Хоупфул

Гриша щелчком отправил окурок в полет.

– Поэтому надо уже сейчас хватать свое.

Женя молчал.

– Достань мне ключи от кабинета Карачковской, – сказал Гриша после непродолжительной паузы.

Женя похолодел.

– Какие ключи? – запинаясь, спросил он.

– Обычные, епт, ключи. Которыми дверь открывают.

– Зачем? – спросил Женя. Ответ на этот вопрос он и так прекрасно знал. – Нас же вычислят, – стараясь, чтобы голос не дрожал, сказал он.

– Как? – хмыкнул Гриша. – Вычислят, блин. Они че, следователи, что ли? Собак приведут?

Посмотрев на встревоженного Женю, он слегка смягчился.

– Пойми, – сказал он, подойдя ближе и обхватив Женю за плечи. – Пойми, братан. Они все бабки себе забирают. Все. Которые нам выделяются. Им похер на нас. Пожрать набирают оптом где-нибудь, скоряк списанный, а остальное себе. Ты видел, в каких цацках она ходит, – Гриша указал пальцем себе на ухо. – А откуда эти сережки, как ты думаешь?

Женя опять промолчал. Он старался смотреть куда-нибудь мимо Гриши.

– Вот ты спрашивал, куда мы выезжаем. Да никуда. Мы тут замурованы. А по документам у нас автобус есть. Автобус, блять. У нас тут Диснейленд по документам.

Женя перебирал в кармане связку ключей. Ладонь вспотела настолько, что ключи буквально в ней плавали. Запах мокрого железа, казалось, ощущался в носу.

Запах мокрого железа походил на запах крови. Сотню раз он прокрутил в голове все возможные варианты, в которых он вовсе не находил. Жаль, он не надел старые джинсы, в кармане которых была дырка. Он бы оставил ключи у тети Тани, а Грише продемонстрировал б дыру в кармане.

Но он знал, что Гришу он не обманет. Тот был настоящий детектор лжи ростом 165 см. Женя мог соврать кому угодно и достаточно убедительно, но только не ему.

Пить не хотелось, но во рту постоянно пересыхало. Маленькими глотками он пил воду из пластиковой бутылки, борясь с тошнотой.

Гриша не опаздывал. Чуть ссутулившись, он стоял на ступеньках курилки. Одет он был как обычно – в черный спортивный костюм и пыльные серые кроссовки.

– Че тормозишь? – вместо приветствия сказал он. – Погнали, времени мало.

Вчера была ярмарка. Волонтеры, соцработники, меценаты средней руки и другие неравнодушные люди принесли с собой еду, поделки, одежду, картины и прочие нехитрые вещи.

Покупать все это надо было за игрушечные деньги – эти самые деньги заведующая детдомом распечатала на принтере. Вчера она была кем-то вроде Центробанка. Чтобы избежать девальвации, каждому воспитаннику выдавалось по 150 распечатанных рублей. Остальные предстояло заработать – отжаться, спеть песню, прочитать стих или обойти всех в прыжках в длину. Вариантов было много.

Как и любому человеку, обладающему определенным статусом и приближенному к власти, Жене все это делать было необязательно.

Заведующая тетя Марина вложила ему в руку три свеженапечатанные 500-рублевые купюры, которые были еще теплые от принтера. Это автоматически делало всех Жениных соперников неконкурентоспособными, а самого Женю – равнодушным к рыночной стоимости товара и чьим-либо покупательским способностям. Объевшись сладкого и по пятому кругу обходя торговые ряды, под конец он даже покупал учебники – настолько уже было некуда девать деньги.

Женя был счастлив – как-никак, это была самая настоящая RPG в реальной жизни. Он представлял себя паладином, который закупается у странствующих торговцев перед очередным геройским походом. Изобилие всего поражало. Четкого разделения по товарам не было – лоток со свежей редиской, зеленым луком и укропом соседствовал с лотком с кулонами, браслетами и другой бижутерией.

Настоящий рынок. Продавцы органично вжились в образ – многие тетки читали частушки и зазывали к себе на бесплатную кружку кваса или лимонада. Как и на настоящем рынке, кто-то где-то даже успел подворовать, а один из воспитанников умудрился купить из-под полы «Плейбой».

В коридоре еще стояла пара неразобранных прилавков от ярмарки. На полу россыпью лежали игрушечные купюры – теперь уже обесцененные.

