Данькино детство

Вечер перестал быть томным, и оставшаяся часть концерта пролетела для меня весело и почти незаметно. Потом были оглушительные овации, крики браво, цветы, ну и все такое. Мы с бабушкой не стали все это слушать, а пошли поскорее в гардероб забирать свои вещи, чтобы потом не томиться в длинной очереди. И лишь только на улице я вспомнил, что у меня заложены уши. Я вытащил слюнявый газетный комочек из правого уха и услышал, что бабушка интересуется как мне понравилось выступление.

– Шикарный концерт, – без тени иронии сказал я, и принялся выковыривать из левого уха вторую затычку.

Прием, который наши горожане устроили приезжему музыканту, поразил мое детское воображение. Я тоже мечтал как и этот скрипач быть в центре всеобщего внимания, ничего особо выдающегося при этом не вытворяя и, вдобавок, развлекаясь пусканием солнечных зайчиков.

Еще целую неделю после концерта лавры Давида Ойстраха не давали мне покоя. Я рисовал в своем воображении как стану мировой знаменитостью и, овеянный уже мировой славой, тоже заеду однажды в наш город и дам свой сольный концерт в том же самом Дворце культуры. «Все мои дружки точно придут на меня поглазеть – мечтал я. – Хорошо бы еще и Оксана из 8-го «Б» тоже бы заявилась. После моего триумфального выступления она бы громче всех кричала мне «Браво!»; и я бы обязательно у нее спросил, когда она, с большим трудом пробившись сквозь осадившую меня со всех сторон толпу поклонников, вручала бы мне огромный букет:

– Ну что, девочка, как тебе мой концерт?

И, не дожидаясь ответа, обнял бы ее и поцеловал взасос, прямо на глазах ее парняги, Кости Варламова. Он бы мне и слова не сказал. Еще бы и гордился потом…».

Через неделю я решился и пошел в нашу музыкальную школу, чтобы начать учиться играть на скрипке. Ага, как же, так меня там и ждали. Ихняя директриса сказала мне:

– Мальчик, где тебя раньше-то носило?. Чтобы научиться играть на скрипке, тебе нужно было к нам сюда еще в первом классе прийти. А теперь тебя с твоим медвежьим слухом можно разве что на барабане научить играть. Да и то не факт…

Короче, отшила меня самым беспардонным образом. Ну и зол же я был на нее! Этой же ночью я не поленился пойти и выбить у них в школе все стекла. С последним выбитым стеклом злость моя прошла. И желание стать великим скрипачом тоже куда-то испарилось. По большому счету я был только рад, что меня туда не взяли. Визжащий звук, который издают струны, когда по ним взад вперед елозят смычком, на мой вкус, ничуть не лучше, чем зубодробительный скрежет, который исходит от стекла, если со всей силой водить по нему острым гвоздем. Думаю, если бы я стал знаменитым музыкантом, мне всегда бы приходилось играть с затычками в ушах и вынимать их только в самом конце концерта, когда обычно раздаются аплодисменты и крики браво. Не пропускать же их мимо ушей, в самом деле. А ради же чего еще, скажите, выделываются на сцене все эти артисты?

Великий гипнотизер Вольф Мессинг или никакой чертовщины – все строго научно

После всего пережитого я зарекся еще хоть когда-либо в здравом уме переступать порог нашего Дворца культуры. То, что искусство несет людям свет, я уже хорошо убедился на собственной шкуре, и дальше продолжать пялиться на всякие штучки, которые выделывают перед зрителями заезжие гастролеры, мне было не особенно интересно, потому что при большом желании я и сам так могу. Да и с чего ради спрашивается я должен протирать штаны и бороться с зевотой на всяких скучных концертиках, рискую в одночасье растратить весь свой с таким трудом завоеванный авторитет среди суровых дворовых пацанов, которые на дух не переносят подобную душещипательную развлекуху, где пасутся в основном одни сопливые интеллигентные очкарики, которых даже бить иной раз не хочется, потому что руки об них боишься испачкать. Знали бы вы, как они все меня бесят!

