Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

Я словно проснулся от полудремы и понял, что происходило вокруг. Ника, единственного моего союзника и друга обрекают на безумные мучение. И он не потерял храбрости в этот момент – просто поставил точку раз и навсегда. Что же делаю я? Униженный лежу на полу перед своим мучителем. Не в силах встать на ноги, чтобы сразится. Никита в который раз отнял все у меня. Сколько я еще буду терпеть? Когда окрепну для удара?

– Все, хватит, исчезни!

Щелчок пальцами и отчаянный прощальный крик Ника…

– А теперь ты? Встать можешь?

И я понял, что теперь уже, по его хотению, могу. На дрожащих ногах поднявшись, я осмотрелся – в помещении Храма Утех Никита и Виктор, Ника больше не было.

Человек, которого я всей душой ненавидел, который причинил мне столько боли, смотрел на меня задумчиво и снисходительно:

– Даже не знаю, что теперь с тобой делать… – Никита в задумчивости почесал подбородок, – сложно придумать. Ты хоть понимаешь, как высоко задрал планку твой товарищ? Как мне наказать тебя, чтобы твои муки превысили его?

– Пошел ты на…й!

Я хотел набросится на Никиту, но ноги подкосились. Теперь я стоял перед ним на одном колене.

– Ну, это уже не интересно… – Отмахнулся Никита, – это я уже от тебя слышал. Но как же мне с тобой быть? Даже не хочется отдавать Андрюше, хочется чего-нибудь эдакого…

– Запомни, – процедил я сквозь зубы, – придет время, и ты за все заплатишь: за Веру, за Ника, за меня… Ты будешь страдать, хотя сейчас и не можешь в это поверить!

Не успел Никита в очередной раз рассмеяться, как вмешался обеспокоенный Виктор:

– Да ты посмотри на него – он обезумел! Всмотрись в его глаза – он действительно ничего не осознает. Послушай, Никита, я не шучу – Савел на грани срыва!

– Думаешь? – Никита глянул на Виктора в задумчивости, а потом долго изучал задыхающегося меня.

– Мне кажется, – торопливо продолжал Виктор, рукой показывая на меня, – он очень близок к помешательству. Вот-вот, и ты перегнешь – наказывать будет некого – Савел ничего и не поймет. Вспомни других. Вспомни, что случилось с Томом… Придержи вожжи, дай Савелу немного передохнуть, пускай придет в себя. А уже потом верши суд… Тебе же самому так будет интереснее…

Никита продолжал смотреть на меня с любопытством и злорадной ухмылкой. Я мельком глянул на стоящего за его спиной Виктора, и мне показалось, что тот мне подмигнул.

А затем я почувствовал новый прилив сил. Тут же вскочив на ноги, я бросился на Никиту, даже не рассчитывая навредить, хотелось хотя бы задеть его вскользь – будучи уже близко к цели, я сделал прыжок, но упал у себя в мастерской…

Ни Никиты, ни Виктора не было. Только неспящий Том подвывал в углу. Значит Никита опять победил. И даже не заметил, что борется. Не может быть, что его невозможно одолеть. Должен – просто обязан быть способ!

Я подбежал к кровати, достал лежащее под подушкой шило, и начал себя колоть. Боль была, но она меркла на фоне того, что творилось в душе. Я колол себя в надежде не избежать физическую боль, а заглушить душевную.

Вера. Слишком поздно. Я не успел ее спасти.

А Ник. Получается, я его предал – должно быть солнце уже расплавило его татуировки.

Татуировки. Чтобы я наколол, выбравшись отсюда? Ничего! Мне не надо вспоминать – мне надо забыть! И боль, которую ощущает тело, должна в этом помочь!

Из исколотой ладони, заливая простынь, сочилась кровь. Но мне не делалось легче – мне было мало. Во Внутренней Риге нельзя умереть. А причинить самому себе можешь такую боль, которую можешь представить.

И я не мог представить чего-то сильнее того, что творилось у меня внутри. Я рычал, кричал, высвобождая гнев, но только пугал Тома.

Тогда я выхватил нож из кухонного ящика, и начал срезать с себя кожу, будто это она не давала мне освободиться.

Во чтобы то ни стало я заглушу внутреннее страдание, которое причинил Никита. Я найду способ забыться, не думать о Вере… О Нике…

Схватившись за ухо, я отсек его. Затем второе. С воем я срезал с себя нос. Горизонтальный надрез вдоль лба, рывок, и скальп содран. Лишив весь череп кожи, я забился в припадке.

Вот моя татуировка. Мне теперь почти легко. Я почти ни о чем, кроме причиненной себе боли, не помню. Я почти что вижу, чувствую ту белую пену, которая осталась после снесшей все волны. И эта пена тихим шипением успокаивает, убаюкивает, прощает.

А Том все завывал мне в унисон…

IV. Штормовое предупреждение

12. Первые ласточки

Этой ночью обитатели Внутренней Риги увидели один и тот же сон. Странно не только то, что обычно во Внутренней Риге никаких сновидений не бывает, а тут одно на всех; но и само содержание увиденного взывало к размышлениям…

Спящие жители одновременно увидели его – молодого успешного менеджера высшего звена, ход жизни которого можно сравнить с ходом часов надежного швейцарского механизма:

Каждое утро он просыпается чуть раньше будильника, тихонько встает и тут же выскальзывает из постели, чтобы не разбудить еще спящую рядом красавицу. Затем он делает зарядку, принимает душ, бреется, завтракает на кухне, выпивает кофе, сверяя расписание по ежедневнику, оставляет милое послание на доске, закрепленной магнитами к холодильнику, отправляется на работу.

Вечером, перед сном, когда он уже вернулся из зала и выполнил другие пункты еженедельника, прежде чем лечь рядом с красавицей, он составляет расписание на следующий день.

Конечно, у него есть свои секреты, и некоторые чернее черного, но ночное видение горожан было связано не с этими тайнами. Спящие увидели всего лишь один, естественно, расписанный по ежедневнику день, но все-таки немного выбивающийся из общей канвы уютной рутины.

Началось с того, что утром герою не хотелось просыпаться. А дело было в том, что вчера его нашла родная мать, с которой он давно оборвал все контакты, и по телефону сообщила о смерти также очень давно невиданного им отца.

Поэтому сейчас он не поедет на работу, а пойдет к матери, которую так давно не видел, и которая вчера очень просила о встрече.

Родители никуда не переехали – они жили все в той же квартирке, в которой он провел свое короткое детство, оборвавшееся на смерти брата. В квартире был все тот же ремонт, и слушая маму, он неловко смотрел на засаленные, местами отклеивающиеся обои. С ним редко такое бывало, но в этот раз он не знал, что говорить. Да и его мать не знала, она больше плакала и робела прикоснуться к своему «мальчику».

А потом она торопливо вышла с кухоньки, на которой они пили чай, а вернувшись, протянула ему конверт с письмом и небольшую коробочку.

«Прочти, пожалуйста, это отец написал перед смертью, и очень хотел, чтобы ты прочел. Он очень хотел, но не успел с тобой помириться»

Мама продолжила плакать, а герой без особо сильных эмоций распечатал конверт. На белоснежной бумаге дрожащим почерком было послание, в котором отец раскаивался перед сыном:

«Вот, кажется, и все, не суждено моим планам сбыться. Врач прячет глаза и боится сказать прямо. Но по нему видно. Трус! Дрожит так, будто это ему, не мне умирать сегодня-завтра.

      Никита, дорогой, сколько раз я хотел с тобой поговорить по душам, объясниться. И сколько раз откладывал, думал, всё неподходящее время…

      И вот расплата – приходится писать в самый неудачный час. Но либо сейчас, либо уже никогда. До чего стыдно марать бумагу в признании. Радует, что ты это прочитаешь, когда меня уже не будет в живых. Иначе, не смог бы смотреть тебе в глаза после бабских излияний.

      Ты уж прости дурака, сынок.

      За то, что обделял любовью. За то, что так же, как сейчас, робел подобрать нужные слова. Всё это потому, что ты и без лишних слов был сильным – настоящий мужчина, не тряпка. Мне и научить-то тебя было нечему. По правде сказать, я тобой всегда гордился – ты мой первенец и наследник.

      И брата своего ты любил так же сильно, как и я. Ни за что бы не дал в обиду. Поэтому ты должен понять, почему я уделял ему больше внимания. Слабых надо оберегать, не давать в обиду. Уж тем более, если они члены семьи.       Заклинаю! Нет, прошу тебя… береги мать. Она единственная у тебя осталась. Не будь дураком, не повторяй мои ошибки – представь себя на моём месте и почувствуй, каково мне. Ведь я потерял двух сыновей, одного забрала болезнь, второго я сам отдал на растерзание своей гордыни.

      Сын, знай, я тебя ни в чем не виню, и за всё прощаю. И ты меня прости. Ведь я просто старый умирающий дурак…

      Если мать права (слабо верится), и после смерти жизнь продолжается – знай, мы с Андрюшей будем наблюдать за тобой, и во всём помогать.

      Правда, это был бы чудесный способ исправить совершённые при жизни ошибки…Но хватит. Теперь я быстро устаю, уже тяжело писать.

Никита, сынок, знай, что я тебя всегда любил, и буду любить.

      Ты мой прямой наследник. Я тебя за все прощаю и благословляю.

      Папа»

Герой коллективного сновидения читал письмо, но признание отца не трогало сердце – слишком много обид было перенесено, поэтому в мыслях отец был уже давно похоронен. Он думал только об одном – если отец его прощает (было бы за что), то не отменяется ли проклятье? Те, брошенные в необдуманном гневе слова, которые поменяли, поломали его жизнь. Проклятие, после которого он стал брошенным Богом и начал испытывать голод, который невозможно утолить… Но без которого он уже не представляет свою жизнь…

      Еще, с прочтение письма в герое проснулся нелепый страх, а что если отец каким-нибудь образом сейчас окажется во Внутренней Риге? Что тогда? Как быть?

Этот нелепый, новый страх кольнул электрическим зарядом, внешне невидимым, но обладающим такой силой, что Внутренняя Рига дала трещину. И через эту трещину ее жители и смотрели свое первое за долгое время сновидение…

Когда мама увидела, что письмо дочитано, она попросила, чтобы сын открыл коробку. Он подчинился, уже понимая, что внутри те самые карманные часы, передающиеся от отца к старшему сыну, которые как-то однажды разбил Андрюша.

Злой символизм подарка заключался в том, что, приобретя вожделенные часы, пружина его собственного, внутреннего механизма, до сих пор работающего, словно швейцарские часы – дала необратимый сбой. Но это откроется немного позже…

***

Сегодня мне впервые за весь срок пребывания во Внутренней Риге приснился сон. Причем, странного содержания – я будто бы видел отрывок жизни Никиты: как он ходил к матери, читал письмо покойного отца…

Если это было по-настоящему, то есть, если его отец действительно умер, перед смертью написав письмо – зачем Никита рассказывает об этом мне? Какую очередную игру затеял? Провоцирует, чтобы я себя чем-то выдал? Не слишком сложную ли схему он выбрал? Впрочем, ему нравится закрутить, чтобы ударить, откуда не ждали…

Размышляя над всем этим, я принялся наматывать круги по мастерской, пока не разбудил Тома. Тот, как всегда, увидев меня, шарахнулся, закрыл лицо руками и завыл. Сколько времени прошло, а бедняга все не может привыкнуть к моей новой внешности…

Да, у меня теперь нет лица – то, что осталось, я сам определяю “грубым наброском художника”. То есть, перед тем, как нарисовать портрет, я обычно намечал форму черепа; насколько высоко или низко посажены глаза; выделял скулы; надбровные дуги; размечал будущее расположение носа, ушей, губ – делал грубый набросок. Вот нечто похожее, покрытое запекшейся коркой крови, теперь у меня вместо лица.

Зато Никита оставил меня в покое – увидев, что я с собой сделал, он посчитал, что я действительно сошел с ума – хотя это далеко не так. Я стал осторожнее. Я понял, что никому нельзя доверять. Но не свихнулся, нет. Я остался, и останусь при разуме как минимум до тех пор, пока не увижу момент его расплаты.

Если раньше я думал, как выбраться из Внутренней Риги, то теперь я ищу способ, как отомстить Никите изнутри. Большего мне не нужно. Мне незачем на свободу – вместе с лицом я отсек и свое желание жить. Вера предала, а значит – некуда возвращаться. Там меня ничего не ждет. Быть, чтобы рисовать – слишком пошло. Я скормил любовь и желание созидать своей ненависти – зверю было мало, он поглотил и меня. Зато теперь достаточно вырос, чтобы занять все имеющееся пространство души.

Если бы только я мог взорваться, ударной волной накрыв и Никиту…

Но, раз я у него внутри – существую во внутреннем мире: почему бы не стать его вирусом, раковой опухолью, убивающей организм.

Пока еще я не обнаружил способ, но он обязательно найдется. Вся энергия направлена на это. Наконец, мне стала ясна моя цель – я был рожден не любить, не писать, а чтобы уничтожить Никиту. Пазл сложился, и после этого стало невообразимо легко.

Допустим Никита показал свой сон, чтобы во что-то поиграть со мной, но чем больше он мне показывает, тем более раскрывается передо мной. И я обнаружу его слабое место. Я ударю – и уж тогда он не устоит на ногах…

Пора дать Тому отдохнуть без меня – а самому продолжить исследовать Внутреннюю Ригу. Накинув капюшон – я специально создал дождевик, чтобы скрывать увечье от сторонних глаз – не привлекать к себе лишний раз внимание, я выскользнул на улицу.

Именно выскользнул – я научился новому способу передвигаться по Внутренней Риге – это что-то между переносом себя в пространстве и обычным бегом – таким образом мне удается быть менее заметным, и успевать фиксировать обстановку. Не уверен, как это выглядит со стороны, но я себе представляю, будто скольжу по воздуху между капель дождя.

Что я ищу? Уязвимость. Подсказку. Нечто такое – что может помочь в борьбе. Что-то, за что можно зацепиться, чтобы надломить.

И думаю. Все время думаю о том, какие могут быть варианты – рассчитываю ходы: возможно ли завладеть телом Никиты? Ник был уверен, что – да. Ближе всего к этому я, пожалуй, был на презентации Хюлту, что-то похожее происходило, когда Никита был с Верой. Но я до сих пор не знаю, что тогда произошло – выпустил ли меня Никита нарочно? Даже если так, как оказаться в рубке вновь? Никита больше мне не доверится, а если поймет, что я что-то замышляю, то есть у меня еще сохранился ум – обязательно причинит ему вред…

Как оказаться в голове Никиты без его дозволения? Что может провести меня на тот свет? А что провожало до этого? Что было проводником в мир живых? Для нас всех.

Естественно – Храм Утех!

Делаю несколько кругов, огибая улочки и возвращаясь ко входу. Надо быть осторожным – никому нельзя доверять. Они все предатели, достойные мести. Даже Вера меня предала!

Кажется, никого… Проскальзываю под арку во двор, огибаю фонтан, и уже было решаюсь войти…

– А что ты там забыл?

Цепенею, услышав голос Никиты за спиной. Так, спокойно… Храм Утех место разрешенное, никаких правил я не нарушал – просто забрел сюда в безумии. Надо медленно, не выдавая себя, обернуться.

– И опять сделал мокро… Я же говорил, что не люблю дождь!

Не любит дождь – так это не Никита, а Васька – говорящий кот. Осторожность все равно нельзя терять – никому из людей веры нет, а как быть с котами?

Притворяюсь, что не понимаю, с какой стороны идет звук, резкими движениями мотаю головой, немного подвывая – такое поведение подсмотрел у Тома… Наконец, как бы случайно, оборачиваюсь на кота: Васька сидит в горшке под пальмой и пристально на меня смотрит:

– Что у тебя с лицом?

Решаю дозволяемым развести руками.

– Люди глупы – как можно потерять собственное лицо?

Развожу руками еще раз.

– Понятно… Пойдем.

– Куда? – Спрашиваю через нос и слишком громко.

Васька поджимает уши и машет хвостом, но быстро успокаивается:

– Моему союзнику нужна помощь. Пойдем, я сказал!

Он спрыгивает с горшка и мелкими шагами подбегает ко мне, начинает тереться об ноги.

– Союзнику? – Смотрю под ноги и усиливаю бдительность.

– Он добывал мне самую вкусную, настоящую пищу, а я за это жил с ним и разрешал себя гладить. Таких во Внутренней Риге больше не будет…

– Дядя Имант? Как не будет? Отсюда нельзя уйти! Нельзя! Нельзя! Невозможно! Брысь отсюда!

Поддаю кота ногой, он отбегает, но оборачивается:

– Пойдем, говорю! Союзник хочет завершить жизнь. Но ему нужна помощь. Не бойся…

– Умирать – это плохо. Во Внутренней Риге нельзя умереть! Можно лишиться лица, но нельзя умереть!

– Ты псих, или притворяешься? – Васька наклонил голову набок и посмотрел очень по-человечески, – что-то между, похоже? Пойдем – хитрости нет. Поможешь союзнику – я немного помогу тебе.

– Никто не может помочь. Никому нельзя верить.

– Из людей никто… Хозяину мира можно. Это я научил союзника добывать еду и вещи. И тебя смогу научить кое-чему.

Васька начал вылизывать лапу. А что делать мне – довериться коту, или действовать по плану? Что я знаю о этих зверьках? Кажется, они у себя на уме и с хитринкой. А что по-поводу рожденных во Внутренней Риге и говорящих?..

– Человек, потерявший лицо! Пошли, говорю – последний раз предлагаю!

И я решился, все же полностью не раскрываясь, пойти за ним. Васька бежал по улочкам, прижимаясь к стенам, я скользил то следом, то опережая его. Думаю, попадись кто навстречу – это меня, да и Ваську, спугнуло, и на том бы мы разбежались. Но Внутренняя Рига населена не плотно, и Старый город небольших размеров, поэтому, сделав несколько поворотов, мы благополучно добрались до нужной улочки – Васька сбавил темп и, пройдя немного вглубь, запрыгнул на бетонное основание ограды, чтобы юркнуть между металлических прутьев.

MIERS AR JUMS – гласил барельеф над входом в церковь, перед входом небольшой дворик с цветочными клумбами, туями и даже сосной – во дворике, перед глубокой круглой ямой, на лавочке сидел дядя Имант.

Васька запрыгнул ему на колени, и дядя Имант погладил кота. Я открыл калитку и тихонько, будто боялся что-то нарушить, вошел.

Дядя Имант посмотрел заплаканными, красными глазами – долго и бесцеремонно изучал то, что осталось от моего лица, затем глянул на Ваську.

– Потерял лицо, – пояснил кот, – но ничего страшного – он сможет тебе помочь.

Подумав о чем-то, дядя Имант укусил свой большой палец, словно это должно было помочь, но разрыдался. Он долго захлебывался всхлипами, потом из-за пазухи достал бутылку, отвинтил пробку и выпил. Протянул мне – я принял бутылку, потому что, помня о нашей прошлой встрече, было интересно, что внутри. Так и есть – настоящий, обжигающий горло алкоголь, какой бывает только в реальном мире. Удивляться было бы неучтиво, вместе с водкой я проглотил любопытство и промолчал.

– Я потерял свое солнышко… – Начал дядя Имант, еще раз запив слезы. – Я не хочу больше жить! Ее, моей внучки, больше нет…

Я и кот подождали, пока он выплачет новую порцию слез.

– Я не хочу жить… Ты мне поможешь?

Я решил, что сейчас не стоит напоминать, что во Внутренней Риге умереть невозможно: дальше уже некуда.

– Помоги мне! – В этот раз дядя Имант обратил красные глаза ко мне с мольбой, – она оставалась единственным смыслом жизни, ты меня понимаешь?

Вспомнив Веру, киваю.

– До последнего дня наблюдал я за ней. Ее убили, и я это видел…

Неужели это дело рук Никиты, иначе как он мог видеть?

– Она была хорошей девочкой, просто связалась с дурной компанией, понимаешь? Боже, мне стоило сразу же попросить Никиту помочь. Но я боялся, – дядя Имант презрительно сплюнул: «Ничего ему не рассказывай. – говорил я себе: Он не должен знать, что ты умеешь. Он только все отберет, и никак тебе не поможет». И я молчал! До последнего… Я увидел, как она, с этой своей новой мерзкой подругой, пошла в клуб. Как к ним подвалила та пьянь, как пригласили к себе, и как моя умница хотела отказаться… Но эта дрянь… Да, она согласилась – но только на чуть-чуть – поддержать компанию. Как я кричал, но разве она могла меня услышать?

Я ответа не знал, поэтому промолчал, но мне было очень интересно, каким это способом дядя Имант видел, что происходило в реальном мире.

– И как они намекали в этой квартире, в этом притоне. А моя умница… она отказалась, она все поняла, она заспешила домой. Но подружка решила остаться. И черт бы с ней! – Дядя Имант ударил кулаком по ладони, напугав Ваську, – но мое солнышко не такое – она всегда помогает тем, кто нуждается в помощи. Она не смогла наплевать, услышав крики – она вернулась, и принялась защищать. Но что она могла, против троих-то парней. Она звала на помощь, пыталась убежать… Вот те и испугались… Другая бы стерпела, и может правильно… Но не мое солнышко – она боролась до последнего, те перепугались – один и жахнул сгоряча. Лестница… Я видел, как она падает с лестницы!

Дядя Имант не смог сдержать слез, остановился и выпил.

– Ты должен мне помочь. Я не хочу больше жить! Я знаю способ! Ну же, ответь, ты поможешь мне умереть?

Я стоял в замешательстве – с одной стороны, мне было важно узнать, что дядя Имант знает и умеет, с другой – не уловка ли это Никиты, чтобы раскрыть меня? Никому нельзя доверять.

– Почему именно я?

– Это он тебя выбрал. – Дядя Имант указал на Ваську.

Кот облизнулся и посмотрел на меня так, будто только что впервые увидел.

– Откуда ты знаешь, что у тебя получится умереть?

– Я не знаю… – Дядя Имант засуетился. – Я нечто подобное слышал от бурят… Как погубить черного шамана, чтобы навсегда, чтобы душа не выбралась… Сложнее всего было достать осину… Настоящую осину, понимаешь, о чем я?

– Из реального мира? Я хочу знать, как тебе удается доставать предметы из того мира?

– И тогда ты поможешь? Это он – Васька меня научил. Он однажды спросил, правда ли, что я когда-то занимался тем, что добывал разное? Я подтвердил, и тогда он спросил, почему сейчас не занимаюсь тем же. Я попробовал поискать, и тут же получилось… Ну, Васька, подтверди!

Кот продолжал себя вылизывать и походил на самого обычного кота.

– Допустим… А как ты мог следить за внучкой? Если Никита тебе не помогал – ты нашел способ видеть без его участия через Храм Утех?

– Да какой там Храм – я и был-то в нем несколько раз. Нет. Мне очень хотелось увидеть мое солнышко, мою внучку… – Дядя Имант чуть было не расплакался, но сдержался, – я даже попросил Никиту, чтобы сходил, наведал, и мне все показал. И он согласился, только толком-то и не посмотрел, обстановочкой побрезговал. Дал денег дочери и был таков. Мол откупился. А я ведь не этого просил – я солнышко свое молил увидеть… Ну и стал сам искать способ. А потом раз – и в мусорке телевизор старенький – таких сейчас не производят – ламповый, черно-белый. Дай, думаю, попробую включить. Притащил сюда – работает! Настроил, а он мою внучку показывает… Да, вот только пропала картинка…

– Хорошо, – я не дал дяде Иманту расплакаться по-новой, – я помогу тебе. В обмен на этот телевизор. Тебе-то он больше не будет нужен.

Дядя Имант весь засиял:

– По рукам. Васька тебе покажет, где он стоит. Заберешь потом, ну, когда меня не станет…

– Что нужно делать? – Я посмотрел на дядю Иманта и на глубокую яму, догадываясь, что она здесь не случайно.

– Да ничего особого, – дядя Имант бережно пересадил кота с колен на скамейку, – подсобить немного. Сейчас, сейчас я все расскажу, чтобы ты понял задумку… Значит, в Агинском, когда черный шаман… это такой шаман, который служит духам-людоедам, например, скармливает душу тяжело заболевшего своему покровителю, чтобы спасти хана… так вот, когда черный шаман начинал пакостничать – напускал на людей болезни, или съедал чью-то душу без согласия улуса, его решались казнить… Но убить шамана не так-то просто – если уничтожить тело, то душа продолжит жить, и будет пожирать чужие души – сама превратится в духа-людоеда. Чтобы такого не случилось – черного шамана казнили так – выкапывали глубокую яму, – дядя Имант рукой показал на вырытую дыру, – и виновного опускали в нее головой вниз. Потом, конечно, живьем закапывали – потому что убивать бесполезно. А сверху в землю всаживали осиновый кол. Тогда душа шамана уже не могла выбраться и оставалась в земле навсегда…

– То есть, ты хочешь, чтобы я похоронил тебя заживо?

– Если даже черного шамана таким способом можно остановить – и со мной должно сработать! Васька, как ты понимаешь, меня закопать не сможет. Это он только какашки свои зарыть горазд.

Оскорбленный кот презрительно фыркнул.

– Самое сложное, раздобыть осину, я уже сделал. Так что, можно приступать!

– Прямо сейчас? – Мне показалось, что нужно время подготовиться.

– А что тянуть-то? Ведь мое солнышко…

Дядя Имант приготовился всхлипывать, поэтому я спешно кивнул.

– Вот и отлично! – Он потер руки, – только еще просьба: я же не хочу остаться вечно живым в земле. Когда бурята кого-то хоронили, они производили звон – монетами ли, колоколами – не важно… Это чтобы душа, следуя за звоном, смогла добраться до загробного мира…