Общая культурно-историческая психология

Все эти «самоё процессы» оказались так важны в данном случае только потому, что сам Лурия, если взглянуть на его научный путь культурно-исторически, однажды сбежал от науки о душе в нервные процессы. Процессы безответны и безопасны, они не могут плюнуть в лицо и не доносят в партком. Их можно изучать бесконечно, потому что они все время идут, а цели, выходящей за их рамки, у академического психолога нет. Тупик психологии – это не завершение некоего пути, который обрывается; такой тупик – это возможность найти истинный путь, потому что он подсказывает, как вернуться к росстани. Нет, тупик современной психологии – это круг, внутри которого можно с удовольствием бесконечно топтаться на месте вместе с процессами…

Когда Лурия вслед за Коулом говорит о том, что надо изучать мотивы, на русском языке это означает, что в отношении подопытных он согласен исходить из целей, ради которых они действуют. Но в отношении психологии этот подход почему-то не применим. Почему? В случае с Лурией, вероятно, потому, что иначе жизнь психолога могла оказаться под угрозой. Советская власть была очень заинтересована в том, чтобы у русских людей не было души. Продвижению этой прогрессивной идеи в умы и сознание масс и служила наша академическая психология.

Но что движет Коулом, который отказывается задаться вопросом: зачем изучать все эти процессы? Ну, изучим мы их, и что?

Если верить Лурии, подобного вопроса американские психологи не задают столь же твердо, как и советские:

«Авторы предлагаемой книги отчетливо понимают, что подобный подход требует коренного изменения теоретических позиций, с которых проводится исследование, и можно только приветствовать тот факт, что они решительно отказываются от всякого представления о том, что они изучают неизменные “свойства” или “способности” своих испытуемых, заменяя этот упрощенный подход другой задачей— задачей изучения тех функциональных систем, которые формируются в условиях различно построенной общественной практики» (Там же, с. 7–8).

Только академический профессионал может посчитать, что изучение «функциональных систем» есть коренное изменение теоретических позиций. У меня от этого треска складывается ощущение, что новые шарлатаны нашли удачное звучание для трюка, которым отвлекут внимание зрителей еще на несколько десятилетий. Но вопрос: а зачем изучать эти функциональные системы, – остается неизменным.

Но это взгляд советского психолога. Может быть, сам Коул глубже? Вы будете приятно удивлены, когда увидите инфантильность великого американского психолога. То, что им двигало, никак не выходило за рамки того, что может быть любопытно простым, зажравшимся американским студентам.

«Много лет назад на конференции, посвященной проблеме взаимоотношений между культурой и познавательными процессами, Роджер Браун отметил, что, когда аспирантов спрашивают, что они намерены изучать после завершения диссертации, многие отвечают, что хотели бы выяснить, каким образом “кто- нибудь другой” – дети, кошки или люди из отсталых культур – решает те задачи, которые они только что предлагали студентам.

Так и появились межкультурные психологические исследования» (Коул, Культура, с. 9).

Плевать ему на истину, лишь бы удовлетворить любопытство тех, кто будет покупать наш товар. Если студентам университетов любопытно, значит, это будет изучаться ими и станет классикой. Вот откуда пояснение к названию его «Культурно-исторической психологии» – Наука будущего! Он просто популист, он не может не воздействовать на рынок, не творить его.

В итоге, первая книга Коула и действительно вся укладывается в вопрос: а как на американские тесты ответят люди других культур? Вопроса: и что дальше? – в ней нет…

«Культурно-историческая психология» была выпущена Коулом лишь в 1996 году. Может быть, она ставит более глубокие вопросы? Я перечислю то, что двигало Коулом, судите сами.

«В этой книге в соответствии с ее названием исследуется происхождение и возможное будущее культурной психологии – дисциплины, изучающей роль культуры в психической жизни человека…

Это приводит к первому вопросу: почему психологам так трудно учитывать культуру?…

Цель этой книги состоит в том, чтобы описать и обосновать один из путей создания психологии, не игнорирующей культуру в теории и практике»

(Там же, с. 16).

