Общая культурно-историческая психология

Итак, названия исследований: «Восприятие», «Абстракция и обобщение», «Умозаключение и вывод», «Рассуждение и решение задач», «Воображение», «Самоанализ и самосознание».

Моя задача рассказать об этих исследованиях облегчена самим Лурией. В своей научной автобиографии он сам пересказал всю свою книгу в одной главе, в которой дал оценки тому, что делал когда-то, и изложил самую суть задачи, которую они решали в тридцатых годах. В ней передан смысл этих экспериментов, как увидел его Лурия, подводя итоги своей жизни. Вот этот смысл я и постараюсь рассмотреть.

Как вы помните, в первой главе книги «Об историческом развитии познавательных процессов» Лурия, как искренний марксист, крепко поругал всю западную психологию за то, что она не смогла дать подлинного решения множеству вопросов, которые марксистские психологи щелкали как орешки. Однако всего через несколько лет после ее издания он начинает рассказ о тех экспериментах с четкого признания, что все они были лишь развитием идей Дюркгейма:

«В течение ряда десятилетий, прежде чем я встретился с Л.С.Выготским, в психологии широко обсуждался вопрос, различны ли основные интеллектуальные способности у взрослых людей, которые выросли в разных культурных условиях.

Еще в начале столетия Дюркгейм считал, что процессы мышления не являются результатом естественной эволюции или проявлением внутренней духовной жизни, а формируются обществом. Идеи Дюркгейма вдохновили многих исследователей» (Лурия, Этапы, с. 47).

Речь идет о той самой, написанной совместно с Моссом, работе Дюркгейма, которая была посвящена классификациям. В книге Лурии есть ее упоминание, но еще важней то, что сами его эксперименты прямо начнутся не с того, что он перечисляет, как темы исследований, а именно с попыток проверить эту самую способность классифицировать, которая почему-то не упоминается среди заявленных тем исследования.

Первым, кого, если верить Лурии, увлекли идеи Дюркгейма, был Леви- Брюль. Я уже приводил выдержки из работы Лурии, но повторю это, чтобы сложилась последовательная и полная картина того, чем же были наши культурно-исторические исследования той поры.

«В 20-е годы эти дебаты сконцентрировались на двух проблемах: изменяется ли в зависимости от культуры содержание мышления, то есть основные категории, используемые для описания опыта, и различаются ли в зависимости от культуры основные интеллектуальные функции человека.

Люсьен Леви-Брюль, имевший большое влияние на психологов того времени, считал, что мышление неграмотных людей подчиняется иным правилам, чем мышление образованных людей. Он охарактеризовал “примитивное” мышление как “дологичное” и “хаотично организованное”, не воспринимающее логических противоречий и допускающее, что естественными явлениями управляют мистические силы» (Там же, с. 47–48).

Следующими, кто увлекся идеями Дюркгейма и верно работал на его школу, были Выготский и Лурия. Правда, Лурия так не говорит, но как еще это понимать, если он дальше снова переходит к критике того, как же все плохо было в мировой психологии к началу тридцатых, как там не было единства взглядов, и как «теория Л. С.Выготского обеспечивала это необходимое единство, но у нас не было данных для проверки наших идей» (Там же, с. 49).

Какие же они наши, эти идеи! Это идеи Дюркгейма, Мосса и Леви- Брюля…

Как бы там ни было, французы писали от ума, как говорится, лукаво мудрствуя, советские психологи решили проверить их философствование в жизни. И это действительно качественный шаг в создании культурно-исторической психологии. Собственно говоря, до советского культурно-исторического подхода существовало только два способа, каким психологи изучали культуру: они либо домышляли что-то свое, сидя в кабинетах за книгами, либо ехали куда-то как этнологи и вели записи, то есть описывали некую культуру. Школа Выготского впервые попыталась поставить эксперимент.

