Введение в общую культурно-историческую психологию

Попробую вкратце изложить основные положения этой работы. Начинается она так:

«Объяснительная психология, привлекающая к себе в настоящее время столь значительную долю внимания и труда, устанавливает систему причинной связи, предъявляющую притязание на то, чтобы сделать понятными все явления душевной жизни. Она хочет объяснить уклад душевного мира, с его составными частями, силами и законами, точно так, как химия или физика объясняют строение мира телесного.<…> Различие между науками объяснительными и описательными, на котором мы здесь основываемся, соответствует обычному словоупотреблению. Под объяснительной наукой следует разуметь всякое подчинение какой-либо области явлений причинной связи при посредстве ограниченного числа однозначно определяемых элементов (т. е.составных частей связи). Это понятие является идеалом подобной науки, образовавшимся в особенности под влиянием развития атомистической физики. Объяснительная психология, следовательно, стремится подчинить явления душевной жизни некоторой причинной связи при посредстве ограниченного числа однозначно определяемых элементов. Мысль – смелости чрезвычайной, – она заключала бы в себе возможность неизмеримого развития наук о духе до строгой системы причинного познания, соответствующей системе естественных наук.<…> Название конструктивной психологии было бы еще более точным и ярким наименованием ее.<…>

Объяснительная психология может достигнуть свою цель только путем сцепления гипотез» (Дильтей, 1924, с.9–10).

На протяжении всей работы Дильтей будет навязчиво повторять восклицания о недопустимости выводить науки о духе из ограниченного числа предположений, то есть гипотетических оснований по типу естественнонаучного метода. Такая невнятная навязчивость вообще была ему свойственна. Однако это никак не убавляет значения того вывода, к которому он приходит:

«Представители объяснительной психологии для обоснования столь обширного применения гипотез обычно ссылаются на естественные науки. Но мы тут же, в самом начале нашего исследования, заявляем требование наук о духе на право самостоятельного определения методов, соответствующих предмету. Науки о духе должны, исходя от наиболее общих понятий учения о методе и испытывая их на своих особых объектах, дойти до определенных приемов и принципов в своей области, совершенно так же, как это сделали в свое время науки естественные» (Там же, с.15).

Это задача! И на мой взгляд, Дильтей с ней по-настоящему не справился. По крайней мере, он так и не смог дать четкое определение этого метода, такое определение, чтобы его можно было свободно понять и использовать. Пересказывать развитие мыслей Дильтея я не буду, потому что эта вроде бы психологическая работа оказалась чрезвычайно философской. Поэтому я воспользуюсь помощью профессионального философа. Прекрасный русский психолог и философ-феноменолог Густав Густавович Шпет в недавно опубликованной незавершенной работе «История как проблема логики» однажды уже проделал подобное исследование.

Это большая работа, и Шпет очень подробен в исследовании логических противоречий Дильтея. Но эти противоречия выявляются как раз после того, как Дильтей заявляет о самостоятельном методе описательной психологии, как науки основной для остальных наук. Думается мне, именно так поступил бы и Гуссерль. Вначале Шпет даже с некоторым восхищением рассказывает о задачах, которые ставил перед собой Дильтей. Его рассуждение развивается примерно так:

«Дильтей протестует против такого определения науки, которое обобщает признаки естественных наук до значения и обязательности их для всякой науки, считает это догматическим перенесением абстрактных схем и настаивает на самостоятельном месте задач и изучения наук о духе. Он протестует против слепого перенесения методов естествознания на науки о духе, как оно нашло свою наиболее выпуклую форму в логике Милля, – такое ”приспособление” методов наук о духе он считает неплодотворным. ”Вся история наук о духе есть опровержение идеи такого ”приспособления”. Эти науки имеют совершенно иное основание и структуру, чем природа”.