Вопрос: зачем? – по-прежнему не стоит для Коула. Это очевидность, на уровне вопроса о том, за какую футбольную команду болеть: ясно, что за команду нашего университета!

Сами американцы, пытаясь понять культурную психологию, как вы помните, ядовито посмеиваются. Вот что Адамопулос и Лоннер извлекают из Коула в качестве методологических принципов его психологии:

«…Коул так определяет основные отличительные черты культурной психологии:

– она придает особое значение рассмотрению опосредованного действия в контексте;

– она подчеркивает важность широко понимаемого “генетического метода”, который включает исторический, онтогенетический и микрогенетический уровни анализа;

– она стремится найти подтверждение результатов анализа в повседневной жизни;

– она полагает, что разум (mind) формируется в совместной опосредованной деятельности людей, следовательно, он является в значительном смысле “совместно выстроенным” и распределенным;

– она полагает, что личность является активным фактором собственного развития, но, поставленная в определенные условия, не свободна полностью в своем выборе;

– она отвергает науку, объясняющую явления причиной-следствием или стимулом-реакцией, в пользу науки, которая придает первоочередное значение психической деятельности, возникающей в процессе деятельности, и признает центральную роль интерпретации в процессе истолкования явлений;

– она использует методологию гуманитарных наук наряду с методологией общественных и биологических наук» (Адамопулос, Лоннер, с. 51).

Цитата точная, именно так Коул и видел свою науку. Кросс-культурные же психологи приводят эту большую выдержку, чтобы подтвердить уже сказанное ими: «однако, по-видимому, сторонников культурной психологии нимало не беспокоит отсутствие четких целевых и методологических установок».

Приведенная выдержка – самый полный пример методологического рассуждения Коула, и в нем нет ни стройности, ни ясности, ни души…

Вот это и объясняет, почему и американская, и советская психологии так легко терялись в процессах или в феноменах. Все это – психологии без души. Задача познать душу – недопустима, потому что все эти психологии, выстроенные на методологии биологической науки с добавками культурологии и социологии, в сущности, призваны увести от души и служат Естествознанию.

В силу этого, нет того, что думает, чувствует, переживает. Есть процессы, и это сплошное ровное поле равнозначимых явлений, у которых нет ни начала, ни конца. Потому и сама академическая наука оказывается в своих воплощениях описаниями разных участков этого безмерного, подвижного и неживого поля. Там есть все: нервные процессы, физиологические процессы, процессы памяти и мышления, культурные процессы, исторические… Нет только того, ради чего их надо изучать.

Поэтому их можно изучать ради чего угодно, и лучше всего – ради хорошего оклада и восхищения американских университетов…

И все же, пусть Майкл Коул начинал как типичный американский кросс-культурный психолог и у него сохраняется свойственная всей кросс- культурной психологии размазанность по целям и задачам, но это уже иная наука. Это наука будущего по сравнению с тем, чем осталась кросс-культурная психология. В чем отличия культурной психологии Коула от той науки, из которой она вырастает?

Коул постарался понять, как вообще рождается мысль о том, что может быть иной путь психологии, кроме естественнонаучного. Памяти о том, что когда-то до естественнонаучной психологии была и просто наука о душе, у американцев нет. Сама Америка рождалась вместе с рождением Естественной науки, а первые поселенцы плыли туда на «Мэйфлауэре» почти одновременно с тем, как Декарт писал свои трактаты. Поэтому для них есть только одна психология – признанная научным сообществом. И задать вопрос об иной или «второй психологии», как это делает Коул, уже научный подвиг.

Но он его не только задает, он прослеживает развитие самой человеческой мысли, движущейся в ином направлении, чем физиология нервной деятельности. И делает это, чтобы понять те сомнения, что родились у него в ходе собственных полевых экспериментов. Это значит, что история предмета собственной науки стала для Коула тем, что описывает путь исследования. Но путь – это тот же метод. Его только надо понять…

Кроме того, Коул попытался понять, что такое история применительно не только к таким общественным явлениям, как науки, но и в отношении человека, в отношении его внутреннего мира. Именно поэтому он пришел к генетическому методу.

И последнее. Конечно, кросс-культурные психологи немало думали о том, что же такое культура, хотя их рассуждения и оказались из-за своего обилия весьма запутанными. Но Коул попытался найти собственное понимание этого явления через понятие артефактов. Насколько оно хорошо, другой вопрос. Главное, – это была попытка переосмыслить то, что открылось ему, когда он осознал значение истории для изучения психологии человека.

Об историческом очерке «второй психологии», созданном Коулом, я довольно подробно рассказал во «Введении в общую КИ-психологию». Поэтому в этой книге сделаю только одно отступление – к истокам кросс- культурной психологии, – в то время, когда закладывались корни культурной психологии Коула.

Кросс-культурное отступление

Коул начинает историю кросс-культурной психологии с экспедиции А.Хэддона, проведенной от Кембриджского университета в 1895 году в Британской Новой Гвинее и на островах Торресова пролива. Экспериментально-психологическое исследование в этой экспедиции вел впоследствии чрезвычайно знаменитый американский психолог У.Х.Р.Риверс.

Вместе с двумя студентами-помощниками, впоследствии тоже знаменитыми американскими психологами – К.Майерсом и У.МакДугаллом – он, строго в ключе вундтовской экспериментальной психологии вел изучение «сенсорных способностей, то есть элементарных психических функций» (Коул, Культурно, с. 57).

Эксперименты эти вызвали много критики, и вывод был таков, что культурные различия, безусловно, существуют, но «совершенно неясно, какие факторы порождали эти культурные различия» (Там же, с. 67).

Затем Коул рассказывает о том бурном успехе, который имели разработанные Альфредом Бине и Теофилом Симоном IQ-тесты, то есть исследования «интеллекта» с помощью опросников. Болезнь эта так привилась у всех современных психологов, что рассказывать о ней нет никакого смысла – она общеизвестна. Успех этого направления экспериментально-психологических издевательств над подопытными человеко-крысами вызван, мне кажется, легкостью использования тестов в кабинетных условиях. Попросту говоря, используя тесты, не надо думать… все уже кем-то написано.

Более любопытными были исследования зависимости памяти от культуры, проведенные в начале тридцатых Ф.Бартлеттом.

«Первым психологом-экспериментатором, строго поставившим вопрос о взаимодействии культуры и памяти, был Ф.К.Бартлетт (1932). Он предположил, что память организована в соответствии с двумя принципами.

Первый касается построения запоминания. Ф.К.Бартлетт полагал, что культуры суть организованные общности людей, разделяющих одни и те же обычаи, институты и ценности. Ценимые институционализированные виды деятельности вызывают у людей “сильные чувства”. Эти ценности и их выражение в культуре формируют психологические тенденции отбора определенных видов информации для запоминания. Приобретенное посредством функционирования этих тенденций знание создает схемы, на основе которых и действуют универсальные процессы воспроизведения информации. В тех областях, где схемы разработаны подробно, воспоминание будет лучше…

Ф.К.Бартлетт также предположил существование второго типа вспоминания, организующим принципом которого служит временной порядок: “Существует низкоуровневый тип вспоминания, очень близкий к тому, что часто называют механическим воспроизведением…”» (Там же, с. 75–77).

Идеи Бартлетта проверялись полевыми исследованиями и были подтверждены в той части, что люди разных культур запоминают по-разному, и зависит это от их культуры.