Эксперименты эти были еще очень слабыми, совсем начальными, язык загажен простонаучными выражениями, выводы часто неверны или притянуты, но это было Великое начало. И можно сколько угодно не принимать их мировоззрение и жизненные ценности, но не признать этой их заслуги нельзя. С них начинается прикладная Культурно-историческая психология. И за это им многое простится…

Поэтому я подробно перескажу то, как строился сам эксперимент. Это было еще самое простое решение, которое доступно любому, даже начинающему полевому этнопсихологу. Поэтому это нужно знать и уметь.

Итак, постановка задачи и описание ее условий, то есть исследуемой среды.

«Мы задумали провести широкое исследование интеллектуальной деятельности взрослых людей, принадлежащих к технически отсталому, неграмотному, “традиционному” обществу.

В то время в отдаленных районах нашей страны шли быстрые культурные преобразования, и мы надеялись проследить изменения в процессах мышления, являющиеся следствием общественных перемен. Начало 30-х годов в нашей стране было очень подходящим временем для осуществления этих экспериментов. В то время с введением коллективизации и механизации сельского хозяйства во многих сельских районах шли быстрые изменения.

Мы могли проводить работу в отдаленных русских деревнях, однако избрали для своих исследований поселки и стоянки кочевников Узбекистана и Киргизии, где огромные различия прошлой и современной культуры обещали дать максимальную возможность для наблюдения за изменениями основных форм и содержания мышления людей.

С помощью Л. С.Выготского я составил план научной экспедиции в эти районы» (Там же, с. 49).

Я опускаю все, что не относится строго к описанию самого исследования. Но при этом я, как КИ-психолог, преследую собственную методологическую задачу и выбираю то, что одновременно с описанием эксперимента показывает его двойное дно. То есть присутствие культуры и личностей самих исследователей. Экспериментаторы еще очень плохо владели той самой культурно-исторической психологией, которую создавали. Поэтому в отношении себя они ведут двойную игру: рассказывая читателю об эксперименте, они в действительности делают совсем другое дело, решают иную, скрытую задачу.

Вглядитесь в то, что заявлено: если вспомнить все предыдущие рассуждения Лурии, то можно посчитать, что предполагается сравнить людей разных культур, чтобы увидеть, различается ли их мышление качественно.

А что в действительности они искали? Присмотритесь к написанному Лурией, и вы почувствуете несоответствия между заявленным и тем, что заставляет их делать их собственная культура. Именно та культура, которую я постарался показать, выявляя и марксистские, и естественнонаучные, и политические корни их личностей.

«Так как этот период был переходным, мы смогли сравнивать как малоразвитые, неграмотные группы населения, живущие в деревнях, так и группы, уже вовлеченные в современную жизнь, испытывающие на себе влияние происходящей общественной перестройки.

Никто из наблюдаемых нами людей не получил высшего образования» (Там же, с. 50).

Не буду тянуть, покажу сразу то, на что надо обратить внимание при знакомстве с этим экспериментом. Сравнение идет не просто между людьми разных культур, а между людьми всех культур и людьми научного мировоззрения, образованными на научный лад людьми. И скрытая задача – показать, что люди научного сообщества являются высшей расой, потому что то мышление, которым обладают они – так сказать, логическое мышление – есть высший вид мышления. В сущности, это не психологическая, а все та же политическая задача, все та же научная революция, которая победила в России в 1917 году под именем Октябрьской.

Описывая эксперимент, Лурия говорит, что испытуемые «различались по своей практической деятельности и культурным взглядам», но при этом явно показывает, что главное – это различия в образовании. Причем, определенном образовании, насаждаемом новым строем. Действительные различия в культуре не только не были описаны, исследователи даже не попытались дать определения тому, что называют культурой. Да и что его давать, когда культура – это культурность, то есть приобщенность к образованию!

«Никто из наблюдаемых нами людей не получил высшего образования. При этом они заметно различались по своей практической деятельности, способам общения и культурным взглядам. Наши испытуемые делились на пять групп:

1. Женщины, живущие в отдаленных деревнях, неграмотные и не вовлеченные в какую-либо современную общественную деятельность…

2. Крестьяне, живущие в отдаленных деревнях, еще не вовлеченные в общественный труд и продолжавшие вести индивидуальное хозяйство. Эти крестьяне были неграмотны.