Однако уже очень скоро у меня появился повод лишний раз убедиться в правоте народной мудрости, которая гласит, что «от сумы до тюрьмы не зарекайся» – ибо дело это совершенно пустое, и судьба тут же не преминет, словно бы в насмешку, сделать с тобой именно то, от чего ты еще накануне имел твердое и решительное намерение навсегда отказаться. Если не верите, попробуйте, например, дать себе слово с завтрашнего дня окончательно бросить курить. На следующий же день каждый второй встречный, вместо того чтобы как обычно подходить и нагло выпрашивать у вас дать ему докурить только что найденный вами на дороге крошечный окурок, без всякого спросу сам начнет угощать вас куревом, так что к вечеру на этом аукционе неслыханной щедрости вы где-нибудь обязательно да сорветесь и, решив, что ничего страшного не случится, выкурите подаренную искусительницей-судьбой желанную папироску, мысленно себя при этом убеждая, что «ну, вот эта-то уже точно будет последняя в моей жизни… По крайней мере на сегодня».

Если хотите знать, со мной именно так все и произошло. Не прошло и двух месяцев после того, как я поклялся, что ноги моей больше не будет в этом злачном месте, как все тот же, судя по авторской манере, неизвестный художник на афише нашего ДК намалевал новое объявление о предстоящем концерте. На этот раз никакими скрипками, к счастью, там даже и не пахло – публику звали посетить представление самого знаменитого в СССР гипнотизера. У этого гастролера было не менее звучное имя, чем у Давида Ойстраха, но в отличие от последнего, это, действительно, был талантище. Можете мне поверить. Звали его Вольф Мессинг. И вот из за этого человека в самом скором времени я чуть было не схлопотал «строгача» и не поехал мотать длинный срок на зону для малолеток… Но обо всем по порядку.

На этот концерт меня снова уговорила идти бабушка. Она сказала, что там будут какие-то научные опыты с цирковыми элементами и ничего более. Поэтому, когда настал день представления, я пошел на него вместе с бабушкой, ни от кого особо не скрываясь. За свою репутацию я был совершенно спокоен. Ведь я шел посмотреть обычное цирковое выступление, а не слушать какую-то там дурацкую классическую музыку, где на самом деле никому ничего не понятно, но все стараются друг друга в самом конце перехлопать, чтобы показать какие они все из себя тонкие ценители. Выразить не могу, до чего мне все это противно.

На этот раз мы с бабушкой сели недалеко от сцены у самого прохода поближе к выходу, чтобы первыми успеть в гардероб, когда все закончится.

Зал снова был набит битком. Я с нарастающим нетерпением ждал, когда выключат свет и раскроется занавес. Наконец это произошло, и на сцене появился знаменитый артист. Я сразу обратил внимание, что выглядел Мессинг не менее солидно, чем Давид Ойстрах. Только он вместо галстука носил бабочку. И еще шевелюра у него была что надо.

Сначала он начал говорить что-то про научный коммунизм и безграничные возможности человека. Но я ничего из этого не запомнил, потому что даже не слушал. Я всегда пропускаю такие вещи мимо ушей. Единственное, что я уяснил из этой его вступительной речи, что в его фокусах не будет никакой мистики, а все будет строго научно. И что каждый человек, сидящий, в этом зале, мог бы при большом желании повторить все тоже самое, что сейчас покажет он. На самом деле зря Мессинг это сказал… Но об этом потом.

После этой своей преамбулы Мессинг нам объявил, что ему для научных опытов потребуются помощники. Сразу вызвалось много желающих, которых он пригласил подняться на сцену. Честно говоря, я бы тоже вышел, если бы не боялся уронить свой авторитет. Все же в моем положении нельзя вот так вот просто взять и побежать по зову первого встречного. Да и вообще, признаться, много чего нельзя себе позволить, если хочешь выглядеть в глазах пацанов крутым парнягой. Поэтому я и остался сидеть.

Мессинг выбрал себе троих помощников, а остальные добровольцы вернулись на свои места; и сразу после этого, без всякого преувеличения начались настоящие чудеса. Ничего не имею против научного коммунизма, но на мой дилетантский взгляд тут им даже и не пахло.