Женю тошнило. Рвота уже подходила к горлу. В ушах звенело. Ему казалось, он идет на смертную казнь. Как и тогда, с гитарой, он все ждал, что Гриша передумает.

Кабинет находился в конце коридора. Если их увидят, то бежать будет некуда.

– Дай сюда, – Гриша протянул руку. Женя послушно протянул ключи.

Дверь открылась. Гриша вошел первым.

Из-за зашторенных окон и яркого коридорного света комната казалось темнее, чем есть на самом деле. В углу стояла вешалка с тети-Таниным плащом – ее очертаний Женя сперва испугался при входе.

Гриша лисьими шагами пересек комнату.

– Я смотрю стол, ты – карманы, – бросил он.

Женя подошел к вешалке и взялся за рукав. К Грише он стоял спиной. Он перебирал рукав между пальцами, чтобы со спины казалось, что он роется в карманах.

Шум выдвигаемых ящиков за его спиной оборвал Гришин голос.

– Есть че там?

– Да нет вроде… – ответил Женя.

– Отойди, – Гриша отстранил его и заправским движением карманника синхронно запустил руки в оба кармана. Приглушенно звенела мелочь. Гриша вытащил на свет несколько пятирублевок и два автобусных билета. Их утренние с тетей Таней билеты.

Гриша отправил содержимое тети-Таниных карманов в свои. Жене было физически неприятно наблюдать за тем, как из аккуратных, штопанных карманов тети-Таниного пальто ее мелочь переходит в карманы широких, вышарканных сзади Гришиных треников.

Мечтать о том, что Гриша не полезет во внутренний карман, было бы глупо. Конечно, он туда полез. Женя даже заметил, как на его лице медленно вырисовывается улыбка, когда тот нащупал очертания кошелька.

– Вот ты где, – Гриша закусил нижнюю губу, как от какого-то наслаждения. Из кармана появился тети-Танин голубоватый кошелек с позолоченной заклепкой.

– Ладно, рвем когти, – сказал он. – Я еще ювелирку замутил.

Жене казалось, что о присутствии чужаков будет понятно с порога. Гриша даже как будто принес сюда свой воздух – табачный и свинцово-тяжелый, который беспардонно вытеснил витающий здесь легкий аромат стоящих на подоконнике цветов и тети-Таниных духов, исходящих от висящего на вешалке кашне. Гриши не должно было быть здесь. Он порочил этот кабинет своим присутствием.

Женя сидел на крыше гаража, упершись подбородком в согнутые колени. Гриша стоял на краю, сложа руки на груди. Сейчас он был сытым львом, вокруг которого могли безбоязненно ходить антилопы.

Гришин товарищ похрапывал, лежа на боку. Рядом лежала недоеденная им горбулка и открытый тюбик майонеза.

Женя ощущал на себе все последствия стокгольмского синдрома. Вернее, это было даже хуже. Он не стал ненавидеть Гришу – скорее это было укрепившееся чувство бессилия. Он сдался. Он старательно отводил взгляд, стараясь не смотреть Грише в глаза – прямо как побитый пес, который отказывается смотреть на палку.

– Сережки есть кому впарить? – не оборачиваясь спросил Гриша.

– Есть, – соврал Женя.

– Если что, есть один пацан на примете. Могу похлопотать, – не поверил Гриша.

– Завтра не могу, – ответил Женя. – Мы едем на кладбище к бабушке.

Мысли ударить Гришу или хотя бы высказать ему все, что он думает, гнались из головы и казались абсурдными. Максимум, что он мог сделать – в сердцах ударить ногой по мусорному баку, стоящему у гаражей. Но и этого делать не хотелось. Чувство паскудного облегчения после налета на кабинет расслабило его и освободило голову от мыслей. Он просто смотрел перед собой и ел мороженое.

Гриша – обычная шпана, оставленная на задворках жизни и не принимаемая обществом. Маргинал, который приемлет только право сильного. Необразованный мудак, в конце концов.

Сережки он выбросил в колодец. Но деньги все-таки потратил.

– Сам купишь, – зло бросил он толстому Гришиному другу. Тот был Жениной подушкой для битья – разумеется, не в физическом плане. На него он мог выместить все то, что копилось у него на Гришу. Он стал своего рода мишенью и в конечном итоге стал вызывать у Жени стойкую неприязнь. В сущности он ничего плохого не делал и с Женей почти не разговаривал. Большой, с пухлыми губами, он привык к грубоватому к себе обращению и воспринимал его спокойно.