3. Женщины, посещавшие краткосрочные курсы воспитательниц детских садов. Как правило, в прошлом они не получили никакого формального образования и были почти неграмотны.

4. Активные члены колхоза и молодежь, окончившая краткосрочные курсы. Они занимали должности председателей колхозов, руководителей в разных областях сельского хозяйства или бригадиров… Но они посещали школу лишь в течение короткого времени и многие из них были малограмотными.

5. Женщины-студентки, принятые в учительский техникум после двух- или трехлетнего обучения. Однако их образовательный уровень был все еще довольно низок» (Там же, с. 50–51).

Далее Лурия высказывает суждение, которое невнимательным читателем было бы принято за описание предмета исследования или неких условий, в которых этот предмет существует. Но это лишь подтасовка, потому что его мнение никак не вытекает из того, что он только что описал:

«Только последние три группы благодаря своему участию в социалистическом хозяйстве приобщались к новым формам общественных отношений и к новым жизненным принципам, что должно было привести к радикальному изменению содержания и формы их мышления» (Там же).

Как вы, надеюсь, узнаете – это подгонка под марксистскую агитку: человек обретает свое новое сознание в общественном труде. Но действительная причина изменений торчит, как уши спрятавшегося осла, за этими лозунгами: люди меняются, потому что обретают новый образ себя и новый образ мира, насаждаемый им с помощью образования. Все остальное – лишь присущая им искони способность хитрить и приспосабливаться к новым властям. И мы прекрасно понимаем, что это так, поскольку видели, как резко те же самые узбекские крестьяне превращались в прежних декхан, как только развалился Советский союз с его насильственным образованием.

Образование – это не способ обретения знаний, это способ придать человеческому сырью желаемый образ… К примеру, образ искреннего строителя коммунизма.

«Сравнивая процессы умственной деятельности представителей этих групп, мы рассчитывали увидеть изменения, вызванные культурной и социально-экономической перестройкой жизненного уклада» (Там же, с. 52).

Как вы помните, расчет этот был подкреплен бесчисленными Ликбезами, которые насаждались по всей стране. Почему-то ликвидация безграмотности считалась важнейшей задачей Советской власти. Почему?

Как ни странно, психологи наши сумели найти ответ на этот вопрос, хотя и сами не осознали его во время своих экспериментов. Назову его пока в виде предположения, которое предлагаю рассмотреть в материалах эксперимента: марксизм и коммунизм – воображаемые, то есть идеальные сущности. Их нет, о них можно только мечтать. Для этого надо обладать совсем иным типом мышления, чем обладали простые люди российских окраин. Чтобы стать подлинным борцом за дело революции, надо было научиться жить не в настоящем мире, а в мире воображаемом, и еще важней: надо было приучить себя получать удовлетворение не от жизни, а от логических операций или спекуляций ума…

Это легко могли делать люди науки, но этого совсем не хотелось простым людям, которым дела не было ни до коммунизма, ни до новой мечты о рае. Они хотели, чтобы им просто не мешали жить… Надеюсь, дальше мое предположение станет очевидным.

Итак, как строилось исследование.

«Методы исследования, соответствующие нашим задачам, должны были включать нечто большее, чем простое наблюдение. Мы собирались проводить тщательно разработанный экспериментальный опрос и давать испытуемым специальные задания, однако подобное исследование неминуемо должно было встретиться с рядом трудностей. Возможность проводить кратковременные психологические эксперименты в полевых условиях была в высшей степени проблематична» (Там же, с. 52).

Действительно, проводить все эти тестирующие игры с живыми людьми очень сложно. Сам Лурия в первой главе книги об этом эксперименте в пух и прах разносит кросс-культурные эксперименты американцев, показывая, что все эти тесты и задачи не работают, потому что разрабатываются людьми одной культуры, исходя из своих представлений не о том, что есть, а о том, что должно быть. В итоге, тесты ничего не показывают, кроме того, что те, кто не обучены, решают их хуже получивших соответствующее образование.

