Дикарь с окраины вселенной

Кто он? Потрогал голову и ощутил волосы. Значит, он в теле человека. Значит, он человек? Но ведь он и маликс тоже – память это чётко показывала.

Разобраться с тем, кто он есть, не успел – вдруг появилось ощущение присутствия кого-то чужого. Тот, другой, был рядом… внутри… чужак ощущался, как яркое пламя, обволокшее искорку его сознания. И это пламя поглотило его, упрятав в нематериальную тюрьму и разом отрезав от всех органов чувств. Теперь он понял, что, вернее, кто мешал ему освободиться, и вспомнил, что когда-то именно он был хозяином этого тела. Значит, тот, другой – захватчик и враг.

После этого борьба владение телом стала ещё яростнее. Тот, кто сейчас был хозяином, постепенно слабел и всё чаще допускал ошибки. Теперь захватчик подолгу не проявлял себя, когда сознание прежнего владельца брало власть над телом. Потом яркий чужак неизменно появлялся и побеждал, но с каждым разом это ему давалось всё труднее и труднее. И однажды чужак не сумел отнять то, чем безраздельно владел – тело было поделено между двумя враждующими сознаниями. Ему оказались подвластны обоняние и чувство голода. Немного, но лучше, чем ничего.

Теперь он уже отчётливо понимал, что раньше был человеком, но не помнил, откуда взялось сознание чужака в его теле. И почему он вдруг стал заключённым, а хозяином оказался другой. Другое сознание давило на него, стараясь отвоевать обратно контроль над телом, но только теряло позиции: вскоре от чужака безвозвратно ушёл контроль над левой рукой и, почему-то над икроножной мышцей правой ноги. Постепенно перевес оказывался на стороне бывшего хозяина тела.

Такое двоевластие было абсурдным: владеть телом должен кто-то один – это было ясно. Терпеть чужого в своей голове он не желал, однако не знал, как отделаться от врага – другой беспрерывно пытался подавить бывшего хозяина и загнать его в серую мглу.

Возможно организм человека отторгал чуждое сознание, или просто личность врага оказалась слабее – он постепенно отвоёвывал контроль над чувствами и ощущениями. И однажды наступил момент, когда он понял, что победил. Он полностью владел телом.

Ладони болели от множества незаживших ссадин и порезов. Мышцы спины затекли от долгой неподвижности. Голова была словно набита ватой, отчего, похоже, и наблюдалась некоторая нечёткость зрения. В животе бурчало от голода – временный владелец не очень-то заботился о пропитании тела. В остальном чувствовал себя он довольно неплохо.

Он сел на кровати и огляделся – обстановка была незнакомой. На бревенчатой стене висело несколько больших фотографий женщины и мужчины. На другой стене – ходики с маятником и гирьками в виде шишек. На потолке светильник с зелёным потрескавшимся абажуром. На полу бордовый половик с вытертой серединой. Сами половицы покрыты коричневой краской, кое-где уже облупившейся, и сквозь прорехи в краске проглядывали тёмные от времени доски.

Он поднялся и подошёл к окну. Сквозь немного мутное оконное стекло оглядел двор и высокие сосны за забором. Где он? Он такого места не знал. Впрочем, а что он вообще может вспомнить? Он вдруг понял, что не знает даже собственного имени.

В дверном проёме он увидел в соседней комнате зеркало. Из глубин посеребрённого стекла на него смотрел светловолосый парень. Синие глаза, нос с лёгкой горбинкой, чуть впалые щёки. Картину довершали короткая щёточка усов и кудлатая светлая бородка. Поросль на лице выглядела неаккуратной – непохоже, что он специально отращивал бороду и усы, скорее, последнее время просто не брился. А что, пожалуй, борода ему идёт, если, конечно, подровнять её. Тут же промелькнула мысль, что волосы на голове и, тем более, на лице – это мерзкий атавизм, от которого все цивилизованные существа должны избавляться как можно скорее.

Диаметрально противоположные точки зрения, обе из которых воспринимались им, как должное, ввели его в лёгкий ступор. Как же так? Или борода – это нормально и даже красиво, или это признак полнейшего дикаря. С некоторым трудом он осознал, что первое – это от человека, а второе – мнение маликса. Поскольку он считал себя человеком, то решил, что оставит бороду. А вот длинные волосы, собранные в хвостик на затылке, пожалуй, срежет.

Придя к такому решению, он принялся разбираться в воспоминаниях, безумным калейдоскопом кружащихся в голове. Они относились к разным временам и к разным существам. Он отсеял те, которые точно принадлежали маликсу, и начал сортировать воспоминания человека, стараясь обнаружить такие, где упоминалось его имя. Прошло пять минут, десять, а он не нашёл ничего, что помогло бы ему восстановить собственное имя. Единственное, что хоть как-то идентифицировало его – это воспоминание о девушке с тёмными короткими волосами, которая, капризно надув губки, обращалась к нему "Зайчик, я хочу это платье. Ну, зая, не будь таким букой…". И следом всплыл образ молодой женщины, которая одевала его – ещё совсем маленького, и приговаривала "Все хорошие мальчики-зайчики слушаются своих мам. Ты ведь хороший? Вот и молодец, настоящий зайчик".

– Зайчик? – недоумённо пробормотал он. – Странное у меня было имя.

Что-то ему подсказывало, что "зая" – это не имя. Во всяком случае, не его имя. Но провалы в памяти были настолько обширными, что он не мог сообразить, почему его так звать не могли. В то же время он чётко знал, что имя миниатюрного существа с огромными миндалевидными глазами было Равис Торн. Он уже понял, что тот светлый, захвативший его тело, и был Рависом Торном – маликсом, но как он попал к нему в голову, оставалось загадкой. На это ни в воспоминаниях человека, ни в памяти маликса ответа не было.

Попытки восстановить прошлое прервались, когда он услышал шаги. В дом вошёл высокий, грузный мужчина и приветливо ему улыбнулся.

– Вижу, что тебе, Равис, легче стало. Это целебное питьё помогает. Давай-ка…

Незнакомец знал имя маликса.

– Я не Равис, – твёрдо сказал он и с некоторым колебанием добавил: – Точно не помню, но, кажется, зовут меня Зайчик.

Мужчина даже закашлялся, явно пытаясь скрыть улыбку.

– Зайчик? Ну, как скажешь. А ты уверен, что это твоё имя?

– Не уверен, – нахмурившись, ответил он. – Но ничего другого пока не вспомнил.

Улыбка тотчас пропала с лица незнакомца.

– Здорово тебя шарахнуло. А как здесь оказался, помнишь?

– Здесь, это где?

– В Вернеустюжинском заповеднике. Я лесник, Фёдор Михайлович. Галан моя фамилия. Нашёл тебя почти неделю назад, когда ты по лесу полз, и домой привёз. А что до этого с тобой случилось – не знаю.

Название Верхнеустюжинский ни о чём ему не говорило.

– Нет, ничего не помню.

– А ты лучше говорить стал, – заметил лесник. – До этого еле языком ворочал.

Значит, маликс успел пообщаться с лесником. Любопытно, о чём он говорил?

– И что я рассказывал? – небрежно поинтересовался он.

– Ты и этого не помнишь? – удивился Галан. – В общем-то, ничего такого. Только сказал, что зовут тебя Равис. Я ещё подумал, что ты из прибалтов – и имя нездешнее, и сам белобрысый.

Кто такие прибалты, он не помнил, но точно знал, что к нему они отношения не имеют.

– Нет, я не Равис, – повторил он.

– А тогда как к тебе обращаться? Человеку без имени никак нельзя.

– Когда вспомню своё имя – скажу.

