… Но я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к сегодняшнему дню… вернее, ночи? К тому, что происходит с нами сейчас?

Никита усмехнулся краем губ и, придвинувшись к напарнику, заглянул ему в глаза.

– Неужели ж ты не понимаешь? – быстрым, прерывистым шёпотом, едва сдерживая возбуждение, проговорил он. – Ведь если спустя столько лет он вернулся, если это не первая наша – точнее, моя – встреча с ним, значит, всё происходящее теперь – не случайность, не стечение обстоятельств. Очевидно, он заранее, ещё днём, как-то вычислил нас, выследил, а вечером поджидал нас… там, у кладбища. Именно нас!.. А бомж просто под руку попался. Не повезло бедняге…

На лице Егора выразилось сомнение.

– По-моему, как-то хромает твоя версия. Ну, допустим, он выследил нас днём – куда мы пошли и так далее, – но откуда он мог знать, когда мы пойдём домой, и какой дорогой, и пойдём ли вообще? Мы и сами-то этого не знали, когда шли на вечеринку. Всё было спонтанно…

Никита раздражённо передёрнул плечами и, в очередной раз отведя взгляд в сторону, пробурчал сквозь зубы:

– А вот знал. Откуда-то знал… И стоял прямо на нашем пути. Поджидал нас. И дождался!

– Ну, предположим, что так, – опять немного помолчав, осторожно согласился Егор. – Но если, как ты утверждаешь, ему нужны именно мы и он охотится за нами, зачем же он убивает других людей?

– А так, походя. Ради удовольствия. Вероятно, ему просто нравится убивать. Вероятно, он так развлекается… – Никита смолк и наморщил лоб, словно задумавшись о чём-то. Потом заговорил снова: – Вот чего я действительно не могу понять, так это почему там, на Минской, он отстал от нас, позволил нам уйти? Ведь мы были почти у него в руках…

– По всей видимости, – высказал мнение Егор, – он рассудил, что ему гораздо удобнее будет взять нас дома, чем гоняться за нами по улице. И в самом деле, в квартире мы оказались как в мышеловке и едва не попались.

– И наверняка попались бы и были б сейчас на том свете, – промолвил Егор, поёжившись, – если б не твоя идея со шнуром от пылесоса. Только благодаря ей и спаслись. Сам бы я никогда не додумался.

Егор зорко осмотрелся кругом и с хмурым видом протянул:

– Да-а, спаслись… До настоящего спасения нам, боюсь, ещё далековато. Он ушёл, но в любой момент может вернуться и накрыть нас тут за нашей милой беседой. Так что сваливать нам надо, по-моему. И побыстрее!

Однако Никита решительно замотал головой.

– Э, нет! Я отсюда не сдвинусь ни на шаг. Мы ж не знаем, где он сейчас, чем он занят, что задумал. Может, притаился где-то там, за углом, и только и ждёт, чтоб мы выползли из своего убежища и снова оказались на виду. Так что лучше уж здесь… Может быть, удастся отсидеться до утра – через пару часов начнёт светать.

– Отсидеться! – Егор скривился и покачал головой. – Хорошо бы… Если только не подует ветерок и не донесёт до него наш запах, как тогда у окна. Чутьё у него, судя по всему, как у собаки-ищейки.

– В любом случае это всё-таки надёжнее, чем нестись сломя голову неизвестно куда, – упрямо возразил Никита. – Мы уже пытались бегать от него. Далеко не убежали… Так попробуем схорониться.

Егор, вероятно, сам не уверенный, как лучше поступить, повёл плечом и вновь огляделся по сторонам. Затем, чувствуя, как после постепенно улёгшегося возбуждения его начинает одолевать неодолимая, вязкая усталость, привалился спиной к ограде и уставил утомлённые, покрасневшие глаза в чёрную, как смола, глубь парка, казалось, совершенно лишённого жизни, погружённого, как и всё вокруг, в глубокое сонное забытьё и больше, чем когда-либо, напоминавшего заповедную, непроходимую чащу. Его рассеянный, понемногу мутневший и затухавший взор выхватывал из темноты гигантские деревья с уходившими в вышину густыми, разлапистыми купами, закрывавшими небо и осенявшими земную поверхность плотной, непроницаемой тенью, под покровом которой таились многочисленные дорожки и аллеи, пересекавшие парк из конца в конец, в разных направлениях, уютные зелёные беседки, изящные скульптуры, фонтанчики с питьевой водой…