Да и люди вовсе не хотели решать дурные и бессмысленные задачи молодых заезжих шарлатанов, которые ничего не понимали в их жизни.

Лично я, когда попытался вести этнографические сборы даже не в инокультурной среде, а просто вернувшись в ту местность, из которой был родом, очень быстро понял: русские крестьяне гораздо умнее меня, когда я начинаю изображать ученого. И они смеются надо мной, считая дурачком.

И я также быстро переключился на то, что начал просто учиться. Сначала различным ремеслам. А потом и народной, бытовой психологии. Не изучать их, а учиться у них! Я просто прожил среди этих людей не меньше десятка лет, не считая того, что я с детства рос среди них и постоянно ездил к ним в гости, пока был молодым.

Лишь тогда, когда ты начинаешь по-настоящему уважать своих учителей, они становятся способными тебя чему-либо научить… До этого все этнографические сборы и психологические эксперименты оказываются лишь взаимным издевательством. Ты уходишь довольным сам собой, и не замечаешь, что у тебя за спиной люди смеются…

Глава 8

…и интеллектуальная деятельность (продолжение гл. 7)

Итак, что же исследовали наши политические психологи? Сколько бы они ни кричали о великолепной теории Выготского, начали они все с тех же классификаций Дюркгейма и Мосса. Только называли вначале несколько иначе: способностью распределять по категориям… Потом и это не удержали, когда утомились.

«…мы не применяли стандартные психометрические тесты. Вместо этого мы пользовались специально разработанными тестами, которые испытуемые воспринимали как вполне осмысленные (Лурия обольщается: его испытуемые, как это видно по отчетам, не раз показывали ему именно то, что их тесты бессмысленны – АШ) и которые могли иметь несколько решений, причем каждое из этих решений демонстрировало какой-то аспект познавательной деятельности.

Например, способность распределять объекты по категориям…» (Там же, с. 53).

И вот мы подходим к главной задаче, которую решали для себя исследователи. Она скрыта за скромным предложением:

«Испытуемый мог решать дедуктивные задачи, то есть приходить к соответствующему выводу, либо используя лишь то, что ему известно из его собственного опыта, либо пользуясь той информацией, которая заключена в задаче и выходит за пределы его собственного опыта» (Там же, с. 54).

Не думаю, что изюминка подмены понятна с первого взгляда. Она вообще становится видна лишь по прочтении всех материалов экспериментов: оказывается, именно этот вопрос, как решать задачи – из опыта или через логическое мышление – и был главным во всем эксперименте!

Но чтобы понять, почему, и заодно высветить причину неудачи эксперимента, я кое-что поменяю в предложении Лурии: испытуемый мог решать дедуктивные задачи, то есть приходить к соответствующему выводу, либо используя лишь ту информацию, которая была заключена в описании задачи, либо пользуясь всей широтой своего жизненного опыта.

Сравните эти два описания происходившего, и вы увидите предвзятость экспериментаторов. Они очень хотели доказать, что советская власть хороша, потому что она дает людям образование, с помощью которого они становятся умней, а значит, счастливей, поскольку могут жить в мечтах, в идеальном мире, а не в грязи своего примитивного быта. И они выстраивали все эксперименты так, чтобы люди сами признавали: живя только тем, что дает им жизнь, они глупы и не могут решать логические задачи, как это делают ученые люди.

Далее начинается проникновенный плач кабинетного ученого, столкнувшегося с жизнью! Честное слово, я не понимаю, почему у меня не наворачиваются слезы, когда я читаю о том, как столичные мальчики и девочки мучаются с примитивными крестьянами! Приведу несколько примеров того, как те ломают прекрасно продуманные специальные тесты. Заодно и приведу доказательства того, что задачей науки было выдавить людей из настоящей жизни в идеальное существование.