Лесник посмотрел на него с каким-то странным выражением, потом вздохнул и нерешительно сказал:

– Если ты не против, я пока тебя Даниилом звать буду. Сына моего так звали. А ты на него даже немного похож.

Он согласился. Имя не лучше и не хуже других. Жаль только, что не его собственное.

*****

Через неделю приехал участковый. Михалыч решительно пресёк попытки Стрельцова поглядеть на "постояльца" и первым делом предложил гостю сесть за стол.

– Погоди ты, не мешай человеку. Он на заднем дворе дрова колет.

– Значит, эксплуатируем нелегальную рабочую силу? И разрешения от миграционной службы наверняка нет. Так в протокол и запишем.

– Ваня, я тебе в лоб сейчас "запишу"! Какое ещё свидетельство? Человек даже имени собственного не помнит, а ты…

Разыгрывать Михалыча было неинтересно – лесник верил любой ерунде. Участковый только хмыкнул в ответ на гневную тираду.

– Да ладно, остынь! Шучу я.

– Шутник, – проворчал Галан. – А я вот не шучу! Сейчас надаю тебе по ушам и не посмотрю, что начальник.

– Ну уж, начальник, – буркнул Стрельцов, на всякий случай отступив на шаг. Михалыч – мужик суровый, и вполне может исполнить свою угрозу. Во всяком случае, в детстве Иван от него подзатыльники периодически получал.

– Куда пошёл? – рыкнул лесник, заметив манёвр участкового. – За стол садись.

Иван послушно уселся на видавший виды деревянный стул. Лесник достал из буфета початую бутылку и начал разливать содержимое по стаканам. Участковый возмутился:

– Михалыч, мне же за руль.

– Можно подумать, я тебя отпущу на ночь глядя. Пей!

– Знаменитая кедровая? А твой… постоялец не употребляет?

– Тьфу на тебя, Ваня! У него и без спиртного памяти нет. И вообще, знаешь что? Оставь-ка ты парня в покое. Не надо его пока забирать в посёлок. Пусть поживёт у меня, может, чего вспомнит. Думаю, здесь ему лучше будет, чем у тебя в отделении. А в больнице его вообще в дурку упрячут.

– Михалыч, а чего это ты его так рьяно защищать начал? – удивился Стрельцов. – Вроде недавно мечтал избавиться, требовал, чтобы я к тебе хоть на попутных медведях добирался.

– На Даньку он чем-то похож… – проговорил лесник и залпом осушил стакан.

Участковый отвёл взгляд и тоже выпил. Даниил – единственный сын Галана, учился в одном классе со Стрельцовым, потом поступил в военное училище. А потом погиб в бою где-то на Кавказе; военкомат так и не сказал ничего определённого, мол, государственная тайна. Иван помнил тот день, когда "груз 200" добрался до Верхнеустюжинского – провожать цинковый гроб на кладбище пришла половина посёлка. А Фёдор Михайлович за день постарел лет на двадцать. Мать Даньки ненадолго пережила сына – Галан схоронил её три года спустя. С тех пор Михалыч перебрался из посёлка на дальнюю заимку и вылезал из дебрей только за продуктами да с отчётами в управление заповедником.

– Пойду, посмотрю на него, – сказал Стрельцов.

– Ты его это… не отвлекай. Он пока делом занят, хорошо себя чувствует, – проворчал лесник. – Пока что-то чинит или вот как сейчас дрова колет – человек, как человек. А как посидит без дела, так на него накатывает.

– В каком смысле "накатывает"? – удивился участковый.

– Ну… дёргаться начинает, как параличный, – неохотно проговорил Галан. – Или, наоборот, усядется, как пенёк, и сидит без движения, а потом жалуется на головную боль.