Вот что видит Коул прямыми истоками кросс-культурной психологии. Однако это не все ее источники, как и не все источники его культурной психологии. Не менее важной являются еще две сплетающиеся между собой линии развития. Одна из них тянется от уже известных нам французов – Пиаже и Дюркгейма. Другая – от американской культурной антропологии Франца Боаса. Обе они, так или иначе, сливаются в творчестве известнейшего полевого исследователя – этнолога и психолога – Маргарет Мид, об исследованиях которой рассказывает Коул.

«Крупные кросс-культурные исследования роли культуры в когнитивном развитии были вдохновлены работами Жана Пиаже. Еще в начале своей карьеры Ж.Пиаже отстаивал существование важных культурных различий в мыслительных процессах.

Цитируя работы Л.Леви-Брюля (1910) и Э.Дюргейма (1912), он различал два вида обществ, которые Л.Леви-Брюль характеризовал как “примитивные” и “цивилизованные” и которые сегодня можно было бы назвать традиционными и современными. Он утверждал, что каждому типу социальной организации соответствует своя определенная “ментальность”: “Ментальность, называемая примитивной, соответствует конформистским или сегментарным обществам, а рациональная ментальность – высшим дифференцированным обществам”. Однако он не соглашался с утверждениями Л.Леви-Брюля о том, что между этими двумя типами ментальности не существует преемственности, считая, что примитивное мышление предшествует цивилизованному так же, как детское предшествует взрослому.

Многие ранние книги Ж.Пиаже содержат ссылки на подобное детскому мышление примитивных взрослых, однако сам он не исследовал эту проблему специально, а одна из немногих попыток проверить его идеи, сделанная Маргарет Мид, не смогла подтвердить его представления о детском анимизме» (Там же, с. 107).

Итак, первая экспериментальная попытка проверить утверждения Пиаже, с которыми столько спорил Выготский, была, как пишет Коул, осуществлена в середине двадцатых Маргарет Мид.

Однако задумана она была ее учителем, Францем Боасом, который и послал ее в эту экспедицию. Вот с него я и начну это отступление, хотя Боас и не является кросс-культурным психологом.

Глава 1

Исторический метод в антропологии. Боас

Франц Боас (1858–1942) был тем человеком, который пытался осмыслить и внести в психологию и антропологию исторический метод задолго до того, как в России победил марксизм. Коулу вовсе не обязательно было так далеко ездить, чтобы сделать свою психологию исторической. Взгляды Боаса на исторический подход к изучению культуры разумны и до сих пор современны.

Боас был ученым, в сущности, европейским. Поэтому его взгляды как- то не укладываются в американскую идеологическую рамку. Наверное, потому что у них нет душка прагматизма, без которого нельзя поставить печать: сделано в США. При этом он был одним из основателей Американской антропологической ассоциации в 1902 году и создал сильнейшую в Америке школу исторической этнологии, из которой вышли лучшие антропологи США.

Свой исторический подход к изучению культур Боас обосновал еще в работах девяностых годов девятнадцатого столетия. Но это был еще ранний Боас, который искал и ошибался. Действительное влияние его на кросс- культурную психологию началось в первой четверти двадцатого века, когда у него появились ученики, сами ставшие ведущими исследователями Америки.

Описывая, как Боас повлиял на Маргарет Мид, издавший ее в России И.С.Кон дает портрет среды, в которой рождаются идеи Боаса, и описывает те задачи, которые Боас передал следующим поколениям исследователей.

Я приведу его рассказ с предельной подробностью. В сущности, это верхушка того айсберга научных поисков, что я описал в предыдущих главах.

«1920-годы, когда формировались научные взгляды и программа будущих исследований Мид, были годами сильного интеллектуального брожения в общественных науках. В социологии и этнографии шел яростный спор о соотношении биологических и социальных факторов развития человека и общества, который Фрэнсис Галтон в 1874 году сформулировал в виде шекспировской антитезы “природы и воспитания”.

“Выражение “природа и воспитание”, – писал Галтон, – удобное словосочетание, потому что оно разделяет на две рубрики бесчисленные элементы, из которых состоит личность. Природа – это то, что человек приносит с собой в мир, а воспитание – все влияния извне, которым он подвергается после рождения”.

Эта оппозиция формулировалась в различных терминах (природа и культура, наследственность и воспитание, биологическое и социальное, врожденное и наученное, индивидуальность и среда) и относилась к разным объектам (одни подразумевали свойства индивида, другие— популяции (нации или расы), третьи – общества, социальные системы).

Однако сторонники биологического детерминизма, крайней формой которого была евгеника, отдавали предпочтение природе… тогда как сторонники культурного детерминизма подчеркивали значение культуры и воспитания.

Ведущим представителем последней ориентации в американской этнографии был выдающийся антрополог, этнограф и лингвист Франц Боас. Школа Боаса в 1920-х годах занимала господствующие позиции в американской науке, из нее вышли многие выдающиеся ученые: Альфред Льюис Крёбер, Александр Гольденвейзер, Роберт Лоуи, Пол Радин и Рут Бенедикт» (Кон, с. 402–403).

Из учеников Боаса я намерен рассказать только о Мид. Она достаточно представительна для моего очерка. Но суть ее воззрений всегда оставалась внутри общих идей Боаса:

«С точки зрения Боаса и его учеников, культура – явление особого рода, которое не может быть ни сведено к биологии, ни выведено из нее, ни подведено под ее законы. По выражению Крёбера, культура … может быть объяснена только из самой себя…» (Там же, с. 403).

Требование объяснять культуру из самой себя вырастало в борьбе с эволюционизмом, функционализмом, теорией диффузий, психоанализом и множеством других научных теорий, пытавшихся говорить об этом непомерно большом явлении – культуре – со своих колоколен. Боас последовательно спорил со всеми. В итоге рождалось собственное понимание задач, которые стояли перед культурной антропологией.

При этом Боас отчетливо осознавал слабость своих знаний и добивался лишь одного: построения непротиворечивой теории, которую можно было бы начать проверять полевыми экспериментами. Кстати, надо сказать, сам он был не только кабинетным ученым, но и участвовал в полевых экспедициях. Полевые исследования школы Боаса рождались вот из этого рассуждения, переданного Коном:

«Теоретические споры имели вполне определенный политико-идеологический смысл. Биологические теории человека были тесно связаны с расизмом, тогда как школа Боаса была прогрессивно-либеральной. Существенно различались и их практические выводы.

Если умственные способности являются врожденными, образование должно ориентироваться на одаренную элиту, если же все зависит от среды и воспитания – нужно искоренять социальное и расовое неравенство.

Если разные человеческие общества – только ступеньки единой эволюционной лестницы, то “отсталые” народы должны просто “европеизироваться”. Если же каждая этническая культура имеет собственное ядро, то изменить отдельные ее элементы, не меняя целого, невозможно; европейцы, с одной стороны, должны учить “отсталые” народы, а с другой— сами учиться у них.

Но как проверить, какая теоретическая ориентация правильна» (Там же, с. 405).

Вот из этого последнего вопроса и рождалась школа сравнительной этнологии Боаса, из которой вышла американская кросс-культурная психология. Проверкой, по крайней мере, для школы Боаса, стали полевые эксперименты. Впоследствии все эти исследования сильно ругали за слабость методологии, но в то время лучших исследований не умел ставить никто…

Однако полевым исследованиям предшествовала разработка теории. Ее я и постараюсь кратко показать на примере работ самого Боаса. Исторический метод в антропологии был выведен Боасом из сопоставления со сравнительным методом еще в 1896 году. В работе «Границы сравнительного метода в антропологии» Боас говорит о так называемых «универсалиях» в развитии человеческого общества. Универсалии эти, как видел их немецкий этнолог и психолог Бастиан, были психологическими по своей природе.

Но надо учитывать, что, когда Боас говорит в то время о психологизме или сравнительном методе, это не просто присутствие психологической составляющей в исследовании, и не просто сравнение разных культур, – это спор со вполне определенным использованием этих понятий какими-то из школ того времени, к примеру, тем же Бастианом или Эвансом-Причардом. Боас не против психологии, наоборот, он очень психологичен. Он спорит с тем, что тогда считали психологией.

Итак, к началу двадцатого века этнологам вдруг стало ясно, что «все местные разновидности форм, мировоззрения и практики человеческого общества обнаруживают в процессе его развития ряд общих коренных признаков» (Боас, Границы, с. 509). Из этого пораженная наука сделала вывод, что существуют законы, определяющие развитие общества, и они влияют и на наше общество, как влияли на общества древности, и «что познание этих законов может объяснить причины быстрого развития одних цивилизаций и отсталости других; что познание это даст нам шанс принести величайшую пользу человечеству» (Там же).

Вот эта озабоченность тем, как улучшить жизнь людей, и была самым слабым местом антропологии Боаса. Она ярче всего проявилась в творчестве Маргарет Мид, ехавшей проверять его теоретическую ориентацию. О том, каким провалом оказался ее шумный успех, я расскажу чуть позже. Пока же мне очень важно, чтобы эта ненаучная цель стала заметна в научном творчестве Боаса. Недопустимость для ученого игр в улучшение жизни людей показал уже Платон, чья попытка помогать в управлении государством была его единственным провалом. Ее же вскоре покажут русские кровавые революционеры-утописты.

И не в том дело, что ставить себе подобные цели плохо. Нет, как раз нет. Боас – очень хороший человек, и его ученики хотели добра. Но это личные и вненаучные цели, что необходимо осознавать. Как только ученый ставит себе подобную цель внутри науки, он начинает решать задачу не постижения истины, а достижения поставленной цели. Хороший человек остается, а наука пропадает…

И если вы вспомните, вся биопсихология, и вообще вся психология того времени, как и социология, и социальная физика, и множество других наук, страстно желали улучшить жизнь людей. Мечты, мечты… Улучшение, в котором улучшатель лучше меня знает, что мне хорошо, приводят к тому, что мы и имеем в итоге всех улучшений. Насилие и кровь, вот к чему ведут все нравственные эксперименты. Наверное, они-то нам и нужны для нашей учебы на этой земле, раз мы повторяем и повторяем их из жизни в жизнь…

В любом случае, Боас проговорился в этой ранней работе и назвал скрытую цель своих исследований: изучая культуру и психологию людей, найти способы улучшения их жизни. Но откуда он брал знания о том, что им лучше? Из своей собственной культуры, которую осознавал, пожалуй, хуже, чем первобытные и примитивные культуры, которые изучал. Что такое лучше, было для него само собой разумеющимся, как и сейчас для любого американца само собой разумеется, что это – американские ценности…

Но, какую бы цель ни достигал Боас с помощью своих исследований, в том, как ее достигать, он был хорош.

Описывая, как работает сравнительный, то есть, в сущности, эволюционный метод, он заявляет:

«Главная цель нашего анализа – выявить пути развития культуры на определенных ее этапах. Он не сводится к изучению обычаев и верований как таковых. Мы хотим знать причины существования этих обычаев и верований, другими словами – надеемся раскрыть историю их развития» (Там же, с. 515).

Этот «анализ» Боас и называет историческим методом. Не возьмусь выносить оценок, насколько он был хорош в действительности как историк. Боас и сам признается, что пока еще его школа очень слаба. Но вот задача, которую он ставит перед собой, предельно точна, если речь идет о начале исследования. Я даже назвал бы ее постановку классической для наук о человеке. Начало может быть таким и только таким:

«Поэтому непосредственным результатом исторического метода будет [описательная] история изучаемых с его помощью разноплеменных культур.

Я целиком согласен с теми антропологами, которые не считают это конечной целью нашей науки, поскольку ни выведение общих законов (пусть даже и предполагаемых такого рода описанием), ни определение их относительной ценности не мыслимо без детального сопоставления их проявлений в разных культурах.