Они стояли в продуктовом магазине.

Гастрономическая мечта 13-летнего пацана осуществилась. Женя набрал чипсов, жвачек и сладких рулетов. Есть не хотелось совершенно. От этих денег хотелось побыстрее избавиться, поэтому Женя купил дорогого темного пива. Продавщица придирчиво их осмотрела – на секунду Женя заволновался, что сейчас она начнет выспрашивать, откуда у них деньги. Но она не стала.

ГЛАВА 29

presentiment [prɪzentɪmənt] – сущ. предчувствие, предощущение

disappointing [dɪsəpɔɪntɪŋ] – прил. неутешительный, разочаровывающий

beginning [bɪgɪnɪŋ] – сущ. начало, исток

Женя сидел у кабинета. Еще месяц назад он решил пойти именно в частную клинику – сам не зная почему. Наверное, ему не хотелось задействовать в этом деле свою больницу. Прозвучавший вчера утром звонок с просьбой срочно прийти за результатами анализов слегка его обеспокоил.

Две полных тетки о чем-то громко разговаривали, мужчина в очках в роговой оправе читал газету, закинув ногу на ногу.

Что сразу отличало частную клинику – это отсутствие пенсионеров.

Без них медицина в данном конкретном коридоре как будто бы сразу приобрела какой-то лоск, дороговизну и исключительность.

Отдавало даже чем-то европейским – разноцветные абстрактные картины в небольших рамках, кактусы и еще какие-то цветы в горшках и кадках, по зеленеющим листкам которых было видно, что заботятся о них не меньше, чем о проходящих здесь лечение пациентах.

Женя взял с полки глянцевый журнал – он таких уже не читал лет сто.

Он попытался найти какую-нибудь мало-мальски интересную статью, но на глаза попадались рекламы новых автомобилей, духов и часов-хронографов.

«* От 850 тыс. рублей», – гласила сноска под звездочкой.

Наконец, первая статья. Редактор, по-видимому, любил каламбуры, и в статье под названием «Дешево и не сердито» рассказывалось о том, как с помощью кипящего чайника, двух бульонных кубиков, лапши быстрого приготовления, куриной грудки и зеленого горошка приготовить себе изысканный деликатес.

Это было слегка странно, учитывая то, что на обратной стороне страницы располагалась та самая реклама хронографов за 850 тысяч.

Леонардо Ди Каприо бы расстроился, узнав, что он, улыбающийся и держащий в зажатом кулаке блестящий хронограф, будет висеть где-нибудь на холодильнике в общаге. Но висеть он будет лицом не в комнату, как он привык после выхода фильма «Титаник», а прижавшись лбом к белой гудящей дверце – потому что как раз в этот момент стоящий у холодильника студент будет внимательно изучать, сколько надо зеленого горошка и как долго его надо держать под крышкой.

Дверь кабинета открылась.

– Евгений Александрович?

Женя поднялся.

«А вот и еще одно отличие», – подумал он. Не обычное государственно-больничное «Гурц, заходите!», звучащее скорее как «Гурц, если вы тут, а мы очень надеемся, что вы не дождались своей очереди, ушли, то заходите, только в темпе. У нас обед скоро».

А здесь – вы посмотрите только. Евгений Александрович. Для полной аутентичности образа Евгения Александровича не хватало только приставки «господин» и увесистого ремешка дикаприовских хронографов на запястье.

Врач кивком указал ему на небольшой диван у окна.

Кабинет тоже был уставлен в лучших европейских традициях – аквариум с неторопливо плавающими рыбками, развернутые в самых красочных местах атласы по анатомии на полках и зачем-то скелет из школьного кабинета анатомии – наверное, для поддержания аутентичной атмосферы врачебного кабинета.

Доктор выглядел несколько комично и, казалось, только что сошел со страниц сказки Корнея Чуковского – ему не хватало только доски отзывов на стене, на которой крупным, размашистым почерком были бы выведены благодарности от барбоса и зайчихи, которых он лечил в прошлом месяце.

А скелет, несомненно, раньше был Бармалеем.

Вот только Женя не помнил, чтобы в книжке Айболит брал у барбоса с зайчихой полторы тысячи за консультацию и пять – за анализы.

– Евгений Александрович, – врач внимательно посмотрел на Женю поверх очков.

– Да?

– В общем, посмотрел я ваши анализы, – с этими словами он перевернул несколько скрепленных скрепкой страниц. – Скажу одно – пришли вы вовремя.

Женя слегка нахмурился.

– А подробнее?

– Подробнее вот что, Евгений Александрович, – продолжил врач, пробегая глазами заключение, – изменения у вас в организме происходят, я вам так скажу.

Он отложил бумаги и пристально посмотрел на Женю.

– В общем, вы раньше времени не пугайтесь, но у вас некие затемнения.

«Что? Какое еще, нахрен, затемнение?» – подумал Женя.

– Охуеть, – сказал он вслух.

В ответ доктор понимающе и даже как-то виновато улыбнулся. Материться в платных клиниках можно. Искренние выражения чувств и нецензурная лексика включены в обслуживание. Жене хотелось подлететь к столу, разбросать все бумаги и перечитать свое заключение своими же глазами.

– Вы только раньше времени не пугайтесь, – увидев изменившееся Женино лицо, ответил врач. – Надо будет пройти ряд обследований, узнать, что это такое… Возможно, ничего серьезного.

– Какие затемнения? – севшим голосом спросил Женя.

– Ну, в общем-то… есть ряд, – перебрал бумаги доктор. – Обширная черепно-мозговая. Зрительный нерв. Ушиб аорты. Барабанные перепонки…

– Хорошо, – Женя старался ответить так, чтобы голос его не дрожал. – Хорошо, я понял вас.

Встав, он подошел к столу и, кивнув на лежащие на нем бумаги, протянул руку.

Доктор был слегка обескуражен такой решительностью, но молча протянул заключение.

– Вы, Евгений Александрович, не откладывайте все это в долгий ящик, – он снял очки, аккуратно положил их на стол. – Это многим чревато, так что лучше не доводить. Рекомендую вам сегодня же сдать ряд анализов…

Не дослушав, Женя вышел из кабинета и хлопнул дверью.

Он шел по улице со странным чувством внутри – страх куда-то ушел, уступив место издевке над самим собой.

– Ну что, долечился? Скоро сам сляжешь, – говорил он себе. – Супер, сука, герой.

Плюнув на тротуар, Женя пошел в противоположном от дома направлении – возвращаться в клетку четырех стен ему совсем не хотелось. Стая голубей разлетелась под его ногами, когда он проходил через парк – какой-то карапуз, бросавший им семечки, смерил Женю недовольным взглядом.

Лицо парнишки показалось Жене смутно знакомым, пройдя несколько шагов, он остановился.

– Костя, ты, что ли?

Мальчик удивленно развернулся.

Да, это был он. Тот парнишка, которого они встретили с Сашей в парке.

– Помнишь меня? – Женя, улыбаясь, подошел ближе. Он сразу обратил внимание, что слухового аппарата у парня не было.

– Драсьте, – судя по сосредоточенным бровям, тот, по-видимому, не узнавал Женю.

– А где… приборчик твой? – Женя показал пальцем на свое ухо.

– Он… А я… я слышу теперь все. Ой, это же вы, – парнишка, вспомнив Женю, ободрился и протянул ему горсть семечек. – Я теперь все слышу, – он широко улыбнулся, в подтверждение своих слов он оттопырил уши указательными пальцами.

Стая переборовших страх голубей вернулась.

– А мама где твоя? – спросил Женя, бросив им горсть семечек.

– За мороженым пошла. Дядя… – он посмотрел на Женю большими голубыми глазами. – А вы… вы тогда сказали, что вы волшебник, что я слышать смогу. Это ведь вы, да? Вы вылечили меня? – последние слова он сказал чуть ли не шепотом, будто обнаглевшие голуби, топчущиеся у самых ног, могли его услышать.

– Я? Да ну брось. Какой же я волшебник. Маме привет, – улыбнувшись, Женя бросил голубям остатки семечек и отряхнул руки.

Он прошел еще несколько кварталов – все же он не мог не признать, что вечером город приобретал особое обаяние: оранжевое солнце, уходя, озаряло вымощенные кирпичом дороги, а в нос ударял запах свежескошенной травы. Даже глухой бас сабвуфера какой-то из машин, стоящих вдалеке на светофоре, не нарушал общей гармонии.

