Общая культурно-историческая психология

Однако я утверждаю, что применение этого метода служит необходимой предпосылкой всякого серьезного продвижения. Решение психологической проблемы прямо зависит от итогов исторического исследования» (Там же, с. 517).

Это было началом школы Боаса, как школы этнологической. Но дальше она верно движется к тому, чтобы обрести черты и психологической школы, что и позволило ей стать основанием для кросс-культурной психологии. Вот к чему пришла школа Боаса через тридцать лет:

«…развитие социальных наук многим обязано общей тенденции нашего времени подчеркивать взаимосвязь естественных феноменов, а также социальному напряжению, нарастающему в условиях нашей цивилизации. Мы признали, что индивида можно понять лишь как часть общества, к которому он принадлежит, а общество – лишь через взаимоотношения составляющих его индивидов.

Прежняя экспериментальная психология исходила из допущения, что индивид существует как бы в вакууме, что умственно-психическая деятельность зиждется в значительной мере на органически обусловленном функционировании структуры индивида. Эти взгляды разительно отличаются от новых, сторонники которых рассматривают индивида (даже самого юного), исходя из его реакций на общее, особенно социальное окружение» (Боас, Некоторые, с. 499).

Из этого положения рождалась социальная психология Боаса. И, надо признать, он удивительно глубок в этом очерке:

«Можно выделить ряд явно общезначимых социальных тенденций и изучить как формы, в которых они выражаются, так и их психологические основы. <…>

Но здесь возникает вопрос, требующий ответа еще до всякой попытки синтеза, а именно: какие социальные тенденции являются общечеловеческими характеристиками? Именно здесь легко ошибиться.

Наше поведение во многом автоматическое. Кое-что в нем инстинктивно (т. е. органически обусловлено). Куда более обширная его сфера управляется обусловленными реакциями, т. е. реакциями, закрепившимися под влиянием определенных ситуаций, которые воздействуют на нас постоянно и так давно, что мы уже не осознаем свое поведение и обычно даже не помышляем о возможности других его вариантов» (Там же, с. 500).

Вот из этой основы, являющейся тем самым описанием культурного явления, к созданию которого вел исторический метод Боаса, рождается путь даже не к кросс-культурной, а к культурно-исторической психологии. Коул его, насколько я могу судить, не заметил. Как не заметили и кросс- культурные психологи, которых больше увлекали сами полевые эксперименты. Но то, что выводит Боас из этого описания психологии, я считаю классикой культурно-исторической психологии.

«…дальнейшая задача обществоведов – критически дифференцировать общезначимое, т. е. присущее всему человечеству как таковому, и специфически значимое, т. е. характерное для определенных типов культуры.

Это – одна из проблем, заставляющая нас внимательно изучать культуры, которые в сравнении с нашей видятся бесконечно малыми. Их изучение позволяет уяснить как общечеловеческие, так и свойственные отдельным обществам тенденции» (Там же).

Глава 2

Полевая антропология. Мид

Маргарет Мид (1901–1978) сначала «собиралась специализироваться по психологии, но осенью 1923 года под влиянием Франца Боаса и Рут Бенедикт переключилась на этнографию» (Кон, с. 402).

Как я уже писал в главе про Боаса, именно Мид предстояло проверить в полевых условиях «теоретическую ориентацию» ее учителя Боаса.

«“Фундаментальная трудность, стоящая перед нами, – писал Боас в октябре 1924 года, – состоит в отделении того, что внутренне заложено в телесной структуре, от того, что приобретается при посредстве культуры, в которую включен каждый индивид; или, если выразить это в биологических терминах, что определено наследственностью и что – условиями среды, что эндогенно и что экзогенно”.

Единственно возможным способом проверки теории культурного детерминизма Боасу казалось сравнительное изучение детства и юности у народов, живущих в разных культурных условиях.