Началось все с того, что артист потребовал завязать себе глаза, чтобы все кругом убедились, что он точно ничего не увидит, и с его стороны все будет по-честному. Потом он попросил помощников передать в зал книгу и обычную швейную иголку. Помощники так и сделали – передали книгу случайному человеку в середине зала; тот открыл ее на первой попавшейся странице, а еще один из зрителей с соседнего ряда ткнул на ней иголкой в случайное слово. Один из помощников все это записал у себя на бумажке: номер выбранной страницы, слово и продырявленную букву. Потом книгу и иголку пустили по залу с той целью, чтобы разные люди их незаметно у себя спрятали. После всех этих приготовлений Мессинг, который все это время молча стоял на сцене со скрещенными руками и с повязкой на глазах, взял одного из своих помощников за руку и велел ему мысленно отдавать ему команды, куда нужно идти, чтобы отыскать книгу и иголку.

В зале поднялся страшны гул. Все друг с другом начали спорить – найдет или не найдет. Некоторые даже начали делать денежные ставки. Другие наоборот стали громко возмущаться, что помощники на самом деле подсадные, и все происходящее – это форменное надувательство, и они сразу же после концерта пойдут к администратору требовать вернуть им деньги за билет.

Видно было, что Мессингу весь этот шум страшно мешает. Лицо у него стало совершенно красное. Но все-таки он нашел и книгу, и иголку. Ну и ткнул ей куда надо, даже не снимая с глаз повязки. Лично я ни на секунду не сомневался, что он действительно читает мысли и не мухлюет, потому что по лицу видно было, что человек изо всех сил напрягается…

Потом он начал показывать фокусы с гипнозом. И тут уже даже комар бы носу не подточил. Очевидно было, что происходит нечто невообразимое.

Сначала Мессинг завязал повязку на глаза одному своему помощнику и загипнотизировал его, чтобы тот стоял и не двигался. Потом он прямо на сцене вскипятил в кастрюле воду на примусе так, что этот помощник ничего при всем желании не мог видеть. Когда вода у всех на глазах вскипела, он подвел помощника к кастрюле, велел ему сунуть туда руки и сполоснуть их в этой якобы прохладной воде. Помощник так и сделал – окунул руки в кипяток и при этом даже не поморщился, да еще и громко подтвердил, что, действительно, вода ему кажется прохладной. Потом Мессинг вывел его из транса и попросил осторожно попробовать пальцем воду, честно предупредив, что она только что кипела. Тот осторожно сунул в котелок кончик пальца и тот час же отдернул руку, потому что обжегся…

Потом наступила очередь второго помощника, с которым Мессинг тоже сыграл в темную, только на этот раз для контраста он устроил все с точностью наоборот. Когда этот помощник уже стоял качественно загипнотизированным и с завязанными глазами, он достал из своего кармана обычный советский пятак и молча показал его нам, а помощнику громко и четко сказал, что сейчас прикоснется к его руке раскалённым до бела железом. После этих слов он взял его руку и придавил ему пятак прямо сверху на кисть. Помощник громко вскрикнул «Ай!» и резко ее отдернул. Мессинг подошел к нему, взял за «обожженную» руку и эффектно вздел ее вверх. И тут мы все увидели, что на том самом месте, куда он только что касался монетой, был отчетливый красный след какой бывает на коже сразу же после сильного ожога…

Но, конечно, самым эффектным был номер с одной хрупкой и молоденькой девушкой, которую он отобрал из новой партии добровольцев.

Тут надо вставить пару слов про то, как Мессинг отбирал себе помощников из числа желающих принять участие в его очередном номере. По словам артиста для опытов с гипнозом подходит далеко не каждый. Оказывается, для того, чтобы гипноз подействовал на человека, тот должен обладать хорошей внушаемостью. Так вот эту самую внушаемость Мессинг определял в два счета. Сначала он строил всех добровольцев в один ряд, затем подходил поочередно к каждому и медленно проводил двумя ладонями перед лицом стоящего перед ним человека. Сразу после такой манипуляции он уже точно знал, подходит этот человек для гипноза или нет. По его словам легче всего работать с молоденькими незамужними девушками, потому что они наиболее легко поддаются внушению и сразу впадают в гипнотический транс от одного только пристального взгляда еще даже до того, как успеешь им хоть слово сказать и сделать руками первый гипнотизирующий пасс.

Перед тем как начать демонстрировать новый номер, Мессинг попросил принести на сцену два обычных стула и поставить их спинками друг к другу на расстоянии человеческого роста. Когда это было сделано, он подошел к робко улыбающейся девушке и всего лишь одним коротким взглядом качественно ее загипнотизировал, так что всем сразу стало понятно, что она точно ни разу незамужняя. После этого он попросил двух своих помощников взять ее на руки и аккуратно водрузить на спинки стула так, чтобы голова затылком лежала на одной спинке, а пятки на другой. Это казалось невероятным, но девушка, после того, как с ней все это проделали, лежала в таком неудобном для себя положении прямая и ровная как бревно. А дальше все было еще круче. У нее на животе расстелили небольшую тряпку, и один из помощников со стремянки осторожно встал на нее обеими ногами. Представьте себе, она и тут ничуть не прогнулась под такой тяжестью, а ведь этот помощник на вид весил раза в три больше чем она. Тут уже все захлопали, в том числе и самые скептически настроенные зрители. Но и это оказалось еще не все.

Мессингу принесли два здоровенных кинжала. Чтобы показать, какие они острые, он поднял их перед собой держа за кончики рукояток до уровня плеч и затем одновременно отпустил. Кинжалы полетели вниз и с глухим стуком воткнулись довольно глубоко в деревянный пол сцены, так что ему пришлось приложить усилие, чтобы их из нее вытащить. После этого он стал с ними подниматься по стремянке. Его помощник тем временем подошел к девушке и задрал вверх до самой груди ее рубаху так, что обнажился голый живот. В зале в этот момент повисла мертвая тишина – все уже поняли к чему все идет. Тут Мессинг по театральному высоко воздел оба кинжала на вытянутых руках прямо над лежащей перед ним девушкой и, сделав небольшую драматическую паузу, одновременно разжал обе кисти. В воздухе в лучах рамп тотчас ослепительно сверкнула сталь летящих вниз лезвий, несущих неминуемую и лютую смерть любому, кто попадется им на пути… По всем рядам пронесся вздох ужаса. Но вместо того, чтобы на сцену из пронзенного насквозь тела пролилось целое море кровищи, произошло нечто совершенно невероятное: острые как жало змеи лезвия не смогли пробить нежную кожу и отскочили от тела девушки так, точно она вся была сделана из непробиваемой стали… Тут уже все повыскакивали со своих мест, начали неистово хлопать в ладоши, свистеть и орать как сумасшедшие в полном восторге от только что на их глазах произошедшего великого чуда, которое даже самым упертым неопровержимо и строго научно доказывало безграничные возможности организма простого советского человека.

А в самом конце представления, когда уже никто не сомневался, что это все не дешевые трюки с подсадными утками, Мессинг проделал еще такую штуку: он достал из кармана чистый носовой платок и стал ходить с ним по проходам предлагая всем желающим загадать какой-нибудь особо любимый запах. После этого он прикладывал платок к носу загадавшего запах зрителя, и тот подтверждал, что да, дескать, он его хорошо чувствует. Желающих проверить на себе этот трюк оказалось предостаточно. Мессинг никому не отказывал, подходил ко всем желающим, и никто после этого не жаловался, что у него не получилось почувствовать тот аромат, который он себе заказал. Женщины при этом в основном заказывали духи фабрики «Новая заря», а мужики в «Тройной одеколон», водку или армянский коньяк. Наконец он сказал, что уже довольно и пошел обратно на сцену. Когда он проходил мимо меня, я не выдержал задрал руку как на уроке, когда вызываешься ответить на вопрос учителя, и сказал, что тоже хочу что-нибудь понюхать. Мессинг остановился возле меня и спросил:

– Ну давай, парень, какой аромат ты хочешь почувствовать?

И тут я замялся, потому что совершенно не представлял, чего я хочу.

Мессинг заметил мое волнение и решил мне помочь.

– Хочешь говорит понюхать одеколон? Ты должен хорошо знать этот запах. Из взрослых мужчин в семье кто-то обязательно должен им пользоваться после бритья.

А я сказал, что я единственный и самый главный мужчина в семье, но одеколоном мне пользоваться пока рано, поэтому я его не держу.

Тут уже сам Мессинг не знал что сказать и кажется даже немного смутился. Но потом он предложил мне представить резкий запах какого-нибудь хорошо знакомого мне фрукта, лучше всего – апельсина, лимона или мандарина.

А я на это ответил, что ни апельсинов, ни мандаринов, ни лимонов в жизни не пробовал, да и в глаза даже не видел, потому что телевизора у нас дома нет, а в нашем гастрономе их почему-то никогда не продают.

Тут уже Мессинг совсем растерялся. А в зале начали активно за меня болеть и с разных сторон предлагать свои варианты: арбуз, дыня, бананы…

А я только головой мотал, ничего такого я никогда не пробовал. У меня, Конечно, были варианты, которые я мог назвать: мы с пацанами, например, нередко нюхали бензин. Кроме того, я хорошо знал запах беломора и косяков из конопли. Еще был клей БФ, который мы ведрами воровали со строительного склада, чтобы после несложной очистки добывать из него сногсшибательный коктейль, который мы между собой называли «Борис Федорович»; к этому джентельменскому набору можно было бы прибавить и ядовитый запах нитроэмали, которую нужно было налить в целлофановый пакетик и потом нюхать, плотно прижав его к лицу, пока не начнутся галлюцинации. У нас это называлось «пыхать». Однако ж не будешь все это выкладывать уважаемому столичному артисту… И тут услышал, что кто-то сзади меня произнес слово «ананас». И я тут же радостно закричал:

– Ананас! Я знаю про ананас.

– Ну, наконец-то, облегченно вздохнул Мессинг и приложи свой платочек к моему носу. Но я ничего не почувствовал. Разочарование было у меня на лице написано.

– Ты когда-нибудь ел ананасы? – спросил меня Мессинг.

Я на это лишь отрицательно помотал головой.

– Так чего ж ты кричал, что знаешь этот фрукт? – удивился он.

– Ну как же, его же все знают; это же Маяковский… – И я громко на весь зал процитировал стихи великого пролетарского поэта:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,

день твой последний приходит, буржуй.

Зал так и грохнул. Кто-то даже зааплодировал. Тут меня тихонько ткнули локтем в бок. Это была бабушка.

– Молоко – тихо подсказала она.

Я хлопнул себя по лбу. Точно! как же я сразу про него не подумал.

– Хочу почувствовать запах парного козьего молока, – сказал я уверенно.

Мессинг снова прижал свой платок к моему носу, и я тут же утонул в густом запахе парного молока Даринки, как бабушка ласково когда-то называла нашу единственную козу, молоко которой в моем раннем детстве было нашей постоянной пищей, которая никогда не надоедала. Как же я его любил пить из большой кружки, закусывая теплым ломтем бабушкиной лепешки, которую она нам с сестрой часто жарила на сковородке. Я уже чувствовал этот домашний, не передаваемый никакими словами аромат у себя во рту. И еще у меня перед глазами стояло мягкое вымя Даринки с торчащими из него нежными розовыми сосочками. Я видел их так ясно, что мне захотелось взять один из них губами и крепко присосаться к нему как груди матери…

Вероятно на лице моем было написано настоящее блаженство, потому что до меня донеслись выкрики из зала:

– Он почувствовал!

– Смотрите! Он его почувствовал!

Тут вдруг рука Мессинга начала теребить мои волосы и я услышал его шепот прямо над своим ухом:

– Данька, ты станешь великим ученым. Твое открытия изменять этот мир так, что все дети в нем будут счастливы…

Я сразу очнулся и посмотрел ему в глаза. Взгляд Мессинга был серьезный, а губы не шевелились. Я так и не понял даже, сказал он это вслух или тоже внушил.

Потом Мессинг зашел на сцену и оттуда на прощание отдал всем поклон. Хлопали ему хорошо, но, признаться, гораздо меньше, чем Давиду Ойстраху. Все-таки он не был мировой знаменитостью как тот. И потом в зале сидело много коммунистов из рабочих и всяких местных начальников. Хоть Мессинг и говорил, что все, что он делает, полностью соответствуют науке и каждый при должном усердии сможет так же, но, глядя на те фокусы, которые он выделывал, в эти его слова очень слабо верилось. Уже на выходе из зала я услышал как какой-то идущий впереди нас мужик сердито буркнул:

– Дурят нашего брата…

Смертельный номер

Домой после представления я возвращался притихший и ошеломленный. Трюки, которые проделывал на сцене нашего ДК Вольф Мессниг, никак не выходили у меня из головы. Я был уверен, что, обладай я подобными талантами, я бы распорядился ими куда с большей пользой, чем этот артист, и уж точно не стал бы выступать на потеху любопытным зевакам. С другой стороны, он же открытым текстом сказал, что, мол, «каждый так может». Видно, что человек он пожилой и заслуженный; какой смысл, спрашивается, ему врать? Я подумал, что стоило бы попробовать повторить его фокусы – вдруг и я так же смогу. В любом случае, при неудаче от меня ничего не убудет, зато, если все хорошо получится, то моя пешка сразу же выскочит в дамки….

Самым первым делом я бы, конечно, качественно и надолго загипнотизировал всех своих школьных учителей, чтобы они вспоминали о моем существовании лишь в самом конце учебного года, когда приходила бы пора ставить мне высшие баллы за экзамены по всем предметам и переводить в следующий класс. А освободившееся от посещения школы время я бы с пользой потратил на то, чтобы завоевать сердце Оксаны из 8-го «Б». Конечно, я запросто мог бы заставить ее без ума в меня влюбиться с помощью гипноза. Но что-то во мне яростно протестовало против подобных методов. С помощью обмана и насилия над чужой психикой я бы, конечно, быстро добился вожделенной цели, но никогда после этого я уже не смог бы чувствовать себя безоговорочно счастливым, потому что точно бы знал, что вся ее любовь ко мне – не настоящая.

Я знаю, есть немало любителей носить фальшивые драгоценности, чтобы казаться богатыми, но лично я предпочитаю обладать подлинным сокровищем, а не его дешевой подделкой. Всей своей израненной душой лишенного с ранних лет родительской ласки подростка я мечтал, чтобы меня любили бескорыстно, искренне, всем сердцем, со всеми моими прибабахами, недостатками и достоинствами – таким, какой я есть на самом деле. А разве можно достичь всего этого с помощью каких-то там гипнотических трюков?

Оксана… Пожалуй, она была в ту пору единственным человеком среди всех моих сверстников, перед которым я не на шутку робел, потому что по уши был в нее влюблен. Но свою пылкую и нежную любовь я тщательно скрывал от окружающих и от нее самой. У меня не хватало духу открыть ей свои истинные чувства, потому что я боялся показаться смешным и уронить свой авторитет в глазах пацанов. Я принимал за непростительную слабость то, что на самом деле делало меня благородней и лучше, чем я был до этого. Ну и дурак же я тогда был.

Клокотавшие во мне страсти, которые я ото всех тщательно скрывал, довели меня однажды до того, что я полночи потратил на то, чтобы написать свое признание в любви в нескладных стихах, которые я написал на чистом листке вырванном из школьной тетради. И это были мои первые и последние в жизни стихи. Вы даже и представить себе не можете, что все это значило для человека, который до этого открыто высмеивал и презирал всех, кто разводит подобные сопли перед девчонками. Разумеется я этот листок тут же порвал на мелкие кусочки, а стихи постарался поскорее стереть из своей памяти. Но последнее оказалось для меня непосильным делом. Давно миновала моя юность, а я до сих пор отчетливо помню эти неумелые, но полные подростковой искренности строфы так хорошо, как будто-то бы я написал их только вчера:

Я сплю и думаю о Вас,

Но не прошу Вас о свиданье.

Не выясняю цвета глаз

И не иду дальше мечтанья.

Я не кричу на всех углах

О той, чье имя милым стало.

Лишь только в сердце боль и страх.

Оксана, милая Оксана…

Без Вас глазам моим темно,

И на душе скребутся кошки.

Я каждый вечер как кино

Гляжу на свет в Вашем окошке.