скачать книгу бесплатно
– Но тогда и терпеть поражение нельзя более раза в день, – заметил Подмастерье. – Правда, по твоей логике, Менестор, каждое очередное поражение уже не будет переживаться так болезненно, как первое, и, может, вообще станет неотличимым от победы.
– Ты прав, Мохтерион.
– Я не очень хорошо понял, что он сказал, – обратился Номей к Менестору, имея в виду Подмастерья.
– Самая большая опасность, вернее, неудача человека не в том, что судьба обделяет его победами, а в том, что она осчастливливает его неспособностью к поражению, – внес еще большую путаницу Мохтерион.
– Несчастен тот, кто ни разу не побеждал в жизни, – не скупился на урезывание излишков половой энергии в пользу мыслительной Менестор. – Чего стоит жизнь такого человека?
– Быть может, ты прав. Но не менее несчастен тот, кто никогда не терпел в жизни поражения, или же так полагает, что не терпел, – отстаивал свой взгляд Мохтерион. – Я не представляю, чего могут стоить его победы."
Номей сам открыл дверь, и Подмастерье поспешил проводить его. Фрин и Вакк погрузились в игру.
– Я не желаю себе поражений, – сказал Менестор вернувшемуся Мохтериону.
– Я присоединяюсь к твоему желанию. Но мы останемся друзьями и в том случае, если я себе не пожелаю побед, – сказал Мохтерион.
– Ты говоришь неискренне, – заметил Менестор.
– Не думаю.
– Тогда желаю тебе успехов, – улыбнулся Менестор, и, подойдя к двери, стал прислушиваться, не подает ли признаков жизни Венафр. – Вот, мерзавец. Еле загнали, а выгнать некому.
– Можно постучать, – по инерции предложил Подмастерье.
– Пусть набалуется досыта, – все еще излучал доброту Менестор. – Сказать – ничего не скажет, но дуться будет до второго пришествия. И Менестору, и Мохтериону ждать было легко, но, как справедливо полагал этот последний, по разным причинам, мало что изменяющим в качестве их долготерпимости."
XIV
От Венафра уже никто не ожидал задержки, и его выход вовремя был воспринят как должное.
– Венафр, ты остаешься? – спросил его Менестор.
– Нет. Я пойду. Увидимся завтра.
– Ну как, ты доволен?
– Лучше было бы, если бы ты всю нашу группу разделил на две-три подгруппы, а то получилось так, что все время с ней я чувствовал себя членом коллектива, и, хотя сначала был даже рад, что наконец почувствовал это благо, потом оно мне просто мешало. Я так и не смог избавиться от ощущения, что с ней был не я, а коллектив в лице одного своего представителя.
– Эх, Венафр. Тебе просто захотелось похныкать после совокупления. Что ж, ничего неестественного в этом нет. Печаль к лицу грехопадению.
– Пусть будет так, но это дело явно не по мне. Впрочем, с тем большей охотой желаю тебе удачи!
– Спасибо, Венафр. Твое пожелание я учту."
Подмастерье проводил Венафра, который действительно имел вид утомленного и расстроенного человека. Фрин и Вакк играли, и ничто не свидетельствовало, что их игра близится к концу.
– Ребята! – обратился к ним Менестор. – Закругляйтесь! Здесь пока еще не игорный дом.
– Что ты к нам пристал? – беззлобно ответил Вакк. – Почему ты не спешишь к своей любимице ?
– Пусть отдохнет немного. Заслужила ж она после шестерки каменотесов маленький перерыв, – ответил Менестор.
– Менестор, не беспокойся. К твоему выходу нас здесь уже не будет. Я думаю, мы не очень шумим и не мешаем нашему хозяину, – высказался и Фрин.
– Вас никуда водить нельзя, – рассмеялся Менестор и вышел из комнаты.
Подмастерье подошел к играющим.
– Мы скоро, – сказал Фрин, стараясь не отвлекаться от игры.
Мохтериону стало неловко от того, что его приближение было истолковано как желание поторопить их, что соответствовало истине, и он поспешил перейти в комнату. Пока Фрин и Вакк находились рядом, в ритме ожидания очередного клиента не произошло никаких изменений, но, когда они встали и собрались уходить, Подмастерье мгновенно ощутил одолевающую его усталость, и самым страстным его желанием стало желание скорейшего завершения столь удачного во всех других отношениях марафона.
После уходя Фрина и Вакка Подмастерье стал приводить галерею в прежний вид, и благотворное занятие легким физическим трудом выручило его и на этот раз. Когда Менестор освободился, Подмастерье, мысленно высчитав, примерно какое время провел он с Аколазией, поспешно извинился, и опять-таки мысленно, перед ним. Менестор был в этот день неуязвим. Сперва, глядя на него, Подмастерье подумал, что у Менестора прибавилось энергии после сеанса с Аколазией, но, почувствовав неестественность такого заключения, и невольно сравнив его с собой, понял, что энергичность Менестора обусловлена утомлением.
– Как Аколазия? Поддерживает репутацию? – спросил он.
– Еще семь раз семерых подкинет, – ответил неунывающий Менестор и потянулся к защелке двери. – До скорого!
– Заходи, Менестор, заходи! Я тебе всегда рад, – попрощался с ним Мохтерион.
Он вошел в залу не сразу. Ему не хотелось встречаться с Аколазией. Медленнее, чем обычно, стеля себе постель, он надеялся, что за это время она успеет не только прибрать залу, но и подготовиться к свиданию и даже уйти. Прислушиваясь к звукам из залы, он представлял себе движения Аколазии, и когда они прекратились, догадался, что зала готова для очередного приема.
Он подождал еще несколько минут, но шагов Аколазии из залы к выходу не последовало. В конце концов, она могла решить воспользоваться своим входом; благо, Детерима могла закрыть за ней дверь. Такое решение было бы вполне разумным. И главное, она имела право поступить так.
Он вошел в залу, подошел к столу, где лежали для него деньги, пересчитал их и, убедившись, что сумма соответствует ожидаемой, поспешил к себе. Без задержки он улегся в постель, намного позже того времени, когда ложился, бывая в режиме, но на столько же раньше по сравнению со временем, когда он занимался с Аколазией древнегреческой философией.
Глава 4
I
================================================
================================================
“Лот поднял чашу с вином и обратился к гостям:
– Почтенные господа! Я благодарю Бога, что с Его помощью имею честь услужить вам! Видно, мои грехи и провинности, – если даже они превышают добрые дела, совершенные мной в жизни, – все же соразмерны с ними, ибо мне дарована счастливая возможность почтить вас в стенах моего дома. Судьба не послала мне сыновей, и, хотя, признаюсь, иногда я сожалел о том, что рядом со мной нет сына, плоти от плоти моей, который прибавил бы мне сил в повседневной борьбе и позволил бы стариться без забот и умереть без тягостных мыслей, не обременяя своей смертью близких, я никогда не роптал на нее за это.
Сегодня же у меня есть повод благословить ее, ибо труд моих дочерей позволил мне почувствовать себя полноценным человеком, насколько это возможно, и приветствовать вас. Помощь моих невесток имела бы иной привкус. Я верю, что обращаюсь к благородным людям, и, всей душой радуясь этому общению, могу лишь пожелать вам долгих лет жизни, наполненных здоровьем и миром, на благо вашим близким и всем тем, кому посчастливилось или посчастливится в будущем соприкоснуться с вами.
Лот поднес чашу к губам и неторопливо осушил ее.
Слушая его, Анубис и Корбан несколько раз переглядывались, и чуть заметно улыбались. Быть может, гостеприимный хозяин обезоруживал их своей искренней и невинной радостью и невольно увеличивал бремя, которое непостижимым для большинства образом каждый честный и беспощадный к себе человек накладывал на себя даже при самом поверхностном и мимолетном общении с другим человеком, а тем более с человеком, похожим на него.
Анубис первым поднял свою чашу для ответного слова.
– Дорогой Лот! Не в первый раз мне выпадает благодарить тебя за сегодняшний вечер. Правда, с самого начала наша благодарность была смешана с чувством неловкости за твое несколько неумеренно доброжелательное отношение к нам. Признаюсь, твоя доверчивость не раз заставляла меня сомневаться в своих возможностях, хотя, скажу без ложной скромности, умею различать добро и зло, особенно, когда мне приходится делать зло во имя добра. Желаю тебе, чтобы ты ревностно относился к труду и исполнению своих обязанностей и тем тверже и увереннее стоял на земле. Благодарю тебя и всю твою семью за теплоту и радение о том, чтобы мы ни в чем не испытывали недостатка. Да будут благословенны дом твой, семья твоя и все потомки твои!"
Анубис пригубил чашу и, сделав глоток, поставил ее на стол. Он не стал дожидаться уговоров Лота и поспешил добавить, опередив Корбана с его благодарственным словом:
– У вас изумительное вино. Но я пью очень мало, вернее, совсем не пью, хотя ради сегодняшнего ужина решил сделать исключение. Думаю, Корбан не станет брать с меня пример.
– Ты прав, Анубис, но лишь отчасти. Я хочу повторить то, что ты сказал, – глядя на хозяина, взял слово Корбан, державший свою чашу с момента завершения ответного слова Анубис а. – Добрый человек, правда, твое расположение к нам несколько ограничило нашу свободу, но я переживаю такое состояние, когда подобное лишение не может не радовать и даже не воодушевлять, ибо ничто не может удовлетворить дух человеческий так, как сознательный отказ от чего-то очень дорогого и прекрасного ради еще более прекрасного, предлагаемого другим человеком.
Дорогой наш хозяин, своей безыскусной добротой и хлопотами ты играючи достиг этого. Это впечатление переживет нашу встречу, как пережило оно, быть может, не очень многих, кто имел редкое счастье соприкоснуться с ним в прошлом. Ты счастливый человек, ибо наделен способностью при самом кратковременном общении с людьми проявить всю свою человечность.
Таких людей Бог да не оставит без своей защиты. Благодарю тебя за доброту, проявленную к нам, – и Корбан поставил пустую чашу на стол.
Лот долил вина в чашу Анубиса, налил Корбану и себе и бросил довольный взгляд на гостей: они ели, не скрывая своего восхищения искусством его дочерей.
II
– То, что в каждой семье желают сына, это понятно, – начал было Корбан, когда сидящие за столом слегка насытились. – Но почему, будучи отцом, ты не сказал, что редко в какой семье отец не привязан больше к дочери или дочерям, чем к сыну? Правда, справедливости ради надо добавить, что матери больше благоволят к сыновьям, но, думаю, это еще больше способствует усилению отцовских чувств.
– Корбан! Я с тобой не согласен, – сказал Анубис. – Может, порождающая с помощью Бога невообразимое многообразие форм природа позволяет себе создавать свои существа не только различными, но и незаменимыми? Сын в семье способен представлять себя сам, дочь – точно так же – себя. Отношение родителей к ним обусловлено многими побочными обстоятельствами и не может быть обобщено без риска исказить настоящее положение вещей.
– Анубис, дорогой! Ты призываешь нас к строгому знанию, но, согласись, что именно после того, как нами, людьми, не без труда и длительных упражнений были осознаны все его преимущества над нашими обыденными мнениями, эти последние, если они и стали изредка заменяться превосходящим их знанием, то ничуть не стали от этого менее необходимыми и желанными.
Может, я приведу не очень удачное сравнение, но все же хочу сказать, что точно так же, как изобретение и внедрение в жизнь весов и других измерительных приборов свидетельствовали не только, да и не столько о развитии человеческих возможностей, сколько об усложнении человеческих отношений из-за оскудения и нехватки всего необходимого, что людям требовалось для жизни, примерно так же тяга к точным знаниям и их приобретению шла не от хорошей жизни и в некоторой существенной степени сохранила напряженное и пагубное положение, созданное тем, что люди не желали полностью и без оглядки отдаваться земным заботам и увиливали от них.
Извини, я несколько отвлекся. Конечно, мнению не заменить знание, но и знанию нет дела до многого из того, что существенно для мнения. Они не должны друг другу мешать. И по меньшей мере, лишь знающий может по достоинству оценить ту услугу, которую ему оказывает мнящий, с которым он рад был бы не иметь ничего общего. Ты с этим согласен?
– Ну, Корбан, ты меня прямо озадачил! После твоей речи мне кажется, что мнил я, а ты щеголял знанием. Но из-за чего же мы спорим?
– Я говорил об особой привязанности родителей к детям противоположного пола. Я думаю, в этом вопросе есть нечто такое, что недоступно знанию и точной проверке, что не удовлетворяет требованиям знания и не является им, но ничего не теряет от этого.
– Но можно ли это выразить вообще ?
– Можно, конечно, но оно не более, чем мнение.
– Тогда, пожалуйста, поделись с нами твоим мнением.
– Думаю, оно не только мое, и скрывать мне нечего. Можно рассмотреть как отношение матери к сыну, так и отношение отца к дочери. Я хочу, чтобы наш добрый хозяин был моим судьей, ибо его опыт стоит, в данном случае, больше моего мнения.
Надо заметить, что дочь в жизни мужчины является в ряду близких ему женщин не первой, не второй и иногда даже не третьей. Я имею в виду, что каждый человек имеет мать, жену, иногда сестру, и может случиться так, что он станет и отцом до чери. Как я не отстаивал свободную форму высказывания мнений перед тобой, Анубис, признаюсь, теперь я ловлю себя на том, что частично подпал под твое влияние.
По крайней мере, я хочу рассмотреть по отдельности случаи, когда мужчина имеет жену, и когда он имеет и жену и сестру наряду с матерью и дочерью. Естественный ход явлений позволяет безошибочно указать на то, опыт какого отношения является первым, какой следует за ним и, наконец, с каким опытом приступает отец семейства к воспитанию дочери. Я имею в виду, что этот последний соединяет в некоторой степени первые два опыта.
Есть большой смысл в том, что в опыт общения с наиболее близкими человеку женщинами, матерью и дочерью, не привносится половая близость. Само по себе ее отсутствие является лишением, недостатком, но с попытками преодолеть это лишение, этот недостаток в иной, можно сказать, духовной, области начинается, в сущности, становление человека как человека.
– Возможно ли такое преодоление вообще? – спросил Лот, внимательно слушающий Корбана.
– Лишь в переносном смысле, – спокойно ответил Корбан, как будто ожидавший подобного вопроса. – Если бы человеку было дано полностью преодолевать или возмещать в других областях то, что ему по природе не дано, и приходилось терять в какой-нибудь одной из них, то он перестал бы быть человеком. Но человек не только существо, которого подстерегают потери и которому предоставляются возможности хоть чем-то противостоять им, он существо, которое способно носить в себе эту неистребимую недостаточность и мириться с ней. Ну, а то, что смирять себя часто намного тяжелее, чем бунтовать, и требует большего мужества, это, думаю, ясно само собой.
– Из ваших слов мне стало ясно, что жена, как женщина, ставшая близкой, по своему назначению с самого же начала поставлена в неравное положение с матерью и дочерью, – воспользовался возникшей паузой Лот. – Если природа и разум ставят жесткие границы в общении с матерью и дочерью, то в такой же мере они как бы пытаются возместить это снятием всяких границ в общении с женой. Так ли я понял?
– Досточтимый Лот! Я могу согласиться с тобой, хотя я не это имел в виду, – ответил Корбан.
– Я хочу отметить, – вступил в разговор Анубис, – что неприкосновенность матери и дочери чаще более способствует неземному сближению с ними, а близость с женой оборачивается ничем не восполнимой отчужденностью.
– Я не очень хорошо понял тебя, Анубис.
– Постараюсь высказаться яснее, Корбан, а значит, и короче. Неприкосновенность матери и дочери вынуждает человека постоянно стремиться к сближению с ними любыми иными способами, доступность для прикосновения жены убивает стремление добиваться сближения с ней иными средствами, а за этим следует и полное охлаждение к ней.
– Если я вас правильно понял, жена должна оставаться неприкосновенной в переносном смысле, чтобы имело смысл стремиться к сближению с ней в таком виде, который отличается от предписываемой природой формы. Только в этом случае она будет оставаться близкой, – сказал Лот.
– Лот, не знаю как Анубису, но мне ты помог яснее понять сущность его мысли. Близкими могут быть только те женщины, полная близость с которыми недостижима, но которая обрекает на постоянное стремление к ней.
– Корбан, у тебя неплохо получилось, – улыбнулся Анубис.
– Всего лишь потому, что мы отвлеклись от темы, и я хочу побыстрее к ней возвратиться.
III
В это время послышался негромкий стук. Лот догадался, что за дверью стоит Зелфа с ягненком и просит разрешения войти.
– Зелфа, тебе помочь? – громко спросил он.
– Да, пожалуйста, – послышался голос старшей дочери.
Лот встал, подошел к двери и открыл ее. Зелфа держала в руках большое блюдо, от которого поднимался пар. По ее бледному и встревоженному лицу он догадался, что она хочет ему что-то сказать. Надо было дать ей понять, что он готов ее выслушать. Он приблизился к ней, взял из рук блюдо и посмотрел на нее в упор.
Она шепотом проговорила:
– Отец, за оградой собираются люди. Их становится все больше и больше.
– Знаю. Не волнуйся. Закрой все двери. Мы жили так, что нам нечего бояться, – шепотом же ответил он. – А значит, нам и некого бояться. Прикрой, пожалуйста, и эту дверь, – добавил он.
Лот подошел к столу. Корбан сдвинул несколько тарелок, лежащих на столе, чтобы освободить место для блюда.
– Чудеса продолжаются, – воскликнул Анубис, отведав нового блюда. – Корбан, думаю, ты сделаешь паузу, чтобы вкусить этого чуда."
Застолье продолжалось при общем молчании, но среди сотрапезников царил дух раскованности и ненавязчивого дружелюбия. Лот приподнял чашу с вином и нарушил молчание.
– Думаю, я не очень погрешу против нашего общего настроения, если предложу тост за женщин. Интересоваться женщинами, спорить и думать о них естественно и полезно, если не всем, то, по крайней мере, мужчинам. Женщина-мать, женщина-сестра, жешцина-жена, женщина-дочь – это четыре образа единого женского начала, которое столь жестко дробится в жизни, что не хотелось бы терять его в целостности, хотя бы в мыслях. Итак, я предлагаю благословить женщин и поблагодарить их за многотерпение, на которое обрекают их всевозможные сношения с мужчинами!"
Лот поднес чашу к губам и осушил ее.
– Наш хозяин не только в высшей степени гостеприимный человек, но и в не меньшей степени возвышенный почитатель женщин, хотя, признаюсь, часто я слышал славословия женщинам за торжественными столами, но, по моему разумению, они относились не к матери, не к жене и не к дочери, или же, по меньшей мере, не столько к ним. Конечно, я б не посмел никого упрекнуть в невнимании к тем образам женщин, о которых мы говорили и собираемся продолжить разговор, если уже не продолжаем его.
Но вот что сейчас, после слов Лота, мне становится более понятным, чем раньше, или, вернее, вот на что я обращаю внимание больше, чем прежде. Здравиць в честь матерей и дочерей всегда подпадают под более общие – в честь родителей и детей, и получается, что они лишь подразумеваются в них. Что касается жен, за них пьют очень редко, и если я и припоминаю несколько случаев, то все сказанное о них не было свободно от неуместной в нашем случае и неприменимой к нему иронии. Поэтому я охотно поддерживаю Лота и пью за то, что он предложил.
Анубис остался верен себе – он сделал гло ток и поставил чашу обратно на стол.
– И мне понравился тост Лота, – дождавшись своей очереди, начал Корбан. – Кому-то может показаться кощунственным соединение в одном лице четырех различных хотя бы по времени появления и по удельному весу образов матери, сестры, жены и дочери, но так ли далек Лот от истины? Разве каждая мать это прежде всего не дочь своего родителя и не супруга своего мужа? Разве любая сестра не может быть матерью, женой и дочерью?
Да, как ни грустно повторять банальную истину, но все же придется: разве без отца своего мать появилась бы на свет, а без мужа своего стала бы матерью? Да, прежде чем стать матерью, женщина воспитывается как дочь и приручается как жена. Вот с неизбежностью и получается, что чем громче мы превозносим мать, тем яснее становятся ее заслуги как сестры, дочери и жены.