Отяжелевшая голова Егора всё больше клонилась вниз, в ушах зазвучали какие-то странные, нездешние звуки, перед глазами замелькали неясные, причудливые, ни на что не похожие образы. Ему показалось, что раскинувшийся перед ним пустынный парк вдруг как будто ожил: в глубине его зашевелились размытые тёмные силуэты – не то человеческие, не то звериные, затем послышались глухие шорохи и едва уловимые, невнятные шёпоты, а ещё чуть погодя откуда-то потекла тихая, медленная, заунывная мелодия, навевавшая щемящую тоску и смутную тревогу. А потом точно сами деревья внезапно обрели жизнь и возможность движения: заскрипели, громко зашелестели листвой, словно переговариваясь друг с другом, и, встряхнув длинными мускулистыми ветвями, протянули их к обессиленному, приросшему от изумления к месту Егору…

Он вздрогнул, резко подался назад и, ударившись головой о холодные прутья ограды, очнулся. Потирая ушибленный затылок, недоумённо огляделся вокруг, окинул постепенно прояснявшимся взглядом вытянувшиеся ввысь, по-прежнему неподвижные и безмолвные деревья и, слегка усмехнувшись, снова откинулся на огораживавшую парк решётку. И только теперь обратил внимание, что Никита тихо, понурив голову и уткнувшись глазами в землю, что-то говорит.

– Помнишь, в начале нашего пути ты всё спрашивал, что со мной?.. Почему у меня такое поганое настроение?

Егор молча кивнул.

Никита, затаив в уголках губ едва заметную горькую и презрительную усмешку, с нажимом, будто через силу, произнёс:

– Так вот… моё паршивое настроение было не случайно… Для этого имелись некоторые основания… Достаточно веские, на мой взгляд.

Егор, догадавшись, о чём собирается поведать ему приятель, выразительно посмотрел на него и мягко промолвил:

– Может, не надо, Никит. Не время сейчас. Да и вообще… не моё это дело.

– Нет, почему же? – возразил Никита, вскинув глаза на товарища и пристально взглянув в его лицо. – По-моему, как раз сейчас самое время. В нашем теперешнем положении другого случая может и не быть.

Егор отвёл взгляд, с равнодушным и устало-покорным видом снова привалился к ограде и уронил голову на грудь.

Никита же немного помолчал, будто собираясь с мыслями и пытаясь подобрать нужные слова, а затем блёклым, глуховатым голосом, то и дело запинаясь и делая большие паузы между фразами, начал:

– Я и до этого подмечал в ней кое-что странное, не совсем обычное… то, чего не было раньше… Последние несколько дней… может, неделю… Знаешь, всякие там недомолвки, намёки, ухмылки, косые взгляды… В общем-то, ничего определённого, ничего подозрительного. Всё вроде бы как всегда… И в то же время как-то не так. Не совсем так, как прежде… Я что-то чувствовал, смутно улавливал… на подсознательном уровне, так сказать… Но ничего конкретного… До сегодняшнего вечера!..

Его голос пресёкся, а лицо омрачилось и слегка исказилось. Несколько секунд он безмолвствовал, неподвижно глядя перед собой и беззвучно шевеля губами, словно раздумывая, говорить ли ему дальше о том, о чём в порыве неожиданной откровенности он начал говорить, или лучше оставить это при себе. Наконец, видимо решившись, он тряхнул головой и, пытаясь придать голосу твёрдость, продолжал:

– Короче, когда я пошёл в туалет, я услышал, как Влад разговаривал на кухне по мобильнику. Разговаривал с ней. С Ксюхой… – Он вновь ненадолго умолк и мрачно сверкнул глазами из-под полуопущенных век. – Из их трёпа я понял, что она, оказывается, уже давно, около месяца, путается с ним. У них уже всё решено, всё очень серьёзно, основательно. Полное взаимопонимание, почти идиллия… Последнее препятствие – легко устранимое – это я…

Его лицо скривилось в угрюмой, судорожной усмешке. Поникнув головой, он едва слышно прибавил:

– Не забыли они и обо мне… Я узнал о себе много интересного…

Вероятно, не в силах больше говорить об этом, он окончательно смолк, опустил голову ещё ниже и замер, точно окаменев в меланхоличном, скорбном раздумье.