Лурия, дойдя до экспериментов, забывает о конспирации и прямо говорит о кодировании и классификации, как их описали французы. Высокомерие советской науки забыто, вместо нее – растерянность. Для проверки способности классификации они дают декханам рисунки геометрических фигур, и просят их назвать. При этом они сами признаются, что давали те фигуры, которые уже использовались немцами – гештальтпсихологами – для работы с законами восприятия. Выяснилось: открытые немцами законы восприятия не работают. Хуже всего было, когда они показывали круг и дугу:

«Отсталые крестьяне в наших экспериментах не видели сходства в этих фигурах, так как они воспринимали их как предметы из своего обихода и соответственным образом пытались обозначить их.

“Нет, совсем они не похожи, – сказал один крестьянин, – потому что первая— это монета, а вторая— луна”.

Конечно, имеющие начальное образование испытуемые классифицировали эти фигуры, руководствуясь их общей конфигурацией, но мы более не могли приписывать этот способ классификации какому-то “универсальному закону восприятия”.

Категориальное восприятие объектов, например, восприятие формы, отражает исторически развившийся и унаследованный способ классификации предметов в окружающем нас мире. Более образованные испытуемые могут классифицировать объекты, основываясь на одном “идеальном” их свойстве, но это не является естественным законом человеческого восприятия» (Там же, с. 56).

Всё! Этого должно было бы хватить, чтобы началось настоящее культурно-историческое исследование. И начаться оно могло с вопроса: что не является естественным законом?

Если вчитаться в Лурию, то он имеет в виду всего лишь то, как люди классифицируют геометрические фигуры! А ведь естественным законом не является «способность основываться на идеальных свойствах предметов», а значит, вся наука искала метод, как заставить человечество жить в этом искусственном мире идеальных сущностей, которые она изобрела!

На более простом и обыденном уровне это означает, что первый же эксперимент культурно-исторических психологов показал: вся заготовленная ими теория была неверна! Не надо исследовать, могут ли простые люди, принадлежащие иной культуре, не культуре научного образования, обладать логикой. Логика – это один из идеальных языков, и он не является естественным! А использование ее не является естественным законом для человеческого разума!

Вот первый и главный вывод всего исследования. После него надо было остановиться, подумать и перестроить весь эксперимент. Но парни были заведены не на поиск истины, а на поиск подтверждений своей правоты. У них перед глазами стоял пример марксизма-ленинизма, и они знали: что если истина не сдается, ее убивают! А победителей не судят!

И они шли напролом, покоряя истину, как покоряла природу естественная наука. Истина же эта, как та самая устрица деда Щукаря, пищала и не лезла в жадную, ненасытную глотку науки… Это вызывало удивление и растерянность: как эти тупицы могут не понимать, что научным законам нельзя сопротивляться?!

«Мы просили испытуемых различных групп называть и классифицировать мотки окрашенной шерсти.

Необразованные испытуемые, в особенности женщины, многие из которых были отличными ткачихами, пользовались очень малым количеством категориальных названий цветов. Вместо этого они называли окрашенные мотки шерсти названиями сходно окрашенных предметов из их окружения. Например, разные оттенки зеленого они обозначали названиями разных растений: “цвет травы весной”, “цвет тутовых листьев летом”, “цвет молодого горошка”.

Когда этим испытуемым предлагали сложить вместе одинаково окрашенные нитки, многие категорически отказывались делать это, говоря, что каждый моток ниток отличается от другого. Некоторые испытуемые раскладывали их по порядку переходящих друг в друга оттенков.

Такого типа изолированное восприятие отдельных мотков шерсти отсутствовало у испытуемых других экспериментальных групп, которые руководствовались категориальными названиями цветов, и легко группировали похожие цвета» (Там же, с. 56–57).

Другие испытуемые – это образованные испытуемые! Наши душевные кастраты, похоже, даже не понимали, как красиво было то, что они хотели убить, заставив мыслить категориально и классификационно! Вы только вслушайтесь, всмотритесь в музыку тех названий, что давали простые женщины разным цветам! Городские мальчики при этом, наверное, пытались им сказать: это фиолетовый, а это лиловый, забывая, что это тоже всего лишь названия цветков – фиалки и лилии, заимствованные Европейским умом из бытового языка.

Но это пустяки. Главное – это тот урок жизни, что дали им простые женщины-ткачихи: в действительной жизни никаких категорий нет. Все тупые попытки заставить их «классифицировать» шерсть по цветам – в действительности лишь попытка принудить бесконечное восприятие просветленного видеть всего лишь семь цветов «спектра».

Но спектр – это же ложь! Это оптический обман. Никаких семи основных цветов нет. Есть бесконечность переходов, а семь цветов спектра – лишь способ говорить упрощенно о том, о чем вообще нельзя говорить, потому что можно только видеть…

То, что делали с узбекскими декханами в тридцатых годах прошлого века, с русскими крестьянами начали делать за век до этого. И было это чистой воды убийством души… Наука попросту убивала способность действительного видения, и приучала человека видеть мир лишь в тех рамках, в которых она умела править. Все остальное объявлялось ненаучным, а то и мракобесием, и затравливалось…

Как пишет Лурия, люди сопротивлялись тому, к чему их пытались принудить: «…они заменяли теоретическую задачу практической» (Там же, с. 59). Иными словами, они решали предлагаемые задачи так, как это подходило для их жизни, но только не логически.

«Когда мы пытались предложить (читай: навязать – АШ) испытуемым другой способ классификации предметов, основанный на абстрактных принципах, они обычно отвергали его на том основании, что такой подход не отражает присущие предметам связи и что человек, занимающийся подобной группировкой, просто “глуп”» (Там же, с. 59).

Попросту говоря, декхане постоянно стремились показать экспериментаторам, что они дураки и логика у них дурацкая… Обидно!

Лурия рассказывает, как сопротивлялись люди тому, чтобы «классифицировать» вещи в соответствии с формальными признаками. Выглядит это так, будто они не способны распознавать обобщающие понятия.

«Приведем примеры. Мы предъявили трем испытуемым рисунок топора, пилы и молотка и спросили: “Считаете ли вы, что все эти вещи – орудия?”

Все трое испытуемых отвечали утвердительно.

“А как насчет полена?”

1. “оно тоже подходит к этим вещам. Мы делаем из дерева разные вещи – двери, ручки инструментов”.

…

“Но, – возражали мы, – один человек сказал, что полено – это не орудие, потому что им нельзя ни пилить, ни рубить”.

3. “Наверное, вам это сказал какой-нибудь полоумный. Дерево нужно для инструментов – вместе с железом оно может резать”.

“Но не могу же я назвать полено инструментом?”

3. “Можете – из него можно делать ручки”.

“И ты действительно можешь сказать, что дерево – это орудие?”

2. “Конечно! Из него делают шесты, ручки. Мы называем все нужные нам вещи орудиями”.

…

“Назовите все орудия, которыми можно делать вещи”.

1. “У нас есть поговорка – взгляни в поле, и ты увидишь орудие”.

Ответы этих испытуемых были типичны для неграмотных: пытаясь определить абстрактный, категориальный смысл слова, испытуемые сначала включали в него предметы, действительно принадлежащие данной категории и добавляли предметы, которые просто встречались в их опыте вместе с теми, которые входили в указанный класс, или же предметы, которые могли бы встретиться вместе с некоторой воображаемой ситуацией.

Для этих людей слова имели функцию, совершенно отличную от той, которую они имеют для образованных людей» (Там же, с. 62–63).

Как звучит для вас этот приговор? Правда, из него создается впечатление, что эти необразованные люди немножко глуповаты и путают понятия? Да и вообще плохо понимают, что говорят. По моему ощущению, Лурия хотел создать именно такое ощущение, чтобы показать, как улучшилась жизнь примитивного человека, благодаря образованию, которое принесла Советская власть.