Согласно общепринятой в США в те годы психологической концепции Стэнли Холла, отрочество и юность – это период “бури и натиска”, поиска себя, конфликта отцов и детей и т. д. Но чем обусловлен этот драматизм? Если, как полагали большинство психологов, он коренится в закономерностях полового созревания, эти черты должны быть инвариантными и повторяться во всех обществах и культурах, независимо от уровня их социально-экономического развития, общественного строя, структуры семьи и т. д.

Любое исключение из этого правила было бы его опровержением, доказывая, что протекание юности зависит не столько от всеобщих закономерностей онтогенеза, сколько от свойств конкретной культуры, детерминирующей соответствующий тип личности и его развитие.

Выяснить этот вопрос на примере самоанских девушек Боас поручил своей 23-летней аспирантке, причем, как свидетельствует его письмо от 1925 года, цитируемое Мид, теоретическая задача была поставлена им совершенно четко» (Там же, с. 405–406).

Сложности начинались с тем, как это сделать. Мид этого не умела, не знала языка, вообще, была молода и неопытна. И тем не менее, она прожила на Самоа полгода и написала работу – «Взросление на Самоа» – ставшую классикой американской культурной антропологии. Успех книги был настолько громким, что девушка Мид сразу стала корифеем науки.

«Яркая, высокоинформативная и острая книга Мид, подвергающая критике всю систему семейных отношений, воспитания детей и половой морали американского общества, сразу же стала бестселлером и получила высокую оценку специалистов.

Не только близкие к Боасу Р.Бенедикт и Р.Лоуи, но и весьма критичный Малиновский назвали “Взросление на Самоа” “выдающимся достижением” и “абсолютно первоклассным образцом описательной антропологии”. К этим оценкам в дальнейшем присоединились Бертран Рассел, Хэвлок Эллис, Лесли Уайт, Эдуард Эванс-Причард, Мелвил Херсковиц, Отто Клайнберг, Джон Хонигман, Джордж Девере, Роберт Левайн и многие другие авторитетные ученые» (Там же, с. 407).

Иными словами, лучшие антропологи западного мира заверили мировую общественность своим авторитетом, что именно это и есть пример настоящей научной антропологии…

Вполне естественно, что пример этот оказался заразителен, особенно тем жизненным успехом, который выпал на долю Мид. Уж каких только почестей и почетных званий она не собрала за свою жизнь, при этом так до смерти и считая эту работу своей лучшей книгой. Многие кросс-культурные психологи делали свою жизнь по Маргарет Мид, как американской мечте…

Америка торжествовала в упоении, будто этот научный успех, был успехом на политической арене и утверждал преобладание США по всему миру.

«Даже сами самоанцы стали, казалось, изучать свои прошлые обычаи по книге Мид. В 1956 году журнал “Нью-Йоркер” опубликовал остроумную карикатуру, изображающую группу выстроившихся в ожидании инициации туземных юношей, которым вождь вручает книгу со словами: “Молодые люди, вы достигли возраста, когда вам пора узнать обряды и ритуалы, обычаи и табу нашего острова. Но вместо того, чтобы подробно рассказывать о них, я хочу просто подарить каждому из вас по экземеляру прекрасной книги Маргарет Мид”» (Там же, с. 407).

Скандал разразился вскоре после ее смерти.

«Не успели забыться торжественные некрологи, как весной 1983 года известный австралийский этнограф Дерек Фримэн, посвятивший изучению Самоа сорок лет жизни и шесть лет проживший на Западном Самоа, опубликовал книгу “Маргарет Мид и Самоа. Создание и развенчание одного антропологического мифа”, где подверг сокрушительной критике не только методологию, но и все конкретные выводы ее важнейшей работы.

По словам Фримэна, когда в апреле 1940 года он впервые приехал на Самоа, он свято верил каждому слову Мид, но постепенно понял, что нарисованная ею картина не соответствует действительности ни в целом, ни в частностях.

Мид пишет, что самоанской культуре чужд дух соревновательности; в действительности там идет и всегда шла ожесточенная борьба за престиж и социальный статус.

По мнению Мид, самоанцы на редкость миролюбивы и невоинственны; в действительности вся их история наполнена межплеменными войнами, уже Лаперуз отмечал их воинственность.