Женя шатался по городу и чувствовал себя вышедшим по условно-досрочному заключенным, которому начальник колонии напоследок пожелал начать новую жизнь с чистого листа – вот только лист оказался смятым и с разорванными краями, а большая и небрежная буква Z посередине мешала вписать в него хоть что-нибудь связное.

Ладони слегка покалывало.

«Интересно, а что сейчас с другими? – подумал Женя. – С тем мужчиной, получившим инсульт? С женщиной, потерявшей зрение? А ведь сейчас они, наверное, едут домой или уже дома. Сидят с семьями. Продолжают делать то, от чего их так резко прервало произошедшее с ними. Продолжают выбирать фильм, на который пойдут в выходные. Продолжают выбирать, в чем завтра пойдут на работу. Продолжают выбирать занавески на кухню. Жить продолжают, в конце концов».

Жене почему-то стало очень тоскливо. На секунду посомневавшись у автоматических дверей супермаркета, он вошел внутрь.

Вышел он с большим пакетом – наверное, последний раз он собирал такой набор на дачу. Несколько бутылок пива, одна бутылка коньяка и вожделенная пачка сигарет, взять которую он долго не решался.

«Эмфизема», – угрожающе кричало предупреждение на пачке.

«Да не напугаете уже», – хмуро подумал Женя, срывая упаковочную обертку.

ГЛАВА 30

calm [kɑ m] – сущ. затишье, штиль

smoke [sməʊk] – сущ. дым, курение

adoption [ədɔpʃn] – сущ. принятие, утверждение

Женя с отсутствующим видом смотрел в телек. На часах было полпервого ночи. Закончился какой-то фильм с Джейсоном Стетхемом, где он, напоследок разнеся из дробовика голову какого-то злодея и проткнув ножом для колки льда его товарища, уезжал вдаль – с крутым прищуром и рассеченной башкой.

И все-то у него всегда получается, хотя и шло наперекосяк половину фильма.

Такой вот герой нашего времени – подарок современному зрителю, уставшему от чванливого и обходительного Джеймса Бонда, с его водкой с мартини и шпионскими примочками.

Пробежали титры, и началась какая-то документальная передача, с затянутым началом в духе «а сегодня вы наконец узнаете и увидите» – прошло уже минут 10, а Женя так и не понял, что он должен узнать и увидеть – на экране мелькали кадры Второй мировой войны, марширующие немцы, а затем камера обращалась к сидящим на фоне стеллажей усатым историкам в джемперах. Было не слышно, что они говорят, но добавлять громкость Жене было лень.

Переключать – тоже. Апатично глядя в происходящее на экране, Женя положил на пол пустую бутылку пива.

Облокотившись на бок, он провел рукой по полу в поисках еще одной бутылки. Несколько просыпанных на кровать чипсов хрустнули под его весом. Но нет – это была последняя, шестая.

Женя достал задвинутую под кровать пепельницу с несколькими сиротливо лежащими окурками и попавшей туда пивной крышкой.

Эту пепельницу ему подарили года три назад, когда он еще курил. Привезли ее друзья из Турции, о чем свидетельствовали карикатурно нарисованные девушки с гипертрофированными грудью и бедрами. Говорящим облачком из комиксов они звали посетить Турцию. По их заверениям, они будут ждать на пляже. На дне пепельницы было нарисовано море. Впрочем, его не было видно – на его месте как раз был плевок, почерневший от пепла.

Закурив, Женя пустил в потолок струю дыма.

Сегодня Женя обнаружил, что он простыл. Впервые. Он даже не сразу это заметил, приняв недомогание за похмелье, но настойчивый мокрый кашель убедил его в обратном.

Женя знал, что он никого не касался за последние дни, да и такие заболевания, как грипп, простуда, если бы он у кого-то их и забрал, прошли бы для него без последствий. Он бы даже их не заметил.

А 37,5 держались уже полдня.

Затушив выкуренную сигарету, Женя достал еще одну.

Телефон опять завибрировал – наверное, Саша или Макс.

Неприятным звуком включенной дрели он жужжал на деревянной тумбочке, пока наконец не стих.

В холодильнике должен был остаться коньяк со вчерашнего – вспомнил Женя. На пару стопок там точно осталось.

Какой-то преподаватель не то массачусетского, не то венесуэльского университета, пожилой мужчина с седыми усами и родимыми пятнами на лысеющей голове, рассказывал с экрана что-то о преимуществах немецкой армии на период Второй мировой войны.

Женя приподнялся, аккуратно держась за спинку кровати – его уже хорошенько шатало.

Коньяка в холодильнике оставалось куда меньше – на одну стопку. Решив не доставать ради этого рюмку, Женя допил остатки прямо из горла.

Пустая бутылка полетела в мусорку, но не попав в цель, глухо покатилась по линолеуму.

Высморкавшись в одноразовую салфетку, Женя подошел к окну и приоткрыл его.

Он чувствовал, как слабеет. Мысли вязким комом перекатывались в его голове, ни к чему не приходя и ни во что не выливаясь.

Огонек зажигалки озарил темную кухню.

Сделав затяжку, Женя раздумывал, чем бы ему заняться – было только восемь часов вечера, и спать ему не хотелось.

Перебрав в голове все возможные варианты, он пришел к выводу, что делать ему не хотелось решительно ничего. На подоконнике лежал откопанный им из завалов сборник Омара Хайяма с еще старыми закладками, торчащими между страниц. Вчера он немного почитал, но быстро забил на эту затею. Слова сбивались в бессмыслицу, и он не чувствовал рифм.

«А стихи надо читать так, – вспоминал он слова своей наставницы по литературному кружку, – чтобы у тебя мурашки по спине бежали, даже если читаешь про себя, а не вслух».

Да и последние пару лет он не брал книг в руки – слишком уж они казались ему скучными, а от метафор писателей он уставал и через пару страниц безвозвратно терял нить повествования. Все писатели казались ему не от мира сего, с бесконечными описаниями природы вкупе с вечным романтизмом и беспочвенными страданиями своих героев. Стойкое равнодушие к литературе ему привила школа, а особенно список литературы на лето, который на последнем уроке вручался каждому школьнику, уже мысленно покинувшему на три месяца стены родной общеобразовательной альма-матер. Этот список на лето походил скорее на список литературы на пять таких «лет» в условиях необитаемого острова. Да и бьющее в окно знойное солнце уж точно не располагало к листанию пожелтевших и местами склеенных скотчем страниц библиотечной книжки.

Спасательный круг юному горе-читателю бросало какое-то издательство, выпускающее краткие пересказы всех произведений русских классиков. Как будто осознавая, что выпускают они нечто лайфхаковское и не совсем честное, сборничек сжатых произведений был карманного размера. Шрифт был настолько мелкий, что если бы его уменьшили еще на кегль, то прочесть напечатанное без лупы уже было бы невозможно. Зато завязка тут соседствовала с кульминацией и развязкой – буквально на одной страничке Раскольников и убивал старушку-процентщицу, и каялся в преступлении. Герасим после знакомства с читателями уже топил ничего не понимающую Му-Му, а уже через пару страниц Тарас Бульба убивал своего обалдевшего от скорого на расправу отца сына.

В общем, даже и не сжатый пересказ, а скорее краткая эпитафия всем произведениям.

Учительница литературы, обнаружив как-то так некстати оставленную на перемене эту самую книгу-выручалку, с сожалением пролистала ее и сказала: мало того что использовать такую шпаргалку – значит неуважительно относиться к русским классикам, так это еще и чревато тем, что в желании сэкономить свое время ее владелец рискует и всю свою жизнь превратить в краткий пересказ,

К первому утверждению все отнеслись равнодушно, впрочем, как и ко второму. Вспомнилось оно лишь в позднем возрасте, когда ему и самому стало казаться, что вся его жизнь напоминает краткий пересказ, тесно напечатанный шестым кеглем Times New Roman на паре маленьких страниц. Да и сами страницы были облачены в невнятную серую обложку, что отбивало и без того небольшое желание знакомиться с произведением. Полноценного романа, или же хотя бы добротной повести, никак не выходило, даже если подробно описать все похождения главного героя и характеры всех второстепенных персонажей.

Поэтому Женя пришел к выводу, что остается только набухаться и поскорее забыться, как он это сделал сегодня, вчера, позавчера, и наверное, собирается сделать завтра.

Правда, вчера сделал еще кое-что, ему несвойственное. Он сходил в церковь. Зачем и с какой целью – объяснить этого он не мог. Да и не пытался, наверное – просто встал и пошел.

Последний раз он там был в детстве – испугавшись женщин в косынках, которые навевали воспоминания о цыганках, которых он тогда изрядно боялся, Женя плотно прижимался к бабушке, дергал ее за рукав и постоянно переспрашивал, когда они уже наконец пойдут домой.