Что же нужно взять за основание наук о духе истории? <…> Им не достает ”здорового отношения к теории познания и психологии”. Но теория познания, как и психология, ведущие свое начало от Локка, Юма и Канта, не удовлетворяют Дильтея <…>: ”в жилах познающего субъекта, конструируемого Локком, Юмом и Кантом, струилась не действительная кровь, а разбавленный сок разума, как простой мыслительной деятельности”. Психология, которую ищет Дильтей, должна исходить из реального жизненного процесса в его целостности. По существу, следовательно, это та самая обыденная, житейская психология, о которой всегда говорится как о жизненной психологии, необходимой для историка, политика, юриста и т. д. – психология, суждение о необходимости которой стало просто общим местом, теряющим свое значение, как только речь заходит о науке, теории, логике с их строгими методами, исключающими приложение неопределенного ”житейского” опыта. <…> Идея научной обработки этой обыденной психологии была высказана именно Миллем в его понятии ”этологии”.

Дильтей в этом отношении только проводит идею Милля дальше и дает ей соответственное научное выражение, – существенно во всяком случае одно – Дильтей отказывается от мысли обосновывать науки о духе на абстрактной психологии, или, как он ее называет, ”объясняющей психологии”.

И нужно признать, что это вполне последовательно <…>, так как по своим задачам абстрактная психология относится всецело к наукам о природе, – основать на такой психологии самостоятельную группу наук о духе, представляется задачей очевидно неразрешимой» (Шпет, 1995, с.9–10).

Вот ради этой мысли Шпета я и привел весь этот кусок его сочинения. Шпет не случайный человек по отношению к мыслям Дильтея. Он не просто философ ради философии. Шпет сам всю свою творческую жизнь был занят поиском чего-то схожего с идеей обоснования наук о духе. Тем очевиднее становится неудача Дильтея в обосновании самостоятельного метода наук о духе.

Сделав начальное исследование, Шпет заявляет:

«Отрицательно-критический исходный пункт Дильтея, таким образом, недвусмыслен, вопрос в том, что предлагает он сам для устранения обнаруженного им недостатка и как он устанавливает ”здоровое отношение к теории познания и психологии”, истории и вообще наукам о духе? Ответ на этот вопрос, очевидно, должен быть расчленен:1) теория познания и 2) психология» (Там же, с.13).

Я не буду сейчас вдаваться в критику Шпетом Дильтеевской теории познания. Она разрушительна. Но благодаря ей в работы Дильтея, отличавшиеся непоследовательностью и невнятностью мысли, вносится ясность. Мне гораздо важнее показать то, что имеет прямое отношение к психологии. Скажу только, что основой гносеологии, то есть теории познания Дильтея, являются «жизнь и понимание», что для нас очень важно. Вот как делается этот переход:

«Первый вопрос, <…> показать, что знание, получаемое в основной науке, будет именно объективным знанием, т. е. описания основной науки дадут вещь, предмет, как она объективно существует» (Там же, с.25).

Здесь необходимо примечание. Дильтей принял «Логические исследования» Гуссерля чуть ли не как продолжение своего собственного труда и несколько лет вел по ним курс в университете. Одно из важнейших для Гуссерля понятий было именно такое отношение к вещи, как передает его здесь Шпет, который как феноменолог естественно хорошо чувствовал подобные понятия.

«На этот основной вопрос ответ Дильтея не оставляет желать лучшего в смысле ясности и убедительности. Мы можем взять за исходный пункт описание, за отправную точку описательного анализа любое словесное положение, выражающее что бы то ни было о вещи, о которой мы спрашиваем. Дильтей исходным пунктом берет жизнь, переживание, в котором нечто ”дано”, ”мы имеем”, и, следовательно, образно показывает, что из него мы можем получить действительно объективное знание. ”Предметное построение, – говорит он, – образует систему отношений, в которой содержатся восприятия и переживания, вспоминаемые представления, суждения, понятия, заключения и их связи. Всем этим функциям обще в системе предметного построения, что в них даны налицо только отношения фактического. Так, в силлогизме налицо только содержания и их отношения, и никакое сознание мыслительных операций не сопровождает его”.Из одного этого определения ясно, что основная наука есть наука объективная, вслед за ним остается только перейти к раскрытию содержания ее, но это именно то, что Дильтей не смог провести последовательно: он сперва останавливается на приемах, с помощью которых мы от простого констатирования вещи восходим к ее описанию, дискурсивной обработке и, наконец, методологической, т. е.переходит к логике, а затем после общих методологических замечаний действительно выполняет описательный анализ предмета, но не в духе основной науки, а в духе новой, им же обоснованной, описательной психологии. <…> Все ”основания” превратились в психологические основания» (Там же, с.25–26).

И опять мы имеем пример феноменологического подхода. Психологизм был дико ненавистен Гуссерлю, и он просто отказывался даже глядеть в ту сторону, где предполагалось обсудить, что любые явления, исследуемые наукой познания, есть все-таки изначально явления психологические. Соответственно, подобный ход не устраивает и Шпета. Смысл этого отказа в общем-то вполне понятен: если философия заявляется как самостоятельная наука, она должна быть целостна и самодостаточна сама в себе. А поскольку философия есть наука об основаниях, она не может обращаться за ними к другой науке. Но это понятно в отношении философии, а мы рассматриваем психологию Дильтея.

Далее Шпет как раз и разворачивает ту разрушительную критику Дильтея, о которой я уже говорил. Но вот она-то нам как раз и не важна, потому что он критикует Дильтея, как философ философа. Критикует великолепно и очень доказательно, что должно насторожить и психологов. Поэтому я предпочитаю не входить глубоко в те части «Идей описательной и понимающей психологии», которые философичны. Но вот к описанию им метода мы вернемся еще раз. Что же касается критики – скажу так: Дильтеем недовольны многие, слишком многие из хороших философов. Это даже настораживает. Мне кажется, они более всего недовольны тем, что он ушел, оставив их в определеннейшей неопределенности о том, что хотел сказать. Но при этом сказал так много, что мимо уже не пройдешь и непотревоженным не останешься.

Ортега-и-Гассет считал, что через Дильтея воплощалась на земле Идея с большой буквы – Идея Жизни. Но вот понимать ее придется самим, потому что «идея, которой, как казалось при первом приближении к ней, легко было овладеть, постоянно, каждодневно отдалялась, все упорней сопротивлялась интеллектуальному натиску, с которым Дильтей пытался облечь ее в одежды ясного понятия» (Ортега-и-Гассет, с. 205). Ортега-и-Гассет называет состояние, в котором пребывал Дильтей всю свою творческую жизнь, начиная с юности, «неуемным стремлением овладеть исчезающей интуицией или видением этой Идеи». Как это похоже на Декарта!

Дильтей действительно не смог дать этому состоянию хорошо запоминающегося и легко схватывающегося определения. Более того, нам, пожалуй, придется это сделать самим – вывести его из описания Дильтеем предмета Описательной психологии. Подсказкой в этом непростом деле послужит тот рассказ о Шлейермахере, который я приводил ранее. Как мне кажется, Дильтей потому и назвал свою психологию понимающей, что ему хотелось, чтобы его понимали, как поэта, а не запоминали, как законоучителя. Поэтому просто примем, в соответствии с «обычным словоупотреблением», как предлагает сам Дильтей, понятие Описательной психологии за руководство к действию, вспомним тот отрывок об использовании текстов из «Введения в науки о духе», который разбирает Шпет, и попытаемся понять самого Дильтея.

Итак, Дильтей заявляет требование самостоятельного метода для наук о духе: «Науки о духе должны, исходя от наиболее общих понятий учения о методе и испытывая их на своих объектах, дойти до определенных приемов и принципов в своей области, совершенно так же, как это сделали в свое время науки естественные».

Что мы видим? Дильтей, оказывается, и не обещает дать определения метода описательной психологии! Он лишь предлагает начать его разработку. Как? Исходя из наиболее общих понятий учения о методе. Он как всегда непоследователен, потому что вслед за такой фразой должно следовать: которое гласит…Тем не менее, первый шаг ясен: нужно создать общее учение о методе. С точки зрения культурно-исторической психологии это означает обобщающую все подобные исследования работу. Что-то типа той, что проделываю сейчас я в отношении парадигм.