Вопреки утверждению Мид, самоанская культура требует от людей абсолютного и безусловного повиновения вышестоящим вождям, и нарушение дисциплины карается здесь сурово и безжалостно. Такая же жестокая авторитарная дисциплина действует и в семейном воспитании; самоанские дети полностью зависят от своих родителей и часто подвергаются физическим наказаниям.

Вопреки утверждениям Мид о мягкости и податливости самоанского характера, самоанцы— люди эмоционально страстные, гордые, обладающие высокоразвитым чувством собственного достоинства, оскорбление которого может повлечь за собой даже самоубийство.

Совершенно неверно описаны Мид и их сексуальные нравы. Самоанское общество никогда не было “царством свободной любви”; женская девственность здесь строго охраняется, а потеря ее считается величайшим бесчестьем. Вопреки наивным впечатлениям юной Мид, мужская сексуальность у самоанцев, как и у остальных народов мира, содержит сильные элементы агрессивности; самоанские юноши считают дефлорацию девственницы важным личным достижением и доказательством собственном маскулинности. По числу изнасилований на душу населения, согласно самоанской судебной статистике, изученной Фримэном, Западное Самоа стоит на первом месте в мире, вдвое опережая США и в двадцать раз – Англию.

Обычай моетотоло, тайного овладения спящей девушкой, изображенный Мид в романтическом свете, в большинстве случаев настоящее насилие. Успех этого предприятия наносит непоправимый ущерб репутации жертвы, поэтому страх разглашения отдает ее целиком во власть соблазнителя; недаром юношей, застигнутых на месте преступления, сплошь и рядом убивают» (Там же, с. 414415).

И так опровергались все выводы и наблюдения Маргарет Мид… а с ними – полевой американской антропологии и основания кросс-культурной психологии.

Поэтому сейчас Мид не упоминается среди источников этой науки. Более того, кросс-культурная психология просто решила вести свою новую историю с конца шестидесятых, сделав своими отцами-основателями новых титанов, завоевавших умы американского студенчества.

Что же явилось причиной провала? Думаю, та самая психологическая причина, которую я пытался показать на примере рассуждений Лурии и Коула о психологии: психологи хорошо понимают, что по отношению к испытуемым надо говорить о движущих ими целях, но вот свои цели предпочитают не озвучивать… И либо делают свои исследования ради скрытых целей – вроде получения финансирования для летней поездки в теплые края, – или же, как Боас, думают о том, как улучшить жизнь людей, а не понять их.

Именно эта страстная битва за то, как улучшить американскую демократию, была главным движителем Мид по всей жизни. И не только ее, но и жизнь всех отсталых народов, которых ей обязательно нужно было подтянуть к американскому образу жизни. Похоже, именно этим она уже была озабочена, когда поехала воплощать идеи Боаса на Самоа.

«Несмотря на свое откровенно враждебное отношение к Мид, Фримэн нисколько не сомневается в ее научной честности и добросовестности. “Заблуждения” Мид он объясняет отчасти методологической неискушенностью, плохим знанием языка и специфическим подбором информантов.

Поселившись не среди туземцев, а в доме знакомых американцев, Мид тем самым невольно сузила круг своих возможных человеческих контактов. Девушки, которых она расспрашивала о крайне деликатных сексуальных сюжетах, могли просто подшутить над ней или поведать молодой исследовательнице то, что ей хотелось услышать.

Но главное – Мид приехала на Самоа во власти предвзятой идеи и не столько проверяла, сколько пыталась доказать ее.

А восторженный прием, оказанный книге, объясняется тем, что миф о мире, где живут счастливые люди, не знающие конкуренции и погони за несбыточным, пользующиеся сексуальной свободой и т. д., как нельзя лучше отвечал духовным запросам мечтавшей об идеале американской и западноевропейской публики 1930-х годов» (Там же, с. 416).

По большому счету, хорошее описание того, как американцы попадаются на подобные утки о других культурах, могло бы стать лучшим кросс- культурным исследованием. Но в нем американцы явно проиграли… Какая же это будет настоящая имперская наука?!

