Введение в общую культурно-историческую психологию

Чем отличались от них недовольные? Они задавали вопросы о несоответствиях Классической картины мира и действительности. Но поскольку суть Классической картины мира – это физика, то есть описание Мира-природы, то все сомнения в этой картине выкидывали сомневающихся за рамки физики, то есть в Метафизику или философию. Судьбой первой волны сомневающихся в верности Классической картины мира было стать философами.

Поэтому первой наукой, которая выделилась из естественнонаучного сообщества была философия. Именно она два последующих столетия не давала научному сообществу прийти в застой. Воспользуюсь образом, созданным американским философом Робертом П.Вольфом:

«Ключом к новой стратегии была очень простая и очень сильная идея: Вселенная огромна, и десять тысяч поколений были бы, возможно, слишком коротким сроком для того, чтобы сказать все, что может быть изучено в ней; но каждый отдельный факт, каждая теория, каждое открытие, предположение, гипотеза или дедукция представляют собой идею человеческого разума. Поэтому вместо того, чтобы обращать свой взгляд вовне, на Вселенную, давайте посмотрим внутрь, на природу человеческого разума как такового. Давайте изучать способ, каким мы познаем, вместо того, чтобы изучать, что мы познаем. Более того (думали эти философы), хотя Вселенная бесконечно многообразна, человеческий разум везде и всегда неизменен. (Они еще не слышали об эволюции или о разнообразии концептуальных структур в разных культурах.) Вместо того, чтобы писать множество книг по космологии, физике, психологии, политике, морали и религии, нам нужно написать одну-единственную книгу о возможностях, способностях, формах и границах человеческого разума. Поэтому на протяжении XVII–XVIII вв. мы находим такие, несколько неожиданные для философской литературы, названия, как “Опыт о человеческом разуме” англичанина Джона Локка, “Трактат о началах человеческого знания” ирландца Джорджа Беркли, “Трактат о человеческой природе” шотландца Дэвида Юма и величайшего среди этих мыслителей – прусского философа Иммануила Канта “Критика чистого разума”» (Вольф, с.39).

Это направление философии, основанное на изучении способности мышления к познанию, в англоязычных странах получило название «эпистемология» от греческого «наука» (-логия) о знании (episteme). В России принято называть его гносеологией. Вольф пишет: «Критический подход новой стратегии затронул целый спектр философских исследований», – и приводит отрывки из Юма и Канта, утверждающие «науку о человеке», которые я опускаю. Из них, как он говорит, «вы можете получить некоторое представление о том, каким драматическим вызовом стала новая критическая эпистемология общепринятому способу мышления» (Там же, с.43).

Эти выдержки из Вольфа удачно позволяют нам перейти к следующему этапу в развитии науки. Среди прочих естественных наук, которые, условно говоря, отрицают философы XVII–XVIII столетий, Вольф называет и психологию. Именно отношение философии к психологии и позволяет увидеть движение мысли. На самом деле Локк еще вовсе не упоминает психологию. Ее словно бы еще нет для него. Юм тоже еще не использует это понятие в той работе, которую цитирует Вольф. А вот Кант уже вовсю отмежевывается от психологии, требуя создавать науку о знании как чистую науку:

«Правда, некоторые логики предполагают в логике психологические принципы. Но вносить в логику такие принципы столь же бессмысленно, как черпать мораль из жизни. Если бы мы заимствовали принципы из психологии, т. е.из наблюдений над нашим рассудком, то мы и видели бы лишь, как совершается мышление и каково оно при разного рода субъективных затруднениях и условиях; следовательно, это вело бы к познанию лишь случайных законов» (Кант, с.322).

Можно сказать, что своими отмежеваниями от психологии Кант создал ее как самостоятельную науку, поскольку точно определил ее предмет. Что же касается эпистемологии, то после Канта и это направление философии определяется со своим местом в научном сообществе, становится удовлетворенным и пытается закрыться от внешнего мира «философией как чистой наукой». Одна из самых ярких попыток проделать это была сделана уже в начале нашего века Гуссерлем.

Другие философы по-прежнему будут задавать «вопросы ниже пояса» теперь уже не всей науке, а «чистым философам». И вопросы эти, в первую очередь, будут связаны с понятиями «субъективности» и «объективности» в науке. Иначе говоря, с вопросом о человеке. Зачем? Зачем все, что делает наука, если выкинуть человека? Сначала это выразится в виде вопроса: а что такое человек? И родится психология в современном понимании этого слова. Так сказать, психологическая физиология. Затем философия поставит вопросы о тех составляющих понятия «человек», которые не укладываются в прокрустово ложе физиологии. И родится философия истории, культурология, философия жизни и т. п.

Однако, каждый раз, когда очередное философское течение ставило свои вопросы и меняло существующую картину мира, так или иначе обнаруживались и ее несоответствия с действительностью. С одной стороны, это вполне естественно, поскольку такова суть познания Мира – что-то всегда остается еще непознанным, и в силу этого любая картина мира неточна. Но с другой стороны, это ставит задачу создания особой научной дисциплины, могущей дать предельно точное описание того, что есть человеческая способность познавать. Сейчас она называется Культурно-исторической психологией. Это рабочее название, которого еще не было, когда искалась сама дисциплина, и которое, вероятно, изменится еще не раз.

Первая половина XIX века

С точки зрения развития естественнонаучной парадигмы, почти до двадцатого века никаких сомнений в картине мира XVII века не было. Восемнадцатый век, пожалуй, можно назвать веком усиленной пропаганды за эту картину мира. К началу века XIX, с точки зрения внутренней психологии, быть ученым стало выгодно. Быть ученым стало означать, что ты занимаешь достойное место в обществе. Что можно в общих чертах рассказать о психологии начала прошлого века?

Как это подают учебники истории психологии, во-первых, усиливается «рефлекторное учение». Учение о рефлексах развивается в начале века английским неврологом Чарлзом Беллом, французским физиологом Ф. Мажанди, а также английским врачом Маршаллом Холлом и немецким физиологом Иоганнесом Мюллером. Как это видно, психологов среди них нет, но в историю психологии они вошли.

Другая группа физиологов разрабатывает психофизиологическую теорию органов чувств, включая способность к восприятию пространства. Кроме физиологов Прохазки, Белла и Мажанди в этом принял участие даже Гете, который отдал изучению цветоощущений несколько лет жизни. Из исследователей способности восприятия того времени следует отметить чешского психофизиолога Яна Пуркинье и немецкого философа Г.Лотце, написавшего «Медицинскую психологию» (1852).

Немалый шум, а следовательно, и научный интерес вызвало созданное австрийским врачом и анатомом Ф. Галлем учение о головном мозге – френология. Именно он впервые поставил до сих пор занимающий умы нейропсихологов вопрос о «локализации способностей в различных участках головного мозга».

Ассоциативная психология продолжала развиваться. Если использовать выражения основной психологической парадигмы, то ушло представление, что у ассоциаций имеется «нервный субстрат», не имевшее «реальной физиологической опоры». «Социально-идеологическая обстановка с одной стороны, и конкретно-научные процессы с другой, привели к тому, что в первой половине прошлого века доминирующей становится трактовка ассоциации как имманентного свойства ума, а не тела» (Ярошевский. История психологии, с.180).

Из представителей этой школы надо отметить Томаса Брауна, автора «Лекций о философии человеческого ума» (1820) и Джемса Милля, отца Джона Стюарта Милля, написавшего «Анализ феноменов человеческого ума» (1829).

Особо хотелось бы отметить немецкого философа и психолога Гербарта (1776–1841). Очень многое в последующей психологии было взято у него.

Гербарт, «считая, что психология должна базироваться на опыте, метафизике и математике <…>, разработал учение о “статике и динамике” представлений как первичных элементах индивидуальной души, находящихся в непрерывном взаимодействии. По мнению Гербарта, между представлениями складываются отношения противоборства и конфликта, поэтому они, стремясь удержаться в «жизненном пространстве» сознания, теснят друг друга в сферу бессознательного, откуда стремятся вырваться, с тем чтобы занять прежнее положение. Эта внутрипсихическая динамика поддается математическому анализу, поскольку представления могут быть истолкованы как силовые величины (что выражено в их интенсивности, субъективно воспринимаемой как ясность). Из запаса представлений образуется “апперцептивная масса”, силой которой в фокусе внимания удерживается преимущественно данное содержание. Эта масса может быть целенаправленно сформирована педагогом, приобретающим тем самым средство управления процессом обучения ребенка. Гербарт подверг критике учение о способностях как первичных, ни из чего не выводимых свойствах души, настаивая на изучении естественной истории развития психики. Идеи Гербарта о бессознательном (восходящие к Лейбницу), об апперцепции, о пороге сознания, о необходимости внедрить в психологию математические методы и другие сыграли роль в процессе этой науки» (Психология).

Прежде чем пойти дальше, я бы хотел дать определение такому привычному для уха каждого психолога понятию – «апперцепция». Делаю это потому, что оно все время забывается и мной, и всеми моими знакомыми. Лейбниц, предложивший этот термин, понимал под ним отчетливое (осознанное) восприятие чего-то Душой. Для современной психологии апперцепция – это «результат жизненного опыта индивида, обеспечивающего выдвижение гипотез об особенностях воспринимаемого объекта, его осмысленное восприятие» (Психология). Как видим, если ограничиться лишь «осмысленным восприятием», то это очень близко к изначальному пониманию апперцепции Лейбницом и вполне доступно запоминанию.

Правда, даже такие ясные, на первый взгляд, понятия, как «осмысленное или осознанное восприятие», потребуют еще очень и очень подробного разговора. Поэтому я добавлю от себя, что апперцепция, как это видится мне, это способность выделять вниманием и узнавать, то есть пытаться узнать с помощью памяти какую-то часть из общего потока всего восприятия (перцепции), которое одновременно осуществляется всеми органами чувств, включая и внутреннее видение.

Сам Гербарт считал свой философский подход «реализмом». «Подобно Канту, он также хочет доискаться первых причин и проводит свое исследование с еще большею последовательностью. Каждый желающий сделаться философом должен быть хоть раз в жизни скептиком. Остаются же скептиками только те, которые прилежны в чтении, но ленивы в мышлении» (Кирхнер, с.303).

В итоге он приходит к идее прикладного использования философских знаний. Не случайно большая часть его трудов посвящена педагогике, а главным трудом считается «Учебник психологии» 1816 года. «Прикладная метафизика распадается на натурфилософию и психологию» (Там же, с.304).

Душа для Гербарта – это «простое реальное существо, действия которого называются представлениями» (Там же).

Ум же – это «способность соединять наши мысли сообразно с свойствами мыслимого, основывается на цепи представлений, возникшей в нашем сознании через посредство внешних предметов; тогда как разум, взвешивающий доказательства и противоречия, основывается на сосуществовании нескольких рядов представлений. Воля, т. е. вожделение, связанное с представлением о достижимости, конечно, не свободна, но определяется механически. Свобода человека заключается в упроченном господстве сильнейших групп представлений над отдельными аффектами» (Там же, с.304–305).

«Будучи воодушевлен стремлением внести в психологию “нечто похожее на изыскания естественных наук”, Гербарт выдвигает гипотезу о том, что представления в качестве силовых величин могут быть подвергнуты количественному анализу. В свое время Кант утверждал, что психология лишена возможности стать точной наукой из-за неприложимости к ней математических методов, поскольку эти методы требуют не менее двух переменных, явления же сознания изменяются только во времени. Гербарт снял наложенное Кантом вето. Он исходил из того, что каждое представление обладает интенсивностью (субъективно воспринимаемой как ясность) и ему свойственна тенденция к самосохранению. Взаимодействуя, они оказывают друг на друга тормозящий эффект, который может быть вычислен.

Несмотря на фантастичность математических изысканий Гербарта, его тезис о принципиальной возможности математического анализа отношений между психическими фактами был воспринят Г. Э. Фехнером в работах по психофизике и Г. Эббингаузом при исследовании мнемических процессов. Как отмечает Боринг, Гербарт снабдил Фехнера понятием о пороге, которое он сам получил от Лейбница. Ряд других понятий, разработанных Гербартом, в частности, понятия об апперцепции и компликации, также были использованы (в преобразованном виде) психологами последующей эпохи, в особенности школой Вундта.

Понятия о бессознательной психике, о сочетаниях представлений (комплексах), хотя и неосознаваемых, но способных воздействовать на процессы, в отношении которых индивид способен дать себе отчет, может рассматриваться как свидетельство влияния Гербарта на Фрейда» (Ярошевский. История психологии, с.182–183).

И еще одно имя обязательно должно быть упомянуто. Это французский мыслитель, основатель социологии Огюст Конт (1798–1857). Вряд ли его можно назвать психологом. Даже наоборот, психологию он поделил между физиологией и социологией. Но он ввел в науку чрезвычайно важное понятие – позитивизма или положительной науки.

Важно оно в первую очередь тем, что захватило умы всех последующих ученых. После него говорить не от лица положительной науки стало очень уязвимо, независимо от того – материалист ты или идеалист. Суть его учения, в этом смысле, сводится к следующему:

«Бессмертная заслуга О.Конта заключается в открытии основного закона прогресса человечества, соответствующего развитию единичного человека. Закон этот называется законом трех фазисов. Первый фазис развития человечества – теологический, когда человек во всяком явлении видит результат деятельности сверхъестественных существ; второй фазис – метафизический, когда на смену сверхъестественных существ являются первопричины, сущности, силы, субстанции и т. п.; третий фазис – позитивный; в этом последнем фазисе человеческий ум, отказавшись от дознания первопричин и конечных целей, обращается к изучению законов явлений, т. е. условий их сосуществования и последовательности. Позитивный фазис допускает безграничный прогресс» (Кирхнер, с.320).

Давать оценку учению Конта о положительной или опытной науке я не намерен, но данность такова. «Таковость» – то есть способность не задаваться вопросами о первопричинах или Больших целях, ради которых ведется само исследование, вошла вместе с позитивизмом в саму плоть естественнонаучной парадигмы.

Что бы я хотел добавить, говоря о России, это то, что позитивизм был воспринят в России как откровение. При этом его, очевидно, не понял никто. Почему я делаю такой вывод? Представители самых разных направлений считают необходимым выступать от имени положительной науки, воюя между собой. Это значит, что идеи позитивизма используются не как таковые, а как прекрасное оружие. Это может быть только в случае, если философская теория понята недостаточно глубоко, точнее, просто взята поверхностно в виде цитат. И мне думается, что положение о «третьем фазисе» науки и не могло быть воспринято иначе как великолепная цитата, которую проще запомнить, чем понять.

Сошлюсь на несколько примеров из русской действительности. Один относится к 1881 году. Это редакторская статья П. Боборыкина, предпосланная книге французского психолога Тэодюля Рибо «Современная английская психология (Опытная школа)», в которой показано, какое влияние позитивизм имел на развитие психологии в России.

Для Боборыкина, как и для большинства русских ученых того времени, между «положительным мировоззрением» Конта и «научной философией», «научностью» вообще стоит жесткий знак равенства (см., напр.: Боборыкин, с. IX). Еще жив Кавелин, который и сам, кстати, постоянно говорит от имени «положительной науки», обосновывая культурно-историческую психологию, еще не затихли споры по поводу его «Задач психологии» (1872), и Сеченов с «Современником» продолжает травлю «идеализма» от лица опытной позитивной науки. Поэтому, читая слова, которыми позитивист Боборыкин открывает свою статью, не надо упускать из виду и то, что это боевые действия одного научного сообщества в отношении другого:

«Психология у нас теперь – в чести. Она, собственно, и дает какой-нибудь толчок разработке философских вопросов. Но если к половине шестидесятых годов русская публика стала интересоваться психологией, то главной виновницей такого интереса является новейшая опытная наука о душе, не имеющая ничего общего со старыми идеалистическими теориями и доктринами. И наша учащаяся молодежь, и общеобразованные люди стали сочувствовать опытной школе, то есть школе, по преимуществу, английской. Почему книга Вундта, составленная из его лекций “О душе человека и животных”, имела успех? Потому, главным образом, что ее автор держался физиологических оснований, которые он потом, лет десять спустя, развил еще больше в своей “Физиологической психологии”, уже выходящей на русском языке» (Боборыкин, с. V).

Другой пример – это работа Д.А.Столыпина «Две философии. Единство науки» (1889), в которой, исходя из требований позитивизма и социологии Конта, обосновывается необходимость реформы русского сельского хозяйства, полностью соответствующая реформе, проведенной П.А.Столыпиным после 1906 года. Я не знаю, являются ли Д. А. Столыпин и П. А. Столыпин братьями или вообще одним лицом, но единство мыслей поразительное.

Что можно сказать о реформе Столыпина? Она оценивается как чуть ли не единственная стоящая попытка изменить русское сельское хозяйство за этот век. Однако мы знаем, что реформа не удалась. Суть ее сводилась к тому, чтобы создать новый сельский класс – однодворцев, или кулаков, говоря современно. Иначе говоря, перевести русское сельское хозяйство на фермерский путь типа американского. При всей кажущейся дееспособности идеи, реформа вызвала жесточайшее сопротивление самих крестьян, и Столыпин был убит. До сих пор бытует мнение, что не погибни он в 1911 году, Россия стала бы через несколько лет экономически сильнейшей державой мира.

Так это или нет, остается поводом для гаданий. Но вот то, что, начиная действовать на основе позитивизма, философы были несклонны изучать настоящую психологию людей, говорит о том, что и сам позитивизм, очевидно, был теорией, созданной умозрительно, подобно философии Гегеля. Это позволяет говорить о том, что он содержал в себе изначальное противоречие на уровне исходных аксиом. Говоря о том, что в основе всех построений должна лежать опытная наука, сам он вырос отнюдь не из нее.

Другой крайний пример – это книга К.Флеровского «Критика основных идей естествознания» (1904), в которой дается крайне воинственная антинаучная точка зрения. Можно сказать, что это война со всей современной наукой от имени науки как она должна быть или как она представляется Флеровскому:

«Ученые стремились слить неверные и односторонние гипотезы в одну всеобъемлющую гипотезу о строении мира и об изменениях в нем происходящих. Гипотезы превратились в миросозерцание, которое давало всем наукам ложное направление» (Флеровский, с.3).

Флеровский отвергает любые основополагающие положения науки рубежа веков. Достаточно взглянуть на оглавление его книги: «Идея механической силы и законов природы – Невозможность существования механической силы; Свет и теплота не могут быть волнообразным движением; Почему ученые делали столько усилий, чтобы бесплодно объяснять явления звука, теплоты и света волнообразными движениями и т. п.».

Основная задача Флеровского – создать новую философию мышления. Но при этом он, постоянно понося всю остальную науку, включая и естественную, вполне благосклонно относится к Конту:

«В греческой цивилизации богословие отступило на второй план, однако же богословский метод мог все-таки господствовать над наукой и подавлять истины, добытые правильным научным путем. Таким образом, идея обращения земли вокруг солнца подавлена была так основательно, что она осталась в забвении более тысячи лет, до самого Коперника. На первый план выступила философия. Ее метод был гипотетический. Она строила грандиозные гипотезы насчет происхождения и развития мира. Она ввела в употребление метод воссоздания неведомого гипотетическими измышлениями. Греческая философия показала, что этим путем, безусловно, невозможно добраться до истины. В наше время уже сделалась вполне очевидна неверность всех философских гипотез греческой цивилизации. Однако же философы нашей цивилизации продолжали создавать свои системы, руководствуясь тем же методом, и опять, приблизительно, с теми же результатами. Этим значительно дискредитировалась философия. В настоящее время философы, по большей части, отрекаются от этого метода, хотя почти все не достигли даже того предела, до которого дошел Огюст Конт, отрекавшийся от всех философских гипотез и признававший все естественнонаучные и математические» (Флеровский, с.2).

Как это видно на русском примере, позитивизм проник в самые разные, даже противоположные научные лагеря. Его пример был настолько заразителен, что находились последователи, далеко превосходившие самого Конта в желании пересмотреть все. Это дает основания подозревать, что в основе положений позитивизма лежала не научная истина, а удачный психологический трюк. Заявить о том, что всяческие философские и культурные построения надо отбросить и глядеть прямо на то, что разворачивает перед тобой опыт, опытная наука, означает – обратиться прямо к очевидностям этого мира. А наличие узнаваемой очевидности воспринимается нашим мышлением как основной довод в пользу истинности. Приведу пример. Рибо в «Современной английской психологии» с полнейшим простодушием пишет:

«Когда позитивизм ограничивается тем, что не признает за метафизикой серьезного значения науки, потому что она утверждает без доказательств и проверки, то с такой очевидной истиной спорить нельзя» (Рибо, с.17).

Вот это: «с очевидностью спорить нельзя» и купило всю естественную науку во второй половине прошлого века. Однако очевидности, когда начинаешь их исследовать, – это гораздо чаще ловушки нашего мышления, а не проявления действительности этого мира. Далеко не все, что очевидно, еще и истинно. Но если ты хочешь не искать истину, а доказывать правоту на суде, достаточно достоверности. А она вырастает из очевидности. Об этом говорил еще Платон. И этому стоит посвятить отдельную КИ-психологическую работу.

Вторая половина XIX века

С середины прошлого века в психологии начались споры между идеализмом и материализмом относительно природы души и ее бессмертия. То, что человек смертен и права на надежду иметь не может, стало теперь символом веры всего естествоиспытания. Верить в бессмертие стало просто неприлично и вызывало презрение, как все устарелое и недоразвитое. Дети громили отцов.

Рассказывать подробно обо всех школах психологии, возникавших в это время, у меня нет возможности.

В отношении ассоциативной психологии можно сказать, что во второй половине прошлого века она себя изжила. Основные творцы ассоциативной теории – Джон Стюарт Милль и Герберт Спенсер переросли ее и создали свои научные направления. Последний из крупных ученых в рамках ассоциативной психологии – Герман Эббингауз – сам ее критикует в своей последней книге «Очерк психологии», написанной им незадолго до смерти в 1908 году, невыгодно противопоставляя психофизиологии. В двадцатом веке ассоциативная психология, три столетия бывшая основой изучения человеческого мышления, становится предметом истории психологии.

Когда я это пишу, мне сразу вспоминается мое собственное отношение к ассоциативной психологии. Я слушал различные курсы психологии в трех институтах. И всюду в курсе истории психологии так или иначе упоминалось, что вот была такая ассоциативная психология. Больше я ничего о ней не помню, кроме того, что в общем она как-то всюду порицалась. Ассоциативная психология – это что-то отжившее, устаревшее и неверное…И это ощущалось очень сильным воздействием, потому что сказанного было достаточно, чтобы меня не тянуло заглянуть в исходные тексты. Насколько я помню, то же самое испытывали все мои знакомые. Рассказ о многих направлениях мысли, не соответствующих правящей сейчас научной парадигме, подавался так умело, что выглядел совершенно «объективным», но при этом просто убивал мое желание проверять себя. Он как бы говорил: пожалуйста, проверь сам, если у тебя много жизни в запасе…Наука ребенка не обидит, все-таки я тебе добра желаю!