Следующее: испытывая эти методические разработки на «своих объектах»! Что значит, испытывая? Применяя и проверяя, работают ли выбранные методические правила. Чтобы понять, работают ли они, нужно задаться определенной целью и попробовать ее достичь с помощью этих правил, как инструментов. Это сразу ставит вопрос: достигать в прикладном ключе или в теоретическом? Сам Дильтей, попытавшись создать Обоснование наук о духе как Основную науку, судя по исследованию Шпета, показал, что в этом направлении ходить, по крайней мере, преждевременно. Следовательно, проверять надо на прикладных дисциплинах, скажем, в рамках прикладной культурно-исторической психологии.

Но что такое «объекты»?

Попробуем сразу перейти к прикладной проверке и взглянем как на «объект» на следующий за приведенным отрывок текста Дильтея. По крайней мере, это даст возможность решить, можно ли тексты наук о духе рассматривать в качестве «объектов».

«Не тем мы окажемся истинными учениками великих естественно-научных мыслителей, что перенесем найденные ими методы в нашу область (это уточнение, где искать описание методов – А. Ш.), а тем, что наше познание применится к природе нашего предмета и что мы по отношению к нему будем поступать так, как они по отношению к своему» (Дильтей, 1924, с.15–16).

Дильтей вовсе не воюет с естественнонаучной парадигмой вообще, это надо отметить, он воюет только с теми, кто пытается втащить ее методы в науки о духе, то есть с теми, кто пытается решать культурно-исторические задачи заимствованными способами. Дильтей уважает науку и еще не боится, что она может уничтожить человечество и жизнь на Земле.

Более того, он еще полностью он нее зависим: познание для него – единственный возможный смысл любой науки, в том числе и психологии. Это очевидно. Он еще совсем не прикладник и даже мысли допустить не может, что наука может ставить перед собой какую-либо иную цель, кроме познания. Соответственно, он и не мог создать свою науку, как нечто самостоятельное и состоявшееся. Она всегда бежала у него вслед за науками прежнего мира. Он говорил о жизни и при этом будто не видел, что познание занимает только узкий кружок людей, с которыми ему было уютно общаться. Все остальные люди были для него, грубо говоря, нерасчленяемой на особи биомассой. Как, впрочем, и для большинства академических ученых. Дильтей был и хотел быть полноправным членом своего сообщества ученых, а значит, и не мог перед новой дисциплиной ставить никаких иных целей, кроме принадлежащих к самым высоким в его сообществе.

Познание, безусловно, всегда присутствует в любой науке, как и в жизни любого человека, но является ли оно обязательно главной целью? Девушка, изучающая психологию, чтобы выйти замуж, думает о познании? Стоит нам отказаться от веры в то, что мы создаем эту науку ради познания, и ее предмет, который упоминает здесь Дильтей, сразу изменится. Вернее, предмет останется тем же, но вот наше видение его изменится, с ним изменится для нас и предмет. Это как с мировоззрением. Как только мы снимаем предписание рассматривать мир с определенной точки зрения, мы сразу же снимаем и внутреннюю готовность исполнять предписанные действия по отношению к предмету. Вот только тогда появляется возможность описать его, описать иначе, чем делалось раньше, чем делалось хотя бы той же «объяснительной психологией». Если смены точки зрения не произойдет, ни о какой действительно новой науке говорить не приходится.

Итак, появилось понятие «предмета». Каким образом наши «особые объекты» соотносятся с нашим «предметом»? Они просто входят в него и составляют своей совокупностью? Или же внутри них присутствует нечто, что надо очистить от лишнего, принадлежащего иным наукам, и описать как свой предмет?

«Первейшим отличием наук о духе от естественных служит то, что в последних факты даются извне, при посредстве чувств, как единичные феномены, между тем как для наук о духе они непосредственно выступают изнутри, как реальность и как некоторая живая связь» (Там же, с.16).

Наверное, мы без особых опасений можем посчитать, что под словом факты Дильтей подразумевает то, что видит наблюдатель. На что он смотрит? На «объект» исследования, который подвергает воздействию способов исследования или метода, условно говоря. Соответственно, «объект» как-то отвечает на это воздействие, и его ответы и есть эти самые «факты». Как извлечь из них какую-то пользу? Ты что-то хочешь, ты предполагаешь, что можешь этого достичь определенным воздействием на определенный «объект», ты оказываешь это воздействие и сравниваешь ответ с тем, что хотел. Ответы могут тобою осмысляться только тремя способами: «да», «нет» и «не совсем да». Иначе говоря, полученный образ соответствует, не соответствует или не совсем соответствует имеющемуся у тебя образу желаемого. Вслед за этим идет описание изменений и построение нового образа желаемого исходя из теперь известного. Самый распространенный вариант этого метода – это метод проб и ошибок, когда берется нечто и бьется, трется, давится, греется, охлаждается, поливается кислотами и щелочами, облучается частицами. Все, что получается, описывается и заносится в копилку знаний об устройстве природы. Может даже показаться, что это делается без построения образов желаемого, просто наобум. На самом деле это неверно, образы все равно строятся, но сейчас это разбирать не нужно. Важно другое: в науках о духе это вряд ли допустимо. Тут Дильтей прав, без собственных способов получения «фактов», то есть ответов на задаваемые вопросы, прикладным наукам о духе не обойтись.

Могу честно признаться, широты моего сознания не хватает, чтобы охватить целиком такой образ, который предполагается понятием «науки о духе». Когда я его вижу, я непроизвольно сужаю его до психологии. Поэтому, когда я читаю о «фактах»: «между тем как для наук о духе они непосредственно выступают изнутри, как реальность и как некоторая живая связь», – я вижу это психологически, а потому вполне явственно. И я вижу, что это есть описание предмета нашей дисциплины: это сознание самого исследователя, внутри которого он находится и которому задает вопросы. По крайней мере, это так, если мы ограничимся пока лишь психологией.

И тут мы снова вынуждены будем сменить точку зрения, если хотим сохранить эту науку. Как мы помним, приводя пример работы с текстом по Дильтею, Шпет говорит: «Из одного этого определения ясно, что основная наука есть наука объективная». Основная наука для Дильтея – это все та же его описательная и понимающая психология. Она должна давать основания для других наук. И вот человек чистой науки, великолепный науковед Шпет строит все дальнейшее исследование для того, чтобы доказать: психология Дильтея не может быть основной наукой, потому что она не соответствует требованиям объективности! Она не объективна!

Вот эту-то точку зрения на основную науку и придется поколебать. То, что происходит в нашем сознании – предельно субъективно, но при этом оно, как говорит Дильтей, «выступает изнутри, как реальность и как некоторая живая связь». И как бы мы ни старались создать науку о человеке без человека, исключить наблюдателя даже из самого неживого опыта над самой «неживой» природой нам не удастся, даже если это будут делать машины. Впрочем, можно исключить все человечество, но стоит ли тогда ломать копья?

Мне кажется, тупик современной психологии начинался именно в этом месте: человек субъективен, следовательно, ему нельзя доверять. Это вопрос не простой, потому что в психологии уже давно существуют теории (например, Рубинштейна) о том, что любой «акт познания включает в себя познающего субъекта». Подобные теории существуют и в физике. И тем не менее, тупик все же есть, потому что, заявив это в теоретических трудах, психология даже не попыталась изменить свои экспериментальные методы исходя из этого. Иначе говоря, заявляя о том, что «акт познания» – явление сложное и в него включен «субъект», психология по-прежнему продолжает доверять лишь приборным свидетельствам и статистике, то есть тому, что счетно. «Субъект» этой психологии вовсе не человек. Ему доверять нельзя. Попросту говоря, он вольно или невольно соврет, если ему задать вопрос о его мышлении. Проще всего создать какую-нибудь машину, которая будет докладывать исследователю совершенно беспристрастно все, что ему нужно знать про внутренний мир человека. Ну а поскольку машина такая пока не создается, то научно заниматься нейропсихологией и физиологией высшей нервной деятельности, а человеческим враньем заниматься ненаучно. То есть, ай-я-яй! Хорошие мальчики так себя не ведут! И в итоге утеряны десятилетия, за которые можно было бы неплохо описать, как врут люди и как не врут, и как при этом работает их мышление. И почему ученый не доверяет не только испытуемым, но и самому себе, когда описывает опыты.