Глава 3

Антропология и психология. Крёбер

Одним из первых и самых успешных учеников Боаса был Алфред Луис Крёбер (1876–1960). Докторскую диссертацию по антропологии он защитил еще в 1902 году, после чего очень много занимался культурой.

Крёбер не был психологом, но в одной из его работ есть удивительные размышления о роли психологии в работе культурного антрополога. Я не хочу посвящать Крёберу полноценную главу, поэтому разберу только это место из написанной в 1957 году книги «Стиль и цивилизация».

Статья посвящена чисто антропологическим вопросам. Но как только Крёбер начинает размышлять о методе, он вынужден заговорить о психологии. Возможно, именно это рассуждение Крёбера объясняет, как из культурной антропологии рождается кросс-культурная психология.

Метод этот заключается в том, что антропологи склонны изучать «небольшие культуры», а потом переносить выработанные ими в этих исследованиях подходы «на изучение культур великих цивилизаций, искренне веря, что эти великие культуры также обладают всеобъемлющим единством и тесной внутренней координацией, которые могут быть отчетливо сформулированы.

Достаточно интересно, что в этих формулировках, – независимо от того, относятся ли они к великим цивилизациям или к небольшим культурам, – антропологи очень часто используют язык психологии.

В качестве примера можно привести знаменитую книгу Р.Бенедикт “Модели культуры”, в которой делается попытка обрисовать стиль, характерный в целом для каждой из трех специально отобранных небольших культур. Когда приводятся примеры, иллюстрирующие те или иные положения, используется привычный язык, которым обычно характеризуют культуру: в этих случаях речь идет об обычаях, верованиях, нравах, идеалах.

Но по мере обобщения появляется все больше и больше психологии, и итоговая характеристика дается в терминах, которыми психологи обычно характеризуют темперамент, более того – в терминах психиатрии: культура зуньи характеризуется как аполлоническая, культура добу как параноидальная, культура квакиутль как мегаломаническая. Можно сослаться на ряд других работ – М.Мид, Бейтсона, Горера, работу все той же Бенедикт, посвященную изучению японской культуры, “Хризантема и меч”.

Эти авторы подобным же образом склонны оперировать понятиями национального характера или темперамента – причем национальный характер представляется им квинтэссенцией повседневного, построенного на обычае поведения» (Крёбер, Стиль, с. 237–238).

Для того чтобы удивление и даже скрытое возмущение Крёбера стало понятным, надо вспомнить уже приводившуюся мною работу Боаса «Границы сравнительного метода в антропологии». Она была написана еще в 1896 году и стала своеобразной программой для всех антропологов школы Боаса. И в ней, отделяя свой исторический метод от тех, что использовались в девятнадцатом веке, Боас вынужден говорить о том, что поиск психологических причин для антрополога не верен. Антрополог вполне может исходить при изучении культуры из того, что она сама для этого представляет.

Как вы понимаете, он говорит не о психологии вообще, а о тех «психологиях», что использовались этнологами девятнадцатого века, вроде Тайлора или Бастиана. Он против ИХ психологии. В остальном он очень психологичен, как вы уже видели.

Именно это и заявлял впоследствии Крёбер как главную идею своей антропологии: культура должна объясняться сама из себя.

У Боаса эта мысль звучала следующим образом:

«Главная цель нашего анализа – выявить пути развития культуры на определенных её этапах. Он не сводится к изучению обычаев и верований как таковых. Мы хотим знать причины существования этих обычаев и верований, другими словами – надеемся раскрыть историю их развития.

Метод, к которому чаще всего прибегают в таких исследованиях сейчас, основан на сопоставлении вариантов сходных обычаев или верований и выяснении их общей психологической причины. Как я уже сказал, он вызывает самые серьезные возражения.

Мы придерживаемся другого метода» (Боас, Границы, с. 515).

Мы – это школа Боаса, к которой принадлежит и Крёбер. И вдруг самые преданные из учеников и соратников Боаса, а Рут Бенедикт и Маргарет Мид были именно такими, начинают скатываться к исходно отвергнутому учителем методу… Крёбер недоумевает!