Егор, молча выслушав эту не слишком своевременную исповедь, некоторое время продолжал хранить безмолвие, то ли не зная, что сказать, то ли понимая, что слова, даже самые сочувственные и утешительные, тут не помогут. Однако, рассудив в конце концов, что сказать что-нибудь всё же необходимо, он мягко тронул поникшего товарища за плечо и вполголоса проговорил:

– Ладно, Никитон, не переживай очень уж. Было б из-за чего, в самом деле… Я понимаю, неприятно, конечно, всё это… Но в общем, если разобраться, ерунда. Яйца выеденного не стоит! Будет у тебя ещё столько этих Ксюх, Свет, Наташ, что ты счёт им потеряешь… Так что плюнь на всё это и не вешай нос!

Никита вскинул на приятеля взгляд. Лицо его было холодно и безучастно, словно на него была надета маска, а в сузившихся глазах поблёскивал острый стальной огонёк. И таким же ледяным, бесстрастным тоном он произнёс:

– А я и не переживаю. Уже не переживаю… Мне всё равно! Я даже сам удивляюсь, до какой степени мне всё равно. Будто и не со мной это случилось… – Он чуть усмехнулся, покачал головой и немного смягчившимся голосом продолжал: – Поначалу, сразу после ухода оттуда, мне действительно было очень хреново. Просто хоть волком вой… Да ты сам видел… Такое ощущение, что в душу наплевали. Дикие мысли в голову лезли. Чуть ли не о самоубийстве… Сейчас даже вспомнить смешно. А тогда было не до смеха…

Он вновь помолчал, перевёл взгляд на пустой, озарённый мутноватым, рассеянным светом перекрёсток, видневшийся сквозь прутья ограды, и, нахмурив брови, промолвил:

– Но после того, что произошло с нами потом – и происходит сейчас, – всё резко изменилось. Радикально! Теперь вся эта бодяга с Ксюхой и Владом кажется мне чем-то таким далёким, глупым, ничтожным… Какая-то дурацкая детская игра. Будто всё это было в другой жизни, которая уже никогда не вернётся… Да-а, когда смотришь смерти в лицо, всё остальное невольно отступает на задний план. Когда на твоих глазах убивают людей и хотят убить тебя самого, к жизни начинаешь относиться совершенно иначе. Ценить её немного больше, чем прежде. Рядом с этим всё сразу становится мелким и неважным, не стоящим внимания… А Влад и… она… – Он опять ухмыльнулся и брезгливо выпятил губы. – Ну что ж, пусть будут счастливы. Они нашли друг друга… Поверь мне, я не испытываю к ним сейчас ничего. Абсолютно! Ни вражды, ни ненависти, ни зависти… Они для меня теперь будто на другой планете. Или вовсе не существуют… А всё, что связано с ними, было не только что, а очень давно… словно в какой-то прошлой жизни…

Очевидно, высказав всё, что хотел сказать, либо исчерпав запас слов, он умолк и, обняв руками колени и положив на них голову, затих.

Егору тоже ни о чём больше не хотелось говорить, и, выслушав напарника, он не стал делать никаких комментариев к сказанному и лишь согласно кивнул. А затем, почувствовав, что к нему снова потихоньку подбирается дремота, глубоко вздохнул, помотал головой и, запрокинув её назад, широко раскрытыми глазами стал смотреть на смутно черневшие вверху, частично сливавшиеся с тьмой длинные изогнутые ветви высившегося над ними огромного клёна, опушённые кудрявой, совершенно неподвижной и бесшумной листвой.

Однако эта мёртвая неподвижность и глухая сонная тишина оказались через минуту нарушенными. Откуда ни возьмись вдруг повеял лёгкий сыроватый ветерок, по-видимому, прилетевший со стороны реки, протекавшей неподалёку, в обширной низине, начинавшейся сразу за зданиями санатория. Он пронёсся над безжизненным, погружённым в непробудный сон парком, всколыхнул пышные кроны деревьев, заставил качнуться и заскрипеть ветви и, взволновав густую тяжёлую листву, произвёл в ней протяжный волнообразный шум.