Но самое интересное заключается в том, что вопрос о недоверии испытуемым возможен только если скрытой целью исследования оказывается достойное место в сообществе ученых. Стоит только действительно задаться мыслью об Истине, и все становится прекрасным предметом описания. А если к тому же снять и явную, но всегда сопутствующую этой скрытой цели, цель познания и заменить ее на что-то человеческое, скажем, поставить задачу создать Заповедник психологического быта, то со всеми желающими можно проводить множество интереснейших экспериментов. Любое дело, которое захватывает людей обещанием счастья или радости, позволяет прикладному психологу выстроить утонченный инструментарий психологического воздействия. И тогда сама «субъективность» превращается в Предмет исследования, и что очень важно – в непосредственный предмет исследования, где все есть одновременно и «объект» и орудие.

«Отсюда следует, что в естественных науках связь природных явлений может быть дана только путем дополняющих заключений, через посредство ряда гипотез. Для наук о духе, наоборот, вытекает то последствие, что в их области в основе всегда лежит связь душевной жизни, как первоначально данное. Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем (я бы перевел это как «непосредственно видим» – А.Ш.). Во внутреннем опыте даны также процессы воздействия, связи в одно целое функций как отдельных членов душевной жизни. Переживаемый комплекс тут является первичным, различение отдельных членов его – дело уже последующего. Этим обусловливается весьма значительное различие методов, с помощью которых мы изучаем душевную жизнь, историю и общество, от тех, благодаря коим достигается познание природы» (Там же).

Так я увидел основную Идею Дильтея, что не означает, что она действительно такова. Впрочем, такой подход позволяет, по крайней мере, хотя бы начать какое-то действительное исследование вполне самостоятельного предмета. Своим пограничьем этот предмет, безусловно, сливается с предметами общей и нейропсихологии. Тут я вполне разделяю точку зрения Вундта из предисловия ко второму изданию «Системы философии», которой обещал завершить рассказ о Дильтее:

«…различию в трактовании задач я должен, конечно, приписать и то обстоятельство, что иные критики открывали в моем изложении противоречия там, где я лично могу видеть лишь само собой разумеющееся признание точек зрения, как бы то ни было, существующих относительно одной и той же проблемы и при том имеющих право на существование, так как в них находят себе выражение воззрения, свойственные определенным областям знания. Странно было бы, по моему мнению, если бы естествоиспытатель, например, захотел смотреть на вопрос об отношениях между духом и телом теми же самыми глазами, как психолог или же представитель наук о духе. Но философия должна, по моему мнению, прежде всего дать каждому из этих воззрений отстоять свою законность в своей области с тем, чтобы лишь тогда уже исследовать, каким образом возможно соединение этих воззрений в некотором единстве. Встречаются, однако, философы и философствующие психологи, жалующиеся на противоречия, будто бы возникающие в том случае, если за физиологией признается право рассматривать психические процессы как симптомы процессов в мозгу и признавать, что эти процессы не изъяты из общей связи явлений природы, в то же время психологии указывается задача: прежде всего устанавливать взаимную связь психических фактов и, по мере возможности, выводить их один из другого. Другим кажется непростительным противоречием, когда при эмпирическом рассмотрении душевной жизни говорится о действиях тела на душу и души на тело, а затем, когда к тому приводит последовательный ход философских соображений, это так называемое взаимодействие характеризуется как метафизическая проблема, разрешение которой не относится ни к исследованию чистых явлений природы, ни к исследованию духовных отношений. С той точки зрения, которой я придерживаюсь, этот упрек для меня непонятен» (Вундт, 1902, с.3–4).