При этом он не сомневается в преданности учеников. Это станет ясно из дальнейшего текста. Он знает, что они верны. Значит, причина кроется в чем-то ином, в чем-то, что упустила вся школа… Ведь эта потребность выискивать психологические причины культурных явлений оказывается сильнее их воли!

«Я пока не могу исчерпывающе объяснить этот феномен. Вполне может быть, что это происходит благодаря особой склонности этнологов к психологии. Но причина может лежать и в самой природе вещей.

Можно предположить, что когда мы отвлекаемся от каких-то отдельных сфер жизни – художественной или научной, моды или способов приготовления пищи – и пытаемся обрисовать стиль или характерные особенности цивилизации в целом, обобщение подобного рода неизбежно переходит на психологический уровень.

А может быть, использование понятийного аппарата, традиционно использующегося для описания культуры, неизбежно оставляет нечто, требующее дополнительного описания, и попытка обобщения – от отдельных направлений или сфер в культуре к цивилизации в целом – просто не может не привести к психологии?» (Крёбер, Стиль, с. 238).

Вот такое пронзительное признание антрополога, которое с очевидностью объясняет, что культурная антропология первой трети двадцатого века не могла не перерасти в культурную психологию.

Но чем же вызвана эта неизбежность, с которой все пути изучения культуры и жизни людей приводят в психологию? Не тем ли, что там скрывается то, ради чего мы и ведем все эти поиски…

Глава 4

Современная кросс-культурная психология

Майкл Коул довольно подробно изложил историю кросс-культурной психологии, начиная с экспедиции Хэддона, Риверса, Майерса и Мак-Дугалла и до середины шестидесятых, когда у него самого зародились сомнения в том, что кросс-культурная психология является верным путем к интересующей его цели. Именно тогда он начинает поиск, итогом которого окажется культурная или культурно-историческая психология.

Если вдуматься, то этим он вынес приговор: кросс-культурная психология не может считаться той психологической наукой, которая полноценно использует культуру. Согласны ли с этим сами кросс-культурные психологи, которые нечто сходное говорят о самом Коуле и его культурной психологии?

Как ни странно, но они подтверждают мнение Коула. Причем почти прямо. В статье ее ведущих мастеров Адамопулоса и Лоннера «Культура и психология на распутье: историческая перспектива и теоретический анализ» вся историческая перспектива сводится всего к трем точкам: вначале Вундт и, возможно, Риверс, а потом современные корифеи, пришедшие на смену всему, что было до них, и пришедшие так, что до них – только пустота.

«В самом деле, даже так называемый отец современной экспериментальной психологии, Вильгельм Вундт, может быть назван первопроходцем в этой сфере по причине его интереса к “Психологии народов”, убедительным доказательством чему служат 10 томов, опубликованных им под этим названием.

Возможно, пионером в исследовании предполагаемых взаимосвязей между культурой и основными психологическими процессами был В.Г.Р.Риверс из Кембриджского университета, возглавивший экспедицию психологов и антропологов, предпринятую для сбора данных в Южно-Тихоокеанской зоне и на восточном побережье Индии» (Адамопулос, Лоннер, с. 40).

Вот и вся история кросс-культурной психологии, да и в той титаны современности сомневаются. Вероятно, недостаточно знакомы…

Сами же они выводят свою науку из трудов, появившихся не ранее как раз того водораздела середины шестидесятых, когда в кросс-культурной психологии усомнился и Коул. Это явное признание: Коул прав – все, что было в кросс-культурной психологии до шестидесятых, еще нельзя считать наукой.

«Четыре короткие статьи Диас-Гуэрэро, Яходы, Прайс-Уильямса и Триандиса, опубликованные в трудах Конгресса, посвященного серебряному юбилею международной ассоциации кросс-культурной психологии в 1998 году, позволяют глубже проникнуть в сущность происхождения кросс-культурной психологии.

Эти четверо – одни из немногих ученых, способствовавших возникновению “современного” направления в кросс-культурной психологии» (Там же, с. 39).

Конечно, кросс-культурными психологами, например, Ягодой, Крюэром и Клинбергом, выпущены большие тома, посвященные истории этой науки. Но это – именно работы историков. Я же сейчас показываю, как сами практикующие кросс-культурные психологи относятся к собственной истории. И отношение это вполне определенное: она им слегка мешает или жмет, будто не по размеру сшитый сюртук. Кросс-культурный психолог любит сравнивать американскую культуру с чужими культурами, но не любят истории. Только этим объясняется то, что Коул выделил свое направление именно по приверженности к историческому подходу.

В действительности, можно подумать, что к шестидесятым годам прошлого века кросс-культурная психология умерла, и вместо нее родилась другая наука с тем же названием.

«Много лет назад среди академических психологов бытовало мнение, что культура – предмет, изучать который приличествует антропологам. (Этого мнения некоторые ученые придерживаются до сих пор, – главным образом, те, кто считает психологию одной из “естественных” наук, а “законы” поведения – выходящими за пределы культуры; так же как законы научения часто рассматривают исключительно филогенетически).

Картина кросс-культурных исследований как изолированных и разобщенных радикально изменилась во второй половине 1960-х годов, когда было предпринято несколько относительно независимых начинаний, впоследствии объединенных. В это время началась современная эпоха в развитии кросс-культурной психологии.

Первым заслуживающим упоминания событием была конференция в Университете Нигерии в Ибадане во время Рождества и Нового года (1965–1966). Привлекшая около 100 специалистов (в основном, социальных психологов), конференция планировалась как форум на котором могли бы обсуждаться различные социально-психологические взгляды с учетом их применимости к различным культурам, а также их теоретические обоснования» (Там же, с. 41).

Вот тот водораздел, после которого кросс-культурная и культурно-историческая психология могли бы слиться, но не слились. И даже до сегодняшнего дня старательно вычисляют различия. Это значит, они по-прежнему изучают разные предметы и разными методами. Вся огромная книга Дэвида Мацумото, состоящая из статей ведущих теоретиков современной кросс- культурной психологии, посвящена выявлению собственных предмета и метода этой науки. И вся она – есть размежевание с другими близкими науками, первой из которых разбирается культурно-историческая психология.

Я не хочу вдаваться в эти различия. Просто приведу еще раз мнение издававшего эту книгу в России профессора Кармина:

«К настоящему времени в кросс-культурной психологии накоплена масса эмпирических данных, любопытных наблюдений и фактов (они в изобилии представлены в книге).

Хуже обстоит дело с теоретическим осмыслением и обобщением этого огромного материала. Реальные достижения здесь за немногими исключениями еще довольно скромны…» (Кармин, с. 20).

Материал кросс-культурной психологии действительно огромен, к тому же, почти не переведен на русский язык. При этом использовать его можно лишь как, своего рода, «сырье», этнографические материалы, которые еще надо обрабатывать.

Поэтому я оставляю кросс-культурную психологию желающим познакомиться с ней лично и возвращаюсь к психологии культурно-исторической, ради которой и затевал это отступление.

Глава 2

Преодоление Великого плана

Коул начинает собственную культурную психологию с преодоления того, чему учился у советских психологов.

«Разработкой понятия “орудия опосредования” я начинаю воссоздание культурно-исторического подхода к развитию, сохраняя одни черты российского подхода и изменяя другие» (Коул, Культурно-, с. 140).

В этой главе, Коул, заимствовавший у Выготского и Лурии какие-то понятия, показывает, чем их психология, которую он называет Великим замыслом, не удовлетворяет современного психолога, в чем она ошибочна, на его взгляд. Желанием сделать свою науку объясняется, я думаю, и то, почему он ушел из кросс-культурной психологии, но свою психологию назвал культурной, а не культурно-исторической, хотя и использовал это имя исподволь. Он не хотел, чтобы его считали полностью продолжателем советской школы. Поэтому о том, что он видел русской культурно-исторической психологией, стоит рассказать подробней.