Стрельцов вышел во двор. Со стороны дощатого навеса раздавались удары топора. Свернул за угол, он увидел парня, азартно рубившего дрова. Тот был по пояс обнажён, и спина его блестела от пота. Участковый отметил, что незнакомец сложен неплохо – ни капли лишнего жира, а мышцы отчётливо играют под кожей при взмахе топором. Вдруг парень невнятно ругнулся, оставил топор в чурбаке, взмахнул рукой и сжал кисть в кулак.

– Получай, зараза!

Он разжал кулак и отшвырнул что-то прочь. Стрельцов только хмыкнул: во даёт, слепня на лету поймал!

– Ты бы оделся, а то бзыки так и будут к тебе лететь.

Парень обернулся.

– Жарко. Ты к Фёдору Михайловичу? Он в доме.

Стрельцов замер. А ведь прав Галан: парень очень похож на Даньку, только волосы светлее. Данька таким был лет двадцать назад. А сейчас он бы заматерел, стал бы таким, как сам Стрельцов. Хотя, нет, не стал бы – Галан-младший всегда любил спорт, в отличие от Ивана. Участковый невольно втянул живот, но тот предательски продолжал нависать над ремнём.

– Нет, я к тебе. Участковый из Верхнеустюжинского. Старший лейтенант Стрельцов Иван Васильевич. А ты кто таков будешь?

– Лесник зовёт меня Даниилом, но это не моё имя. Не помню ни имени своего, ни фамилии, – спокойно ответил парень. – И как я тут оказался – тоже. Галан говорит, что нашёл меня в лесу.

Участковый потоптался на траве, усыпанной щепками, и сказал:

– Ты, как дрова закончишь рубить, в дом приходи. Мне надо с тебя показания снять, на бумаге всё зафиксировать.

– Хорошо, – легко согласился парень и снова взялся за топор.

Участковый вернулся в дом. Лесник по-прежнему сидел за столом.

– Действительно, похож, – сказал Иван, словно продолжая прерванный разговор.

Галан молча плеснул кедровой по стаканам. Участковый хотел отказаться, но передумал – настойка у Михалыча отличная.

– Придёт, отпечатки пальцев с него сниму, – сказал Иван. – В район отправлю, пусть проверят по картотеке.

Галан со вздохом кивнул.

– Надо, так надо. Хотя и без того видно, что он не зэк.

– Это ещё не означает, что он хороший человек, – проворчал участковый. – Может, он мошенник какой-нибудь, который в тайге отсидеться решил. А потерю памяти симулирует. Ладно, разберёмся. И фотографии твоего парня надо будет сделать – вдруг кто-нибудь из поселковых его раньше видел.

*****

Прошёл месяц с тех пор, как он вновь стал владельцем своего тела. Он уже привык откликаться на имя Даниил или Дан, как чаще всего звал его Михалыч. Он так и не вспомнил свою прежнюю жизнь – только какие-то разрозненные кусочки, не складывающиеся в единое и логичное целое. Зато он знал многое из жизни существа по имени Равис Торн, хотя, скорее всего, это тоже были куски воспоминаний и обрывки сведений, нежели полная картина жизни чуждого существа.

Дан помнил планету Маликс – родину Торна. Помнил, как планета выглядит из космоса: серо-вишнёвый шар, словно слегка размытый по краям, на поверхности которого постоянно царит полутьма. Помнил космические бои: Торн практически во всех выходил победителем. Помнил столицу Маликса: конгломерат из извилистых наземных лабиринтов и воздушных дворцов, растянувшийся на поверхности планеты на десятки тысяч ирри и покрывавший почти целый континент. И, да, он знал, что ирри – это чуть больше километра.

В то же время Дан понимал, что никогда не был на Маликсе, что эти знания – лишь воспоминания чужака, который продолжал копошиться где-то на задворках осознанного и никак не желал смириться с тем, что его свергли.

Но если с воспоминаниями всё было более менее понятно, и отличить память маликса от памяти человека было довольно просто, то разобраться в мешанине ощущений Дан иногда не мог. Иной раз одна и та же вещь вызывала в нём абсолютно разные чувства. К примеру, когда он причёсывался по утрам перед зеркалом, одна часть его личности была удовлетворена причёской, а другая неистово желала сбрить с головы всё до последнего волоска. То же самое относилось и к еде, особенно что касалось мясных блюд. Зато вкус малинового варенья был одобрен единогласно, в связи с чем количество банок со сладким лакомством в погребе лесника заметно уменьшилось.

Постепенно Дан научился определять, какие предпочтения присущи человеку, а какие – чужому, и всё равно было очень тяжело сопротивляться тому, что представлялось ему собственными мыслями и эмоциями. Он каждый раз буквально ломал себя, когда действовал вопреки чувствам маликса.

Но хуже всего было то, что чужак продолжал попытки вырваться на свободу и вновь завладеть телом, которое ему не принадлежало. Дан заметил: когда он был занят физическим трудом, чужак словно скрывался и не подавал признаков своего существования. Но стоило Дану прилечь отдохнуть хоть на час, как он начинал ощущать присутствие чужого. В это время он чувствовал себя так, словно в голове у него копошится клубок острых лезвий, а после невидимых, но ожесточённых схваток с маликсом по нескольку часов умирал от головных болей.

Несколько раз он даже пытался установить контакт с чужаком, но едва не сошёл с ума, пытаясь говорить сам с собой, как с другим человеком. Чужак же ни разу не отозвался и на контакт не вышел.

Лесник продолжал пичкать подопечного отварами и настоями трав – Дана уже мутило от одного только запаха домашних лекарств Михалыча. Он, конечно, понимал, что старик действует из лучших побуждений, а потому целый месяц послушно продолжал глотать горькие настойки. Правда, потом Дан не выдержал и решительно отказался от врачевания лесника. Против ожиданий, Михалыч не обиделся – наоборот, обрадовался.

– Во-от, – удовлетворённо протянул лесник, – действуют травки. Если ты чувствуешь, что они тебе уже не нужны, значит, помогли. Организм сам знает, сколько и чего ему принимать.

– Да не помогают они! – не выдержал Дан. – Понимаешь, Михалыч, у меня ведь не тело болит. У меня… с головой проблемы.

Лесник моментально стал серьёзным.

– Само собой, у тебя не всё хорошо. Нормальный человек помнит, что с ним происходило.

Дан заколебался – стоит ли рассказывать старику правду. Потом решился.

– Дело не в памяти. Понимаешь, Фёдор Михайлович, такое впечатление, что у меня в голове будто кто-то ещё есть.

– Ха, парень, я знаю, как это называется. Шизофрения, вот это что такое. Но могу тебя утешить – ты не безнадёжен, раз понимаешь, что это неправильно. Ты пойми главное – на самом деле это просто расстройство психики, и кроме тебя никого в твоей голове больше нет.

– Нет, – нахмурился Дан, – тот, другой, вполне реален. И я даже знаю кто он.

– Ну? И кто же?

– Он… инопланетянин.

Лесник смущённо кашлянул, стараясь не рассмеяться над фантазией несчастного парня. Дан всё понял, но продолжил.

– Я серьёзно. Это существо каким-то образом проникло в мой мозг. И завладело моим телом. Оно даже сумело начать говорить, насколько я понимаю.

– Подожди, подожди, – встрепенулся лесник. – Ты хочешь сказать, что в первые дни я разговаривал с… этим? Как он тогда назвался?.. А, вспомнил, с Рависом.

– Равис Торн, – подтвердил Дан. – Это его имя.

Михалыч застыл, пытаясь поверить в эту невероятную историю.

– Я боролся и победил – и мы с ним поменялись местами, – продолжил Дан. – Теперь я снова владею своим телом, а он всё время пытается вырваться. Пока моё тело занято физическим трудом, чужак скрывается, но появляется, едва я перестаю чем-то заниматься.

– Ясно, – протянул лесник – только теперь он понял, почему неугомонный парень беспрерывно пытался что-то делать. – Слушай, мне кажется, тебе нужно показаться врачам.

Дан сердито нахмурился и, прервав разговор, ушёл во двор. Там он принялся делать растяжки и упражнения, хотя откуда он их знал, вспомнить не мог. Его тело словно вспоминало что-то из прошлой жизни, руки и ноги совершали выверенные движения и наносили удары по невидимому противнику. Дан уже неделю назад заметил, что эти упражнения нейтрализуют чужака в его голове не хуже, чем колка дров или рытьё ям, а потому каждую свободную минуту посвящал наклонам, приседаниям, отжиманиям и "боям с тенью".

После часа изнурительных упражнений он – взмокший и уставший, опустился на траву. Откуда-то из глубин памяти всплыло, что после тренировки некоторое время обязательно нужно посидеть в расслабленной позе, давая телу отдых и позволяя ему набрать вселенскую энергию, что пронизывает каждый сантиметр пространства и является основой самой жизни. Что это за энергия, каким образом она будет набираться, Дан не помнил, но, доверяя осколкам своей памяти, закрыл глаза и принялся ждать, когда эта самая энергия его наполнит.

Возможно, в прошлой жизни он таким образом восстанавливался после тренировок, но теперь… Стоило ему посидеть минут десять, расслабившись и слушая птичьи трели и шум ветра в кронах сосен, как чужак активизировался. Дан приготовился к очередной драке с маликсом, и его сознание ощетинилось копьями ярости и злости. Но чужак, против обыкновения, не попытался вытеснить хозяина с его исконной территории и даже не попробовал отнять контроль над какой-нибудь частью тела. Наоборот, чужак, обычно представлявшийся клубком острых лезвий, теперь ощущался как нечто монолитное, но без острых углов.

Удивлённый поведением маликса, Дан некоторое время не атаковал чужака. А спустя пару минут тот сам ушёл в серое небытие, так и не попытавшись завязать драку с хозяином тела. Дан поднялся на ноги, совершенно не чувствуя головной боли, сопровождавшей обычно появление маликса. Немного поразмышляв, он пришёл к выводу, что головная боль – это последствие ментальных схваток между ним и чужаком, ведь сейчас он чувствовал себя вполне нормально.

Дан решил, что маликс пытается найти точку соприкосновения с сознанием человека и, кто его инопланетянина знает, возможно даже хочет мира. Однако ошибся.

Этой же ночью Дан проснулся от удара. Почему-то он лежал не на кровати, а посреди кухни на полу. Дан потрогал отчаянно болевший нос и ощутил на руке липкую теплоту.

– Парень, ты чего? – послышался голос лесника.

– Не знаю. Упал вот, – ответил Дан, вытирая кровь с подбородка.

– Чего тебя среди ночи на кухню понесло? – проворчал Михалыч. – Проголодался что ли?

– Ага, есть захотел, – буркнул Дан, толком ещё не проснувшийся и ничего не соображающий.

И тут же пришло понимание: маликс! Это он, воспользовавшись удобным моментом, временно захватил контроль над телом, выбрался из кровати и даже успел добраться до кухни.

– Картошка с мясом в погребе, – сонно сказал Михалыч. – И ложкой не греми.

– Не буду, – тихо сказал Дан, вытирая капавшую из носа кровь.

Умывшись, он уселся на крыльце, размышляя над тем, что как ему теперь быть. Если так будет продолжаться и дальше, то он рискует стать полноценным лунатиком и однажды проснуться, к примеру, в овраге со сломанной ногой. Или не проснуться вообще. Но каким образом можно договориться с чужаком? И о чём с ним договариваться? Вопрос стоял ясно и чётко: или он, или маликс – двум сознаниям хозяевами одного тела не бывать.

Наутро Дан подошёл к леснику и попросил помочь ему добраться до Верхнеустюжинской больницы.

*****

Михалыч предложил Дану ехать на Ясене, а сам вызвался идти пешком. Парень, конечно, не согласился, чтобы пожилой лесник шагал тридцать километров, и принялся доказывать, что ему вполне по силам добраться до посёлка своими ногами. Дело кончилось тем, что конь лесника отправился в путь, нагруженный лишь сумками с лесными подарками, а Михалыч и Дан пошли пешком, ведя коня в поводу.

– В посёлке-то больничка небольшая, – рассказывал лесник, – поэтому тебе там вряд ли помогут. По-хорошему нам сразу в Каменногорск надо ехать.

– Это далеко? – спросил Дан.

– Вёрст сто пятьдесят.

– Далековато.

– Не переживай: понадобится – доберёмся. От Верхнеустюжинского автобусы ходят. Ты погоди, может тебе Вера Павловна чего умного скажет, – поймав вопросительный взгляд парня, лесник пояснил: – Она в посёлке на все руки мастер: и укол сделает, и рану зашьёт, и простуду вылечит, и по женским болезням специалист.

– Мне по женским вопросам не надо, – буркнул Дан. Настроение у него испортилось – почему-то он заранее был уверен, что никакая Вера Павловна ему помочь не сумеет. – Далеко ещё?

– К вечеру будем. Ночевать остановимся у Ивана, заодно и спросим насчёт твоих документов.

– Каких документов? – удивился Дан.

– Да любых. Паспорта у тебя нет, свидетельств страховых нет. В первый раз тебя в больнице примут, а потом всё равно бумаги потребуют. Или забыл поговорку, что человек без бумажки не человек?

– Да я и так не человек, – тихо сказал Дан, и до самого посёлка больше не проронил ни слова.

Участковый, завидев у своих ворот Галана, немедленно потащил его и Дана в дом. Жена Стрельцова бросилась накрывать на стол, младшие дети с визгом и смехом тут же полезли в мешки с гостинцами, сам участковый что-то рассказывал Михалычу, азартно размахивая руками, и только Дан тихо сидел в углу. Он чувствовал себя здесь лишним и чужим.

В этот момент он вдруг подумал о маликсе – а каково же приходится ему? Существо с другой планеты, оказавшееся в теле человека, должно быть чувствовало себя просто ужасно. Чужое тело, чужой мир, незнакомые нравы и обычаи. Даже самое элементарное – процесс принятия пищи, и тот был противен привычкам маликса. Не всегда, конечно, но в большинстве случаев. Дан порылся в памяти насчёт пищевых пристрастий маликсов, и удивлённо поднял брови – почему же раньше он этого никогда не делал? Оказывается, большую часть воспоминаний составляли какие-то коричневые брикетики, и на вкус они были сладковатыми. Эти брикетики – обычная пища маликсов в космосе. Тут он понял, почему малиновое варенье Михалыча не вызывало отторжения со стороны маликса – оно напоминало ему ту еду, к которой он привык в своей прошлой жизни – жизни пилота.

Со стороны наблюдая за суетой в доме Стрельцовых, Дан вдруг начал ощущать с маликсом некое родство, и совсем не из-за того, что делил с ним одно тело. Они оба были чужими в этом мире. Дан невесело усмехнулся: кто он, кем был – всё покрыто мраком неизвестности. Даже имя чужое, хотя он к нему уже и привык.

Во время ужина Дан отказался от выпивки, до сих пор чувствуя во рту вкус спиртовых настоек Галана. Ему сейчас зверски хотелось мяса, подрумяненными кусками лежащего на большом блюде посреди стола. А той части личности, что наследовала привычки маликса, так же зверски хотелось сладкого. Дан, разрываясь между желаниями, попросил варенья. Слегка удивившись, Елена – жена участкового, сказала: