Данькино детство

Для Вас одной хочу я жить,

Чтоб сделать Вашу жизнь счастливой.

Вас повстречав, мне не забыть

Такой девчоночки красивой.

Впрочем, я ни на секунду не сомневался, что даже и без всякого гипноза рано или поздно смогу добиться сердца этой веселой и своенравной девчонки. После этого я увезу ее отдыхать куда-нибудь в теплые края, где много фруктов, всегда светит жаркое солнце и можно хоть целый день купаться в море и загорать на песке. А по вечерам мы будем ходить с ней в кино и на танцплощадки, где будем до самого утра танцевать под живую музыку эстрадных оркестров. Главное только, чтобы там не было никаких скрипок.

Конечно все это стоит денег, больших денег… И вот тут-то как раз мне и пригодятся мои гипнотизерские таланты. Благодаря гипнозу мне даже делать ничего особо не придется – деньги сами потекут ко мне в руки. В своих радужных мечтах я рисовал себе, например, как иду грабить Сберегательную кассу: ни от кого не таясь, при свете дня, я решительно направляюсь к совсем молоденькой и робкой кассирше и сразу с порога качественно гипнотизирую ее одним своим пристальным взглядом.

– Гражданочка, – говорю я ей, – будьте так любезны, выдайте мне, да побыстрее, сто тысяч советских рублей, – и протягиваю ей вместо сберегательной книжки свой школьный дневник.

Она, конечно, в трансе от такой суммы; смотрит круглыми от удивления глазами на мои круглые пятерки по всем предметам, но думает, что это настоящая сберегательная книжка, и на счету у меня и вправду куча деньжищ. Короче, без всяких задних мыслей вываливает мне тут же из сейфа целую гору пачек с новенькими хрустящими сторублевыми банкнотами. Я сгребаю их в авоську, целую ей на прощанье ручку и спокойно с достоинством возвращаюсь по улице к себе домой. А по дороге мне попадается Костя Варламов со всей своей шайкой и говорит:

– Ветер, тормози, ты уже приехал…

И требует, чтобы я отдал ему авоську с деньгами. А я в ответ на это только смеюсь, показываю ему фигу и говорю:

– Накуси-выкуси.

Тогда он делает знак своим бандитам, и они всем скопом бросаются на меня; а я легко и непринуждённо их всех расшвыриваю в разные стороны и иду себе дальше, никуда не торопясь, своей дорогой, да еще и весело насвистываю. А они тогда все достают из карманов свои ножики и разом кидают их в меня. И тут их ждет большое разочарование: все их ножички отскакивают от меня в разные стороны, не причинив мне никакого вреда, – как будто бы я железный…

Вечером следующего дня после выступления Мессинга я тусовался со своими пацанами во дворе неподалеку от нашей школы. Мы сидели в детской беседке, и я, не жалея красок, передавал им увиденное. И тут мое внимание привлек проходящий неподалеку мой одноклассник, у которого была кликуха «Зеленый». Это был отличник и всеми затюканный мальчик. У него было еще и другое имя, но он, кажется, на него уже и не откликался – настолько привык, что все обращаются к нему исключительно по этой его кличке.

В моей голове тут же созрел план на его счет. Я хорошо запомнил, что Мессинг, объясняя нам выбор своих помощников, говорил, что для гипнотических опытов подойдут только те, у кого есть повышенная внушаемость; только таких людей можно качественно загипнотизировать и делать потом с ними все, что душа пожелает. Думаю, меня и моих пацанов он бы точно не взял к себе в ассистенты, потому что в школе нам с первого класса постоянно внушают и внушают, как себя надо правильно вести, что надо хорошо учиться и во всем слушаться взрослых. А результат, надо сказать, прямо противоположный. А вот Зеленый – совершенно другое дело. Он всю жизнь привык делать, что ему другие велят; просто бесценный человек для научных экспериментов с гипнозом.

– Приведите мне Зеленого, – говорю я пацанам. – и я покажу вам настоящий гипнотический сеанс.

Двое за ним тут же помчались. Он, как это увидел, сразу же, не будь дурак, попытался дать деру. Да куда ему бегать, если он и ходить-то нормально не может; ногами все время шоркает, как будто бы ему уже сто лет. Противно просто. Сколько раз ему за это уже по башке давали, но ничего не помогает.

Скоро Зеленого, держа его под руки, подвели ко мне.

– Привет, – говорю, – Зеленый. Сбежать от меня хотел? За книжками нужно меньше сидеть, если хочешь хорошо бегать. Но ты не бойся. Настроение у меня сегодня мирное, поэтому расслабься. Популярно объясняю тебе в чем дело. Я хочу для своих пацанов провести гипнотический сеанс. Никакой чертовщины, все строго научно. Ты будешь моим ассистентом. Дело это добровольное, поэтому, если будешь меня во всем слушаться, то бить, так уж и быть, в этот раз не буду.

Зеленый стоял, покорно опустив голову, и даже не пытался мне возражать. Я подошел к нему поближе и стал в точности копировать все те движения, которые делал Мессинг, когда вводил кого-нибудь в гипнотический транс. Велев Зеленому закрыть глаза и не дергаться, я начал медленно водить перед его лицом обеими ладонями и еще – чисто на всякий случай – ровным и спокойным голосом постарался как можно более простыми и доступными словами крепко внушить ему, что он теперь полностью находится под моей властью и должен беспрекословно выполнять любые мои команды, если, конечно, не хочет тут же получить от меня по башке.

Довольно быстро я вошел во вкус и начал уже себя чувствовать этаким заправским гипнотизером не хуже самого Мессинга. Полностью отрешенное лицо, тихое дыхание и закрытые глаза Зеленого только подкрепляли мою уверенность в своих силах. Наконец, мне показалось, что уже довольно, и у меня все получилось. Чтобы это проверить, я несколько раз сильно щелкнул пальцами над самым ухом Зеленого – и ноль реакции. «Отлично! – подумал я, – теперь можно смело браться за дело. Старик Мессинг-таки оказался прав, что его фокусы могут быть доступны каждому; тут, ведь, как и в любом сложном деле, главное – поверить в себя и не бояться хоть с чего-то начать».

Мне не терпелось тот час же повторить этот его зрелищный трюк с кинжалами, но я не стал торопить события, а сначала приказал Зеленому несколько раз присесть и встать, потом расставить руки и медленно покружиться. Он сделал все в точности так, как я велел. Внутренне я ликовал – в действительности все оказалось не так уж и сложно…

– Теперь, Зеленый – говорю я грозным голосом, – ты находишься дома возле своей постельки. Раздевайся до трусов, ложись на спинку и – баиньки.

Зеленый к моему восторгу, не открывая глаз, стал делать все в точности так, как я ему велел. Он разулся, снял штаны, куртку, свитер, майку и, наконец, остался в одних семейных трусах. Аккуратно сложив всю свою одежду на скамейку, он покорно улегся лицом вверх на полу беседки прямо у моих ног.

Пацаны смотрели на меня с нескрываемым восхищением.

– Надо же, все делает, что ему Ветер велит, – сказал один.

– Ну ясен пень, – сказал другой, – Ветер же его загипнотизировал. Под гипнозом человек, как робот, все делает, что ему прикажут, а сам в это время как бы спит.

Я слушал эти речи с гордостью за себя. Теперь настало самое время повторить коронный номер с кинжалами. Стульев, к сожалению, не было, поэтому я и велел Зеленому лечь прямо на пол. Я подумал, что, в принципе, какая разница на чем он лежит. Кинжалов у меня тоже не было, но, зато, был отличный нож. Мне сделал его еще давным-давно один бывший зек за то, что я спер для него в нашей школьной столовой полкило черной заварки. Она ему нужна была, чтобы делать из нее чифир, без которого он уже жить не мог. Ножик был непростой, со стреляющим лезвием. А само лезвие было сделано из толстой и прочнейшей стали строительного мастерка. Я им очень гордился. Так вот, достаю я этот ножик и, подражая Мессингу, продемонстрировал всем какой он у меня острый – поднял над головой и отпустил в свободное падение. Рукоятка у него была тяжелая, а лезвие острое как бритва, поэтому он глубоко вошел в деревянный пол беседки, где мы сидели.

– А теперь, – говорю, – я покажу вам смертельный номер.

И высоко на вытянутой руке поднимаю перед собой нож за кончик рукоятки с таким прицелом, чтобы он летел острием вниз прямо на живот Зеленого.

Пацаны сразу поняли, что я сейчас хочу повторить им тот самый трюк Мессинга с кинжалами, про который я им уже успел рассказать. Все сразу повыскакивали со своих мест и сгрудились вокруг нас, чтобы получше видеть происходящее и ничего не пропустить.

И только я начал разжимать руку, чтобы выпустить нож, как меня вбок с силой толкает один мой хороший кореш. От неожиданности я чуть не падаю, а нож мой впивается в пол в миллиметре от тела Зеленого.

– Ты чего? – возмущаюсь я.

– Ветер, – говорит кореш. – Зеленый не в трансе: я заметил, как он один глаз прищурил, чтобы подглядывать…

Я подошел к Зеленому и ору на него:

– А ну, падлюка, вставай! Хватит уже притворяться.

Зеленый медленно встает и открывает глаза.

– Ты, – спрашиваю, – все значит слышал и видел?

Тот к моему огромному негодованию молча кивает своей тупой башкой.

– И видел, что нож я на тебя буду бросать?

Он снова кивает.

Тут моему удивлению просто нет границ.

– А чего ж ты лежал, как бревно, если видел, что тебя сейчас убьют?

– Я, – отвечает этот чудак на букву «М», не двигался, потому что ты сказал, что бить будешь…

У нас, конечно, ни у кого на это слов даже не нашлось. Это ж надо, видит, что его убивают, а сам покорно лежит и ждет, потому что боится, что его бить будут…

– Зеленый, – очень серьезно говорю я ему, – бери свои шмотки в охапку и быстро тикай отсюда, потому что я за себя уже не ручаюсь. Считаю до трех, если после этого ты еще будешь здесь торчать, я тебя точно сначала убью, а потом еще и отдубашу. Ну или наоборот, я еще точно не решил.

Зеленый не заставил себя долго ждать, схватил свои манатки и драпанул с максимальной скоростью, которую только могли развить его вечно заплетающиеся ноги.

Надо ли вам объяснять, почему мое настроение в этот вечер было безнадежно испорчено. Всегда ведь больно и тяжело расставаться со своими красивыми иллюзиями. Я надолго умолк и не стал принимать участие в общей беседе. А беседа на самом деле была очень даже интересной. Пацаны разговорились о девчонках. Разгорелся нешуточный спор о том, грудь какой величины лучше – большая или маленькая. Поскольку я считался непререкаемым авторитетом по всем вопросам, в том числе и по женской части, то в конце концов, чтобы поставить точку в этом споре обратились ко мне, как к главному арбитру, за которым всегда остается последнее и решающее слово:

– Ветер, а тебе лично какие титьки больше нравятся, большие или маленькие? – спросил меня один из пацанов.

Я сделал вид, что глубоко задумался над этим серьезным вопросом и, выдержав для солидности приличествующую моменту паузу, изрек:

– Раньше, – говорю, – мне нравились большие титьки, потом одно время я стал западать на маленькие, но теперь я все больше предпочитаю средние.

Все уважительно закивали и на некоторое время замолчали, каждый по-своему осмысливая сказанные мной слова. Я точно знаю, что никто даже и на секунду не засомневался в том, что у меня имелся богатый жизненный опыт в этом деле…

– Ну да, – в конце затянувшейся паузы подал свой голос один шкет из нашей тусовки, – с возрастом вкусы сильно меняются… Вот мне, например, батино пиво раньше горьким и противным казалось, а теперь наоборот. Мамка говорит, что это все потому, что в детстве вкусовые рецепторы одни, а когда человек взрослеет, они становятся совсем другими…

Варфоломей Акиндинович

Больше всего в школе я не любил физику. И причиной тому была училка, которая у нас ее вела – злобная истеричная тетка с неудавшейся личной жизнью. По-моему, у нее вообще никого не было – ни мужа, ни детей, ни одного близкого человека. Поэтому ей больше и не на кого было изливать свою желчь, кроме как на нас, своих учеников, чем она регулярно и пользовалась. Мы, конечно, платили ей той же монетой. Можете себе представить, какая у нее на уроках царила атмосфера. Если бы мне тогда кто-нибудь сказал, что во взрослой жизни я стану физиком, я бы плюнул ему в лицо и, вероятно, как следует еще бы и отдубасил, чтобы впредь неповадно было так издеваться над чужим несчастьем.

А вот в параллельном классе физику вел молодой, совсем недавно появившийся в нашей школе учитель, которого звали Варфоломей Акиндинович. И все, кто у него учился, отзывались о нем не иначе как с большим уважением. Только вот мне, конечно, от этого было ни холодно ни жарко; такой чужой удаче оставалось лишь молча завидовать.

Так вот слушайте, этот Варфоломей Акиндинович во внеклассное время вел физический кружок, куда можно было ходить всем желающим. Конечно меня туда никто силком бы не затащил. Чтобы по собственной воле ходить в школу после всех уроков – нашли дурака. Но как-то краем уха я случайно услышал, что он приносит с собой из дома изумительно вкусное песочное печенье и перед началом занятия приглашает всех попить с ним чай. У нас дома сладкого я почти никогда не видел, потому что бабушка на свою мизерную пенсию не могла себе позволить покупать нам с сестрой ничего лишнего. Поэтому я решил, что будет глупо с моей стороны, если я откажу себе в удовольствии задарма отведать вкусной домашней стряпни.

Дождавшись очередного раза, когда должен был проходить этот кружок, я отправился туда на разведку. Не то чтобы я так уж сильно рвался туда пойти, я лишь следовал своему железобетонному жизненному принципу – немедленно дергать за любую ниточку, самый кончик которой тебе ненавязчиво подсовывает Его Величество Случай, потому что никогда ведь заранее не известно, что вытянешь на ее конце, если только не зазеваешься и успеешь вовремя за нее ухватиться… И, надо сказать, впоследствии я еще не раз буду благодарить судьбу за этот ниспосланный мне свыше шанс, потому что это оказался как раз тот самый редкий случай, когда действительность многократно превосходит все твои даже, казалось бы, самые смелые ожидания…

Перед началом занятия Варфоломей Акиндинович занес в класс самовар, топившийся дровами, который он заранее вскипятил на нашем школьном дворе, и пригласил всех собравшихся к длинному лабораторному столу. Обычно во время уроков он был весь уставлен целой кучей совершенно бесполезных с моей точки зрения приборов, но в этот раз они все были сдвинуты в кучу ближе к краю, а на освободившемся месте расположились принадлежности для незатейливой чайной церемонии – бело-синий заварничек из расписного гжельского фарфора, железные кружки и то, ради чего я, собственно, сюда пришел, – пара больших тарелок со свежайшим песочным печеньем, источавшим столь дивный аромат, что мой рот тотчас наполнился обильной слюной.

Кроме меня в классе было еще человек восемь, в основном девчонки. Видно было, что ребята сюда пришли не в первый раз и хорошо друг друга знают, потому что все они между собой оживленно болтали. Я же нарочито держался независимо, потому что в душе презирал их всех как заучек. Кроме того, я сразу же набил свой рот печеньем, а с набитым ртом, как легко догадаться, много не поболтаешь.

Как только закончили пить чай, я хотел сразу потихоньку смыться, но не тут то было: Варфоломей Акиндинович уже встал подле доски и начал что-то рассказывать на тему занятия. Если бы я в этот момент встал и вышел, то, сами понимаете, это выглядело бы не очень красиво. Поэтому я остался сидеть за партой, но ничего при этом не слушал, думал о чем-то своем и тупо смотрел в стремительно темнеющее из-за наступающего раннего зимнего сумрака окно. Совсем скоро я уже мог в нем, как в зеркале, хорошо различать собственное отражение, которое с явным выражением досады взирало на мое вынужденное заточение в этой школьной темнице знаний. От нечего делать я принялся корчить ему различные умные рожи. Я то многозначительно морщил лоб, то выпучивал глаза, изображая из себя прилежного и старательного заучку. Но получалось у меня, как видно, не очень-то правдоподобно, потому что мое отражение явно прилагало недюжинные усилия, чтобы, глядя на мои ужимки, громко не прыснуть со смеху…

Примерно минут через сорок Варфоломей Акиндинович, наконец, объявил что сейчас будет небольшой перерыв, а после него начнется практическое занятие. Я, разумеется, оставаться на него не стал и чрезвычайно довольный собой отправился к себе во двор, где кипела совсем другая насыщенная интересными событиями жизнь, и где меня давно ждали в свой круг мои пацаны. Я, однако, про себя решил, что про печенье хвастать никому не буду: глупо себе же во вред разбрасываться такими тайными знаниями. Если начнут интересоваться, какого лешего я стал вдруг ходить на физический кружок, то в свое оправдание скажу, что клею на спор одну из тех ненормальных девчонок, которые вечно только там и тусуются, где обычному человеку со здоровой психикой и пяти минут не выдержать, чтобы не заснуть.

Итак, начиная с этого времени, я стал регулярно посещать занятия физического кружка по началу лишь с той единственной целью, чтобы попить там чай с вкусным печеньем и как можно быстрее после этого, соблюдя все необходимые приличия, смотать оттуда удочки. Последний пункт из этого списка удавалось осуществить далеко не всегда, поэтому волей-неволей приходилось вполуха слушать то, что увлеченно рассказывал, стоя у доски, Варфоломей Акиндинович. И – удивительное дело – скоро я начал получать удовольствие от этого процесса. По большому счету чихать я тогда хотел на все те знания, которыми он щедро с нами делился, но мне нравилось слышать звук его спокойного мягкого голоса и пребывать в той доброжелательной и уважительной атмосфере, которую он вокруг себя создавал.

Честно говоря, все это время я пребывал в полной уверенности, что этот праздник живота скоро для меня позорно закончится. «Несомненно, – думал я, – учитель рано или поздно укажет мне на дверь, либо предложит принять активное участие в занятиях кружка». Но к моему большому удивлению ничего такого не происходило. Варфоломей Акиндинович меня не трогал и даже, по-моему, ни разу не посмотрел в мою сторону. Да и все остальные старательно делали вид, что в упор меня не замечают, точно я для них – пустое место…

В конце концов такое мое унизительное положение стало меня сильно угнетать. Вы, может быть, на это скажете: «В чем, вообще, проблема, парень? Надоело выглядеть идиотом – отчаливай, да и дело с концом. Тебе за это потом только спасибо скажут…».

Если вы, действительно, так думаете, то вы еще не знаете моего второго железобетонного жизненного принципа, который гласит: «Если хочешь уходить, то делай это красиво; так, чтобы тебе потом самому не было за себя стыдно».

Весь вопрос стоял лишь в том, каким образом все это удачно провернуть на практике. Вот это, скажу я вам, была задачка. Это вам не банальные школьные задачки решать, где, в конце концов, правильный ответ можно тупо списать у соседа; а здесь списать не получится – нужно самому своей собственно головой думать. Поразмыслив над всем этим какое-то время, я нашел, наконец, отличное решение, которое меня полностью устраивало и ни перед кем не роняло мой авторитет. В моем воображении нарисовался примерно такой сценарий:

Задает, допустим, нам Варфоломей Акиндинович на практической части задачку, которая на самом деле не решаема, но он про это никому не говорит. Он страшно любил это делать, чтобы люди учились думать не по шаблону. Такие задачки он великолепно придумывал сам и заодно рассказывал нам захватывающие истории про великих ученых прошлого; многие из таких историй вполне себе тянули на захватывающий остросюжетный детектив. Когда я слушал очередную такую историю, то даже для меня физика переставала быть скучной и сухой наукой, а превращалась в настоящее поле боя, на котором непрерывно происходили захватывающие дух героические сражения, бессмертные подвиги и кровавые человеческие драмы… Наибольший интерес у всех вызывали задачи из серии «Вечный двигатель», где приводились модели «самодвижущихся» механизмов, придуманные в разные века, и нам нужно было разобраться, где в них нарушены известные нам законы физики. Учитывая то, что эти модели, порой, создавались выдающимися учеными и инженерами, найти ошибку в их рассуждениях было совсем не просто, да и, откровенно говоря, не очень то и хотелось…

Ну так вот, задает как будто бы Варфоломей Акиндинович нам одну из таких хитрых задач, и все сидят битый час без толку ломают над ней голову. К концу занятия все уже поднимают кверху лапки и говорят, что сдаются; и только один я продолжаю биться над решением и пишу что-то у себя в тетради. Варфоломею Акиндиновичу надоедает меня одного ждать, и тогда он подходит ко мне и говорит:

– Ну что, Данила-мастер, не выходит у тебя каменный цветок?

А у самого при этом рот до ушей.

А я на это ему говорю:

– Почему это не выходит? – и показываю тетрадку со своим уже почти готовым решением.

Ну, тут у него глаза, конечно, на лоб. Он смотрит на мои каракули и начинает искать, где я, значит, ошибся. Потом показывает мне на одно уравнение и говорит:

– А где же тут, дорогуша, в твоей системе третий закон Ньютона?

– А я, – говорю, – товарищ учитель, не нуждаюсь в этой гипотезе.

Он, конечно, возмущен до глубины души.

– Ты, – говорит, – кто такой, чтобы законы великого Ньютона опровергать. Они тысячу раз доказаны и теоретически и практически. Это, – говорит, – аксиома. И, кроме того, с какой это стати масса у тебя здесь получается отрицательная? – и он тыкает пальцем в выведенную только что лично мной математическую формулу.

А мне только того и надо, чтобы он так глупо попался в мою ловушку. Я тут же расправляю крылья и ставлю ему детский мат в три хода:

– А как же, – говорю, – насчет термодинамики, силы Лоренца и неинерциальных систем отсчета, где этот ваш пресловутый третий закон совершенно не работает. Что это у вас, физиков, за законы такие, которые тут действуют, тут не действуют. Между прочим, еще Дмитрий Иванович Менделеев писал, что законы природы исключений не терпят. А у вас что? Исключение на исключении. Как комсомолец, я ответственно заявляю, что такой подход является сугубо антинаучным и империалистическим, поскольку опирается на утверждения, сделанные буржуазными клерикальными учеными с единственной целью – затуманить мозги трудящимся. А масса у меня отрицательной получается из моей строгой математической формулы, которая полностью укладывается в марксистко-ленинское понимание диалектического учения о единстве и борьбе противоположностей. И это свое великое открытие я посвящаю родной школе. Пользуйтесь на здоровье и бесплатно. Мне для мировой науки ничего не жалко.

Все, конечно, смотрят на меня разинув рот. А с большим достоинством поднимаюсь со своего места и направляюсь к двери; а тетрадку с расчетами специально на парте им оставляю. Мол, изучайте на досуге, а я пока пошел. Скучно мне тут с вами…

Выразить не могу, как мне эта идея понравилась, чтобы всем этим заучкам нос утереть. Они, ведь, все там думают, что я на то только и способен, что чай с печеньем пить. А я однажды вдруг – бац! – и выдам что-нибудь этакое, до чего они сами в жизни не додумаются. Вот бы тогда на их лица посмотреть. И такой на меня азарт напал, что я дни и ночи стал за учебниками и задачниками проводить. Но только я про это никому не говорил, чтобы свою репутацию среди пацанов не испортить.

На кружке я теперь до конца стал сидеть и старался все записывать, чтобы дома потом еще раз проработать пройденный накануне материал. В классея я садился всегда позади всех, чтобы никто, не дай бог, не подумал, что я делом занимаюсь, а не ваньку валяю как обычно. Если же вдруг кто-то стоял возле меня, то я демонстративно рисовал всяких чертиков. Так что все пребывали в полной уверенности, что я прихожу только ради того, чтобы попить чаю с печеньем и потом до самого конца занятия не понятно ради чего тихо дрыхнуть или пинать балду на задней парте.

Всего за каких-то пару месяцев я уже так поднатаскался, что уверенно чувствовал себя на общем со всеми уровне. Оставалось лишь дождаться момента, чтобы эффектно появиться на сцене, ну и заодно сразу красиво отчалить. И вот такой долгожданный момент скоро настал. В один прекрасный день, когда мы, по нашему обыкновению, перед началом занятия пили душистый травяной чай с неизменным песочным печеньем, Варфоломей Акиндинович вдруг поднимается и делает объявление: